– Мы еще не потерпели окончательного поражения, Эллиот, – сказал Рэндольф. – И мне очень нравится этот декоративный надоедливый мирок. А что еще есть в этом мире?
Эллиот улыбнулся. Пара глотков шампанского, и он расскажет Рэндольфу что. Он мог бы…

– Я люблю тебя, прекрасный англичанин, – сказала Маленка. Она поцеловала его, потом помогла развязать галстук. От мягкого прикосновения ее пальцев по шее сзади пробежала дрожь.
О женщины, какие же они милые глупышки, подумал Генри Стратфорд. А эта египтянка – само очарование. Темнокожая профессиональная танцовщица, тихая и безответная красавица, с которой он мог вытворять все, что хотел. С английской проституткой никогда не бывает так вольготно.
Он уже видел себя обосновавшимся в какой-нибудь восточной стране, с такой вот женщиной, свободным от английской чопорности. И это будет – как только ему повезет за игорным столом. Чтобы стать богатым, ему нужен всего один хороший выигрыш.
Но сейчас ему предстояло сделать одно важное дело. За вчерашний вечер толпа возле обнаруженной гробницы увеличилась вдвое. Его задачей было поймать дядю Лоуренса до того, как с ним встретятся люди из музея и представители властей – поймать его именно сейчас, когда он согласится на все, что угодно, лишь бы племянник оставил его в покое.
– Пошли, дорогая.
Он поцеловал Маленку и стал смотреть, как она облачается в темное восточное одеяние и поспешно идет к ожидающей их машине. Как же она радуется любой небольшой западной роскоши! Да, очень приятная женщина. Не то что Дейзи, его лондонская любовница, испорченное капризное существо. Хотя она тоже возбуждает его, – может быть, наоборот, из-за того, что всегда чем-то недовольна.
Он глотнул напоследок шотландского виски, взял свой кожаный портфель и вышел из палатки.
Народу было видимо-невидимо. Всю ночь его будили гудки подъезжающих автомобилей и возбужденные голоса. Воздух раскалился, в туфли сразу же набился песок.
Как он ненавидит Египет! Как ему ненавистны эти палаточные лагеря в пустыне, и эти грязные арабы, разъезжающие на верблюдах, и эти ленивые темнокожие слуги! Как ему ненавистен весь дядюшкин мир!
Здесь же торчал Самир, этот наглый дядюшкин ассистент, который воображает, что он ровня Лоуренсу. Он приводил в чувство тупых репортеров. Неужели это на самом деле гробница Рамзеса II? Даст ли Лоуренс интервью?
Генри было плевать на всех. Он растолкал парней, охранявших вход в гробницу.
– Извините, мистер Стратфорд, – окликнул его из-за спины Самир, на которого наступала женщина-репортер. – Оставьте своего дядю в покое. – Самиру удалось пробиться поближе к Генри. – Пусть он насладится своей находкой.
– И не подумаю.
Он свирепо взглянул на охранника, загородившего вход. Тот отступил. Самир отвернулся, сдерживая натиск репортеров. Кто там собирается проникнуть в гробницу? Им хотелось знать все.
– Я по семейному делу, – холодно сказал Генри, обращаясь к женщине, которая попыталась проскользнуть вместе с ним. Охранник перегородил ей дорогу.

Так мало времени осталось! Лоуренс перестал писать, вытер лоб, аккуратно свернул носовой платок и сделал еще одну краткую запись:
«Блестящая идея – спрятать эликсир среди смертоносных ядов. Самое надежное место хранения для снадобья, дающего бессмертие, – пузырьки с ядами, несущими смерть. Подумать только, это ее яды – те самые, которые Клеопатра пробовала, перед тем как решила принять смерть от ядовитого аспида».
Лоуренс остановился, снова вытер лоб. Здесь уже слишком жарко. Еще несколько коротких часов, и сюда нагрянут попросят освободить гробницу для музейных работников. Как жаль, что он связан с музеем. Лучше бы он работал в одиночку. Видит бог, музейные сотрудники ему ни к чему. А ведь они отберут у него все это великолепие.
Луч солнца пробился сквозь грубо вырубленный дверной проем, осветил алебастровые кувшины, и Лоуренсу показалось, что он услышал какой-то звук – слабый, похожий на вздох или шепот.
Он обернулся и взглянул на мумию, черты лица которой отчетливо проступали под туго натянутой тканью. Человек, объявивший себя Рамзесом, был высок и, скорее всего, строен.
Он не так стар, как то существо, которое покоится в каирском музее. Но ведь этот Рамзес заявил, что он вообще не подвержен старению. Он бессмертен, он просто спит. Ничто не могло погубить его, даже яды из этой комнаты, которых он здорово напробовался, когда тоска по Клеопатре доводила его до безумия. По его приказу рабы запеленали его бесчувственное тело; они похоронили его заживо, в гробу, который он сам для себя подготовил, продумав каждую деталь; потом они замуровали вход в гробницу плитой, на которой он своими руками сделал надпись.
Тo что привело его в бессознательное состояние? Ну и головоломка! Потрясающая история. А что, если?..
Лоуренс не отрывал взгляда от мрачного существа, завернутого в желтоватую ткань. Неужели он на самом деле верил в то, что под ней теплится жизнь? Неужели это существо способно двигаться и говорить?
Эта мысль заставила Лоуренса улыбнуться.
Он повернулся к стоящим на столе кувшинам. Солнце превратило маленькую пещеру в преисподнюю. Взяв носовой платок, Лоуренс осторожно приподнял крышку ближайшего к нему кувшина. Запах горького миндаля. Нечто, не уступающее по силе смертоносному цианиду.
Бессмертный Рамзес писал, что отпил половину содержимого кувшина, чтобы покончить со своей проклятой жизнью.
А если под этими покровами на самом деле бессмертное существо?
Опять послышался тот же звук. Что это было? Не шелест, нет, но что-то очень похожее. Скорее, вздох.
Он снова взглянул на мумию. Теперь солнце освещало всю фигуру, в лучах его бились столбы пыли – так оно пробивается сквозь церковные витражи или сквозь ветви старых дубов в сумрачных лесных лощинах.
Лоуренсу почудилось, что с древней фигуры поднимается пыль – бледно-золотое марево крохотных частиц. Нет, он слишком устал!
И сама фигура теперь не казалась ему усохшей – она приняла четкие очертания человека.
– Кем же ты был на самом деле, старина? – ласково обратился к мумии Лоуренс. – Сумасшедшим? Обманщиком? Или ты не самозванец, а на самом деле Рамзес Великий?
Он произнес это по-французски – и на него повеяло холодком. Лоуренс поднялся и подошел к мумии поближе.
Казалось, загадочное существо купается в солнечных лучах. Впервые он заметил контуры бровей под туго стянутыми покровами. Черты лица стали более определенными, жестко очерченными, более выразительными.
Лоуренс улыбнулся. Он заговорил с существом на латыни, аккуратно нанизывая одно предложение на другое:
– Знаешь ли ты, бессмертный фараон, сколь долго спал? Ты, заявивший, что прожил целое тысячелетие?
Сильно ли он калечил древний язык? Он так много лет переводил древние иероглифы, что язык Цезаря казался ему грубоватым, и с ним он обходился небрежно.
– Прошло в два раза больше времени с тех пор, как ты замуровал себя в этой гробнице, с тех пор, как Клеопатра прижала к своей груди ядовитую змею.
Он замолчал на минуту, не отрывая взгляда от странной фигуры. Почему эта мумия не пробуждает в нем глубоко спрятанного холодного страха смерти? Он поверил в то, что под этими покровами каким-то образом сохранилась теплящаяся жизнь; что душа заключена в пелены и освободится только тогда, когда кто-то снимет их.
Не задумываясь, он заговорил теперь по-английски:
– Если бы ты был бессмертен! Если бы ты смог открыть глаза и посмотреть на современный мир! Как жаль, что мне нужно ждать чьего-то разрешения, чтобы стянуть эти жалкие бинты и взглянуть на твое лицо!
Лицо. Неужели что-то в нем изменилось? Нет, это игра солнечного света. Правда, теперь лицо казалось чуть пополневшим. Машинально Лоуренс потянулся, чтобы дотронуться до него, но рука его замерла на полпути.
Он снова заговорил на латыни:
– Сейчас тысяча девятьсот четырнадцатый год, Великий Царь. И имя Рамзеса Великого известно всему миру – так же, как имя вашей последней царицы.
Внезапно за его спиной послышался шорох. Это был Генри.
– Разговариваешь на латыни с Рамзесом, дядя? Может, проклятие уже сказалось на твоих мозгах?
– Он понимает латынь, – ответил Лоуренс, все еще глядя на мумию. – Разве нет, Рамзес? И греческий он понимает. А также фарси и этрусский и многие другие языки, забытые миром. Кто знает? Возможно, он знал язык древних северных варваров, который много веков назад стал вашим родным английским. – И Лоуренс снова перешел на латынь: – Послушай, в нынешнем мире так много разных чудес, Великий Царь. Я могу показать тебе столько удивительных вещей…
– Не думаю, что он слышит тебя, дядя, – холодно произнес Генри. Послышался звон стекла. – Во всяком случае, надеюсь, что не слышит.
Лоуренс резко обернулся. Зажав кожаный портфель под мышкой, Генри правой рукой держал крышку одного из кувшинов.
– Не дотрагивайся до него! – прикрикнул Лоуренс. – Это яд, кретин. Все они наполнены ядами. Достаточно капли, чтобы ты стал таким же мертвым, как он. То есть если он на самом деле мертв. – Один вид племянника вызывал у Лоуренса страшный гнев, особенно сейчас, в эти минуты.
Лоуренс повернулся к мумии. Ничего себе, даже руки кажутся пополневшими. И одно из колец чуть не прорвало тугую ткань. Всего несколько часов назад…
– Яды? – переспросил за его спиной Генри.
– Это настоящая лаборатория ядов, – пояснил Лоуренс. – Тех самых ядов, которые перед самоубийством испытывала на своих беззащитных рабах Клеопатра.
А впрочем, зачем впустую тратить на Генри эту бесценную информацию?
– Какая эксцентричная подробность, – отозвался племянник цинично, с сарказмом. – А я – то думал, что ее укусила змея.
– Ты полный идиот, Генри. Ты знаешь историю хуже, чем египетский погонщик верблюдов. Перед тем как остановить свой выбор на змее, Клеопатра перепробовала сотни ядов.
Он обернулся и холодно взглянул на племянника, который дотронулся до бюста Клеопатры, небрежно проводя пальцами по мраморному носу и глазам.
– Ладно, я думаю, это не меняет дела. А монеты? Неужели ты собираешься отдать их Британскому музею?
Лоуренс присел на походный стульчик и обмакнул перо. На чем он остановился? Невозможно сосредоточиться, когда отвлекают.
– Тебя интересуют только деньги? – холодно спросил он. – А на что они тебе? Все равно ты спустишь их за игорным столом. – Он посмотрел на племянника. Когда с этого красивого лица стерся отблеск юношеского огня? Когда самовлюбленность ожесточила черты и состарила его, когда оно стало таким безнадежно скучным? – Чем больше я тебе даю, тем больше ты проигрываешь. Ради бога, возвращайся в Лондон. К своей любовнице или к подружкам из мюзик-холла. Главное, убирайся отсюда.
Снаружи донесся отрывистый резкий звук – со скрежетом затормозила на песчаной дороге еще одна машина. В пещеру вошел темнокожий слуга в испачканной глиной одежде. В руках у него был поднос с завтраком. За ним следом вошел Самир.
– Я больше не могу их сдерживать, Лоуренс, – сказал ассистент. Легким изящным жестом он приказал слуге поставить поднос на край переносного столика. – Сюда приехали люди из британского посольства, Лоуренс. И, похоже, все репортеры из Александрии и Каира. Боюсь, снаружи собрался целый цирк.
Лоуренс смотрел на серебряные тарелки, на китайские чашечки. Он не хотел есть. Он хотел только одного – чтобы его оставили наедине с сокровищами. – Продержи их снаружи подольше, Самир. Отвоюй мне еще несколько часов, чтобы я мог повозиться с этими свит-ками. Самир, его история так печальна, так мучительна!
– Постараюсь. Но тебе надо позавтракать, Лоуренс. Ты страшно утомлен. Тебе необходимо освежиться и отдохнуть.
– Самир, я никогда не чувствовал себя таким бодрым. Продержи их снаружи до полудня. Да, и уведи отсюда Генри. Генри, иди с Самиром. Он даст тебе что-нибудь поесть.
– Да, пойдемте со мной, сэр, пожалуйста, – быстро проговорил Самир.
– Мне нужно поговорить с дядей наедине.
Лоуренс заглянул в свой дневник. Чуть дальше на столе лежал развернутый свиток. Да, царь рассказывает о своем Юре тогда, когда он уехал сюда для тайных исследований, подальше от мавзолея Клеопатры в Александрии, далеко от Долины царей.
– Дядя, – ледяным голосом заговорил Генри. – Я с превеликим удовольствием вернусь в Лондон – если ты найдешь минутку, чтобы подписать…
Лоуренсу не хотелось отрываться от папируса. Может быть, ему удастся узнать, где когда-то стоял мавзолей Клеопатры?
– Ну, сколько тебе повторять? – безразлично проворчал он. – Я не буду подписывать никаких бумаг. Бери свой портфель и убирайся отсюда.
– Дядя, граф хочет получить от тебя ответ относительно Алекса и Джулии. Он больше не может ждать. А что касается бумаг, речь идет всего лишь о двух акциях.
Граф… Алекс и Джулия… Это чудовищно.
– Боже, в эту минуту!
– Дядя, жизнь не остановилась из-за твоего открытия. – Сколько яда в голосе! – От этих акций необходимо избавиться.
Лоуренс отложил ручку.
– Никакой необходимости в этом я не вижу, – сказал он, пристально глядя на Генри. – А что касается брака, я могу ждать вечно. Или до тех пор, пока Джулия сама не решится. Возвращайся домой и передай эти слова моему доброму приятелю графу Рутерфорду. И скажи своему отцу, что я больше не продам ни одной фамильной акции. А теперь оставь меня в покое.
Генри стоял как вкопанный, нервно вцепившись в портфель, и смотрел на Лоуренса с ожесточением.
– Дядя, ты не понимаешь…
– Позволь мне высказать, что я понимаю, – произнес Лоуренс. – Я понимаю, что ты проиграл королевское состояние и что твой отец сделает все, чтобы выплатить твои долги. Даже Клеопатра и ее вечно пьяный любовник Марк Антоний не мечтали о таком богатстве, которое утекло сквозь твои руки. И скажи, на кой черт сдался моей Джулии титул Рутерфордов? Алексу нужны миллионы Стратфордов, вот в чем истина. Алекс – жалкий титулованный попрошайка, как и сам Эллиот. Прости меня бог, но это правда.
– Дядя, благодаря своему титулу Алекс мог бы купить любую лондонскую наследницу.
– Почему же он не делает этого?
– Одно твое слово, и настроение Джулии изменится.
– А Эллиот отблагодарит тебя за то, что ты ловко обтяпал это дельце? С деньгами моей дочери он будет невероятно щедрым.
Генри побелел от гнева.
– Какого черта ты так хлопочешь из-за этого брака? – язвительно спросил Лоуренс. – Ты унижаешься, потому что тебе нужны деньги…
Ему показалось, что губы племянника шевельнулись в немом ругательстве.
Лоуренс отвернулся и снова посмотрел на мумию, пытаясь покончить с неприятным разговором – щупальца лондонской жизни, от которой он сбежал, дотянулись до него и сюда.
Вот это да, вся фигура заметно пополнела! И кольцо, теперь его видно целиком: раздувшийся палец прорвал стягиваюшие его бинты. Лоуренсу показалось, что он видит цвет здоровой плоти.
– Ты сходишь с ума, – прошептал он самому себе. Тот звук, снова тот звук. Он попробовал вслушаться, но, сколько ни сосредоточивался, слышнее становился только уличный шум. Он подошел поближе к телу в саркофаге. Боже, неужели он видит отросшие волосы сквозь намотанные на голову пелены?
– Как я сочувствую тебе, Генри, – вдруг прошептал он. – Ты не в состоянии оценить подобное открытие. Этого древнего царя, эту тайну.
Кто сказал, что ему нельзя дотрагиваться до останков? Просто немного отодвинуть в сторону эту истлевшую ткань?
Он вытащил свой перочинный ножик и нетерпеливо поднес его к мумии. Двадцать лет назад он мог бы спокойно разрезать и саму мумию. Тогда ему не приходилось иметь дела с чиновниками. Он мог копаться во всей этой пыли сам по себе.
– На твоем месте я не стал бы этого делать, дядя, – вмешался Генри. – Музейные работники в Лондоне встанут на уши.
– Я же велел тебе убираться отсюда.
Он слышал, как Генри налил в чашку кофе – ему-то спешить было некуда. Маленькое закрытое помещение наполнилось кофейным ароматом.
– Лоуренс уселся на походный стульчик и снова приложил ко лбу носовой платок. Целые сутки без сна. Наверное, ему следует отдохнуть.
– Выпей кофе, дядя Лоуренс, – сказал Генри. – Я тебе налил. – Он протянул полную чашку. – На улице тебя ждут. А ты очень устал.
– Вот идиот, – прошептал Лоуренс. – Ушел бы ты отсюда.
Генри поставил перед ним чашку, прямо рядом с дневником.
– Осторожно! Папирус бесценен.
Кофе выглядел соблазнительно, несмотря на то что его подал Генри. Лоуренс поднял чашку, сделал большой глоток и закрыл глаза.
Что он увидел в тот момент, когда отнимал чашку от губ? Мумию, раздувавшуюся в солнечных лучах? Не может быть. От внезапного жжения в горле все расплылось у него перед глазами. Казалось, горло сжимается. Он не мог ни говорить, ни дышать.
Лоуренс попытался встать; он смотрел на Генри и внезапно почувствовал запах, идущий от чашки, которую все еще держал в трясущихся руках.
1 2 3 4 5 6 7 8