Людям некуда деваться, и они въезжают, а тебе остается только брать деньги».
Через несколько сотен метров дорога разветвлялась по пяти или шести направлениям. Плайя-Колорада, Плайя-дель-Гато, Плайя-Грасьоса, Плайя-Мухерес… Выбирать не имело смысла. «Поезжай по средней дороге», — сказал я Руди. Чуть подальше была еще развилка, потом еще одна. И вдруг мы увидели море. Здесь, в самой южной точке острова, море было сказочной синевы. Вдали в знойном мареве виднелись песчаные берега Фуэртевентуры. После двух крутых поворотов дорога вывела нас к безлюдной бухте. Черные скалы окаймляли полоску белого песка, почти отвесно спускавшуюся к морю.
Я сразу пошел купаться, Пэм и Барбара — тоже. Оставаясь на расстоянии нескольких метров от них, я все же чувствовал, что они примут меня в свою игру. Я подумал, что мне стоит подольше пробыть в воде. И в самом деле, когда я вышел на берег обсушиться, они уже лежали в обнимку на полотенцах. Пэм положила руку на лобок Барбары, которая слегка раздвинула ноги. Руди с насупленным видом сидел чуть поодаль; он так и не снял шорты. Я разложил полотенце в двух шагах от полотенца Барбары. Приподнявшись, она обернулась ко мне. «You can come closer…» Я подошел. Пэм села на корточки над лицом Барбары, чтобы та могла лизать ее. Лобок у нее был выбрит, и губы тоже, а между ними открывалась четко обрисованная, не слишком длинная щелка. Я осторожно коснулся грудей Барбары. Ощущать их округлость было так приятно, что я от удовольствия надолго закрыл глаза. Затем снова открыл и провел рукой по ее животу. У нее все было не такое, как у подруги: густые русые волосы на лобке, крупный клитор. Солнце стояло в зените. Пэм была близка к оргазму, она странно повизгивала, это напоминало мышиный писк, как мы его себе представляем. Внезапно кровь прилила к ее груди, и она кончила, тихо заурчав от наслаждения. Затем глубоко вздохнула и села на песок рядом со мной.
— Вам понравилось? — В этом вопросе все же звучала легкая ирония.
— Очень. Правда, мне очень понравилось.
— Я заметила…
У меня все еще стояло. Она обхватила мой член рукой и стала мягко и ритмично массировать его.
— Я уже отвыкла оттого, чтобы мне вставляли, но с Барбарой вы можете попробовать.
— С удовольствием, но… — Я почувствовал себя полным идиотом. — У меня нет с собой презервативов.
Она расхохоталась, обменялась несколькими фразами по-немецки с Барбарой.
— Это не страшно, — весело сказала она и гибко выпрямилась. — Мы что-нибудь придумаем и займемся вами. А сейчас пошли купаться.
Поднявшись на ноги, я заметил, что Руди исчез. Его полотенце осталось лежать на песке. Несколько секунд я колебался, потом решил не думать о нем. Разве я сторож брату моему? Так или иначе, он должен быть где-то здесь, неподалеку. «Your friend look sad…» — сказала мне Барбара, плескаясь в воде. «Yes… His life is not funny». — Это еще было мягко сказано. Она сочувственно кивнула; а я ломал голову, что бы еще ей сказать. С английским у меня дело всегда обстояло неважно, меня хватало от силы на три фразы, но что поделаешь? Впрочем, Барбара вроде бы тоже не очень свободно изъяснялась по-английски. Я вытерся, разложил полотенце на песке рядом с ней и, набравшись духу, произнес:
— You look a good girl. May I lick your pussy?
— Ja, ja! — Возможно, я выразился не совсем точно, но она явно поняла, о чем речь.
Она поднялась и присела на корточки так, чтобы мое лицо оказалось у ней между бедер — очевидно, она привыкла к этой позе. Сначала я чуть тронул большие губы, потом вставил два пальца, — но она почти не реагировала, по-видимому, у нее все зависело от клитора. Я сильно нажал языком на упругий бугорок; она задышала глубже. Я знал, что делать дальше; это обещало истинное наслаждение. У нее был пряный, мускусный вкус, чуть приглушенный морской солью; ее большие груди тихо покачивались над моим лицом. Я стал быстрее двигать языком, как вдруг почувствовал, что ее тело напряглось. Она приподнялась. Я повернул голову: в нескольких метрах от нас стоял Руди, печальный и пузатый.
— Come! — весело крикнула Барбара. — Come with us!
Он покачал головой, пробормотав что-то вроде: «Нет, это не то…», и грузно уселся на песок. Секунду Барбара колебалась, потом снова раздвинула колени так, чтобы ее щелка оказалась над моим лицом. Я положил руки на ее ягодицы и стал лизать ее со всевозрастающим пылом; в какой-то момент я закрыл глаза, чтобы лучше ощутить вкус. Чуть погодя я почувствовал, что маленький ротик Пэм смыкается вокруг кончика моего члена. А солнце по-прежнему припекало; это было божественно. У Пэм была своя, особая манера сосать, она почти не шевелила губами, а водила языком вокруг головки, то очень быстро, то упоительно замедляя это движение.
Наслаждение, которое испытывала Барбара, становилось все сильнее, ее стоны — все громче. В момент оргазма она судорожно выгнулась и издала протяжный вопль. Я открыл глаза: с откинутой назад головой, с развившимися волосами, с торчащими к небу грудями она была волнующе прекрасна, словно древняя богиня. А Пэм продолжала ласкать меня ртом, и я чувствовал, что тоже вот-вот кончу.
— Пэм, хватит… — взмолился я.
— Ты не хочешь кончить сейчас?
Барбара улеглась на спину, она размеренно, глубоко дышала. «Ну, давай…» — сказал я наконец Пэм. Она знаком велела мне придвинуться к Барбаре и положила руку на мой член, затем обменялась с подругой несколькими фразами по-немецки. «Барбара говорит, что для мужчины ты лижешь очень хорошо…», — перевела она, прежде чем обхватить другой рукой мою мошонку. Я глухо застонал. Она поднесла мой член к груди Барбары и начала быстро и энергично массировать его, сомкнув пальцы вокруг основания головки. Барбара взглянула на меня и улыбнулась; в момент, когда она стиснула с боков свои груди, чтобы сделать заметнее их округлость, я разрядился прямо на нее. Я был словно в трансе, перед глазами все плыло; как сквозь туман я увидел, что Пэм размазывает сперму по грудям Барбары. Я разлегся на песке, совсем обессиленный; туман перед глазами становился все плотнее. Пэм стала слизывать сперму с грудей подруги. В этом было что-то неизъяснимо трогательное; у меня на глазах выступили слезы. Так, в слезах, я и заснул, обняв Барбару за талию.
Пэм трясла меня за плечо, чтобы разбудить. Я открыл глаза. Над морем садилось солнце. «Пора возвращаться, — сказала она. — Пора возвращаться, мистер француз». Я машинально оделся, чувствуя блаженную расслабленность. «Какой чудесный вечер…» — тихо сказал я, направляясь к машине. Она кивнула. «Мы можем купить презервативы, — добавил я. — В Плайя-Бланка есть аптека».
— Ну, если тебе это доставит удовольствие… — ласково ответила она.
Руди и Барбара ждали нас у машины. Пэм села впереди. В сумерках ржаво-красный цвет равнины приобретал теплый оттенок, близкий к оранжевому. Несколько километров мы проехали в полном молчании, потом Пэм сказала Руди:
— Надеюсь, мы вас не шокировали, там, на пляже?
— Да что вы, мадемуазель. — Он грустно улыбнулся. — Просто я немного… Немного… Вы должны простить меня, — вдруг сказал он.
Когда мы вернулись в отель, Руди, как обычно, хотел сразу пойти спать, но Пэм настояла, чтобы мы поужинали вчетвером; она знала один симпатичный ресторанчик в северной части острова.
Картофель, который выращивают на Лансароте, — мелкий, сморщенный, но очень вкусный. Варят его там по-своему: кладут в глиняный горшок с крышкой и наливают на дно немного очень соленой воды. Испаряясь, вода покрывает картофелины коркой соли, и это не дает им потерять вкус.
Пэм и Барбара жили под Франкфуртом. Барбара работала в парикмахерской. Чем занималась Пэм, я толком не понял: кажется, это было что-то связанное с финансами, и большую часть работы можно было выполнять с помощью Интернета.
— Я не считаю себя лесбиянкой, — сказала Пэм. — Просто я живу с Барбарой, вот и всё.
— Ты ей никогда не изменяешь?
Пэм слегка покраснела.
— Да… Да, сейчас мы не изменяем друг другу. Только если с мужчиной, иногда, но это совсем другое, это единичные случаи.
Я взглянул на Барбару, которая с аппетитом уплетала картошку. Сидевший напротив нее Руди почти не ел, только ковырялся в тарелке; в разговоре он тоже не принимал участия. Он приводил меня в отчаяние, я уже не знал, что с ним делать. Барбара поглядела на него, улыбнулась и сказала: «You should eat. It's very good». Руди тут же послушался и подцепил на вилку картофелину.
Они собирались переселиться в Испанию, объяснила Пэм, как только она сможет выполнять работу целиком через Интернет. Нет, не на Лансароте, скорее на Майорку или на Коста-Бланка.
— На Майорке с немцами были проблемы, — заметил я.
— Знаю… — ответила Пэм. — Но это временно. Так или иначе, мы теперь живем в объединенной Европе. И немцы больше не хотят оставаться в Германии, это противная, холодная страна, и потом, по их мнению, там слишком много турок. Как только у них заведется немного денег, они едут на Юг; и никто не сможет их остановить.
— Не исключено, что Турция тоже примкнет к объединенной Европе, — заметил я. — Тогда немцы смогут поехать туда.
Она усмехнулась:
— Что ж, может быть, они так и сделают… Немцы вообще странные люди. Хоть они мои соотечественники, но я все равно их люблю. На Майорке у нас с Барбарой много друзей, и немцев, и испанцев. Приезжай к нам, если захочешь.
Затем она рассказала мне, что они с Барбарой хотят иметь детей. Рожать, скорее всего, будет Барбара, ей прямо не терпится бросить работу. Они не собирались прибегать к искусственному оплодотворению; проще попросить об этом кого-нибудь из друзей, она знала нескольких мужчин, которые согласны были оплодотворить Барбару.
— Это меня не удивляет… — произнес я.
— Может быть, ты сам хотел бы? — спросила она вдруг.
Я не знал, что ответить; я был в полном замешательстве. Потому что я действительно хотел этого, пусть раньше мне такое и в голову не пришло бы, но теперь я хотел, и даже очень. Пэм поняла, что слишком поторопилась. Она дружелюбно похлопала меня по руке:
— «Мы еще обсудим это… — сказала она. — Мы обсудим это с Барбарой».
Чтобы сгладить ощущение неловкости, мы стали говорить об испанках и пришли к единодушному выводу: с ними очень даже стоит заняться любовью. Помимо того что они вообще любят секс, что у них часто бывают большие груди, они, как правило, славные девчонки, безо всяких там штучек, без самомнения, — не в пример итальянкам, настолько уверенным в собственной красоте, что, несмотря на их великолепные природные данные, в постель с ними не хочется. За этой ни к чему не обязывающей беседой мы скоротали время до десерта — крем-брюле с корицей; потом выпили по рюмочке анисовки. Я то и дело поглядывал на Руди, но мне так и не удалось вовлечь его в разговор; он сидел молча, словно в каком-то отупении. Желая его расшевелить, я брякнул:
— А бельгийки? Что можно сказать о бельгийках?
Он посмотрел на меня с таким ужасом, как будто я раскрыл перед ним бездну.
— Бельгийки — гадкие, извращенные создания, которые наслаждаются собственным унижением, — высокопарно начал он. — Я вам сказал еще при первой встрече: по моему мнению, Бельгия — это страна, которой не должно было существовать на свете. Помню, в одном центре альтернативной культуры я видел плакат, на котором было написано буквально так: «Разбомбите Бельгию!» Я был полностью согласен с этим. Если я женился на марокканке, то именно для того, чтобы не дать себя сцапать какой-нибудь бельгийке. А потом она меня бросила, — добавил он изменившимся голосом. — Она снова обратилась в свой поганый ислам, забрала моих дочек, и больше я их никогда не увижу.
Барбара взглянула на него с таким состраданием, что у него на глаза навернулись слезы. Она не поняла ни единого слова, ничего, кроме интонации; но этого ей хватило, чтобы осознать: перед ней человек, доведенный до крайности.
Что тут можно было еще сказать? Да ничего. Я налил Руди еще рюмку анисовки.
На обратном пути мы почти не разговаривали. В холле отеля Пэм и Барбара расцеловали Руди в обе щеки, пожелав ему спокойной ночи. Я пожал ему руку, неуклюже потрепал по плечу. Право же, у мужчин все это получается гораздо хуже.
Когда я шел в номер Пэм и Барбары с презервативами в кармане, то чувствовал себя по-дурацки: у меня уже не было настроения. Пэм объяснила ситуацию Барбаре, которая перебила ее и произнесла длинную тираду по-немецки. «Она говорит, что ты не прав, что именно сейчас надо заняться любовью; от этого нам всем станет лучше. И я с ней согласна», — сказала Пэм, кладя руку на мой член. Она расстегнула мне брюки, и они упали на пол. Барбара разделась догола, опустилась передо мной на колени и взяла в рот мой член. Это было поразительно: сначала она захватила губами кончик, а потом медленно-медленно, сантиметр за сантиметром, втянула его весь целиком; и тут заработал ее язык. Через две минуты я почувствовал, что больше не могу сдерживаться, и крикнул: «Сейчас!» Барбара поняла, опрокинулась навзничь на кровать и расставила колени. Я быстро надел презерватив и вошел в нее. Сидевшая рядом на кровати Пэм ласкала себя, глядя на нас. Я входил в нее глубоко, сначала медленно, потом быстро, а Пэм гладила ей груди. Она испытывала наслаждение, приятную расслабленность, но до оргазма было еще далеко, и тут вмешалась Пэм. Положив руку ей на лобок, Пэм указательным и средним пальцами стала быстро и ритмично поглаживать клитор. Я замер. Стенки влагалища Барбары сжимались вокруг моего члена в такт ее дыханию. Изобретательная Пэм взяла другой рукой мою мошонку и очень осторожно помассировала ее, продолжая еще быстрее ласкать клитор Барбары. Она проделала это так ловко, что мы кончили одновременно — я с коротким, резким криком, Барбара — с долгим, хриплым урчанием..
Я обнял Пэм и стал быстро целовать ей плечи и шею, а Барбара начала ее лизать. Чуть позже Пэм кончила, почти без шума, с тихим повизгиванием. Обессиленный, я пошел к дополнительной кровати — рассчитанной на ребенка, — а в большой кровати Пэм и Барбара обнимались и сосали друг друга. Я был голый и счастливый. Я знал, что теперь отлично высплюсь.
глава 8
Мы не выработали плана на следующий день, даже не назначили время встречи. Однако к одиннадцати часам отсутствие Руди начало меня беспокоить. Я постучал к нему — ответа не было. Я спросил о нем у портье. Мне сказали, что Руди уехал рано утром неизвестно куда, забрав все свои вещи. Да, покинул отель насовсем. Я сообщал эту новость Пэм и Барбаре, загоравшим у бассейна, когда ко мне подошел портье с конвертом в руке. Руди оставил письмо для меня. Я решил прочесть его у себя в номере. Это было письмо на нескольких страницах, написанное черными чернилами мелким, аккуратным почерком.
Дорогой месье!
Прежде всего хочу поблагодарить вас за то, что в эти дни вы обращались со мной как с человеком. Для вас, вероятно, это совершенно естественно; а для меня — отнюдь нет. Вы, очевидно, не представляете, что значит быть полицейским; вам не приходит в голову, что мы — замкнутое сообщество со своими законами, к которому остальные люди относятся с недоверием и презрением. А еще вы не представляете, каково быть бельгийцем. Вам невдомек, с каким насилием — скрытым или явным, — с какой подозрительностью и страхом сталкиваемся мы при наших самых обыденных человеческих контактах. Попробуйте, например, спросить у прохожего в Брюсселе, как пройти на такую-то улицу; результат ошеломит вас. Мы, жители Бельгии, уже не являемся тем, что принято называть «обществом»; у нас больше не осталось ничего общего, кроме чувства унижения и страха. Знаю, эта тенденция характерна для всех европейских наций; однако в силу различных причин (которые, вероятно, сумеет сформулировать какой-нибудь историк), в Бельгии этот процесс деградации зашел особенно далеко. Еще хочу заверить вас, что ваше поведение с этими девушками из Германии нисколько меня не шокировало. Мы с моей женой в последние два года нашего супружества регулярно посещали клубы для пар с «нонконформистскими» запросами. Она получала от этого удовольствие, я — тоже. И однако, через несколько месяцев, сам не знаю почему, все изменилось к худшему. То, что вначале было веселым праздником, избавлением от запретов, постепенно свелось к тоскливому разврату, холодному, с изрядной долей нарциссизма. Мы не сумели вовремя остановиться. В итоге мы стали попадать в унизительные ситуации, пассивно наблюдая за подвигами сексуальных монстров, в которых сами по возрасту уже не могли участвовать. Наверно, именно это заставило мою жену — существо умное, тонкое, блестяще образованное — обратиться к чудовищному мракобесию ислама. Не знаю, была ли эта катастрофа неотвратимой; но когда я думаю об этом, — а я думаю об этом все последние пять лет, — не вижу, каким образом можно было избежать того, что случилось.
Секс — могучая сила, настолько могучая, что всякая связь между людьми, в которой секс не присутствует, оказывается в чем-то неполноценной.
1 2 3 4 5 6
Через несколько сотен метров дорога разветвлялась по пяти или шести направлениям. Плайя-Колорада, Плайя-дель-Гато, Плайя-Грасьоса, Плайя-Мухерес… Выбирать не имело смысла. «Поезжай по средней дороге», — сказал я Руди. Чуть подальше была еще развилка, потом еще одна. И вдруг мы увидели море. Здесь, в самой южной точке острова, море было сказочной синевы. Вдали в знойном мареве виднелись песчаные берега Фуэртевентуры. После двух крутых поворотов дорога вывела нас к безлюдной бухте. Черные скалы окаймляли полоску белого песка, почти отвесно спускавшуюся к морю.
Я сразу пошел купаться, Пэм и Барбара — тоже. Оставаясь на расстоянии нескольких метров от них, я все же чувствовал, что они примут меня в свою игру. Я подумал, что мне стоит подольше пробыть в воде. И в самом деле, когда я вышел на берег обсушиться, они уже лежали в обнимку на полотенцах. Пэм положила руку на лобок Барбары, которая слегка раздвинула ноги. Руди с насупленным видом сидел чуть поодаль; он так и не снял шорты. Я разложил полотенце в двух шагах от полотенца Барбары. Приподнявшись, она обернулась ко мне. «You can come closer…» Я подошел. Пэм села на корточки над лицом Барбары, чтобы та могла лизать ее. Лобок у нее был выбрит, и губы тоже, а между ними открывалась четко обрисованная, не слишком длинная щелка. Я осторожно коснулся грудей Барбары. Ощущать их округлость было так приятно, что я от удовольствия надолго закрыл глаза. Затем снова открыл и провел рукой по ее животу. У нее все было не такое, как у подруги: густые русые волосы на лобке, крупный клитор. Солнце стояло в зените. Пэм была близка к оргазму, она странно повизгивала, это напоминало мышиный писк, как мы его себе представляем. Внезапно кровь прилила к ее груди, и она кончила, тихо заурчав от наслаждения. Затем глубоко вздохнула и села на песок рядом со мной.
— Вам понравилось? — В этом вопросе все же звучала легкая ирония.
— Очень. Правда, мне очень понравилось.
— Я заметила…
У меня все еще стояло. Она обхватила мой член рукой и стала мягко и ритмично массировать его.
— Я уже отвыкла оттого, чтобы мне вставляли, но с Барбарой вы можете попробовать.
— С удовольствием, но… — Я почувствовал себя полным идиотом. — У меня нет с собой презервативов.
Она расхохоталась, обменялась несколькими фразами по-немецки с Барбарой.
— Это не страшно, — весело сказала она и гибко выпрямилась. — Мы что-нибудь придумаем и займемся вами. А сейчас пошли купаться.
Поднявшись на ноги, я заметил, что Руди исчез. Его полотенце осталось лежать на песке. Несколько секунд я колебался, потом решил не думать о нем. Разве я сторож брату моему? Так или иначе, он должен быть где-то здесь, неподалеку. «Your friend look sad…» — сказала мне Барбара, плескаясь в воде. «Yes… His life is not funny». — Это еще было мягко сказано. Она сочувственно кивнула; а я ломал голову, что бы еще ей сказать. С английским у меня дело всегда обстояло неважно, меня хватало от силы на три фразы, но что поделаешь? Впрочем, Барбара вроде бы тоже не очень свободно изъяснялась по-английски. Я вытерся, разложил полотенце на песке рядом с ней и, набравшись духу, произнес:
— You look a good girl. May I lick your pussy?
— Ja, ja! — Возможно, я выразился не совсем точно, но она явно поняла, о чем речь.
Она поднялась и присела на корточки так, чтобы мое лицо оказалось у ней между бедер — очевидно, она привыкла к этой позе. Сначала я чуть тронул большие губы, потом вставил два пальца, — но она почти не реагировала, по-видимому, у нее все зависело от клитора. Я сильно нажал языком на упругий бугорок; она задышала глубже. Я знал, что делать дальше; это обещало истинное наслаждение. У нее был пряный, мускусный вкус, чуть приглушенный морской солью; ее большие груди тихо покачивались над моим лицом. Я стал быстрее двигать языком, как вдруг почувствовал, что ее тело напряглось. Она приподнялась. Я повернул голову: в нескольких метрах от нас стоял Руди, печальный и пузатый.
— Come! — весело крикнула Барбара. — Come with us!
Он покачал головой, пробормотав что-то вроде: «Нет, это не то…», и грузно уселся на песок. Секунду Барбара колебалась, потом снова раздвинула колени так, чтобы ее щелка оказалась над моим лицом. Я положил руки на ее ягодицы и стал лизать ее со всевозрастающим пылом; в какой-то момент я закрыл глаза, чтобы лучше ощутить вкус. Чуть погодя я почувствовал, что маленький ротик Пэм смыкается вокруг кончика моего члена. А солнце по-прежнему припекало; это было божественно. У Пэм была своя, особая манера сосать, она почти не шевелила губами, а водила языком вокруг головки, то очень быстро, то упоительно замедляя это движение.
Наслаждение, которое испытывала Барбара, становилось все сильнее, ее стоны — все громче. В момент оргазма она судорожно выгнулась и издала протяжный вопль. Я открыл глаза: с откинутой назад головой, с развившимися волосами, с торчащими к небу грудями она была волнующе прекрасна, словно древняя богиня. А Пэм продолжала ласкать меня ртом, и я чувствовал, что тоже вот-вот кончу.
— Пэм, хватит… — взмолился я.
— Ты не хочешь кончить сейчас?
Барбара улеглась на спину, она размеренно, глубоко дышала. «Ну, давай…» — сказал я наконец Пэм. Она знаком велела мне придвинуться к Барбаре и положила руку на мой член, затем обменялась с подругой несколькими фразами по-немецки. «Барбара говорит, что для мужчины ты лижешь очень хорошо…», — перевела она, прежде чем обхватить другой рукой мою мошонку. Я глухо застонал. Она поднесла мой член к груди Барбары и начала быстро и энергично массировать его, сомкнув пальцы вокруг основания головки. Барбара взглянула на меня и улыбнулась; в момент, когда она стиснула с боков свои груди, чтобы сделать заметнее их округлость, я разрядился прямо на нее. Я был словно в трансе, перед глазами все плыло; как сквозь туман я увидел, что Пэм размазывает сперму по грудям Барбары. Я разлегся на песке, совсем обессиленный; туман перед глазами становился все плотнее. Пэм стала слизывать сперму с грудей подруги. В этом было что-то неизъяснимо трогательное; у меня на глазах выступили слезы. Так, в слезах, я и заснул, обняв Барбару за талию.
Пэм трясла меня за плечо, чтобы разбудить. Я открыл глаза. Над морем садилось солнце. «Пора возвращаться, — сказала она. — Пора возвращаться, мистер француз». Я машинально оделся, чувствуя блаженную расслабленность. «Какой чудесный вечер…» — тихо сказал я, направляясь к машине. Она кивнула. «Мы можем купить презервативы, — добавил я. — В Плайя-Бланка есть аптека».
— Ну, если тебе это доставит удовольствие… — ласково ответила она.
Руди и Барбара ждали нас у машины. Пэм села впереди. В сумерках ржаво-красный цвет равнины приобретал теплый оттенок, близкий к оранжевому. Несколько километров мы проехали в полном молчании, потом Пэм сказала Руди:
— Надеюсь, мы вас не шокировали, там, на пляже?
— Да что вы, мадемуазель. — Он грустно улыбнулся. — Просто я немного… Немного… Вы должны простить меня, — вдруг сказал он.
Когда мы вернулись в отель, Руди, как обычно, хотел сразу пойти спать, но Пэм настояла, чтобы мы поужинали вчетвером; она знала один симпатичный ресторанчик в северной части острова.
Картофель, который выращивают на Лансароте, — мелкий, сморщенный, но очень вкусный. Варят его там по-своему: кладут в глиняный горшок с крышкой и наливают на дно немного очень соленой воды. Испаряясь, вода покрывает картофелины коркой соли, и это не дает им потерять вкус.
Пэм и Барбара жили под Франкфуртом. Барбара работала в парикмахерской. Чем занималась Пэм, я толком не понял: кажется, это было что-то связанное с финансами, и большую часть работы можно было выполнять с помощью Интернета.
— Я не считаю себя лесбиянкой, — сказала Пэм. — Просто я живу с Барбарой, вот и всё.
— Ты ей никогда не изменяешь?
Пэм слегка покраснела.
— Да… Да, сейчас мы не изменяем друг другу. Только если с мужчиной, иногда, но это совсем другое, это единичные случаи.
Я взглянул на Барбару, которая с аппетитом уплетала картошку. Сидевший напротив нее Руди почти не ел, только ковырялся в тарелке; в разговоре он тоже не принимал участия. Он приводил меня в отчаяние, я уже не знал, что с ним делать. Барбара поглядела на него, улыбнулась и сказала: «You should eat. It's very good». Руди тут же послушался и подцепил на вилку картофелину.
Они собирались переселиться в Испанию, объяснила Пэм, как только она сможет выполнять работу целиком через Интернет. Нет, не на Лансароте, скорее на Майорку или на Коста-Бланка.
— На Майорке с немцами были проблемы, — заметил я.
— Знаю… — ответила Пэм. — Но это временно. Так или иначе, мы теперь живем в объединенной Европе. И немцы больше не хотят оставаться в Германии, это противная, холодная страна, и потом, по их мнению, там слишком много турок. Как только у них заведется немного денег, они едут на Юг; и никто не сможет их остановить.
— Не исключено, что Турция тоже примкнет к объединенной Европе, — заметил я. — Тогда немцы смогут поехать туда.
Она усмехнулась:
— Что ж, может быть, они так и сделают… Немцы вообще странные люди. Хоть они мои соотечественники, но я все равно их люблю. На Майорке у нас с Барбарой много друзей, и немцев, и испанцев. Приезжай к нам, если захочешь.
Затем она рассказала мне, что они с Барбарой хотят иметь детей. Рожать, скорее всего, будет Барбара, ей прямо не терпится бросить работу. Они не собирались прибегать к искусственному оплодотворению; проще попросить об этом кого-нибудь из друзей, она знала нескольких мужчин, которые согласны были оплодотворить Барбару.
— Это меня не удивляет… — произнес я.
— Может быть, ты сам хотел бы? — спросила она вдруг.
Я не знал, что ответить; я был в полном замешательстве. Потому что я действительно хотел этого, пусть раньше мне такое и в голову не пришло бы, но теперь я хотел, и даже очень. Пэм поняла, что слишком поторопилась. Она дружелюбно похлопала меня по руке:
— «Мы еще обсудим это… — сказала она. — Мы обсудим это с Барбарой».
Чтобы сгладить ощущение неловкости, мы стали говорить об испанках и пришли к единодушному выводу: с ними очень даже стоит заняться любовью. Помимо того что они вообще любят секс, что у них часто бывают большие груди, они, как правило, славные девчонки, безо всяких там штучек, без самомнения, — не в пример итальянкам, настолько уверенным в собственной красоте, что, несмотря на их великолепные природные данные, в постель с ними не хочется. За этой ни к чему не обязывающей беседой мы скоротали время до десерта — крем-брюле с корицей; потом выпили по рюмочке анисовки. Я то и дело поглядывал на Руди, но мне так и не удалось вовлечь его в разговор; он сидел молча, словно в каком-то отупении. Желая его расшевелить, я брякнул:
— А бельгийки? Что можно сказать о бельгийках?
Он посмотрел на меня с таким ужасом, как будто я раскрыл перед ним бездну.
— Бельгийки — гадкие, извращенные создания, которые наслаждаются собственным унижением, — высокопарно начал он. — Я вам сказал еще при первой встрече: по моему мнению, Бельгия — это страна, которой не должно было существовать на свете. Помню, в одном центре альтернативной культуры я видел плакат, на котором было написано буквально так: «Разбомбите Бельгию!» Я был полностью согласен с этим. Если я женился на марокканке, то именно для того, чтобы не дать себя сцапать какой-нибудь бельгийке. А потом она меня бросила, — добавил он изменившимся голосом. — Она снова обратилась в свой поганый ислам, забрала моих дочек, и больше я их никогда не увижу.
Барбара взглянула на него с таким состраданием, что у него на глаза навернулись слезы. Она не поняла ни единого слова, ничего, кроме интонации; но этого ей хватило, чтобы осознать: перед ней человек, доведенный до крайности.
Что тут можно было еще сказать? Да ничего. Я налил Руди еще рюмку анисовки.
На обратном пути мы почти не разговаривали. В холле отеля Пэм и Барбара расцеловали Руди в обе щеки, пожелав ему спокойной ночи. Я пожал ему руку, неуклюже потрепал по плечу. Право же, у мужчин все это получается гораздо хуже.
Когда я шел в номер Пэм и Барбары с презервативами в кармане, то чувствовал себя по-дурацки: у меня уже не было настроения. Пэм объяснила ситуацию Барбаре, которая перебила ее и произнесла длинную тираду по-немецки. «Она говорит, что ты не прав, что именно сейчас надо заняться любовью; от этого нам всем станет лучше. И я с ней согласна», — сказала Пэм, кладя руку на мой член. Она расстегнула мне брюки, и они упали на пол. Барбара разделась догола, опустилась передо мной на колени и взяла в рот мой член. Это было поразительно: сначала она захватила губами кончик, а потом медленно-медленно, сантиметр за сантиметром, втянула его весь целиком; и тут заработал ее язык. Через две минуты я почувствовал, что больше не могу сдерживаться, и крикнул: «Сейчас!» Барбара поняла, опрокинулась навзничь на кровать и расставила колени. Я быстро надел презерватив и вошел в нее. Сидевшая рядом на кровати Пэм ласкала себя, глядя на нас. Я входил в нее глубоко, сначала медленно, потом быстро, а Пэм гладила ей груди. Она испытывала наслаждение, приятную расслабленность, но до оргазма было еще далеко, и тут вмешалась Пэм. Положив руку ей на лобок, Пэм указательным и средним пальцами стала быстро и ритмично поглаживать клитор. Я замер. Стенки влагалища Барбары сжимались вокруг моего члена в такт ее дыханию. Изобретательная Пэм взяла другой рукой мою мошонку и очень осторожно помассировала ее, продолжая еще быстрее ласкать клитор Барбары. Она проделала это так ловко, что мы кончили одновременно — я с коротким, резким криком, Барбара — с долгим, хриплым урчанием..
Я обнял Пэм и стал быстро целовать ей плечи и шею, а Барбара начала ее лизать. Чуть позже Пэм кончила, почти без шума, с тихим повизгиванием. Обессиленный, я пошел к дополнительной кровати — рассчитанной на ребенка, — а в большой кровати Пэм и Барбара обнимались и сосали друг друга. Я был голый и счастливый. Я знал, что теперь отлично высплюсь.
глава 8
Мы не выработали плана на следующий день, даже не назначили время встречи. Однако к одиннадцати часам отсутствие Руди начало меня беспокоить. Я постучал к нему — ответа не было. Я спросил о нем у портье. Мне сказали, что Руди уехал рано утром неизвестно куда, забрав все свои вещи. Да, покинул отель насовсем. Я сообщал эту новость Пэм и Барбаре, загоравшим у бассейна, когда ко мне подошел портье с конвертом в руке. Руди оставил письмо для меня. Я решил прочесть его у себя в номере. Это было письмо на нескольких страницах, написанное черными чернилами мелким, аккуратным почерком.
Дорогой месье!
Прежде всего хочу поблагодарить вас за то, что в эти дни вы обращались со мной как с человеком. Для вас, вероятно, это совершенно естественно; а для меня — отнюдь нет. Вы, очевидно, не представляете, что значит быть полицейским; вам не приходит в голову, что мы — замкнутое сообщество со своими законами, к которому остальные люди относятся с недоверием и презрением. А еще вы не представляете, каково быть бельгийцем. Вам невдомек, с каким насилием — скрытым или явным, — с какой подозрительностью и страхом сталкиваемся мы при наших самых обыденных человеческих контактах. Попробуйте, например, спросить у прохожего в Брюсселе, как пройти на такую-то улицу; результат ошеломит вас. Мы, жители Бельгии, уже не являемся тем, что принято называть «обществом»; у нас больше не осталось ничего общего, кроме чувства унижения и страха. Знаю, эта тенденция характерна для всех европейских наций; однако в силу различных причин (которые, вероятно, сумеет сформулировать какой-нибудь историк), в Бельгии этот процесс деградации зашел особенно далеко. Еще хочу заверить вас, что ваше поведение с этими девушками из Германии нисколько меня не шокировало. Мы с моей женой в последние два года нашего супружества регулярно посещали клубы для пар с «нонконформистскими» запросами. Она получала от этого удовольствие, я — тоже. И однако, через несколько месяцев, сам не знаю почему, все изменилось к худшему. То, что вначале было веселым праздником, избавлением от запретов, постепенно свелось к тоскливому разврату, холодному, с изрядной долей нарциссизма. Мы не сумели вовремя остановиться. В итоге мы стали попадать в унизительные ситуации, пассивно наблюдая за подвигами сексуальных монстров, в которых сами по возрасту уже не могли участвовать. Наверно, именно это заставило мою жену — существо умное, тонкое, блестяще образованное — обратиться к чудовищному мракобесию ислама. Не знаю, была ли эта катастрофа неотвратимой; но когда я думаю об этом, — а я думаю об этом все последние пять лет, — не вижу, каким образом можно было избежать того, что случилось.
Секс — могучая сила, настолько могучая, что всякая связь между людьми, в которой секс не присутствует, оказывается в чем-то неполноценной.
1 2 3 4 5 6