Дону Жуану V в эту ночь также приснится сон. Приснится ему, что из его плоти возросло древо Иессеево, ветвистое и все заселенное предками Христа, и сам Христос тут же, наследник всех царств, а затем рассыпалось древо, и на месте его воздвигся во всей мощи, с высокими колоннами, и колокольнями, и куполами, и башнями, монастырь францисканский, как это видно по облачению брата Антонио ди Сан-Жозе, который распахивает настежь церковные врата. Темперамент такого склада не слишком распространен среди королей, но Португалии на королей всегда везло.
И на чудеса тоже везло. Еще не время говорить о том, которое лишь назревает, впрочем, не такое уж это и чудо, просто подарок свыше, милосердный и благосклонный взгляд, устремленный долу, на бесплодное чрево, подарок, состоящий в рождении инфанта в положенный срок, нет, пора повести речь об истинных и засвидетельствованных чудесах, каковые предвещают благо королевскому обету, ибо были явлены не где-нибудь, а в неопалимейшей купине францисканской.
Вот, к примеру, знаменитая история смерти брата Мигела да Анунсьясана, каковой был избран отцом-провинциалом от третьего ордена Святого Франциска, и избрание какового, скажем попутно, но вполне к месту, сопровождалось ожесточенной войной, а начали оную клирики приходской церкви Святой Марии Магдалины и повели ее против самого отца Мигела и избрания его на пост отца-провинциала, все из какой-то непонятной зависти, но воевали они так яростно, что тяжбы преследовали брата Мигела до самой смерти, и неизвестно, когда суд рассудил бы их и когда бы они прекратились, ведь только вынесут приговор, как, глядишь, и обжалован, только суд состоялся, как, глядишь, апелляция, если бы дела не прекратила сама смерть, как оно и случилось. Разумеется, умер брат Мигел не от разбитого сердца, а от злокачественной лихорадки, то ли брюшной тиф, то ли сыпной, то ли еще какая-нибудь безымянная горячка, обычное завершение жизни в городе, где так мало источников питьевой воды и водоносы-галисийцы без зазрения совести наполняют бочонки на конских водопоях, вот оттого провинциалов и косит незаслуженная смерть. Однако же брат Мигел да Анунсьясан был нрава столь сострадательного, что даже после смерти отплатил добром за зло, и если при жизни вершил благие дела, то покойником творил чудеса, и первое из них состояло в том, что он опроверг суждение лекарей, опасавшихся, что тело начнет быстро разлагаться, а потому настаивавших на сокращенном обряде похорон, но телесные останки отнюдь не разложились, напротив того, на протяжении трех дней они наполняли нежнейшим благоуханием церковь Пречистой Матери Иисусовой, где стоял гроб, сам же труп не окоченел, но, наоборот, все члены сохраняли мягкость, словно у живого.
Последовавшие затем удивительные явления, не менее важные, оказались чудесами в полном смысле слова, столь явными и знаменательными, что со всего города сбежался люд поглядеть на диво и попользоваться оным, ибо засвидетельствовано, что в означенной церкви слепым возвращалось зрение, а увечным – ноги, и таково было стечение народу, что ко входу пробивались, пуская в ход кулаки, а то и ножи, вследствие чего иные расстались с жизнью, каковая не вернулась к ним и чудом. А может, и вернулась бы, да только, поскольку смута была великая, по истечении трех дней тело тайком вынесли из церкви и тайком предали земле. Лишившись надежды на исцеление, покуда не явится еще один блаженный, на том же самом месте немые и безрукие, отчаявшиеся, обманутые в вере своей, учинили потасовку, тут и рук хватило, и голоса зазвучали, чтобы орать и поносить всех святых, сколько их есть, пока наконец не вышли отцы и не благословили сборище, и на том за неимением лучшего все разбрелись.
Но наш край, сознаемся в том, откинув стыд, есть земля воров, как говорится, все, что видит глаз, хватай тотчас, и как ни сильна вера, хоть и не всегда вознаграждаемая, но куда сильнее бесстыдство и нечестивость тех, кто грабит церкви, как то случилось в прошлом году в Гимараэнсе, опять же в церкви Святого Франциска, каковой, презрев при жизни все великие блага, соглашается, чтобы и в вечности все у него забирали, не то, что святой Антоний с его рачительностью и неусыпностью, этот не очень-то потерпит, чтоб обчищали его алтари и часовни, будь то хоть в Гимараэнсе, о котором уже шла речь, хоть в Лиссабоне, о котором речь пойдет ниже.
Стало быть, отправились в Гимараэнсе воры на дело и для того забрались в окно, тут святой Антоний и выйди им живехонько навстречу, чем нагнал на них такого страху, что один вор свалился кулем с самого верху лестницы, правда, кости целы остались, но паралич разбил его на месте, шевельнуться он не мог, и когда приятели захотели унести его оттуда, потому как и среди воровской братии попадаются люди добросердечные и в дружбе верные, они ничего не смогли поделать, случай, впрочем, не первый, ибо то же самое произошло с Инес, сестрою святой Клары, в те времена, когда святой Франциск еще разгуливал по сей земле, пятьсот лет тому, в году тысяча двести одиннадцатом, но тогда дело было не в краже, вернее, в краже, но украсть-то хотели саму угодницу у Господа. А нынешний вор так и остался лежать, словно распластала его по полу длань Божия либо лапа дьявольская придерживала из преисподней, и пролежал он до утра, когда обнаружили его священнослужители той церкви и отнесли, причем без труда, ибо теперь весил он свой природный вес, на алтарь святого, дабы сей исцелил параличного, и чудо свершилось на весьма мудреный лад, ибо на глазах у всех деревянная статуя святого Антония покрылась обильным потом, и выделялся пот столько времени, что успели явиться судейские чиновники и нотариусы, по всем правилам засвидетельствовавшие чудо, состоявшее в том, что дерево выделяло пот, а вор исцелился, когда провели ему по лицу полотенцем, смоченным благословенною влагой. И таким образом остался тот человек жив-здоров да к тому же раскаялся.
Однако же не во всех преступных делах удается добраться до истины. В Лиссабоне, например, чудо было не менее явное, а доныне неизвестно, кто же участвовал в грабеже, хотя кое-какие подозрения дозволены, да, к счастью, грех с подозреваемых снят, потому как в конечном счете двигали ими благие намерения. Случилось так, что в монастырь Святого Франциска, что в Шабрегасе, проникли жулики, либо один жулик проник через слуховое окно часовни, смежной с часовнею Святого Антония, и добрались они, либо он один, до главного алтаря, и три лампады, что там висели, исчезли тем же путем в одно мгновение ока. Снять лампады с крюков, протащить их для пущей предосторожности в полной темноте с риском споткнуться и упасть, а может, даже упасть и наделать шуму, каковой никого бы не всполошил, тут можно либо заподозрить чудо, либо соучастие какого-нибудь сбившегося с пути святого, когда б не то обстоятельство, что церковный колокол и трещотка по обычаю загремели во всю мочь, поднимая братию на первую заутреню. Потому-то вор и сумел убраться подобру-поздорову, а подними он еще больше шуму, никто бы все равно не услышал, из чего явствует, что грабитель хорошо знал обычаи монастыря.
Входят братья в церковь, а там темень. Брат, отвечавший за лампады, уже смирился с тем, что понесет наказание за оплошность, которую он и объяснить-то не смог бы, когда вдруг удостоверился, на ощупь и по запаху, что не хватает не масла оливкового, оно на пол пролито, а самих лампад, лампады же были серебряные. Святотатство свершилось недавно, ибо цепи, к коим подвешены были украденные лампады, еще покачивались тихонько, приговаривая на металлическом своем языке, Было дело, было дело.
Вышли тут несколько монахов на близлежащие дороги, разбились на отряды, и, схвати они вора, неизвестно, что с ним содеяли бы в своем милосердии, но не обнаружили и следа его либо шайки, если шайка орудовала, но тут дивиться нечему, ибо уже перевалило за полночь и луна пошла на убыль. Запыхались братья, набегавшись по окрестностям рысцою, и вернулись наконец в монастырь с пустыми руками. Меж тем другие монахи, решив, что вор по изощренной своей хитрости спрятался в церкви, обрыскали ее сверху донизу, от хоров до ризницы, и вот, когда шныряли они там в переполохе, оттаптывая друг другу сандалии и полы сутан, поднимая крышки сундуков, роясь в поставцах, вытряхивая ризы, один из братьев, старец, известный добродетельной жизнью и твердостью веры, заметил, что руки жулика не коснулись алтаря Святого Антония, хоть на нем и много было серебра, массивного, искусной выделки и высокой пробы. Подивился тому благочестивый муж, да и мы бы подивились, окажись мы там, ибо ясно было, что вор проник через то самое слуховое окно и направился к главному алтарю, чтобы похитить лампады, а раз так, он должен был проследовать мимо часовни Святого Антония, находившейся как раз посередине. Тогда брат, пылавший рвением, поворотился к Святому Антонию и стал корить его, словно раба, пренебрегшего своими обязанностями, да ведь и было за что корить-то, Что же вы, святой угодник, только о своем серебре печетесь, а остальное дозволяете унести, так вот в отместку за это никакого у вас серебра не останется, и, произнеся поносные сии слова, пошел он к часовне и давай ее очищать, не только серебро унес, но даже покровы забрал и украшения, да не только из часовни, у самого святого, расстался тот с нимбом, что был съемный, и с крестом, даже с младенцем Иисусом, что на руках у него сидел, расстался бы, но тут другие братья набежали и вступились, это уж слишком было бы, младенца-то надо оставить в утешение наказанному бедняге. Поразмыслил немного монах над этими словами и заключил, Пускай младенец останется за него поручителем, покуда святой не возвратит лампады. И поскольку шел уже третий час пополуночи, вон сколько времени ушло на поиски, а потом на карательную меру, о коей мы поведали, сбились братья стадом и отправились на боковую, хоть некоторые и опасались, что святой Антоний поквитается за оскорбление.
На другой день, часов этак в одиннадцать, постучался в монастырскую привратницкую один студент, а надобно сказать, он давно уже домогался чести надеть рясу францисканца и с большим усердием наведывался в монастырь, и сведение это сообщается, во-первых, потому что оно истинное, а истина всегда на что-нибудь да сгодится, а во-вторых, в помощь тому, кто засядет за решение головоломного сего дела, да и всякой иной головоломки, какая подвернется, так вот, постучался студент в привратницкую и сказал, что надобно ему поговорить с настоятелем. Проводили его к настоятелю, поцеловал студент ему руку, а может, опояску, а может, край сутаны, точно неизвестно, и объявил, что, как узнал он из городских слухов, лампады обретаются в монастыре котовийском, принадлежащем братии из Общества Иисусова, за Байрро-Алто-ди-Сан-Роке. Усомнился настоятель прежде всего потому, что вестник явно не внушал почтения, всего-навсего студент, мошенником его, правда, не назовешь, уж очень рвался он в монахи, хотя нередко одно другому не мешает, но слишком неправдоподобно показалось настоятелю получить в Котовии то, что было украдено в Шабрегасе, места эти в разных концах города и на большом расстоянии одно от Другого, да и между обоими орденами мало общего, расстояние, если считать по прямой, почти целую милю составит, одни монахи в черном ходят, другие в коричневом, да не в этом только дело, как говорится, вкус плода по виду не узнаешь, отведать надо. Однако же благоразумие требовало проверки донесения, и вот один надежный монах вместе с упомянутым студентом отправились из Шабрегаса в Котовию пешим ходом, вошли в город через ворота Святого Креста, и если для полной точности важно знать, как дальше следовали до цели, скажем, что миновали они церковь Святой Стефании, затем прошли мимо церкви Святого Михаила, а оставив позади церковь Святого Петра, вошли в ворота, носящие его имя, а затем спустились к реке проходом Графа де Линьяреса, потом, взяв направо, через Морские ворота двинулись к Пелоуриньо-Вельо, от всех этих мест и названий ныне только воспоминания и остались, обошли стороной Новую Купеческую улицу, потому что монах был человек степенный, а в тех местах и по сей день ростовщичеством занимаются, миновав Россио, вышли к переходу Сан-Роке и оказались близ монастыря котовийского, куда, постучавшись, вошли, и, когда привели их к настоятелю, молвил монах, Этот студент, что пришел сюда со мною из Шабрегаса, говорит, что здесь у вас наши лампады, вчера в ночь украденные, Так и есть, по всем признакам, вчера часа этак в два, постучали с большим грохотом в привратницкую, и когда спросил привратник, что надобно, ответил голос, чтоб он открыл не мешкая, ибо принесено то, что должно быть возвращено владельцам, и когда сообщил мне привратник про необычный сей случай, приказал я открыть дверь, и увидели мы эти самые лампады, малость только помятые и кой-где обломавшиеся, вот они, если чего не хватает, нам их такими и принесли, А видели вы того, кто постучал, Видеть никого не видели, братья даже на дорогу выходили, но никого не нашли.
Лампады вернулись в Шабрегас, а теперь каждый из нас волен думать, что ему вздумается. Может, сам студент, жулик и проходимец, замыслил стратагему эту, чтобы проникнуть в монастырь и облачиться в рясу францисканца, в которую он в конечном счете и облачился, и с этой целью он украл лампады и передал их отцам-иезуитам, уповая на то, что за благость намерения будет ему прощена в Судный день мерзость греха. Может, святой Антоний, совершивший доныне столько разнообразных чудес, содеял и это чудо, когда отнято у него было серебро братом, который, распалясь священным гневом, отлично знал, на кого ополчился, как знают лодочники и моряки с Тежо, которые в тех случаях, когда святой не выполняет их желаний и не вознаграждает за обеты, карают его, погружая головой в речные воды. Дело тут, скорей всего, не в неудобном положении, ибо святой, заслуживающий этого названия, в равной степени может дышать воздухом с помощью легких, как все мы, или с помощью жабр в воде, каковая для рыб все равно что рай небесный; но угоднику стыдно, оттого что выставлены напоказ смиренные подошвы ног его, либо он падает духом, оттого что остался без серебра да в придачу чуть было не остался без младенца Иисуса, и по этим причинам святой Антоний оказывается величайшим чудотворцем из всех святых, наипаче когда надобно сыскать утерянное. Как бы там ни было, да снимется со студента это подозрение, коль скоро не навлечет он на себя другое, столь же малопочетное.
При таких прецедентах, поелику францисканцы располагают средствами, позволяющими изменить, перевернуть вверх тормашками или ускорить естественный ход вещей, даже неподатливое королевино чрево должно будет повиноваться неотвратимости чуда. Тем более что монастыря в Мафре орден Святого Франциска домогается с тысяча шестьсот двадцать четвертого года, португальским королем был в ту пору один из испанских Филиппов, а потому, надо думать, весьма мало помышлял о здешней братии и за семнадцать лет своего царствования так и не дал согласия. На том, однако, хлопоты не кончились, в дело вмешались со своим вспомоществованием благородные жертвователи из самой Мафры, но, казалось, отделение францисканского ордена из провинции Аррабида, притязавшее на монастырь, порастратило свои силы и поистощило настойчивость, ибо еще вчерашнего дня, так можно сказать о событии, имевшем место всего лишь шесть лет назад, в тысяча семьсот пятом году, Высший Королевский суд ответил отказом на новое прошение, и притом весьма дерзко, хуже того, непочтительно по отношению к материальным и духовным интересам церкви, ибо составители отказа посмели заявить, что основание нового монастыря является, мол, нежелательным, как по той причине, что королевство и без того весьма обременено монастырями нищенствующих орденов, так и по причине многих других неудобств, кои противны людскому благоразумию. Судейским чиновникам виднее, какие такие неудобства противны людскому благоразумию, но теперь придется им проглотить язык и затаить недобрые мысли, ибо брат Антонио ди Сан-Жозе сказал уже, что, коли будет монастырь, будет и престолонаследник. Обет дан, королева родит, францисканский орден, снискавший столько мученических венцов, будет увенчан венцом победы. Сто лет ожидания не такой уж тяжкий испытательный срок для тех, кто рассчитывает жить вечно.
Мы видели, как в итоге было снято со студента подозрение в краже лампад. Теперь нечего рассказывать, что аррабидские францисканцы узнали о беременности королевы ранее, чем она сообщила об этом королю, лишь потому, что исповедник нарушил тайну исповеди. Теперь нечего рассказывать, что дона Мария-Ана, будучи весьма набожной сеньорой, согласилась молчать, пока не появится в качестве глашатая избранный орденом добродетельный брат Антонио.
1 2 3 4 5 6 7