Начальство было в восхищении – надо же, сами на себя донос настрочили!
А есть еще железный ящик под названием ПУО, сиречь Прибор Управления Огнем. Это чтобы вычислителям жизнь медом не казалась. Как они заартачатся, сразу ПУО в руки – и вон из машины, на броню, на свежий морозный воздух. Да он и летом не подарок, этот ПУО, недаром к нему ремни присобачены для переноски на спине.
И не спрашивайте меня, что такое «метеосредний».
А если на лазерный дальномер навинтить линзу-усилитель и замерить расстояние до сидящей на заборе вороны – кранты вороне.
Он так делает – вжжжжж! – лазерный дальномер. И кранты.
Полезный продукт высоких технологий.
А в командно-штабной машине система омывателя лобовых стекол на десять литров, которой все равно никто не пользуется, потому что ездим мы «по-походному», когда механик из люка торчит, и значит, в этой системе можно такое забодяжить – у-у-у!!!
А сколько консервов, сигарет, конфет, самогона удается в кашээмке спрятать – о-о-о!!!
Не сердитесь на солдата, он воюет как умеет.
Когда американцы кладут свои продвинутые высокоточные бомбы куда попало, а то и себе на голову, я не удивляюсь. «Потери от дружественного огня» самая больная тема для военных всего мира. И самая засекреченная, пожалуй. А чего вы хотите: если у нас на учениях случались иногда чистые аномалии, то на реальной войне просто должен твориться реальный же бардак.
Докажите обратное ребятам из бригады, где один и тот же экипаж пушкарей дважды пытался подорваться на собственном снаряде. Один раз традиционным способом, второй – в извращенной форме.
Или вот случай типа «оно само приползло». Сидим на НП, никого не трогаем, передаем целеуказания. Все идет по плану. Мы своим: цель сто вторая, пехота укрытая, внакладку подавить, огонь! Они: рады стараться, бух! Над нами: фрррр! Мы: слава богу, пронесло… Спереди: хлобысь!!! Минотавр: надо же, опять попали, бывает же такое, господабогадушумать!!!.. Короче, нормальная работа артиллерии большой мощности. И вдруг на нашей основной частоте возникает какой-то «Днепр», отважно штурмующий высоту сто пять и пять.
– За мной! В атаку! – орет «Днепр» как резаный, уши вянут от него.
– Грёбаный ты несусветный Днепр! – кричит ему Минотавр. – Уйди с моей частоты к такой-то матери, чтоб тебя и так и эдак!
– Урррааа!!! – откликается «Днепр».
Я пытаюсь вызвать Минотавра по внутренней связи, но это дохлый номер. Встаю, из кормового отсека заглядываю в башню и вижу, как на Минотавре приподнимается шапка: лезут рога.
– Товарищ майор, разрешите перевести дивизион на запасную частоту!
Минотавр не слышит. Он в эфире. Кроет «Днепр» матом. А у нас всего ничего до следующего залпа, и дивизион натурально оглох из-за этого «Днепра» – чтоб его заколдобило там, у незнакомого поселка на безымянной высоте!.. От дальномера отрывается Тхя и машет мне: делай, что хочешь, только что-нибудь делай! Я сажусь на место и самовольно отдаю дивизиону приказ сменить частоту. Уповая на то, что обговорил резервные частоты с другими связистами лично. И для меня ребята – сделают. На Минотавра они клали с во-от таким теодолитом. С раннего утра стреляем, надоело уже, любой затык на связи воспринимается как лишний повод отдохнуть.
Потом целую минуту я обливаюсь потом. Ведь остальные радисты – такие же, как я, молодые дураки не старше двадцати лет. У них мозги набекрень от постоянных размышлений об еде, сне, сексе и увольнении в запас. Жрать, спать, трахаться и на дембель они хотят даже когда спят. «О чем вы думаете, сержант, глядя на это гордо возносящееся в небо красное знамя? – О бабах, товарищ майор…». Значит, не исключен вариант, что через минуту штаб со мной будет говорить на одной частоте, я окажусь на другой, а огневая просто затеряется в коротких волнах и сгинет. А Минотавр продолжит конструктивное общение с «Днепром». И кто будет виноват?!
А вы говорите – высокоточное оружие.
Минотавр так и не заметил, что мы частоту сменили. Тхя протянул руку у него за спиной и верньер крутанул, а дальше автоподстройка справилась. У нас старые были станции, без кнопочек.
– Ушел этот Днепр с нашей частоты, сука! – сказал довольный Минотавр, втягивая рога обратно. – Слыхал, как я его?..
Тридцать один и девять десятых килограмма взрывчатки тебе на голову! Мы же с Тхя чуть не сдохли! Только Зозуля, наш механик, в носовом отсеке от хохота давился, гад такой. С разбитой бровью.
Он поутру, вылезая из люка, зацепился капюшоном за стопор. Люк расстопорился, врезал Зозуле по затылку, и механик треснулся мордой о бронированный козырек триплекса. В дешевых комедиях такие трюки обожают. Уронил на себя шкаф, наступил на банановую кожуру и выпал в окно. А я, когда разбитую бровь увидел, чуть за голову не схватился. Ясно было: придет Минотавр, закатит истерику. Потому что таких идиотских травм люди сами себе не наносят. Зачем вы избили механика, сержант?! Дедовщина, трам-тарарам?!
Так и вышло. Хорошо, я с детства не терплю несправедливых обвинений. Реагирую неадекватно. Могу ступорнуть, могу начать дурацки хихикать. А могу и ответную истерику выдать.
На Минотавра я конкретно рявкнул. Он от удивления резко сменил тему.
А хитрый Тхя в носовом отсеке спал.
Это называется «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы».
Вы-таки хотите, чтобы мы еще и воевали?
Думаю, перевести миномет 2С4 «Тюльпан» из походного положения в боевое и остаться в живых, я смогу даже сегодня. Наверное даже зарядить эту штуку сумею, не взорвавшись. И прицел к ней присобачить, не отдавив себе пальцы. И поглядеть в прицел с умным видом.
А дальше, поскольку без комплекса топопривязки и наведения «Тюльпан» просто груда крашеного железа, останется довернуть ствол на глазок, ткнуть кнопку… И кто не спрятался, я не виноват.
Впрочем, даже если передать мне целеуказания, толку не будет – я напрочь забыл, что все эти числа значат, и какие из них следуют команды наводчику. «Цель сто вторая, щель половая, внакладку подавить, трам-тарарам!»
Да ладно, чего стесняться, я младший сержант без классной квалификации, антисоветчик и раздолбай. А вот мне еще в учебке один старлей, отличник боевой и политической подготовки, рассказывал: «Поехали с минометом на показ. Долго распинались перед генералами. Всё объяснили, что только можно. А один генерал бродил-бродил вокруг „Тюльпана“, восхищался, языком цокал, и вдруг спрашивает: а если танки на вашу огневую полезут, как отбиваться будете? Прямой наводкой сможете? Я: а как же! Сможем прямой наводкой! Генерал: ну-ну, молодцы…». Просто как в том анекдоте. «Товарищ майор, вот скажите, ведь снаряд из пушки летит по параболе? Значит, если положить пушку на бок, из-за угла стрелять можно? Майор: наверное, можно… Но по Уставу не положено!».
Один бывший снайпер, узнав, что я служил по части навесной стрельбы, заскрипел зубами и признался: «Ненавижу минометы!». Оказалось, его однажды накрыло батальонными 82-мм. Бедняга от тоски и безысходности навалил в штаны. Когда я объяснил, что у нашего миномета ствол длиной пять метров, а в мине тридцать два кило взрывчатого вещества, снайпер пожал плечами и сказал: «Ну, это уже не страшно, наверное. Это уже… Все равно».
Близко к истине. Артиллерия большой мощности, она, знаете, такая стихия, навстречу которой можно только широко улыбнуться. Потому что тебя сдует как пушинку.
Ну, поскольку на каждую тяжелую гирю найдется своя глубокая лужа, нас тоже когда-нибудь сдует. Есть средняя цифра живучести артдивизиона БМ в условиях боя. Кажется, три часа. Подчеркну – средняя цифра. Кто-то успеет развернуться, жахнуть, свернуться и удрать. А кто-то не успеет свернуться, и его в ответ накроют ракетным залпом. И это, кстати, очень жаль, потому что солдата или сержанта запросто может родить любая баба, а установок 2С4 «Тюльпан», если верить статистике, на всей планете только четыреста штук. И в свободное от идиотских выходок время мы этими машинами очень гордились.
Я своей даже гусеницу покрасил.
Считается, что я. На самом деле этот миномет красили с незапамятных времен. С ним трахался сержант Верчич, потом мучился Вася Голиней, но какой-то внешне заметной стадии процесс достиг, когда формально отвечал за миномет уже я. И лавры героя, способного покрасить гусеницу, обрушились на мою ни в чем не повинную голову.
Вообще-то мы должны были покрасить всю машину, но это оказалось выше человеческих сил.
Представьте себе двадцать семь тонн железа сложной конфигурации. Если совсем тупо – гигантское охотничье ружье, привинченное к здоровому бронированному трактору. И вот этот, с позволения сказать, предмет, под управлением механика-водителя по прозвищу Батя, носится туда-сюда, как укушенный. Запросто развивая шестьдесят километров в час на любой местности. Ну, до сорока на пересеченной, а то «ружье» отвалится. Местность им с Батей по фиг. У них пятьсот двадцать лошадиных сил и широченные гусеницы. Правда, иногда вдруг кончается топливо, потому что Батя, увлекшись, забывает переключить крантик. И капитан Масякин грозится, что однажды в воспитательных целях заставит механика переливать солярку из бака в бак шлемофоном. Батя вяло огрызается. У него сколиоз, плоскостопие, геморрой, фурункулез и еще какая-то фигня. Как его такого вообще в армию взяли, загадка. Кто эту двухметровую унылую жердину записал в механики-водители, тоже вопрос. Но у 2С4 довольно просторный водительский отсек, удобное кресло, и Батя в нем помещается. И гонять на миномете он любит.
Миномет ездит, разворачивается, сворачивается, закапывается, откапывается, стреляет. Долбит так, что за два-три километра «бубух» слышно сквозь легкую броню. Гениальная машина. Но ее же после всего этого надо перед покраской отмыть! А потом тщательно протереть уайтспиритом! Чистим, моем, протираем. И тут наш экипаж отправляют рыть канавы. Или строить заборы. Или разгружать боеприпасы. Мы приходим через неделю и видим, что миномет запылился. Мы снова изводим на него литры растворителя и метры старых простыней. И нас опять куда-то срывают. И миномет опять пыльный.
В конце концов сержант Вася Голиней собирает консилиум – мы стоим вокруг машины и делаем вид, что думаем, как ее покрасить. На самом деле мы думаем, как нам все это надоело, до чего же хочется спать, есть, трахаться и домой к маме. Приходит капитан Масякин и интересуется, почему мы не красим миномет, а стоим вокруг него с глупыми лицами. Масякину объясняют, почему. Капитан включается в общий мыслительный процесс. Наконец кто-то говорит: надо красить по частям, иначе никак. Масякин сдвигает фуражку на нос и чешет в затылке. Капитан вовсе не глуп и все отлично понимает. Просто ему тоже здесь надоело, хочется есть, спать и так далее, хоть он и офицер. А еще капитану заранее ясно, чем может закончиться такая окраска. Но красить все равно надо, поэтому Масякин с тяжелым вздохом дает «добро». Мы выгоняем машину из бокса и срываем с нее гусеницу. Матерые деды оттирают молодняк, хватают кувалды и начинают с дикими воплями колошматить несчастную гусеницу, будто пытаясь выместить на ней всю свою ненависть к Советской Армии и заодно Военно-Морскому флоту. Потом они, конечно, устают, и дальше ржавчину сбивают молодые. Затем мы орудуем щетками с металлическим ворсом. И наконец-то красим эту гусеницу. Дочерна! Вусмерть! Тут как раз уходит на дембель Вася Голиней, и миномет с крашеной гусеницей достается по наследству мне. Экипаж сажает гусеницу на место, убирает машину в бокс, и больше я ее не вижу до конца службы. Потому что надо копать, строить, грузить-разгружать. Еще бирки писать и вешать. Как сказал один умный политработник – что останется от нашей армии после ядерного удара? Бирки и таблички.
В процессе работы над гусеницей происшествий не случилось, только навернулся вниз головой с двухметровой высоты младший сержант Ващик. Надел сапоги с победитовыми подковами. Так, для форсу – ходил, высекая искры из бетона. Потом зачем-то полез на миномет. Самоходчики вообще подков не носят. Не потому что можно поскользнуться и вонзиться головой в бетонку, а чтобы краска с машины не обдиралась.
Да, и еще обалдуй Батя, маневрируя в боксе, размазал по стене бочку со ста литрами уайтспирита.
Спасибо, бокс не развалил.
Мы такие, нам врагов не надо, сами обойдемся. Помню, направили капитана Черемисина машины в боксе подровнять. Чтобы стояли как по линейке в ожидании проверки. Механик заводит кашээмку, Черемисин ему руками семафорит. И то ли механик слишком резко сцепление бросил, то ли еще чего, но машина прыгает назад и дает кормой по морде кашээмке, стоящей в заднем ряду. Вас никогда по морде задницей не прикладывали? Ничего смешного, говорю ответственно, как игравший в регби… Так эта дура мало того, что бьет заднюю машину, она еще сдвигает ее с места, упирает в стену, и гусеницами по бетонке вхолостую шварк-шварк-шварк! Капитан Черемисин, недолго думая, срывает со стенда пожарный багор. Механик вышибает из-под сиденья стопор, проваливается в люк и захлопывает крышку. А Черемисин, подпрыгнув, багром по крышке – хрясь!
Минут пятнадцать он вокруг машины бегает, размахивая багром и крича: «Выходи, подлый трус!». А механик ему в ответ глухо из-за брони: не выйду я, товарищ капитан, вы же меня убьете на фиг…
Вот зачем они так оба, а, кто ответит?
Вот зачем новый командир приказал сцепить тросами машины переднего и заднего ряда? У нас в боксах спереди машины учебно-боевой группы стояли, а сзади те, что на консервации. И командир говорит: а вдруг пожар?
Любят новые командиры, едва в части появившись и еще ничего не поняв, огорошить старожилов таким вопросом. А вдруг пожар, а вдруг война со Швецией, а вдруг, что самое ужасное, внезапная проверка?
Делать нечего, народ полдня корячится с тросами. Чтобы, значит, если пожар или война со Швецией, завести передние машины и вытащить задние из боксов волоком.
Хиханьки-то хаханьки, только наша кашээмка, смешная такая железная коробочка на гусеницах, застрявший в песке БТР выдергивает в одно касание. Сам участвовал. И когда задумаешься, какая в этой коробочке дизельная мощь с турбонаддувом, шутить уже не хочется. Движки в «консервированных» машинах не сухие, топливо есть, а то, что без аккумуляторов, это несущественно. Дизель летом «с толкача» заводится только так. И едет, едет, едет… Вот передняя машина дернет, а через пару секунд задняя ей носом по корме ка-ак треснет!
Все это знают, но молчат. Поэтому я к Минотавру подхожу и тихонько говорю:
– Товарищ майор, вы сами-то понимаете, что приказ дурацкий?
– А что ты предлагаешь?
– После того, как командир проверит выполнение приказа, надо машины по-тихому расцепить. Пусть тросы на полу валяются.
Минотавр глядит на меня со сдержанным уважением и вдруг спрашивает:
– Теперь понимаешь, каково это – быть командиром дивизиона?
– Теперь понимаю. Мне вас даже иногда жалко.
Минотавр смеется и хлопает меня по плечу.
– И все-таки, – говорю, – товарищ майор, а если хотя бы для успокоения совести вскрыть задние машины и переставить их на нейтралку?
– Они и так должны стоять на нейтралке.
– Они много чего должны.
– Да, это точно…
Ничего мы решить так и не успели, потому что началась беготня, какие-то дурацкие тревоги и строевые смотры. Внезапная тревога ввергла нового командира в шок: минут десять ББМ просто не понимала, чего от нее хотят. Все сидели в кроватях, вертели головами и удивлялись – зачем это по проходу так отчаянно скачет дежурный офицер и так страшно кричит?!.. Строевой смотр тоже, мягко говоря, не задался.
А через неделю сержант Карнаухов (для друзей просто Ухо) решил за каким-то чертом выгнать из бокса свою кашээмку. Ухо позвал механика и сказал: заводи. Тот завел. А Ухо пошел спрашивать разрешения на старт у своего комбата капитана Мужецкого, как нарочно стоявшего дежурным по парку.
Будь Мужецкий индейцем, его прозвали бы Приносящий Геморрои. Вечно в его присутствии случалась какая-то фигня. Не война со Швецией, так пожар. Но мы были не индейцы, поэтому именовали комбата просто Капитан Африка – он давно собирался и никак не мог уехать рашен милитэри специалистом на Черный Континент.
Вероятно Ухо решил, что раз пожар мы с Мужецким уже однажды устроили, то войны со Швецией можно не опасаться.
А зря.
В общем, минут десять механик грел машину, вокруг бродили люди, и никто ничего не вспомнил, никто не задал ни одного недоуменного вопроса. Тут подошли Ухо с капитаном. Ухо махнул рукой. Механик воткнул передачу и поддал газку.
«Это случилось так быстро, я рта не успел открыть!» – говорил потом капитан Мужецкий. По моим наблюдениям (мы же вместе с ним горели), он всегда так говорил. И всегда успевал именно что открыть рот, широко-широко.
Не на нейтралке стояла задняя машина, ох, не на нейтралке. На второй. Едва тросы, о которых все забыли, натянулись, она мгновенно завелась.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Оружие Возмездия'
1 2 3 4 5
А есть еще железный ящик под названием ПУО, сиречь Прибор Управления Огнем. Это чтобы вычислителям жизнь медом не казалась. Как они заартачатся, сразу ПУО в руки – и вон из машины, на броню, на свежий морозный воздух. Да он и летом не подарок, этот ПУО, недаром к нему ремни присобачены для переноски на спине.
И не спрашивайте меня, что такое «метеосредний».
А если на лазерный дальномер навинтить линзу-усилитель и замерить расстояние до сидящей на заборе вороны – кранты вороне.
Он так делает – вжжжжж! – лазерный дальномер. И кранты.
Полезный продукт высоких технологий.
А в командно-штабной машине система омывателя лобовых стекол на десять литров, которой все равно никто не пользуется, потому что ездим мы «по-походному», когда механик из люка торчит, и значит, в этой системе можно такое забодяжить – у-у-у!!!
А сколько консервов, сигарет, конфет, самогона удается в кашээмке спрятать – о-о-о!!!
Не сердитесь на солдата, он воюет как умеет.
Когда американцы кладут свои продвинутые высокоточные бомбы куда попало, а то и себе на голову, я не удивляюсь. «Потери от дружественного огня» самая больная тема для военных всего мира. И самая засекреченная, пожалуй. А чего вы хотите: если у нас на учениях случались иногда чистые аномалии, то на реальной войне просто должен твориться реальный же бардак.
Докажите обратное ребятам из бригады, где один и тот же экипаж пушкарей дважды пытался подорваться на собственном снаряде. Один раз традиционным способом, второй – в извращенной форме.
Или вот случай типа «оно само приползло». Сидим на НП, никого не трогаем, передаем целеуказания. Все идет по плану. Мы своим: цель сто вторая, пехота укрытая, внакладку подавить, огонь! Они: рады стараться, бух! Над нами: фрррр! Мы: слава богу, пронесло… Спереди: хлобысь!!! Минотавр: надо же, опять попали, бывает же такое, господабогадушумать!!!.. Короче, нормальная работа артиллерии большой мощности. И вдруг на нашей основной частоте возникает какой-то «Днепр», отважно штурмующий высоту сто пять и пять.
– За мной! В атаку! – орет «Днепр» как резаный, уши вянут от него.
– Грёбаный ты несусветный Днепр! – кричит ему Минотавр. – Уйди с моей частоты к такой-то матери, чтоб тебя и так и эдак!
– Урррааа!!! – откликается «Днепр».
Я пытаюсь вызвать Минотавра по внутренней связи, но это дохлый номер. Встаю, из кормового отсека заглядываю в башню и вижу, как на Минотавре приподнимается шапка: лезут рога.
– Товарищ майор, разрешите перевести дивизион на запасную частоту!
Минотавр не слышит. Он в эфире. Кроет «Днепр» матом. А у нас всего ничего до следующего залпа, и дивизион натурально оглох из-за этого «Днепра» – чтоб его заколдобило там, у незнакомого поселка на безымянной высоте!.. От дальномера отрывается Тхя и машет мне: делай, что хочешь, только что-нибудь делай! Я сажусь на место и самовольно отдаю дивизиону приказ сменить частоту. Уповая на то, что обговорил резервные частоты с другими связистами лично. И для меня ребята – сделают. На Минотавра они клали с во-от таким теодолитом. С раннего утра стреляем, надоело уже, любой затык на связи воспринимается как лишний повод отдохнуть.
Потом целую минуту я обливаюсь потом. Ведь остальные радисты – такие же, как я, молодые дураки не старше двадцати лет. У них мозги набекрень от постоянных размышлений об еде, сне, сексе и увольнении в запас. Жрать, спать, трахаться и на дембель они хотят даже когда спят. «О чем вы думаете, сержант, глядя на это гордо возносящееся в небо красное знамя? – О бабах, товарищ майор…». Значит, не исключен вариант, что через минуту штаб со мной будет говорить на одной частоте, я окажусь на другой, а огневая просто затеряется в коротких волнах и сгинет. А Минотавр продолжит конструктивное общение с «Днепром». И кто будет виноват?!
А вы говорите – высокоточное оружие.
Минотавр так и не заметил, что мы частоту сменили. Тхя протянул руку у него за спиной и верньер крутанул, а дальше автоподстройка справилась. У нас старые были станции, без кнопочек.
– Ушел этот Днепр с нашей частоты, сука! – сказал довольный Минотавр, втягивая рога обратно. – Слыхал, как я его?..
Тридцать один и девять десятых килограмма взрывчатки тебе на голову! Мы же с Тхя чуть не сдохли! Только Зозуля, наш механик, в носовом отсеке от хохота давился, гад такой. С разбитой бровью.
Он поутру, вылезая из люка, зацепился капюшоном за стопор. Люк расстопорился, врезал Зозуле по затылку, и механик треснулся мордой о бронированный козырек триплекса. В дешевых комедиях такие трюки обожают. Уронил на себя шкаф, наступил на банановую кожуру и выпал в окно. А я, когда разбитую бровь увидел, чуть за голову не схватился. Ясно было: придет Минотавр, закатит истерику. Потому что таких идиотских травм люди сами себе не наносят. Зачем вы избили механика, сержант?! Дедовщина, трам-тарарам?!
Так и вышло. Хорошо, я с детства не терплю несправедливых обвинений. Реагирую неадекватно. Могу ступорнуть, могу начать дурацки хихикать. А могу и ответную истерику выдать.
На Минотавра я конкретно рявкнул. Он от удивления резко сменил тему.
А хитрый Тхя в носовом отсеке спал.
Это называется «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы».
Вы-таки хотите, чтобы мы еще и воевали?
Думаю, перевести миномет 2С4 «Тюльпан» из походного положения в боевое и остаться в живых, я смогу даже сегодня. Наверное даже зарядить эту штуку сумею, не взорвавшись. И прицел к ней присобачить, не отдавив себе пальцы. И поглядеть в прицел с умным видом.
А дальше, поскольку без комплекса топопривязки и наведения «Тюльпан» просто груда крашеного железа, останется довернуть ствол на глазок, ткнуть кнопку… И кто не спрятался, я не виноват.
Впрочем, даже если передать мне целеуказания, толку не будет – я напрочь забыл, что все эти числа значат, и какие из них следуют команды наводчику. «Цель сто вторая, щель половая, внакладку подавить, трам-тарарам!»
Да ладно, чего стесняться, я младший сержант без классной квалификации, антисоветчик и раздолбай. А вот мне еще в учебке один старлей, отличник боевой и политической подготовки, рассказывал: «Поехали с минометом на показ. Долго распинались перед генералами. Всё объяснили, что только можно. А один генерал бродил-бродил вокруг „Тюльпана“, восхищался, языком цокал, и вдруг спрашивает: а если танки на вашу огневую полезут, как отбиваться будете? Прямой наводкой сможете? Я: а как же! Сможем прямой наводкой! Генерал: ну-ну, молодцы…». Просто как в том анекдоте. «Товарищ майор, вот скажите, ведь снаряд из пушки летит по параболе? Значит, если положить пушку на бок, из-за угла стрелять можно? Майор: наверное, можно… Но по Уставу не положено!».
Один бывший снайпер, узнав, что я служил по части навесной стрельбы, заскрипел зубами и признался: «Ненавижу минометы!». Оказалось, его однажды накрыло батальонными 82-мм. Бедняга от тоски и безысходности навалил в штаны. Когда я объяснил, что у нашего миномета ствол длиной пять метров, а в мине тридцать два кило взрывчатого вещества, снайпер пожал плечами и сказал: «Ну, это уже не страшно, наверное. Это уже… Все равно».
Близко к истине. Артиллерия большой мощности, она, знаете, такая стихия, навстречу которой можно только широко улыбнуться. Потому что тебя сдует как пушинку.
Ну, поскольку на каждую тяжелую гирю найдется своя глубокая лужа, нас тоже когда-нибудь сдует. Есть средняя цифра живучести артдивизиона БМ в условиях боя. Кажется, три часа. Подчеркну – средняя цифра. Кто-то успеет развернуться, жахнуть, свернуться и удрать. А кто-то не успеет свернуться, и его в ответ накроют ракетным залпом. И это, кстати, очень жаль, потому что солдата или сержанта запросто может родить любая баба, а установок 2С4 «Тюльпан», если верить статистике, на всей планете только четыреста штук. И в свободное от идиотских выходок время мы этими машинами очень гордились.
Я своей даже гусеницу покрасил.
Считается, что я. На самом деле этот миномет красили с незапамятных времен. С ним трахался сержант Верчич, потом мучился Вася Голиней, но какой-то внешне заметной стадии процесс достиг, когда формально отвечал за миномет уже я. И лавры героя, способного покрасить гусеницу, обрушились на мою ни в чем не повинную голову.
Вообще-то мы должны были покрасить всю машину, но это оказалось выше человеческих сил.
Представьте себе двадцать семь тонн железа сложной конфигурации. Если совсем тупо – гигантское охотничье ружье, привинченное к здоровому бронированному трактору. И вот этот, с позволения сказать, предмет, под управлением механика-водителя по прозвищу Батя, носится туда-сюда, как укушенный. Запросто развивая шестьдесят километров в час на любой местности. Ну, до сорока на пересеченной, а то «ружье» отвалится. Местность им с Батей по фиг. У них пятьсот двадцать лошадиных сил и широченные гусеницы. Правда, иногда вдруг кончается топливо, потому что Батя, увлекшись, забывает переключить крантик. И капитан Масякин грозится, что однажды в воспитательных целях заставит механика переливать солярку из бака в бак шлемофоном. Батя вяло огрызается. У него сколиоз, плоскостопие, геморрой, фурункулез и еще какая-то фигня. Как его такого вообще в армию взяли, загадка. Кто эту двухметровую унылую жердину записал в механики-водители, тоже вопрос. Но у 2С4 довольно просторный водительский отсек, удобное кресло, и Батя в нем помещается. И гонять на миномете он любит.
Миномет ездит, разворачивается, сворачивается, закапывается, откапывается, стреляет. Долбит так, что за два-три километра «бубух» слышно сквозь легкую броню. Гениальная машина. Но ее же после всего этого надо перед покраской отмыть! А потом тщательно протереть уайтспиритом! Чистим, моем, протираем. И тут наш экипаж отправляют рыть канавы. Или строить заборы. Или разгружать боеприпасы. Мы приходим через неделю и видим, что миномет запылился. Мы снова изводим на него литры растворителя и метры старых простыней. И нас опять куда-то срывают. И миномет опять пыльный.
В конце концов сержант Вася Голиней собирает консилиум – мы стоим вокруг машины и делаем вид, что думаем, как ее покрасить. На самом деле мы думаем, как нам все это надоело, до чего же хочется спать, есть, трахаться и домой к маме. Приходит капитан Масякин и интересуется, почему мы не красим миномет, а стоим вокруг него с глупыми лицами. Масякину объясняют, почему. Капитан включается в общий мыслительный процесс. Наконец кто-то говорит: надо красить по частям, иначе никак. Масякин сдвигает фуражку на нос и чешет в затылке. Капитан вовсе не глуп и все отлично понимает. Просто ему тоже здесь надоело, хочется есть, спать и так далее, хоть он и офицер. А еще капитану заранее ясно, чем может закончиться такая окраска. Но красить все равно надо, поэтому Масякин с тяжелым вздохом дает «добро». Мы выгоняем машину из бокса и срываем с нее гусеницу. Матерые деды оттирают молодняк, хватают кувалды и начинают с дикими воплями колошматить несчастную гусеницу, будто пытаясь выместить на ней всю свою ненависть к Советской Армии и заодно Военно-Морскому флоту. Потом они, конечно, устают, и дальше ржавчину сбивают молодые. Затем мы орудуем щетками с металлическим ворсом. И наконец-то красим эту гусеницу. Дочерна! Вусмерть! Тут как раз уходит на дембель Вася Голиней, и миномет с крашеной гусеницей достается по наследству мне. Экипаж сажает гусеницу на место, убирает машину в бокс, и больше я ее не вижу до конца службы. Потому что надо копать, строить, грузить-разгружать. Еще бирки писать и вешать. Как сказал один умный политработник – что останется от нашей армии после ядерного удара? Бирки и таблички.
В процессе работы над гусеницей происшествий не случилось, только навернулся вниз головой с двухметровой высоты младший сержант Ващик. Надел сапоги с победитовыми подковами. Так, для форсу – ходил, высекая искры из бетона. Потом зачем-то полез на миномет. Самоходчики вообще подков не носят. Не потому что можно поскользнуться и вонзиться головой в бетонку, а чтобы краска с машины не обдиралась.
Да, и еще обалдуй Батя, маневрируя в боксе, размазал по стене бочку со ста литрами уайтспирита.
Спасибо, бокс не развалил.
Мы такие, нам врагов не надо, сами обойдемся. Помню, направили капитана Черемисина машины в боксе подровнять. Чтобы стояли как по линейке в ожидании проверки. Механик заводит кашээмку, Черемисин ему руками семафорит. И то ли механик слишком резко сцепление бросил, то ли еще чего, но машина прыгает назад и дает кормой по морде кашээмке, стоящей в заднем ряду. Вас никогда по морде задницей не прикладывали? Ничего смешного, говорю ответственно, как игравший в регби… Так эта дура мало того, что бьет заднюю машину, она еще сдвигает ее с места, упирает в стену, и гусеницами по бетонке вхолостую шварк-шварк-шварк! Капитан Черемисин, недолго думая, срывает со стенда пожарный багор. Механик вышибает из-под сиденья стопор, проваливается в люк и захлопывает крышку. А Черемисин, подпрыгнув, багром по крышке – хрясь!
Минут пятнадцать он вокруг машины бегает, размахивая багром и крича: «Выходи, подлый трус!». А механик ему в ответ глухо из-за брони: не выйду я, товарищ капитан, вы же меня убьете на фиг…
Вот зачем они так оба, а, кто ответит?
Вот зачем новый командир приказал сцепить тросами машины переднего и заднего ряда? У нас в боксах спереди машины учебно-боевой группы стояли, а сзади те, что на консервации. И командир говорит: а вдруг пожар?
Любят новые командиры, едва в части появившись и еще ничего не поняв, огорошить старожилов таким вопросом. А вдруг пожар, а вдруг война со Швецией, а вдруг, что самое ужасное, внезапная проверка?
Делать нечего, народ полдня корячится с тросами. Чтобы, значит, если пожар или война со Швецией, завести передние машины и вытащить задние из боксов волоком.
Хиханьки-то хаханьки, только наша кашээмка, смешная такая железная коробочка на гусеницах, застрявший в песке БТР выдергивает в одно касание. Сам участвовал. И когда задумаешься, какая в этой коробочке дизельная мощь с турбонаддувом, шутить уже не хочется. Движки в «консервированных» машинах не сухие, топливо есть, а то, что без аккумуляторов, это несущественно. Дизель летом «с толкача» заводится только так. И едет, едет, едет… Вот передняя машина дернет, а через пару секунд задняя ей носом по корме ка-ак треснет!
Все это знают, но молчат. Поэтому я к Минотавру подхожу и тихонько говорю:
– Товарищ майор, вы сами-то понимаете, что приказ дурацкий?
– А что ты предлагаешь?
– После того, как командир проверит выполнение приказа, надо машины по-тихому расцепить. Пусть тросы на полу валяются.
Минотавр глядит на меня со сдержанным уважением и вдруг спрашивает:
– Теперь понимаешь, каково это – быть командиром дивизиона?
– Теперь понимаю. Мне вас даже иногда жалко.
Минотавр смеется и хлопает меня по плечу.
– И все-таки, – говорю, – товарищ майор, а если хотя бы для успокоения совести вскрыть задние машины и переставить их на нейтралку?
– Они и так должны стоять на нейтралке.
– Они много чего должны.
– Да, это точно…
Ничего мы решить так и не успели, потому что началась беготня, какие-то дурацкие тревоги и строевые смотры. Внезапная тревога ввергла нового командира в шок: минут десять ББМ просто не понимала, чего от нее хотят. Все сидели в кроватях, вертели головами и удивлялись – зачем это по проходу так отчаянно скачет дежурный офицер и так страшно кричит?!.. Строевой смотр тоже, мягко говоря, не задался.
А через неделю сержант Карнаухов (для друзей просто Ухо) решил за каким-то чертом выгнать из бокса свою кашээмку. Ухо позвал механика и сказал: заводи. Тот завел. А Ухо пошел спрашивать разрешения на старт у своего комбата капитана Мужецкого, как нарочно стоявшего дежурным по парку.
Будь Мужецкий индейцем, его прозвали бы Приносящий Геморрои. Вечно в его присутствии случалась какая-то фигня. Не война со Швецией, так пожар. Но мы были не индейцы, поэтому именовали комбата просто Капитан Африка – он давно собирался и никак не мог уехать рашен милитэри специалистом на Черный Континент.
Вероятно Ухо решил, что раз пожар мы с Мужецким уже однажды устроили, то войны со Швецией можно не опасаться.
А зря.
В общем, минут десять механик грел машину, вокруг бродили люди, и никто ничего не вспомнил, никто не задал ни одного недоуменного вопроса. Тут подошли Ухо с капитаном. Ухо махнул рукой. Механик воткнул передачу и поддал газку.
«Это случилось так быстро, я рта не успел открыть!» – говорил потом капитан Мужецкий. По моим наблюдениям (мы же вместе с ним горели), он всегда так говорил. И всегда успевал именно что открыть рот, широко-широко.
Не на нейтралке стояла задняя машина, ох, не на нейтралке. На второй. Едва тросы, о которых все забыли, натянулись, она мгновенно завелась.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Оружие Возмездия'
1 2 3 4 5