Если бы только ей удалось как-нибудь отремонтировать дом на Амелия-стрит, не привлекая к нему внимание своей вездесущей родни. Или уговорить дядю Майкла провернуть это дело без лишнего шума, то есть никому ничего не рассказывая об Алисии и Патрике. Но что делать с бабушкой Эвелин, если она начнет вдруг отсылать рабочих прочь или требовать, чтобы они выключили свои шумные агрегаты?
До чего же приятно чувствовать себя чистой! Она опять подумала о Майкле — могучем гиганте, спящем на кровати ведьм.
Мона встала, достала полотенце и принялась энергично вытирать им волосы, сначала откинув их вперед, потом назад. Покончив с этим, она вылезла из ванны. Ей было приятно ощущать свою наготу. Ночная сорочка оказалась ей немного длинна, однако в ней Мона почувствовала себя очень покойно и комфортно. Она приподняла подол, как это делали маленькие девочки на картинах старых мастеров. Именно такой она себя ощущала, особенно когда на голове ее красовался бант. Ей больше всего нравилось строить из себя маленькую старомодную девочку, и этот образ она всегда стремилась поддерживать. Хотя… Если разобраться, таковой она на самом деле и являлась.
Мона еще раз тщательно растерла голову полотенцем, потом взяла с туалетного столика щетку, и, на секунду задержав взгляд на своем отражении в зеркале, принялась расчесывать волосы — от лба к затылку и далее по плечам, чтобы они лежали ровно и аккуратно.
Пламя газовой колонки казалось живым существом, которое вилось и дышало, обдавая Мону своим теплом. Взяв бант, она привязала его так, что два кончика торчали вверх, как рожки дьявола.
— Дядюшка Джулиен, мой час настал, — прошептала она, плотно смежив веки. — Скажи, где мне искать виктролу?
Раскачиваясь из стороны в сторону, как Рэй Чарльз, она старалась выделить из сонма неясных видений единственное, которое ей было нужно.
Вдруг к ровному шуму газовой горелки прибавился еще один звук, едва слышно доносившийся откуда-то издалека. Отдаленно он напоминал игру скрипок, был таким тихим, что определить, какие инструменты его издают, было невозможно. Наверняка Мона знала только одно: их было много, и, скорее всего, это… Она открыла дверь ванной. Ну конечно же, это вальс из «Травиаты»! Где-то вдалеке определенно слышалось сопрано. Мона невольно принялась ему вторить, но при этом перестала слышать музыку! О Господи, неужели виктрола в гостиной?
Накинув полотенце на плечи, словно шаль, Мона босиком вышла в коридор и, перегнувшись через перила, прислушалась. Песня зазвучала очень отчетливо, намного громче, чем во сне. Веселый женский голос пел по-итальянски, затем вступил хор — его пение, как это обычно бывает на старых заезженных пластинках, больше напоминало птичий гомон.
Неожиданно сердце Моны яростно заколотилось. Она нащупала бант, чтобы убедиться, что он надежно держится в волосах. Потом подошла к ступенькам и сбросила с себя полотенце. Как раз в этот миг из зала большой гостиной в коридор полился тусклый свет. По мере того как она спускалась по лестнице, он становился все ярче. Наконец ее босые ноги ощутили грубоватую поверхность шерстяного ковра. Бросив взгляд вниз, она увидела по-детски торчащие из-под подола рубашки пальцы — точь в точь как у ребенка с картинки.
Мона остановилась. И вдруг обнаружила, что у нее под ногами уже не красный шерстяной ковер, а дорожка с восточным узором, очень старая и чрезвычайно тонкая. Она явственно почувствовала, как изменилась фактура ткани. А точнее, ощутила, что стоит на чем-то изношенном и потертом, и двинулась дальше, ступая по голубым и розовым персидским розам. Стены вокруг нее тоже изменились: теперь их покрывали обои, обильно украшенные темной, потускневшей от времени позолотой. Далеко внизу, в холле, из самой середины медальона в виде гипсовых листьев свисала совершенно незнакомая люстра — нечто венецианское, воздушное, как пена. В люстре горели настоящие свечи.
Мона даже почувствовала запах воска. А сопрано продолжало звучать все в том же неизменном ритме, по-прежнему пробуждая в Моне желание петь. Сердце ее, казалось, было переполнено чувствами.
— Дядюшка Джулиен! — тихо вымолвила она, едва не плача. О, такого грандиозного видения у нее еще никогда в жизни не было!
Мона вновь взглянула в сторону холла. Какие восхитительные вещи там стоят!
Высокие створки двери, ведущей в большую гостиную, были распахнуты. В проеме этой двери когда-то стоял убийца ее родственницы, а спустился он туда по той же лестнице, по которой спускалась сейчас Мона. Зал гостиной тоже выглядел совсем иначе. Теперь в нем над изящными хрустальными подсвечниками плясали тоненькие язычки пламени.
Неизменными остались только ковер и парчовые стулья дядюшки Джулиена.
Спешно сбегая по лестнице, Мона старалась ничего не упустить из виду. Бросая взгляд то влево, то вправо, она то и дело подмечала интересные детали: старинные газовые канделябры с гофрированными хрустальными поддонами, обрамление из освинцованного стекла вокруг входной двери, которого раньше не было.
Судя по всему, виктрола была включена на полную громкость. На этажерке для безделушек стояло множество фарфоровых статуэток, на одной из каминных полок красовались бронзовые часы, а на другой — греческая статуя. Кроме того, на окнах теперь висели мягкие, переливающиеся портьеры из старинного бархата, отделанные бахромой и каскадом ниспадавшие на начищенный до блеска деревянный пол.
Дверные рамы и плинтуса были выкрашены под мрамор! Такой декор вошел в моду в конце девятнадцатого века. Газовые лампы отбрасывали ровный свет на оклеенный обоями потолок, и казалось, будто брызги этого света танцевали в ритме звучавшего вальса.
А ковер? Несомненно, это был тот самый ковер, который она видела раньше, только, естественно, теперь он выглядел более новым. Да, так и должно быть — ведь он принадлежал Джулиену, равно как и стоящие сейчас в самом его центре великолепные кресла, предназначенные для удобства тех из гостей, кто предпочитал танцам спокойную беседу.
Мона подняла руки и, встав на цыпочки, начала вальсировать, вторя льющемуся с пластинки сопрано. Она так закружилась в танце, что узкая ночная сорочка раздулась, образовав вокруг тела колокол. Как ни странно, девушка без труда понимала итальянский, хотя учить этот язык начала совсем недавно. Захваченная ритмом, она неистово раскачивалась из стороны в сторону, то позволяя волосам рассыпаться по лицу, то отбрасывая их назад. Взгляд ее сделался блуждающим, а перед глазами попеременно мелькали детали интерьера: поблекшая желтая бумага, которой был оклеен потолок, неясные очертания большого дивана, похожего на новый, купленный Майклом, с той только разницей, что обит он был не бежевой парчой, а золотистым бархатом, довольно потертым, но зато гармонировавшим с тоном портьер. В свете мерцающих фонарей он выглядел особенно роскошным и теплым.
На кушетке в простой хлопковой пижаме неподвижно сидел Майкл, устремив на нее застывший взгляд. Замерев на полутакте, она опустила красиво изогнутые, как у балерины, руки, ощутив при этом, как вспорхнули вверх ее распущенные волосы. Майкл глядел на нее, как на несусветное чудо. Музыка продолжала звучать. Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы восстановить дыхание, Мона направилась к кушетке. Никогда в жизни она не видела перед собой более пугающего зрелища, чем то, что предстало сейчас перед ее глазами: совершенно ошарашенный, растерянный, находящийся, казалось, на грани безумия Майкл.
Не то чтобы Майкл был испуган — страх вообще не был ему свойствен, так же как, впрочем, и самой Моне, — а скорее, взволнован, расстроен, потрясен происходящим. Судя по всему, он видел то же, что и Мона, и слышал ту же музыку. Приблизившись, Мона опустилась на кушетку рядом с ним. Он не шелохнулся, а лишь поднял на нее круглые от удивления глаза. Едва она прильнула к его губам поцелуем и, притянув к себе, откинулась назад, на кушетку, как свершилось неожиданное. Майкл оказался бессилен перед ее чарами и всецело отдался во власть инстинкта, и тогда свершилось то, что должно было свершиться. Она его покорила.
На мгновение он отпрянул назад, словно хотел еще раз удостовериться в том, что рядом с ним действительно Мона. Его взор все еще был затуманен лекарствами, хотя, если говорить откровенно, их действие было только ей на руку. Не иначе как они помогли усыпить его благочестивую католическую совесть. Мона снова поцеловала его в губы, на этот раз немного поспешно и небрежно, одновременно просовывая руку ему между ног. Знак мужского достоинства был тверд как скала. Было бы странно, если бы Майкл оказался в состоянии сопротивляться.
Она ощутила ответные объятия и услышала свойственный ему жалобный вздох. Дескать, уже слишком поздно и он не властен ничего с собой сделать, разве что уступить искушению, уповая на то, что Господь простит ему эту слабость. Однако расслышать, что он на самом деле при этом пробормотал, Мона не сумела.
Под звуки вальса Мона буквально затащила его на себя и еще глубже утонула в мягкой кушетке, от которой пахло пылью. Потом Майкл слегка приподнялся, и она, вытянувшись, почувствовала, как его дрожащая рука скользнула под ночную сорочку. Слегка приподняв подол, его пальцы нащупали обнаженный девичий живот и бедро.
— Знаешь, а там еще кое-что есть, — промурлыкала она, изо всех сил прижимая его к себе.
Опережая мысленный посыл, рука Майкла мягко и нежно пробиралась все дальше и дальше, все сильнее разжигая в Моне страсть и постепенно отключая ее внутренний сигнал тревоги. Она почувствовала, как увлажнились с внутренней стороны ее бедра.
— Давай же, я больше не в силах ждать, — поспешно пробормотала она, чувствуя, как жар разливается по лицу. — Сделай мне этот подарок.
Возможно, ее слова прозвучали несколько диковато, но она больше не могла изображать из себя маленькую девочку. Он вошел в нее, и тело пронзила до боли приятная судорога, а когда он начал ритмично двигаться, она, в блаженстве откинув назад голову, слегка приоткрыла рот, из которого, казалось, был готов сорваться крик: «Да! Да! Да!»
— Твоя взяла, маленькая соблазнительница! — хриплым шепотом произнес Майкл.
Она отдавалась страсти алчно и неистово, скрипя зубами и едва сдерживая рвавшийся наружу стон. Невыносимо сладостное ощущение овладело обоими с такой невероятной силой, что противостоять ему не было никаких сил.
Наконец Мона в сладостной истоме повернулась на бок. Покрытая испариной и почти бездыханная, она походила на Офелию, которую только что нашли в усыпанной цветами реке. Вдруг в комнату ворвался жуткий пронзительный звук, который заставил ее открыть глаза.
Как будто кто-то резко сорвал иглу с пластинки на виктроле. Мона повернулась. Майкл тоже. Взгляд девушки выхватил маленький силуэт: Эухения, темнокожая служанка, с суровым видом стояла возле стола, недовольно скрестив руки и вызывающе вскинув вверх подбородок.
Виктрола тотчас исчезла, диванное покрывало стало вновь парчовым, а тусклые свечи превратились в обыкновенные электрические лампочки.
Стол, возле которого стояла Эухения, тоже словно куда-то вмиг испарился, и теперь она оказалась прямо напротив кушетки, на которой они занимались любовью.
— Мистер Майк, скажите на милость, чем это вы занимаетесь с этим ребенком?!
Майкл был настолько выбит из колеи, расстроен, пристыжен, смущен, что, кажется, был готов провалиться сквозь землю. Тем не менее, собрав силу воли в кулак, он поспешно вскочил и принялся завязывать тесемки на пижаме, попеременно поглядывая то на Эухению, то на Мону.
Кажется, настало время показать, на что способны Мэйфейры, по крайней мере праправнучка Джулиена. Мона поднялась и, подойдя почти вплотную к дерзкой старухе, произнесла:
— Послушайте, Эухения. Вы дорожите работой в этом доме? Если да, то сейчас же возвращайтесь в свою комнату и поплотнее закройте за собой дверь.
На мгновение мрачное морщинистое лицо служанки застыло, искаженное гримасой оскорбленного достоинства, но под пристальным взглядом юной особы вскоре смягчилось.
— Ну же, выполняйте приказание, — повторила Мона. — Вам не о чем беспокоиться. Мона всегда делает только то, что хочет. И ничего дурного дяде Майклу не желает. Вы сами это прекрасно знаете. А теперь ступайте.
Любопытно, что подействовало на прислугу больше: чары Моны или испытанное потрясение? Впрочем, какая разница? Так или иначе, она не нашла в себе силы вымолвить хоть слово в ответ. Мона владела силой ведьмы, а старая женщина всего лишь ей подчинилась. Этой девушке повиновались все и всегда, однако она сама считала малодушием прибегать к подобным мерам воздействия на людей. В данном же случае ничего другого ей не оставалось.
В нерешительности потупившись, Эухения наконец повернулась и поспешила прочь, быстро семеня ногами по полу. Потом шуршание юбок донеслось с лестницы. Походка у нее была какой-то странной, но на удивление проворной!
Майкл сидел на диване, сощурившись и вперив в Мону пристальный взгляд. Выглядел он при этом неожиданно спокойным и, казалось, никак не мог взять в толк, что, собственно говоря, произошло. Внутреннее смущение выдавало лишь легкое подергивание век.
— Господи Иисусе! Мона! — прошептал он.
— Это свершилось, дядя Майкл, — торжественно провозгласила Мона и вдруг почувствовала, что голос ей изменил и она готова вот-вот упасть в обморок. — А сейчас позволь лечь рядом с тобой в постель, — уже совсем другим тоном добавила она, — потому что теперь мне и в самом деле страшно.
Они лежали в темноте на большой кровати. Мона разглядывала собранный в сборки атласный балдахин. Когда-то на него вот так же смотрела Мэри-Бет. Интересно, какой узор она предпочитала? Опьяненный лекарствами, обессилевший Майкл тихо сопел рядом. Дверь в комнату была заперта на замок.
— Спишь? — шепотом осведомилась она.
Ей ужасно хотелось расспросить его насчет видения. Но она не осмеливалась. В памяти остался образ большой гостиной, и Мона старалась его сохранить — словно драгоценный рисунок сепией. Ведь именно эти канделябры и кресла она видела на старых картинах и фотографиях.
— Это никогда не должно повториться, милая, — не слишком твердым тоном произнес Майкл. — Никогда, слышишь, никогда!
Потом ласково обхватил ее рукой и слегка притянул к себе. Его неумолимо одолевал сон, а сердце билось очень медленно и тихо. Но ровно.
— Как скажешь, дядя Майкл, — тихо пробормотала она в ответ. — Но мне бы хотелось тебя кое о чем спросить.
Она лежит в кровати Мэри-Бет, в кровати Дейрдре! Мона уютно свернулась калачиком и придвинулась еще ближе к Майклу, с удовольствием ощущая его руку на своей груди.
— Милая, — прошептал он. — Что это был за вальс? Из Верди? Кажется, «Травиата»? Но…
Он не закончил фразу и затих, окончательно сморенный сном.
Глядя в темноту, Мона улыбалась. Майкл слышал! Он был там, в этом видении, вместе с ней. Потом она повернулась и осторожно, чтобы не разбудить, коснулась губами его щеки. Пальцы ее скользнули под пижаму спящего рядом мужчины, дабы полнее насладиться теплом его кожи.
Вскоре и она забылась сном.
Глава 3
В Сан-Франциско зарядил противный зимний дождь. Вода стекала по крутым улицам Ноб-хилл, а пелена тумана, размывая очертания, заволокла здания, объединенные в единое целое по каким-то немыслимым законам. Так, рядом с готическим собором Милости Господней и импозантными, украшенными лепниной фасадами домов возвышались похожие на башни современные постройки, выросшие на фундаменте старого отеля «Фэйрмонт». Небо мрачнело с невероятной быстротой, и дорожное движение уже в пять часов вечера становилось просто невыносимым.
Доктор Сэмюель Ларкин медленно миновал отель «Марк Хопкинс» — кажется, так он назывался прежде; во всяком случае, теперешнего его названия доктор не знал. После этого он поехал вниз по Калифорния-стрит, как всегда не отставая от переполненного кабельного вагончика, набитого промокшими до нитки туристами. Глядя на них, Ларкин не уставал поражаться энтузиазму этих людей, подвигшему их отправиться на экскурсию в такой холодный и мрачный день. Сам Ларкин был человеком достаточно осторожным, поэтому никогда не стремился угнаться за легковыми автомобилями, за рулем которых сидели неместные водители. На светофоре он всегда уступал дорогу кабельному вагончику, только потом трогался с места сам.
Следуя по своему обычному маршруту, который был, на его взгляд, несколько небезопасным, но зато весьма живописным, Ларкин спустился к Маркет-стрит и через несколько кварталов в который уже раз полюбовался симпатичным, выглядевшим весьма экзотически деревянным въездом в Китайский квартал. Давно ставший привычным путь напоминал доктору о первых годах пребывания в этом городе. В те времена в кабельных вагончиках можно было спокойно ездить на работу, шпиль собора Святого Марка являлся самой высокой точкой города, а манхэттенских небоскребов не было и в помине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
До чего же приятно чувствовать себя чистой! Она опять подумала о Майкле — могучем гиганте, спящем на кровати ведьм.
Мона встала, достала полотенце и принялась энергично вытирать им волосы, сначала откинув их вперед, потом назад. Покончив с этим, она вылезла из ванны. Ей было приятно ощущать свою наготу. Ночная сорочка оказалась ей немного длинна, однако в ней Мона почувствовала себя очень покойно и комфортно. Она приподняла подол, как это делали маленькие девочки на картинах старых мастеров. Именно такой она себя ощущала, особенно когда на голове ее красовался бант. Ей больше всего нравилось строить из себя маленькую старомодную девочку, и этот образ она всегда стремилась поддерживать. Хотя… Если разобраться, таковой она на самом деле и являлась.
Мона еще раз тщательно растерла голову полотенцем, потом взяла с туалетного столика щетку, и, на секунду задержав взгляд на своем отражении в зеркале, принялась расчесывать волосы — от лба к затылку и далее по плечам, чтобы они лежали ровно и аккуратно.
Пламя газовой колонки казалось живым существом, которое вилось и дышало, обдавая Мону своим теплом. Взяв бант, она привязала его так, что два кончика торчали вверх, как рожки дьявола.
— Дядюшка Джулиен, мой час настал, — прошептала она, плотно смежив веки. — Скажи, где мне искать виктролу?
Раскачиваясь из стороны в сторону, как Рэй Чарльз, она старалась выделить из сонма неясных видений единственное, которое ей было нужно.
Вдруг к ровному шуму газовой горелки прибавился еще один звук, едва слышно доносившийся откуда-то издалека. Отдаленно он напоминал игру скрипок, был таким тихим, что определить, какие инструменты его издают, было невозможно. Наверняка Мона знала только одно: их было много, и, скорее всего, это… Она открыла дверь ванной. Ну конечно же, это вальс из «Травиаты»! Где-то вдалеке определенно слышалось сопрано. Мона невольно принялась ему вторить, но при этом перестала слышать музыку! О Господи, неужели виктрола в гостиной?
Накинув полотенце на плечи, словно шаль, Мона босиком вышла в коридор и, перегнувшись через перила, прислушалась. Песня зазвучала очень отчетливо, намного громче, чем во сне. Веселый женский голос пел по-итальянски, затем вступил хор — его пение, как это обычно бывает на старых заезженных пластинках, больше напоминало птичий гомон.
Неожиданно сердце Моны яростно заколотилось. Она нащупала бант, чтобы убедиться, что он надежно держится в волосах. Потом подошла к ступенькам и сбросила с себя полотенце. Как раз в этот миг из зала большой гостиной в коридор полился тусклый свет. По мере того как она спускалась по лестнице, он становился все ярче. Наконец ее босые ноги ощутили грубоватую поверхность шерстяного ковра. Бросив взгляд вниз, она увидела по-детски торчащие из-под подола рубашки пальцы — точь в точь как у ребенка с картинки.
Мона остановилась. И вдруг обнаружила, что у нее под ногами уже не красный шерстяной ковер, а дорожка с восточным узором, очень старая и чрезвычайно тонкая. Она явственно почувствовала, как изменилась фактура ткани. А точнее, ощутила, что стоит на чем-то изношенном и потертом, и двинулась дальше, ступая по голубым и розовым персидским розам. Стены вокруг нее тоже изменились: теперь их покрывали обои, обильно украшенные темной, потускневшей от времени позолотой. Далеко внизу, в холле, из самой середины медальона в виде гипсовых листьев свисала совершенно незнакомая люстра — нечто венецианское, воздушное, как пена. В люстре горели настоящие свечи.
Мона даже почувствовала запах воска. А сопрано продолжало звучать все в том же неизменном ритме, по-прежнему пробуждая в Моне желание петь. Сердце ее, казалось, было переполнено чувствами.
— Дядюшка Джулиен! — тихо вымолвила она, едва не плача. О, такого грандиозного видения у нее еще никогда в жизни не было!
Мона вновь взглянула в сторону холла. Какие восхитительные вещи там стоят!
Высокие створки двери, ведущей в большую гостиную, были распахнуты. В проеме этой двери когда-то стоял убийца ее родственницы, а спустился он туда по той же лестнице, по которой спускалась сейчас Мона. Зал гостиной тоже выглядел совсем иначе. Теперь в нем над изящными хрустальными подсвечниками плясали тоненькие язычки пламени.
Неизменными остались только ковер и парчовые стулья дядюшки Джулиена.
Спешно сбегая по лестнице, Мона старалась ничего не упустить из виду. Бросая взгляд то влево, то вправо, она то и дело подмечала интересные детали: старинные газовые канделябры с гофрированными хрустальными поддонами, обрамление из освинцованного стекла вокруг входной двери, которого раньше не было.
Судя по всему, виктрола была включена на полную громкость. На этажерке для безделушек стояло множество фарфоровых статуэток, на одной из каминных полок красовались бронзовые часы, а на другой — греческая статуя. Кроме того, на окнах теперь висели мягкие, переливающиеся портьеры из старинного бархата, отделанные бахромой и каскадом ниспадавшие на начищенный до блеска деревянный пол.
Дверные рамы и плинтуса были выкрашены под мрамор! Такой декор вошел в моду в конце девятнадцатого века. Газовые лампы отбрасывали ровный свет на оклеенный обоями потолок, и казалось, будто брызги этого света танцевали в ритме звучавшего вальса.
А ковер? Несомненно, это был тот самый ковер, который она видела раньше, только, естественно, теперь он выглядел более новым. Да, так и должно быть — ведь он принадлежал Джулиену, равно как и стоящие сейчас в самом его центре великолепные кресла, предназначенные для удобства тех из гостей, кто предпочитал танцам спокойную беседу.
Мона подняла руки и, встав на цыпочки, начала вальсировать, вторя льющемуся с пластинки сопрано. Она так закружилась в танце, что узкая ночная сорочка раздулась, образовав вокруг тела колокол. Как ни странно, девушка без труда понимала итальянский, хотя учить этот язык начала совсем недавно. Захваченная ритмом, она неистово раскачивалась из стороны в сторону, то позволяя волосам рассыпаться по лицу, то отбрасывая их назад. Взгляд ее сделался блуждающим, а перед глазами попеременно мелькали детали интерьера: поблекшая желтая бумага, которой был оклеен потолок, неясные очертания большого дивана, похожего на новый, купленный Майклом, с той только разницей, что обит он был не бежевой парчой, а золотистым бархатом, довольно потертым, но зато гармонировавшим с тоном портьер. В свете мерцающих фонарей он выглядел особенно роскошным и теплым.
На кушетке в простой хлопковой пижаме неподвижно сидел Майкл, устремив на нее застывший взгляд. Замерев на полутакте, она опустила красиво изогнутые, как у балерины, руки, ощутив при этом, как вспорхнули вверх ее распущенные волосы. Майкл глядел на нее, как на несусветное чудо. Музыка продолжала звучать. Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы восстановить дыхание, Мона направилась к кушетке. Никогда в жизни она не видела перед собой более пугающего зрелища, чем то, что предстало сейчас перед ее глазами: совершенно ошарашенный, растерянный, находящийся, казалось, на грани безумия Майкл.
Не то чтобы Майкл был испуган — страх вообще не был ему свойствен, так же как, впрочем, и самой Моне, — а скорее, взволнован, расстроен, потрясен происходящим. Судя по всему, он видел то же, что и Мона, и слышал ту же музыку. Приблизившись, Мона опустилась на кушетку рядом с ним. Он не шелохнулся, а лишь поднял на нее круглые от удивления глаза. Едва она прильнула к его губам поцелуем и, притянув к себе, откинулась назад, на кушетку, как свершилось неожиданное. Майкл оказался бессилен перед ее чарами и всецело отдался во власть инстинкта, и тогда свершилось то, что должно было свершиться. Она его покорила.
На мгновение он отпрянул назад, словно хотел еще раз удостовериться в том, что рядом с ним действительно Мона. Его взор все еще был затуманен лекарствами, хотя, если говорить откровенно, их действие было только ей на руку. Не иначе как они помогли усыпить его благочестивую католическую совесть. Мона снова поцеловала его в губы, на этот раз немного поспешно и небрежно, одновременно просовывая руку ему между ног. Знак мужского достоинства был тверд как скала. Было бы странно, если бы Майкл оказался в состоянии сопротивляться.
Она ощутила ответные объятия и услышала свойственный ему жалобный вздох. Дескать, уже слишком поздно и он не властен ничего с собой сделать, разве что уступить искушению, уповая на то, что Господь простит ему эту слабость. Однако расслышать, что он на самом деле при этом пробормотал, Мона не сумела.
Под звуки вальса Мона буквально затащила его на себя и еще глубже утонула в мягкой кушетке, от которой пахло пылью. Потом Майкл слегка приподнялся, и она, вытянувшись, почувствовала, как его дрожащая рука скользнула под ночную сорочку. Слегка приподняв подол, его пальцы нащупали обнаженный девичий живот и бедро.
— Знаешь, а там еще кое-что есть, — промурлыкала она, изо всех сил прижимая его к себе.
Опережая мысленный посыл, рука Майкла мягко и нежно пробиралась все дальше и дальше, все сильнее разжигая в Моне страсть и постепенно отключая ее внутренний сигнал тревоги. Она почувствовала, как увлажнились с внутренней стороны ее бедра.
— Давай же, я больше не в силах ждать, — поспешно пробормотала она, чувствуя, как жар разливается по лицу. — Сделай мне этот подарок.
Возможно, ее слова прозвучали несколько диковато, но она больше не могла изображать из себя маленькую девочку. Он вошел в нее, и тело пронзила до боли приятная судорога, а когда он начал ритмично двигаться, она, в блаженстве откинув назад голову, слегка приоткрыла рот, из которого, казалось, был готов сорваться крик: «Да! Да! Да!»
— Твоя взяла, маленькая соблазнительница! — хриплым шепотом произнес Майкл.
Она отдавалась страсти алчно и неистово, скрипя зубами и едва сдерживая рвавшийся наружу стон. Невыносимо сладостное ощущение овладело обоими с такой невероятной силой, что противостоять ему не было никаких сил.
Наконец Мона в сладостной истоме повернулась на бок. Покрытая испариной и почти бездыханная, она походила на Офелию, которую только что нашли в усыпанной цветами реке. Вдруг в комнату ворвался жуткий пронзительный звук, который заставил ее открыть глаза.
Как будто кто-то резко сорвал иглу с пластинки на виктроле. Мона повернулась. Майкл тоже. Взгляд девушки выхватил маленький силуэт: Эухения, темнокожая служанка, с суровым видом стояла возле стола, недовольно скрестив руки и вызывающе вскинув вверх подбородок.
Виктрола тотчас исчезла, диванное покрывало стало вновь парчовым, а тусклые свечи превратились в обыкновенные электрические лампочки.
Стол, возле которого стояла Эухения, тоже словно куда-то вмиг испарился, и теперь она оказалась прямо напротив кушетки, на которой они занимались любовью.
— Мистер Майк, скажите на милость, чем это вы занимаетесь с этим ребенком?!
Майкл был настолько выбит из колеи, расстроен, пристыжен, смущен, что, кажется, был готов провалиться сквозь землю. Тем не менее, собрав силу воли в кулак, он поспешно вскочил и принялся завязывать тесемки на пижаме, попеременно поглядывая то на Эухению, то на Мону.
Кажется, настало время показать, на что способны Мэйфейры, по крайней мере праправнучка Джулиена. Мона поднялась и, подойдя почти вплотную к дерзкой старухе, произнесла:
— Послушайте, Эухения. Вы дорожите работой в этом доме? Если да, то сейчас же возвращайтесь в свою комнату и поплотнее закройте за собой дверь.
На мгновение мрачное морщинистое лицо служанки застыло, искаженное гримасой оскорбленного достоинства, но под пристальным взглядом юной особы вскоре смягчилось.
— Ну же, выполняйте приказание, — повторила Мона. — Вам не о чем беспокоиться. Мона всегда делает только то, что хочет. И ничего дурного дяде Майклу не желает. Вы сами это прекрасно знаете. А теперь ступайте.
Любопытно, что подействовало на прислугу больше: чары Моны или испытанное потрясение? Впрочем, какая разница? Так или иначе, она не нашла в себе силы вымолвить хоть слово в ответ. Мона владела силой ведьмы, а старая женщина всего лишь ей подчинилась. Этой девушке повиновались все и всегда, однако она сама считала малодушием прибегать к подобным мерам воздействия на людей. В данном же случае ничего другого ей не оставалось.
В нерешительности потупившись, Эухения наконец повернулась и поспешила прочь, быстро семеня ногами по полу. Потом шуршание юбок донеслось с лестницы. Походка у нее была какой-то странной, но на удивление проворной!
Майкл сидел на диване, сощурившись и вперив в Мону пристальный взгляд. Выглядел он при этом неожиданно спокойным и, казалось, никак не мог взять в толк, что, собственно говоря, произошло. Внутреннее смущение выдавало лишь легкое подергивание век.
— Господи Иисусе! Мона! — прошептал он.
— Это свершилось, дядя Майкл, — торжественно провозгласила Мона и вдруг почувствовала, что голос ей изменил и она готова вот-вот упасть в обморок. — А сейчас позволь лечь рядом с тобой в постель, — уже совсем другим тоном добавила она, — потому что теперь мне и в самом деле страшно.
Они лежали в темноте на большой кровати. Мона разглядывала собранный в сборки атласный балдахин. Когда-то на него вот так же смотрела Мэри-Бет. Интересно, какой узор она предпочитала? Опьяненный лекарствами, обессилевший Майкл тихо сопел рядом. Дверь в комнату была заперта на замок.
— Спишь? — шепотом осведомилась она.
Ей ужасно хотелось расспросить его насчет видения. Но она не осмеливалась. В памяти остался образ большой гостиной, и Мона старалась его сохранить — словно драгоценный рисунок сепией. Ведь именно эти канделябры и кресла она видела на старых картинах и фотографиях.
— Это никогда не должно повториться, милая, — не слишком твердым тоном произнес Майкл. — Никогда, слышишь, никогда!
Потом ласково обхватил ее рукой и слегка притянул к себе. Его неумолимо одолевал сон, а сердце билось очень медленно и тихо. Но ровно.
— Как скажешь, дядя Майкл, — тихо пробормотала она в ответ. — Но мне бы хотелось тебя кое о чем спросить.
Она лежит в кровати Мэри-Бет, в кровати Дейрдре! Мона уютно свернулась калачиком и придвинулась еще ближе к Майклу, с удовольствием ощущая его руку на своей груди.
— Милая, — прошептал он. — Что это был за вальс? Из Верди? Кажется, «Травиата»? Но…
Он не закончил фразу и затих, окончательно сморенный сном.
Глядя в темноту, Мона улыбалась. Майкл слышал! Он был там, в этом видении, вместе с ней. Потом она повернулась и осторожно, чтобы не разбудить, коснулась губами его щеки. Пальцы ее скользнули под пижаму спящего рядом мужчины, дабы полнее насладиться теплом его кожи.
Вскоре и она забылась сном.
Глава 3
В Сан-Франциско зарядил противный зимний дождь. Вода стекала по крутым улицам Ноб-хилл, а пелена тумана, размывая очертания, заволокла здания, объединенные в единое целое по каким-то немыслимым законам. Так, рядом с готическим собором Милости Господней и импозантными, украшенными лепниной фасадами домов возвышались похожие на башни современные постройки, выросшие на фундаменте старого отеля «Фэйрмонт». Небо мрачнело с невероятной быстротой, и дорожное движение уже в пять часов вечера становилось просто невыносимым.
Доктор Сэмюель Ларкин медленно миновал отель «Марк Хопкинс» — кажется, так он назывался прежде; во всяком случае, теперешнего его названия доктор не знал. После этого он поехал вниз по Калифорния-стрит, как всегда не отставая от переполненного кабельного вагончика, набитого промокшими до нитки туристами. Глядя на них, Ларкин не уставал поражаться энтузиазму этих людей, подвигшему их отправиться на экскурсию в такой холодный и мрачный день. Сам Ларкин был человеком достаточно осторожным, поэтому никогда не стремился угнаться за легковыми автомобилями, за рулем которых сидели неместные водители. На светофоре он всегда уступал дорогу кабельному вагончику, только потом трогался с места сам.
Следуя по своему обычному маршруту, который был, на его взгляд, несколько небезопасным, но зато весьма живописным, Ларкин спустился к Маркет-стрит и через несколько кварталов в который уже раз полюбовался симпатичным, выглядевшим весьма экзотически деревянным въездом в Китайский квартал. Давно ставший привычным путь напоминал доктору о первых годах пребывания в этом городе. В те времена в кабельных вагончиках можно было спокойно ездить на работу, шпиль собора Святого Марка являлся самой высокой точкой города, а манхэттенских небоскребов не было и в помине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17