Ирвин Уэлш
Евротрэш
Я был анти-всё и анти-все. Я не хотел видеть людей вокруг себя. Это отвращение не являлось какой-то большой и тревожной болезнью, оно было всего лишь зрелым признанием моей собственной психологической ранимости и нехватки качеств, необходимых для компаньонства. Мысли боролись за место в моем забитом мозгу так же, как я боролся, чтобы придать им же какой-нибудь порядок, который бы мог послужить мотивировкой в моей вялой жизни. Для других Амстердам был волшебным местом. Светлое лето, молодые люди, наслаждающиеся достопримечательностями города, олицетворяющего индивидуальную свободу. Для меня же он был слегка скучной серией размытых теней. Яркий солнечный свет вызывал у меня отвращение, я редко отваживался выходить из дома до наступления темноты. Днем я смотрел по телевизору программы на английском и голландском и курил марихуану. Рэб был менее чем гостеприимным хозяином. Даже не чувствуя глупости своего заявления, он проинформировал меня о том, что здесь в Амстердаме он известен под именем Робби. Неприязнь Рэба/Робби ко мне тлела, скрываясь за маской его лица, выкачивая кислород из маленькой комнатки, в которой я соорудил себе маленький диванчик. Я замечал, как мускулы его скул дергались в сдерживаемой ярости, когда он приходил домой — грязный, мрачный и усталый от тяжелой физической работы, чтобы найти меня, нежащегося перед теликом, с привычным косяком в руке. Я был обузой. Я был здесь всего пару недель, уже три недели как завязал. Мои физические симптомы пошли на убыль. Если ты можешь продержаться месяц, у тебя есть шанс. Все же, я чувствовал, что наступило время подыскать новую хату. Моя дружба с Рэбом (теперь, конечно, перерожденным в Робби) не могла бы пережить этот односторонний эксплуатационный способ общения, на котором я ее основал. Хуже было другое — мне было на все насрать. Одним вечером, примерно через две недели после того, как я поселился унего, он решил, что с него достаточно. «Когда ты начнешь искать работу, кореш?» — спросил он, с заметным напускным безразличием в голосе. «Я ищу, приятель. Вчера ходил в пару мест, посмотрел на то-се, понимаешь?» Неприкрытая ложь, которую я сказал с изобретательной откровенностью. Так мы и жили — напускная цивильность в контексте обоюдного антагонизма.
Я сел на 17-ый трамвай, который останавливался рядом с маленьким депрессивным жилищем Рэба/Робби в западном секторе, чтобы добраться до центра. Ничего никогда не происходит в местах, схожих с тем, в котором я остановился, голландцы называют их Slotter Vaart. Везде панельные стены и бетон. Один бар, один супермаркет, один китайский ресторан. Все это могло быть где угодно. Всегда необходим центр города, чтобы уловить дух места. Я мог опять быть в Вестер Хэйлис или на Кингсмиде, в одном из тех мест, от которых я и убежал сюда. Только никуда я не убежал. Один мусорный бак для бродяг вблизи от action strasser ничем не отличается от множества других, и не важно, в каком городе он находится. В своем нынешнем душевном состоянии я ненавидел любое общение с людьми. И Амстердам — очень плохое место в такой ситуации. Не успел я задымить в Дамраке, как тут же ко мне пристали. Моей ошибкой было то, что я стал озираться по сторонам, пытаясь сориентироваться. «Француз? Американец? Англичанин?» — спросил меня мужик арабского вида. «Отъебись», — прошипел я. Даже когда я ушел от него в английский книжный магазин, я все еще мог слышать его голос, перечисляющий наркоту в ассортименте — «гашиш, героин, кокаин, экстази..» Во время своего изначально расслабляющего просмотра книг на полках я очутился прямо в середине внутренней дилеммы: украсть ли книжку? Решив этого не делать, я вышел, боясь, что желание станет неуправляемым. Чувствуя внутреннее удовлетворение, я перешел через Дам в глубь квартала красных фонарей. Холодные потемки опустились на город. Я прогуливался, наслаждаясь наступлением темноты. На боковой улочке, невдалеке от канала, рядом с местом, где шлюхи сидят в окнах, мужчина шел навстречу мне с угрожающей скоростью. Я решил, что я схвачу его за шею и задушу прямо здесь, если он попытается завести разговор со мной. Я сфокусировался на его кадыке с убийственными намерениям, и мое лицо скрутилось в презрительную усмешку, когда я увидел как его холодные змеиные глаза медленно наполнились пониманием моего настроения. «Время? У тебя есть часы?» — боязливо спросил он. Я сухо качнул головой, проходя мимо него, получая удовольствие от того, как ему пришлось выгнуть свое тело, чтобы остаться на тротуаре и не задеть меня.
На Варместраат было уже не так легко. Молодая шпана устроила ряд битв — фэны Аякса и Зальцбурга. Кубок ФИФА. Честно. Я не мог вынести движения и криков. Мне были больше противны шум и движение, чем сама угроза насилия.Следуя по линии наименьшего сопротивления, я свернул на боковую улочку в браун-бар. Это был тихий, спокойный райский уголок. Кроме темнокожего мужика с желтыми зубами (я никогда не видел зубы настолько желтые), который увлеченно играл в пинболл, единственными обитателями этого места были бармен и женщина, сидящая на стуле у барной стойки. Они распивали бутылку текилы и их смех и интимное поведение указывали на то, что их отношения давно зашли за обычные отношения между барменом и клиентом. Бармен наливал женщине текилу. Они были слегка пьяны, демонстрируя окружающим свой приторный флирт. Мужчине потребовалось достаточно много времени, чтобы наконец заметить мое присутствие. На самом деле, женщине пришлось привлечь его внимание ко мне. В ответ он лишь смущенно пожал плечами, хотя было видно, что он не горел желанием обслужить меня. Я даже почувствовал, что я был для него неудобством. В некоторых душевных состояниях я был бы оскорблен этим пренебрежением и несомненно бы высказался. В некоторых других я бы сделал гораздо больше. В настоящий же момент я был рад своей незаметности, это подтверждало, что я был практически невидим, чего я и добивался. Я не обращал внимания на окружающий мир.
Я заказал Хайнекен. Женщина намеревалась затеять разговор со мной. Я был намерен избежать контакта. Мне нечего было сказать этим людям. «Ну и откуда же ты, с таким акцентом?» — посмеялась она, охватывая меня своим рентгеновским взглядом. Когда ее глаза встретились с моими, я тут же углядел тип человека, который, несмотря на свою кажущуюся дружелюбность, имеет инстинктивное желание манипулировать людьми. Возможно, я попросту видел свое отражение. Я улыбнулся: «Шотландия». «Ну да! Откуда из Шотландии? Глазго? Эдинбург?» «Честно говоря — отовсюду», — ответил я вкрадчиво и мягко. Какоезначение имело, через какие неразличимые говенные города и пристанища я пробирался, вырастая в этой скучной ужасной стране? И все же она засмеялась и даже на мгновение стала задумчивой, как будто я сказал что-то действительно стоящее. «Отовсюду», — повторила она, — «прямо как я. Отовсюду». Она представилась как Крисси. Ее бойфренда, или того, кто, основываясь на его неприкрытом интересе к ней, собирался стать ее бойфрендом, звали Ричардом. Из-за барной стойки Ричард украдкой кидал обиженные взгляды в мою сторону, пока я не повернулся лицом к нему, усмотрев выражение его лица в зеркале. Он ответил рывком головы с последующим «Привет», сбивчивым шипением и неловким пожатием своей крысиной бородки, растущей из лица, покрытого оспой, но не достигающей эффекта сокрытия, а, наоборот, подчеркивающей лунный пейзаж, из которого она росла. Крисси говорила в беспорядочной, беглой манере, высказываясь о мире и цитируя блеклые примеры из своей жизни в качестве доказательства своих суждений. Есть у меня привычка — смотреть на голые руки людей. Руки Крисси были покрыты следами заживших царапин, вроде тех, которые остаются после трансплантации тканей для скрытия швов. Следы от порезов были еще более заметными, судя по их глубине и позиции, они были результатом само-ненависти или же разочарования, а никак не серьезной попыткой самоубийства. Ее лицо было открытым и живым, но ее глаза были водянистыми и потухшими, как у большинства травмированных людей. Я читал ее как потертую карту всех мест, в которых ты не хочешь побывать: больное увлечение, умственное расстройство, наркопсихоз, сексуальное насилие. В Крисси я видел кого-то, кому не нравился ни мир, ни она сама, и она пыталась решить проблему с помощью ебли и наркоты, не понимая, что она только осложняет себе жизнь, накапливая проблемы. Я и сам был знаком с некоторыми из тех мест, в которых побывала Крисси. Но она выглядела так, как будто она была очень плохо снаряжена для таких визитов и, скорее всего, она задерживалась намного дольше нужного. В настоящий же момент ее проблемы заключались в выпивке и Ричарде. Моей первой мыслью было то, что она заслуживала обоих. Крисси была достаточно омерзительной женщиной. Ее тело было покрыто слоем твердого жира вокруг живота и бедер. В ней я видел забитую женщину, единственным сопротивлением эффекту среднего возраста которой было решение носить одежду, которая была слишком облегающей и обнажающей для ее мясистой фигуры. Ее одутловатое лицо скомкалось в нечто флиртующее. Меня слегка поташнивало от этой женщины — она перешла границу привлекательности, но продолжала пытаться показывать сексуальный магнетизм, который она уже давно потеряла, как будто не видя гротескности и карикатуризма своих действий. Именно тогда, как парадоксально это не звучит, ужасный импульс, скорее всего берущий начало из внутренностей моих гениталий, поразил меня: этот человек, к которому я испытываю отвращение, эта женщина… станет моей любовницей. Почему это обязательно должно было случиться? Возможно, ответ в моей естественной извращенности, возможно, Крисси была тем странным местом, в котором встречаются отвращение и привлекательность. Может быть, я восхищался ее упрямому нежеланию признаться в безжалостном сужении ее возможностей. Она вела себя так, как будто новые, будоражащие, восхитительные события ждали ее за углом, несмотря на все доказательства обратного. Я чувствовал беспричинное желание, как и обычно при встрече с таким типом людей, тряхануть ее и выкрикнуть правду ей в лицо: «Ты бесполезный, уродливый кусок мяса. Твоя жизнь была безнадежной и отвратительной до сих пор, и впредь она станет только хуже. Перестань лгать самой себе». Конфликтующая масса эмоций, я активно презирал кого-то и одновременно планировал соблазнение. Только гораздо позже я осознал, к своему ужасу и стыду, что эти чувства ни капли не конфликтовали. Но в то время я не был уверен, флиртовала ли Крисси со мной или лишь поддразнивала прыщавого Ричарда. Возможно, она и сама не была уверена. «Мы завтра едем на море. Ты просто обязан поехать с нами», — сказала она. «С удовольствием», — я щедро улыбнулся, заметив, как лицо Ричарда потеряло цвет. «Мне, возможно, придется работать…» — он нервно заикнулся. «Ну, тогда, если ты нас не повезешь, мы поедем сами!» — она жеманноулыбнулась, имитируя маленькую девочку — тактика, часто используемая шлюхами, которой она, несомненно, когда-то была, пока у нее была внешность, за которую платили. Получается, что я врывался в открытые ворота. Мы выпили еще и поговорили, пока все более нервозный Ричард не закрыл бар; тогда мы пошли в кафе немножко подымить. Время нашего завтрашнего свидания было окончательно закреплено; я жертвовал своей ночной жизнью ради дня пляжных развлечений с Крисси и Ричардом.
На следующий день, пока он вез нас на пляж, Ричард вел себя очень сдержанно. Я получал удовольствие, смотря, как костяшки его пальцев белели, впиваясь в руль, когда Крисси, изогнувшись через переднее сиденье, завела со мной фривольный и слегка кокетливый разговор. Любая глупая шутка или несмешной анекдот, который слетал с моих ленивых губ, встречался приступами неистового хохота со стороны Крисси, в то время как Ричард страдал в неудобном молчании. Я чувствовал, как его ненависть ко мне возрастала рывками, сокрушая его, срывая его дыхание, помутив его мысли. Я чувствовал себя как маленький мальчик, увеличивающий громкость на телевизоре с единственной целью — разозлить взрослых. Он неумышленно получил некоторое подобие возмездия, когда вставил кассету с «Карпентерс» в магнитофон. Я корчился от дискомфорта, пока они с Крисси хором подпевали. «Такая ужасная потеря, Кэрен Карпентер», — серьезно сказала она. Ричард кивнул, угрюмо соглашаясь. «Жалко, не правда ли, Юан?» — спросила Крисси, желая включить меня в их странный фестиваль грусти по поводу этой мертвой поп-звезды. Я улыбнулся в доброжелательной, но слегка безразличной манере. «Мне насрать. По всему миру живут люди, которым нечего есть. Почему я должен испытывать сожаление по поводу привилегированной долбанутой янки, которая слишком трахнута для того, чтобы донести ложку жратвы до своего рта?» Последовало удивленное молчание. В конце концов Крисси запричитала: «У тебя гадкий, циничный ум, Юан!» Ричард чистосердечно согласился, не в силах скрыть свое удовольствие от того, что я расстроил ее. Он даже стал подпевать песенке «Top of the World». После этого они с Крисси начали что-тоговорить на голландском и смеяться. Меня не возмутило это временное исключение из их разговора. По правде, я наслаждался их реакцией. Ричард попросту не понимал тип таких людей, как Крисси. Я чувствовал, что она испытывала волшебное влечение к уродству и цинизму, потому что она считала себя способной изменить людей. Во мне она видела вызов. Раболепное поклонение Ричарда иногда забавляло ее, но все же он был подобно коротким каникулам — со временем скучным и пресным. Пытаясь стать тем, кем, по его мнению, она хочет его видеть, он не оставил ей ничего для улучшения, не давая ей возможности оказать действительно сильное влияние на их отношения. До лучших времен она будет держать этого дурака поблизости для удовлетворения своего тщеславия.
Мы лежали на пляже. Мы кидали мяч друг другу. Это было некоей карикатурой того, что люди делают на пляже. Я начал чувствовать себя неудобно от этой ситуации и жары и пошел лежать в тенек. Ричард бегал вокруг в своих обрезанных джинсах; загорелый и накачанный, несмотря на слегка надутый живот. Крисси выглядела смущающе дряблой. Когда она пошла за мороженым, первый раз за все время нашего знакомства оставляя нас наедине с Ричардом, я почувствовал себя слегканеудобно. «Она классная!» — с энтузиазмом возгласил он. Я с неохотой улыбнулся. «Крисси многое пережила.» «Да», — согласился я. Это я уже и сам понял. «Я к ней отношусь совсем не так, как к другим женщинам. Я знаю ее очень давно. Иногда мне кажется, что ее надо защищать от нее самой.» «Это слишком концептуально для меня, Ричард.» «Ты знаешь, о чем я. Ты прикрываешь руки.» Я почувствовал, как моя нижняя губа слегка искривилась, показывая обиду. Это было детской, полностью нечестной ответной реакцией кого-то, кто на самом деле не был обижен, но делает вид, что обижен, чтобы оправдать грядущую агрессию к собеседнику или заставить его остановиться. Для меня такое поведение было вторым «я». Мне нравилось то, что он чувствовал, что понимает меня; с иллюзией силы надо мной он станет дерзким и потому неосторожным. А я выберу момент и вырву из него сердце. Это не было такой уж сложной задачей, находясь здесь, сидя на рукаве его рубашке. Во всей этой ситуации мои с Ричардом отношения были настолько же важны, насколько и отношения между мной и Крисси — в каком-то смысле она была местом битвы, на котором развернулась наша дуэль. Наша естественная антипатия, сложившаяся при первой встрече, прошла инкубационный период в близком контакте. За поразительно короткое время она распустилась в полноценную ненависть. Ричард нисколько не раскаивался в своем недипломатичном комментарии. Совсем наоборот, он продолжил атаку, желая создать из меня человека, которого было бы легче ненавидеть: «Мы, голландцы были в Южной Африке. Вы, британцы, угнетали нас. Вы засунули нас в концлагеря. Вы придумали концлагеря, а не нацисты. Это вы их научили этому, так же, как вы их научили геноциду. Вы были более эффективны в этом деле с Маори в Новой Зеландии, чем Гитлер с евреями. Я не пытаюсь оправдать то, что буры делают в Южной Африке. Никогда. Но вы, британцы, заложили ненависть в их сердца, сделали их неуправляемыми. Угнетение порождает угнетение, а не разрешение проблемы». Я почувствовал прилив злости. Я почти возжелал броситься в торжественную речь о том, что я на самом деле шотландец, и Шотландия была последней оккупированной колонией Британской Империи. Хотя я сам в это особенно не верю — шотландцы угнетают сами себя, с их одержимостью по поводу англичан, которая и является поводом для злости, страха, раболепства, зависимости и презрения. Но я не собирался ввязываться в спор с этим придурком.
1 2 3