– А ты, я вижу, азартный! Приходи ужо, к вечеру, вместе проявлять будем, а потом печатать.
У Яшки широко раскрылись глаза:
– Правда?
– Да чего ж не правда?
– А хозяйка твоя… не выгонит?
– Моя мама не такая, чтобы выгонять, – сурово осадил его Кондрат.
Кондрат ревновал. Отец носится с Яшкой, как будто только один Яшка тут и есть. «Способный», «азартный», «молодец»… А как будто Кондрат хуже снимает. Он уже и проявлять умеет и печатать. Правда, ему некогда много заниматься фотографией, у него еще и других дел не сочтешь. А Яшка только по улицам слоняется. И уже он и «молодец» и «способный»!
– Вот и пойди, Яша, – вмешалась Зина, – вот и будете проявлять вместе с Кондратом.
– Пускай без меня проявляют, – ответил Кондрат, – я буду книжки в библиотеке выдавать. Да и потом, я ведь… не азартный.
– Эх, кабы у меня такой аппаратик был! – не слушая Кондрата, сказал Яшка. – С утра до ночи снимал бы. И ночью снимал бы! А что, Иван Кузьмич, ночью снимать можно?
– Я снимал. – Иван Кузьмич был рад, что наконец-то встретился ему человек, с которым можно сколько хочешь говорить о фотографии. – При больших фонарях снимал. Интересные снимки получаются. Придешь – покажу.
– Ладно! А поснимать дашь?
– Если сумеешь, конечно, дам. Все равно аппарат всю неделю без работы лежит. Кондрат – он ведь, ты сам слышал, до этого дела не азартный.
Зина видела, как сверкнули на отца глаза Кондрата. Но это ничего, пускай парнишка немного потерпит.
Может, Иван Кузьмич лучше, чем кто-либо, сумеет приручить Яшку.
Яшка с этого дня стал чаще появляться в лагере. Он принес отпечатанные карточки, на которых среди бугров и строительного материала стояли ребятишки и Зина. У Зины было темное лицо и черные волосы, но это ничего, это передержка. В следующих карточках этого не будет.
Зина по-прежнему не любила Яшку. Она заставляла себя терпеть его присутствие. Однако она все больше и больше убеждалась в том, что доброе отношение к человеку вызывает такое же доброе отношение и с его стороны. «Худой мир лучше доброй ссоры» – здесь эта пословица оправдывалась. Чем дальше, тем лучше и добрее становился этот худой мир. Яшка хоть и не стал ласковей, все-таки кое в чем начал уступать. Он уже не плевался, не дразнил маленьких и, кажется, перестал попрошайничать на улице.
Через Кондрата она знала, что Яшка теперь все вечера проводит у Ивана Кузьмича, что он без конца возится с пленками, печатает, проявляет и даже ходит фотографировать один – Иван Кузьмич дает ему фотоаппарат.
«Мы его выведем в люди, – похвалилась как-то Зина отцу. – Важно сначала чем-нибудь увлечь человека…»
«Ну что ж. Сначала увлечется, а потом надоест, – ответил отец. – Так тоже бывает».
Зина удивленно посмотрела на отца:
«Как ты можешь так думать, папа? Вот увидишь, мы этой зимой его в пионеры принимать будем!»
Отец с сомнением пожал плечами.
«Хорошо, если так. Буду рад и за него и за тебя».
Этот разговор огорчил Зину. А что, если и правда Яшка позабавится, да и уйдет снова на улицу попрошайничать, добывать деньги на кино и папиросы? А потом, может быть, и воровать. И что же тогда окажется? Что Зина и радовалась напрасно, и преодолевала свою вражду напрасно, и что никак она на Яшку не повлияла, и что никакой она не воспитатель и не вожатый.
Но нет, нет. Просто отец слишком осторожен. Ему нужны факты. Ну что ж, дай время, будут и факты! Вот посмотрим, что ты тогда скажешь, папка, недоверчивый человек!
…Был тот предвечерний час, когда рабочий день на заводе близится к концу, когда вахтер, поглядывая на часы, готовится дать гудок, а хозяйки начинают накрывать на стол. Мирный час, когда семья собирается к обеду и отдыху.
Зина тоже накрыла на стол. Обед был готов. Сегодня ей даже удалось сделать рисовый пудинг с клюквенным киселем. Антон уже похаживал из комнаты в кухню и поглядывал на кастрюлю с киселем, который остывал на окне.
В дверь позвонили. Антон бросился открывать:
– Папка!
– Какой папка? – сказала Зина, невольно встревожившись. – Еще гудка не было!
Звонил Кондрат. Он хмуро поздоровался с Зиной.
– Что случилось, Кондрат? – спросила Зина, чувствуя что-то недоброе, что касается и ее.
Кондрат мрачно посмотрел ей в глаза:
– Яшка сбежал.
Яшка сбежал! Зина неожиданно почувствовала смутную радость. Яшки нет, он, наконец, сделал то, чего когда-то так хотелось Зине. Его нет, он больше не будет приходить и пугать Антона, и Зине не надо будет напряженно следить за ним и изыскивать пути к сердцу этого неприятного и даже противного ей человека! Неужели это правда, неужели Яшка сам, по своей воле, освободил ее от своего присутствия?!
– И отцов аппарат унес, – сказал Кондрат.
– Как? Украл аппарат?
– Взял поснимать. А теперь Яшки нигде нету. И аппарата нету.
Зина побледнела. Ей стало стыдно своей мгновенной радости, ей не хотелось верить, что все это случилось. Может, просто он ушел куда-нибудь далеко, увлекшись снимками. Надо подождать, он явится, обязательно явится. Это невозможно, чтобы Яшка поступил так подло!
Ни Зина, ни Антон, ни Кондрат не слышали, как прогудел гудок на заводе. Отец, которому открыла соседка Анна Кузьминична, неожиданно вошел в комнату.
«Факты! Погоди, папка, будут и факты!» – пронеслось в мыслях Зины, и она, нахмурившись, закусила губу.
– Это что за совещание? – спросил отец, поглядев на их омраченные лица. – Какой вопрос обсуждается?
Пока Зина подыскивала слова, чтобы объяснить отцу случившееся, Антон сказал:
– Яшка аппарат украл и убежал куда-то.
– Та-ак! – Отец не то усмехнулся, не то скривил губы. – Этим все и кончилось!..
Он снял спецовку и пошел мыть руки. Зина бросилась за ним в кухню.
– Этого не может быть, папочка! Вот увидишь, он вечером вернется! Просто он забрел куда-нибудь… или за город отправился. А уж все – «украл, украл»!
В кухню прибрели и Кондрат с Антоном.
– Ничего он не вернется, – сказал Кондрат, глядя куда-то вниз и в сторону, – он еще вчера утром ушел. А мать говорит, что сама не знает, где он. Она уже в милицию заявила.
– Ну и что же?! – не сдавалась Зина. – А может, с ним что-нибудь случилось? Может, несчастье какое? А уж вы скорей – «украл»!
– Хорошо, подождем судить, – сказал отец, вытирая руки. – Есть такие мудрые слова: «Не суди не выслушав».
Уже стемнело, когда, поднявшись по деревянной замусоренной лестнице, Зина постучала в комнату Клеткиных. Никто не ответил.
В коридоре стояли соседи, перешептывались.
– Совсем уволили?
– А что ж такого беспросыпного пьяницу держать? И так уж довольно помучились.
– Слесарь-то хороший, жалко.
– Какой там уж он слесарь! Руки от водки дрожат.
– Как же жить-то будут?
– Ничего. Ксения заработает.
– А что он-то работал? Только и работал, что на выпивку.
Заметив Зину, одна из соседок сказала небрежно:
– Входи, у них не заперто.
Зина открыла дверь и остановилась на пороге. Ее поразила заброшенность и безнадежная печаль этой комнаты. Казалось, что здесь давно никто не живет: старые окурки на полу, немытая тарелка и пустая бутылка на столе со сдернутой на край скатертью…
Однако в комнате были люди. У стола, свесившись головой на руку, спал Яшкин отец, бывший слесарь Иван Клеткин. Его хриплое дыхание наполняло комнату винным перегаром.
У раскрытого окна сидела мать Яшки. Она глядела куда-то пустыми глазами, видно было, что ей все равно, куда глядеть, лишь бы не видеть своего дома, своей комнаты, своего мужа.
Ксения Любимовна нехотя оглянулась.
– Здравствуйте, – тихо сказала Зина.
– Чего тебе? – неприязненно спросила Ксения Любимовна.
– Я пришла узнать… Яша не вернулся?
Женщина встала и подошла к Зине. Она куталась в платок, хотя в открытое окно дышал теплотой хороший летний вечер.
– А тебе что? – спросила она.
Зина выдержала тяжелый взгляд Ксении Любимовны.
– Как же мне что? – возразила она. – Я из пионерского лагеря, я должна знать, где Яша. Он наш будущий пионер. Как же это что мне?
– Ступай в милицию, может, там скажут… – Ксения Любимовна отвернулась и снова направилась к окну. – Не в первый раз, приведут. Не пропадет сокровище.
Зина не знала, что ей делать и что думать об этих людях. Она вышла, тихо прикрыв дверь. Медленно спускаясь по лестнице, она думала о Яшке. Вот как у него дома. Вот как живут его отец и мать. А каково было жить Яшке? Вот он и убежал. Конечно, продал аппарат и на эти деньги уехал куда-нибудь. И там где-то живет, как хочет или как может – без друзей, без старших. Один. И уж теперь-то он, конечно, будет совсем пропащим человеком!
Зина, страдая, винила себя во всем. И в том, что не смогла преодолеть своей вражды к мальчишке, и в том, что успокоилась там, где еще надо было тревожиться. Но все-таки подлый, подлый он человек! Ему доверяли, его привечали, а он вот как отплатил за все доброе!
И Зине стыдно было вспомнить, как она хвалилась перед отцом своими успехами и такими дешевыми радостями!
Хрупкий мостик, который начал возникать между Зиной и Яшкой, сломался.

ТАМАРА ИЩЕТ СЧАСТЬЯ

Отец встретил Тамару на станции. Тамара увидела его из окна вагона, но не узнала: стоял какой-то загорелый черноглазый человек в брезентовом плаще и в сапогах, грубоватый, с морщинками около глаз, привыкших щуриться от солнца.
Но, когда этот человек шагнул навстречу Тамаре и протянул руку, чтобы принять ее чемодан, она вдруг поняла, что это ее отец.
– Папа!
Тамара бросилась к нему, крепко обняла его за шею. В эту минуту она почувствовала, что это единственный по-настоящему родной ей человек, который и поможет во всем, и защитит от всяких бед, и поймет ее мятущуюся душу.
Отец был рад ей.
– Какая большая! – сказал он, любуясь Тамарой. – Уже невеста, а?
– Никакая я не невеста, – прервала его Тамара, – и вообще, папа… Мне надо с тобой поговорить обо всем, обо всем! У меня так много…
– Поговорим, поговорим, – сказал отец тоном, каким говорят с детьми, желая их успокоить, – дома поговорим.
К удивлению и к удовольствию своему Тамара увидела, что их ждет машина.
– Это чья машина? – спросила она. – Директор дал?
Отец с недоумением посмотрел на нее.
– А ты разве забыла, что я сам директор? Уже скоро год, как назначили. Я же писал тебе!
Тамара покраснела. Видно, это было в те дни, когда, кроме Яна, дачи и всяких дачных развлечений, ничто для нее не существовало.
– Ах, да! Я просто как-то не привыкла еще, что ты директор, папа!
– А я уж подумал, что ты не получила письма. Ведь ты меня даже и не поздравила!
– Как – не поздравила?! Я же писала тебе. Я тебя поздравляла! Значит, пропало письмо!
Тамара говорила неправду. Она забыла ответить отцу и поздравить. Украдкой покосившись на отца, Тамара старалась догадаться: чувствует ли он, что она лжет?
Но у отца был непроницаемый вид. Он вел машину и внимательно глядел вперед.
– Значит, пропало, – сказал он, чуть поведя бровями. – На свете всякие чудеса бывают. Вот и письма пропадают тоже.
Он взглянул на Тамару, улыбнулся. И Тамара опять подумала, что отец очень изменился. Она не помнила его улыбки, да и улыбался ли он когда-нибудь раньше? Бледный, худой, с запавшими глазами, он являлся иногда к обеду или ужину и снова уходил на завод или запирался в своей комнате. Он избегал общения с ее матерью, а когда мать начинала упрекать его за это, отец морщился и спешил скрыться. Он был таким замкнутым, таким угрюмым и таким несчастным. И ведь у него была хорошая работа, он жил в хорошей квартире, с ним вместе была его семья. А теперь, когда он здесь один и работа такая неинтересная – ну что интересного может быть в деревне? – он вдруг почему-то и спокоен, и здоров, и даже улыбается! А загорелый какой, и загар такой мягкий, розовый…
– Ты что меня разглядываешь? – спросил отец, не глядя на Тамару. – Изменился?
– Да… – нерешительно ответила Тамара. – Веселый какой-то.
– А ты тоже изменилась. Только грустная какая-то.
Тамара хотела возразить, но отец, не дожидаясь ответа, притормозил машину и сказал с теплым чувством тихой успокоенной радости:
– Вот мы и дома.
Машина остановилась возле небольшого бревенчатого дома, заросшего акациями. Дорожка, выложенная красным кирпичом, вела к маленькой застекленной веранде с белой дверью.
«Дома»! – подумала Тамара. – Здесь его дом? Почему здесь? Разве он не временно живет в совхозе и разве не в Москве его настоящий дом?»
Но она ничего не сказала и, предоставив отцу нести ее чемодан, поднялась по чисто промытым ступенькам веранды.
Дом ей не понравился. Низкие потолки, небольшие окошки, беленые стены. И никаких диванов, никаких зеркал, совсем простой стол и простые, без обивки, стулья. Если бы Тамара знала, она хотя бы привезла из дома хрустальную вазочку и букетик шелковых роз – они совсем как настоящие!
Отец улыбнулся:
– А зачем же нам «как настоящие», если у нас самые настоящие есть?
На всех окнах стояли горшки с геранями и фуксиями. Герани полыхали красными цветами; изящные, ювелирной работы сережки фуксий, словно фиолетовый дождь, висели на тонких красноватых ветках.
– Ну уж и цветы! – фыркнула Тамара. – Ты, папа, совсем деревенский стал.
– А что, тебе не нравятся?
Тамара заметила, что отец огорчился. Но что с него возьмешь! Он никогда ничего не понимал в устройстве жизни. Мог бы потребовать квартиру в новом доме и обставил бы ее как следует… Нет, мама права, он никогда не умел пользоваться своим положением, своими возможностями.
«Я, кажется, становлюсь такой же, как мама!» – вдруг подумалось Тамаре, и она поспешила отогнать эту мысль.
Нет, нет, она не хочет быть похожей на свою мать! Однако и с отцом тоже нельзя во всем соглашаться. Теперь она возьмет хозяйство в свои руки и сделает все, как ей нравится, а отец пусть знает свою работу и больше ни о чем не беспокоится.
– Да, мне не нравятся эти твои деревенские герани, – твердо сказала Тамара. – И что это ты выдумал? Откуда ты их взял? Я их вынесу отсюда.
– Нет, нет, – торопливо возразил отец и сделал движение, будто хотел защитить свои герани. – Ну зачем же? Ведь они тебе не мешают!.. А…
Он смутился, умолк, налил из графина воды в стакан, выпил. Тамара подозрительно глядела на него:
– Кто принес тебе эти цветы? Кто эта мещанка?
– Ну почему же мещанка? – Отец вспыхнул и нахмурился. – Разве цветы любят только мещане? Живой цветок – это красота. Почему же только мещанам дано любить эту красоту? Уж если говорить о мещанстве – то мещане те, кто презирает живую природу и ставит в свои вазочки шелковые розы и радуется, что эти тряпочные цветы совсем как настоящие!
Тамара немного оторопела, но тут же спохватилась и холодно сказала:
– А чего ты так рассердился? Ну и ладно, ну и любуйся, пожалуйста, на свои герани!
– И вообще хватит об этом!
– Только я ни поливать, ни ухаживать за ними не буду!
– Я сказал – хватит. Без тебя польют. Умойся, и пойдем в столовую.
– В столовую? А дома?
– Дома будем обедать, когда ты приготовишь обед.
– Я?!
Тамара во всю ширь раскрыла свои большие темно-синие глаза. Отец усмехнулся:
– А чего ж ты так испугалась, будто тебя на Луну посылают! Любая девчонка из совхоза сумеет суп сварить. А ты что же?
Тамара обиделась:
– А то, что я умею, твои девчонки из совхоза не умеют и не сумеют никогда!
В столовую Тамара пришла нарядная, в пестром шелковом платье, в белых туфельках и с белыми бусами на шее. Пускай эти девчонки из совхоза посмотрят, какая она, Тамара!
И на Тамару смотрели. Смотрели трактористы в замасленных спецовках, шоферы, смотрели и совхозские девчонки, птичницы и огородницы, кто искоса, кто прямо в глаза, откровенно удивляясь и любуясь. А Тамара, гордая и счастливая, будто и не видела никого. Она давно ждала этого часа, она предвидела его; она, в этой деревенской столовой с длинными столами и скамейками и голубыми занавесочками на окнах, чувствовала себя райской птицей, нечаянно залетевшей из каких-то счастливых краев. И, чувствуя, как ею любуются, встряхивала своими тугими каштановыми кудрями, скучающе глядела в окно, рассеянно катала хлебные шарики своими белыми пальцами.
– Это откуда же такая?
– Директорова дочка!
– Ух ты, какая красавица!
– И гладкая какая – словно ядром кормленная!
Тамара слышала этот негромкий разговор, но делала вид, что ничего не слышит. Что красавица – так это правильно. Но что такое «ядром кормленная»?



Тамара с сомнением придвинула тарелку с супом, взяла алюминиевую ложку и, сделав гримаску, повертела ее в руках. Отец заметил это:
– Ешь и не кривляйся.
– Но я не могу такой ложкой…
– Люди едят, а ты не можешь?
– Но они же…
– Они не хуже тебя.
Тамара нахмурилась и стала есть суп. Суп был вкусный, однако Тамара делала вид, что ест через силу. Подняв от тарелки глаза, она встретила суровый взгляд отца, устремленный на нее.
– Брось фокусы, – негромко, но грозно сказал он, и Тамара с удивлением поняла, что отца надо слушаться.
«Смотри, какой стал! – подумала она, украдкой поглядывая на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24