Возле Цезаря секретарь Десяти и прибывшие с ним в составе посольства увидели Пьеро и Джулиано Медичи: эти по преимуществу находятся там, где они рассчитывают на помощь в восстановлении их принципата в Тоскане и где им сочувствуют. Тут же, ловко изогнувшись и отставив бедро, склонился над картой местности инженер Леонардо да Винчи, объясняя своему господину, как ею правильно пользоваться. Кстати говоря, если иные историки попрекают людей, по их мнению себя запятнавших, прислуживая негодяям, как Борджа, они при этом умалчивают, что Синьория сама его нанимает, оплачивая громадною суммою денег, единственно чтобы не нападал на Флоренцию, и формально их отношения дружеские.
– Мы прибыли без промедления, – сказал секретарь Десяти Цезарю Борджа, – и готовы выслушать ваши требования в удовлетворить их в том, что не противоречит интересам Республики. Это свидетельствует об искренности чувств, которые мы испытываем к вашей светлости.
Цезарь ему отвечал:
– Вопреки уверениям я хорошо знаю, что вы не питаете ко мне любви и готовы счесть преступником. Однако ваш теперешний образ правления мне не нравится, и вы должны его изменить. В противном случае, если вы не желаете моей дружбы, вы узнаете, что значит быть со мной во вражде.
В наглости, с какой высказывался герцог, заключалась демоническая сила и красота; и если бы кто сумел проникнуть в душу Никколо Макьявелли, секретаря Десяти, то обнаружил бы там скрытую радость исследователя, которого природа желает вознаградить за его догадливость, нескольку созданный воображением из отдельных частей облик идеального правителя внезапно ему явился в виде цельного существа: душа волка и профиль камеи, согласно трактату о государе.
Когда Цезарь закончил свою речь, старший из братьев Медичи, Пьеро, приосанился, желая, по-видимому, напомнить писателю, что уже приготовлены списки тех, кто способствовал их изгнанию, но Макьявелли не дал ему раскрыть рта и сказал:
– Мы не затаили против вашей светлости никакой обиды и всецело сочувствуем цели создания жизнеспособного государства в Романье. Что касается нашего образа правления, он может быть изменен исключительно волею граждан, которые его выбрали и установили. Поэтому, чем препираться в несбыточном, лучше согласиться в возможном: пусть нам обещают, что наши купцы смогут торговать и провозить товары в местности, где действует войско вашей светлости, и мы обещаем взамен сочувственное невмешательство.
Встретившись с Леонардо на другой день, Никколо посетовал:
– Уже много времени я не говорю того, что думаю, и редко думаю, что говорю. Если же мне случается другой раз сказать правду, то я ее прячу под таким количеством лжи, что трудно доискаться.
Таковы условия, в каких приходится действовать исследователю характеров и поступков людей. Но что затруднит движение стремительного могучего духа, мечущегося над полями, горами и водами, обращаясь внезапно к небу, чтобы соразмерить и соотнести с нашей Землею находящиеся там тела – звезды, Луну и Солнце – и всевозможные небесные правила, и вновь затем повернуться к практическим целям?
79
«Его Христианнейшего Величества короля Франции герцог Валентино и Романьи, владетель Пьомбино, гонфалоньер св. Римской церкви и верховный капитан – всем нашим местоблюстителям, кастеланам, капитанам, кондукторам, солдатам и остальным, кто в нашем подчинении. Этой грамотой предлагаю и предписываю, чтобы нашему превосходнейшему и любимейшему главному инженеру и архитектору Леонардо да Винчи, которому дано поручение изучить местность, города и крепости и все другое, что он найдет нужным, предоставлен был всюду свободный проезд без пошлины и дружественное разрешение исследовать, что он пожелает. Также велю предоставить ему проекты других инженеров, чтобы их исправлять. Во избежание нашего гнева никто не будет ему препятствовать. Дано в Павии, 18 августа 1502».
Наутро Цезарь со своими отрядами может оказаться в Пьяченце, к вечеру – в Форли, в полночь – еще в другом месте; ему достаточен один миг для раздумья, как жуку-водомеру, когда, застывая на поверхности воды, соображает, куда направиться далее. При подобной подвижности как нельзя лучше пригодится легкая летучая техника, а умение быстро вязать веревочные узлы и скреплять плотницкими замками разборные лестницы окажется нужней артиллерии, применяемой скорее для устрашения: избегающий открытого честного сражения военачальник больше полагается на хитрость, подкуп и другие бесчестные способы, чем на отвагу. При этом Цезарь правильно пользуется преимуществами единовластия, не давая себя сбивать всяким советчикам, поэтому не кружат его легкомыслие и беспочвенные фантазии, как герцога Моро. Также он не изнуряет себя бесцельной жестокостью; если же по его приказанию поджаривают на угольях какого-нибудь купца, чтобы тот раскошелился, то не занимать ему и дерзкой решимости и трудолюбия в его приключениях, как и понимания в подборе сотрудников. Об этом хорошо говорит Никколо Макьявелли:
«Стремясь к славе и новым владениям, он не дает себе отдыха, не ведает усталости и не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услыхать про его отъезд из другого; он пользуется расположением солдат и сумел собрать вокруг себя лучших людей Италии; кроме того, ему постоянно везет. Все это вместе делает его победоносным и страшным».
За Цезарем постоянно следует его инженер, вычерчивая пентаколо – пятиугольник, образуемый городами Романьи: Римини, Синигалья, Пезаро, Фано, Анкона. Пока же его господин, обдумывая направление удара или какую-нибудь коварную хитрость, остается в неподвижности хотя на один миг, Леонардо успевает сделать быстрый снимок местности и предлагает, как лучше ее укрепить, или оружие, которым следует пользоваться при нападении. Молниеносная быстрота размышления Мастера тем удивительней, что он еще и смотрит в разные стороны, как бы проявляя страбизм, косину, замечая и исследуя вещи, кажется, далекие от целей завоевания:
В Романье – верх глупости! – передние колеса тележек устраивают меньшими задних, чем затрудняют движение.
Пастухи в Романье, у подножия Апеннин, делают большие полости в горах в виде рога и на одной стороне помещают рожок. Этот маленький рожок образует одно целое со сделанной ранее полостью, а потому производит очень громкое звучание.
Можно создать гармоничную музыку из каскадов, как ты видел это у источника в Римини.
Но при быстром метании в пентаколо как бы в замкнутом круге одновременно развивается и увеличивается центробежная сила, другой раз выбрасывающая Мастера далеко по касательной. Так, посланный Цезарем, Леонардо однажды спустился по течению Арно до Эмполи, чтобы затем долиной Эльзы достичь западного побережья у Пьомбино, где от имени Борджа распоряжался один из его капитанов, Вителоццо Вителли.
Вдоль Арно до Эмполи Леонардо неоднократно путешествовал еще в прежние годы, поскольку этот древний город расположен в середине пути между Винчи и Флоренцией. Летом в зависимости от направления, куда движутся путники, солнце светит либо в темя, либо в затылок со страшной настойчивостью, будто бы намерено пробуравить голову насквозь. Когда же терпение путешествующих приходит к концу и не остается другого, кроме как зарыться в траву, спасаясь от жары, внезапно дорогу обступают заросшие густым кустарником стены ущелья, название которого происходит от gonfiare, то есть дуть, продувать, и приятный ветерок Гонфолины приносит облегчение. Если же забраться на крутизну, оттуда вниз по течению Арно открывается поучительный для живописца вид: подобно змее, река извивается, и с каждым ее поворотом синеет воздух и даль становится неопределеннее, так что близко к горизонту ничего нельзя различить, помимо тусклого свечения этих извилин, в результате чего может казаться, что река течет в небо. Зимою же или осенью, когда деревья и кустарники стоят без листвы, громаднейший, как бы прорубленный длившимся несколько тысячелетий сабельным ударом шрам Гонфолины целиком обнажается, и земля представляет исследователю свою генеалогию в виде отчетливо различимых слоев и всякого рода отложений.
Если ты скажешь, что раковины встречаются в наше время в пределах Италии по причине потопа, который их здесь оставил, то я отвечу тебе: такие ракушки, которые всегда живут возле морских берегов, должны бы остаться на самом верху гор, а не так близко к подножию, и не везде на одинаковой высоте, и не слой за слоем.
Довольно редко Леонардо пускается в исследование вещей, если на их счет имеется установленное мнение церкви, предоставляя это, как он выражается со скрытой усмешкой, уму братьев – отцов народов, постигающих все тайны и силу благодати. Что касается его аргументации о всемирном потопе, то ведь самого события он не оспаривает, но только способы доказательства его достоверности. Поэтому на обвинение в нечестии он имеет что возразить, утверждая, что всестороннее обдумывание и рассмотрение каких-нибудь явлений природы не противоречит религии.
Если ты скажешь, что раковины были носимы волнами, будучи пусты и мертвы, то я скажу, что там, куда попали мертвые, они не отделены от живых и что в названных горах обретаются только живые, которых мы распознаем по их створкам, и они находятся в ряду, где нет ни одной мертвой. Немного же выше встречаются места, куда волны выбросили всех мертвых с раскрытыми створками; и это около тех мест, где реки низвергались в море на большую глубину. Таков Арно, который падал с Гонфолины и оставил там гальку; эта галька и теперь еще видна, она уплотнилась и образовала из камней разных стран, природы и твердости единый конгломерат. Немного далее песчаный конгломерат превратился в туф – там, где река поворачивала в сторону Кастель Фиорентино. Еще дальше отложился ил, в котором жили ракушки и который наслаивался рядами по мере того, как потоки мутного Арно изливались в это море. И постепенно поднималось дно моря, рядами выводя на свет эти раковины.
Поверхность земли пребывает в беспрерывном движении; дно морей поднимается, и вода утекает, размывая горы и возвышенности, образовавшиеся прежде; из получившегося материала создаются новые горы; камни залегают рядами или слоями в зависимости от движения примесей, уносимых течением рек; эти слои выходят наверх взамен других, погружающихся в глубину Земли, и раз за разом дальше и глубже. Таким образом, говорит Леонардо, любая часть Земли, которая обнажается при размыве, производимом течением рек, когда-то уже была видимой Солнцу земной поверхностью. Но если шестичасовое движение прилива и отлива морей можно непосредственно наблюдать и оно отчетливо воспринимается глазом и наводит на аналогию с дыханием человека, то длительность превращения низины в возвышенность исчисляется многими тысячелетиями и может быть постигнута только путем умозаключения. Дыхание человеческого легкого, более медленное дыхание морей и бесконечное в своей долготе дыхание космоса в целом, надо думать, соизмеримы и соединены как бы в музыкальной гармонии подобно тому, как при звучании оркестра частое пиччикато какого-нибудь струнного инструмента соразмеряется с ударами большого барабана, раздающимися за время исполнения пьесы два или три раза.
Когда всадник достиг ближайшего к побережью перевала и ему открылась выпуклая спина Лигурийского моря, то, насколько хватало зрения, видны были белые черточки пены, и у горизонта из туч протянулись пляшущие смерчи. Замечательно, что горы располагаются относительно береговой линии точно как морские волны, гряда за грядой, – набегая с востока, они обрываются крутым склоном к западу, тогда как волны роняют пену и завиваются гребнями на восточную сторону. Но чем больше отстоят один от другого и разнятся члены какой-нибудь аналогии, тем поразительней иной раз оказывается сходство. Так, очертаниями и общим видом с некоторых точек горные хребты внушают наблюдающему образ катастрофического бурного движения, хотя даже при случающихся сильных землетрясениях остаются на месте. Но и колебание воды, называемое волнами, указывал Леонардо, в гораздо большей степени дрожание, нежели движение, а землетрясение правильно будет считать страшной дрожью или ознобом Земли.
Заставши Вителоццо Вителли в Пьомбино, Леонардо не только получил бы от него для пользования Архимеда, которого любознательный капитан украл из библиотеки герцога Монтефельтро в Урбино и теперь возил с собой в седельной сумке и изучал на привалах. Поскольку Мастер имел приготовленный план переделки существовавших до него укреплений и строительства новых, городок на западном побережье, помимо добычи свинца и карликовых лошадок пони, прославился бы еще как место рождения новой фортификации, впрочем, рассчитанной на способы ведения войны и наступательное оружие, каких тогда не было и в помине, а появились они спустя двести лет. Имеется в виду фортификация скрытая, углубленная в землю, окатистая, свернувшаяся подобно змее, стараясь быть меньше заметной среди окружающей местности, чтобы, коварнейшим образом поощряя самонадеянность неприятеля, заставить его наступить на себя и тогда, внезапно плюнувши ядом, поразить его насмерть. Но, увы, несколькими днями раньше прибытия Леонардо на побережье тщеславие толкнуло Вителоццо Вителли навстречу своей гибели, и он решился бунтовать против Цезаря.
Сговорившись с другими капитанами, чтобы те продвигались к Урбино, он снял расположенный на побережье отряд и направился к пограничной крепости Сан-Лео, построенной Франческо ди Джорджо для урбинского герцога.
Заранее условившись, мятежники встретились здесь и закрылись в крепости для совещания. Цезарю не оставалось другого, как через гонца доставить капитанам послание, где всевозможные ложные обещания и посулы перемежались угрозами. Красноречие Борджа оказалось настолько успешным, что среди бунтовщиков начался спор и дело разладилось. 31 декабря 1502 года Вителоццо Вителли верхом на муле, с беретом в руках и смиренным выражением на лице приблизился к дому одного из зажиточных граждан города Синигальи, где Цезарь устраивал дружескую встречу и ужин повинившимся бунтовщикам. За их предводителем в таком же униженном и робком виде следовали герцог Гравина, Паоло Орсини и Оливеротто да Фермо, все отважные капитаны, надеявшиеся на прощение. Впрочем, рядом с другими вероломными и жестокими поступками Цезаря предательское убийство его капитанов мало чем замечательно, помимо того что свидетелем тут оказался Леонардо, находившийся в Синигалье, как и его приятель Никколо Макьявелли, сообщавший в тот день совету Десяти во Флоренцию: «Здесь идут грабежи; не знаю, удастся ли отправить донесение, ибо не с кем это сделать. По-моему, пленных завтра не будет в живых».
В августе 1503 года папа Александр VI умер, отравившись ядом, предназначенным одному важному сановнику, которого он желал уничтожить, однако перепутал бокалы. Рассказывают, что когда после этого папский камерарий вошел в его кабинет, то увидел за письменным столом адское исчадие в облике черта с рогами; улыбнувшись, черт сказал камерарию: «Ergo sum papa, я папа». Таким образом, дескать, оправдалось широко распространенное мнение, что падение Борджа произойдет, как только кончится срок их договоренности с дьяволом.
Избранный вскоре Пий III, человек престарелый и немощный, тотчас после инаугурации умер, и престол под именем Юлия II занял кардинал делла Ровере, наибольший враг Борджа и их жестокий преследователь. Хотя Цезарь до этого не поспешил на похороны папы Александра, своего отца, теперь, испытывая сильнейшее беспокойство, он явился в Рим, где не встретил, однако, малейшей поддержки или благожелательства. Увидевшись с герцогом Гвидобальдо, который с помощью нового папы рассчитывал вернуть утраченные владения, Цезарь упал на колени и пополз, как пресмыкающееся животное, тогда как этого герцога он прежде лишил государства, а если бы ему удалось, отобрал бы и жизнь. Так выглядела наиболее удивительная метаморфоза, которую претерпевала вся сущность человека, одаренного приносить несчастья другим. Против ожидания герцог показал благородство и доброту, поднявши с колен недостойного просителя и разговаривая миролюбиво; однако же Цезарю, чтобы его не настигла не знающая снисхождения рука Джулиано делла Ровере, пришлось спасаться из Рима. Не найдя приюта в Неаполе, он бежал за Пиренеи, где погиб жалким образом, сражаясь в качестве наемника. Имея в виду приведенные выше слова Макьявелли из трактата «О государе» – дескать, душа волка и профиль камеи, уместно напомнить также применимое к Цезарю Борджа мнение современников о папе Бонифации VIII: подкрался как лисица, царствовал как лев, умер как собака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Мы прибыли без промедления, – сказал секретарь Десяти Цезарю Борджа, – и готовы выслушать ваши требования в удовлетворить их в том, что не противоречит интересам Республики. Это свидетельствует об искренности чувств, которые мы испытываем к вашей светлости.
Цезарь ему отвечал:
– Вопреки уверениям я хорошо знаю, что вы не питаете ко мне любви и готовы счесть преступником. Однако ваш теперешний образ правления мне не нравится, и вы должны его изменить. В противном случае, если вы не желаете моей дружбы, вы узнаете, что значит быть со мной во вражде.
В наглости, с какой высказывался герцог, заключалась демоническая сила и красота; и если бы кто сумел проникнуть в душу Никколо Макьявелли, секретаря Десяти, то обнаружил бы там скрытую радость исследователя, которого природа желает вознаградить за его догадливость, нескольку созданный воображением из отдельных частей облик идеального правителя внезапно ему явился в виде цельного существа: душа волка и профиль камеи, согласно трактату о государе.
Когда Цезарь закончил свою речь, старший из братьев Медичи, Пьеро, приосанился, желая, по-видимому, напомнить писателю, что уже приготовлены списки тех, кто способствовал их изгнанию, но Макьявелли не дал ему раскрыть рта и сказал:
– Мы не затаили против вашей светлости никакой обиды и всецело сочувствуем цели создания жизнеспособного государства в Романье. Что касается нашего образа правления, он может быть изменен исключительно волею граждан, которые его выбрали и установили. Поэтому, чем препираться в несбыточном, лучше согласиться в возможном: пусть нам обещают, что наши купцы смогут торговать и провозить товары в местности, где действует войско вашей светлости, и мы обещаем взамен сочувственное невмешательство.
Встретившись с Леонардо на другой день, Никколо посетовал:
– Уже много времени я не говорю того, что думаю, и редко думаю, что говорю. Если же мне случается другой раз сказать правду, то я ее прячу под таким количеством лжи, что трудно доискаться.
Таковы условия, в каких приходится действовать исследователю характеров и поступков людей. Но что затруднит движение стремительного могучего духа, мечущегося над полями, горами и водами, обращаясь внезапно к небу, чтобы соразмерить и соотнести с нашей Землею находящиеся там тела – звезды, Луну и Солнце – и всевозможные небесные правила, и вновь затем повернуться к практическим целям?
79
«Его Христианнейшего Величества короля Франции герцог Валентино и Романьи, владетель Пьомбино, гонфалоньер св. Римской церкви и верховный капитан – всем нашим местоблюстителям, кастеланам, капитанам, кондукторам, солдатам и остальным, кто в нашем подчинении. Этой грамотой предлагаю и предписываю, чтобы нашему превосходнейшему и любимейшему главному инженеру и архитектору Леонардо да Винчи, которому дано поручение изучить местность, города и крепости и все другое, что он найдет нужным, предоставлен был всюду свободный проезд без пошлины и дружественное разрешение исследовать, что он пожелает. Также велю предоставить ему проекты других инженеров, чтобы их исправлять. Во избежание нашего гнева никто не будет ему препятствовать. Дано в Павии, 18 августа 1502».
Наутро Цезарь со своими отрядами может оказаться в Пьяченце, к вечеру – в Форли, в полночь – еще в другом месте; ему достаточен один миг для раздумья, как жуку-водомеру, когда, застывая на поверхности воды, соображает, куда направиться далее. При подобной подвижности как нельзя лучше пригодится легкая летучая техника, а умение быстро вязать веревочные узлы и скреплять плотницкими замками разборные лестницы окажется нужней артиллерии, применяемой скорее для устрашения: избегающий открытого честного сражения военачальник больше полагается на хитрость, подкуп и другие бесчестные способы, чем на отвагу. При этом Цезарь правильно пользуется преимуществами единовластия, не давая себя сбивать всяким советчикам, поэтому не кружат его легкомыслие и беспочвенные фантазии, как герцога Моро. Также он не изнуряет себя бесцельной жестокостью; если же по его приказанию поджаривают на угольях какого-нибудь купца, чтобы тот раскошелился, то не занимать ему и дерзкой решимости и трудолюбия в его приключениях, как и понимания в подборе сотрудников. Об этом хорошо говорит Никколо Макьявелли:
«Стремясь к славе и новым владениям, он не дает себе отдыха, не ведает усталости и не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услыхать про его отъезд из другого; он пользуется расположением солдат и сумел собрать вокруг себя лучших людей Италии; кроме того, ему постоянно везет. Все это вместе делает его победоносным и страшным».
За Цезарем постоянно следует его инженер, вычерчивая пентаколо – пятиугольник, образуемый городами Романьи: Римини, Синигалья, Пезаро, Фано, Анкона. Пока же его господин, обдумывая направление удара или какую-нибудь коварную хитрость, остается в неподвижности хотя на один миг, Леонардо успевает сделать быстрый снимок местности и предлагает, как лучше ее укрепить, или оружие, которым следует пользоваться при нападении. Молниеносная быстрота размышления Мастера тем удивительней, что он еще и смотрит в разные стороны, как бы проявляя страбизм, косину, замечая и исследуя вещи, кажется, далекие от целей завоевания:
В Романье – верх глупости! – передние колеса тележек устраивают меньшими задних, чем затрудняют движение.
Пастухи в Романье, у подножия Апеннин, делают большие полости в горах в виде рога и на одной стороне помещают рожок. Этот маленький рожок образует одно целое со сделанной ранее полостью, а потому производит очень громкое звучание.
Можно создать гармоничную музыку из каскадов, как ты видел это у источника в Римини.
Но при быстром метании в пентаколо как бы в замкнутом круге одновременно развивается и увеличивается центробежная сила, другой раз выбрасывающая Мастера далеко по касательной. Так, посланный Цезарем, Леонардо однажды спустился по течению Арно до Эмполи, чтобы затем долиной Эльзы достичь западного побережья у Пьомбино, где от имени Борджа распоряжался один из его капитанов, Вителоццо Вителли.
Вдоль Арно до Эмполи Леонардо неоднократно путешествовал еще в прежние годы, поскольку этот древний город расположен в середине пути между Винчи и Флоренцией. Летом в зависимости от направления, куда движутся путники, солнце светит либо в темя, либо в затылок со страшной настойчивостью, будто бы намерено пробуравить голову насквозь. Когда же терпение путешествующих приходит к концу и не остается другого, кроме как зарыться в траву, спасаясь от жары, внезапно дорогу обступают заросшие густым кустарником стены ущелья, название которого происходит от gonfiare, то есть дуть, продувать, и приятный ветерок Гонфолины приносит облегчение. Если же забраться на крутизну, оттуда вниз по течению Арно открывается поучительный для живописца вид: подобно змее, река извивается, и с каждым ее поворотом синеет воздух и даль становится неопределеннее, так что близко к горизонту ничего нельзя различить, помимо тусклого свечения этих извилин, в результате чего может казаться, что река течет в небо. Зимою же или осенью, когда деревья и кустарники стоят без листвы, громаднейший, как бы прорубленный длившимся несколько тысячелетий сабельным ударом шрам Гонфолины целиком обнажается, и земля представляет исследователю свою генеалогию в виде отчетливо различимых слоев и всякого рода отложений.
Если ты скажешь, что раковины встречаются в наше время в пределах Италии по причине потопа, который их здесь оставил, то я отвечу тебе: такие ракушки, которые всегда живут возле морских берегов, должны бы остаться на самом верху гор, а не так близко к подножию, и не везде на одинаковой высоте, и не слой за слоем.
Довольно редко Леонардо пускается в исследование вещей, если на их счет имеется установленное мнение церкви, предоставляя это, как он выражается со скрытой усмешкой, уму братьев – отцов народов, постигающих все тайны и силу благодати. Что касается его аргументации о всемирном потопе, то ведь самого события он не оспаривает, но только способы доказательства его достоверности. Поэтому на обвинение в нечестии он имеет что возразить, утверждая, что всестороннее обдумывание и рассмотрение каких-нибудь явлений природы не противоречит религии.
Если ты скажешь, что раковины были носимы волнами, будучи пусты и мертвы, то я скажу, что там, куда попали мертвые, они не отделены от живых и что в названных горах обретаются только живые, которых мы распознаем по их створкам, и они находятся в ряду, где нет ни одной мертвой. Немного же выше встречаются места, куда волны выбросили всех мертвых с раскрытыми створками; и это около тех мест, где реки низвергались в море на большую глубину. Таков Арно, который падал с Гонфолины и оставил там гальку; эта галька и теперь еще видна, она уплотнилась и образовала из камней разных стран, природы и твердости единый конгломерат. Немного далее песчаный конгломерат превратился в туф – там, где река поворачивала в сторону Кастель Фиорентино. Еще дальше отложился ил, в котором жили ракушки и который наслаивался рядами по мере того, как потоки мутного Арно изливались в это море. И постепенно поднималось дно моря, рядами выводя на свет эти раковины.
Поверхность земли пребывает в беспрерывном движении; дно морей поднимается, и вода утекает, размывая горы и возвышенности, образовавшиеся прежде; из получившегося материала создаются новые горы; камни залегают рядами или слоями в зависимости от движения примесей, уносимых течением рек; эти слои выходят наверх взамен других, погружающихся в глубину Земли, и раз за разом дальше и глубже. Таким образом, говорит Леонардо, любая часть Земли, которая обнажается при размыве, производимом течением рек, когда-то уже была видимой Солнцу земной поверхностью. Но если шестичасовое движение прилива и отлива морей можно непосредственно наблюдать и оно отчетливо воспринимается глазом и наводит на аналогию с дыханием человека, то длительность превращения низины в возвышенность исчисляется многими тысячелетиями и может быть постигнута только путем умозаключения. Дыхание человеческого легкого, более медленное дыхание морей и бесконечное в своей долготе дыхание космоса в целом, надо думать, соизмеримы и соединены как бы в музыкальной гармонии подобно тому, как при звучании оркестра частое пиччикато какого-нибудь струнного инструмента соразмеряется с ударами большого барабана, раздающимися за время исполнения пьесы два или три раза.
Когда всадник достиг ближайшего к побережью перевала и ему открылась выпуклая спина Лигурийского моря, то, насколько хватало зрения, видны были белые черточки пены, и у горизонта из туч протянулись пляшущие смерчи. Замечательно, что горы располагаются относительно береговой линии точно как морские волны, гряда за грядой, – набегая с востока, они обрываются крутым склоном к западу, тогда как волны роняют пену и завиваются гребнями на восточную сторону. Но чем больше отстоят один от другого и разнятся члены какой-нибудь аналогии, тем поразительней иной раз оказывается сходство. Так, очертаниями и общим видом с некоторых точек горные хребты внушают наблюдающему образ катастрофического бурного движения, хотя даже при случающихся сильных землетрясениях остаются на месте. Но и колебание воды, называемое волнами, указывал Леонардо, в гораздо большей степени дрожание, нежели движение, а землетрясение правильно будет считать страшной дрожью или ознобом Земли.
Заставши Вителоццо Вителли в Пьомбино, Леонардо не только получил бы от него для пользования Архимеда, которого любознательный капитан украл из библиотеки герцога Монтефельтро в Урбино и теперь возил с собой в седельной сумке и изучал на привалах. Поскольку Мастер имел приготовленный план переделки существовавших до него укреплений и строительства новых, городок на западном побережье, помимо добычи свинца и карликовых лошадок пони, прославился бы еще как место рождения новой фортификации, впрочем, рассчитанной на способы ведения войны и наступательное оружие, каких тогда не было и в помине, а появились они спустя двести лет. Имеется в виду фортификация скрытая, углубленная в землю, окатистая, свернувшаяся подобно змее, стараясь быть меньше заметной среди окружающей местности, чтобы, коварнейшим образом поощряя самонадеянность неприятеля, заставить его наступить на себя и тогда, внезапно плюнувши ядом, поразить его насмерть. Но, увы, несколькими днями раньше прибытия Леонардо на побережье тщеславие толкнуло Вителоццо Вителли навстречу своей гибели, и он решился бунтовать против Цезаря.
Сговорившись с другими капитанами, чтобы те продвигались к Урбино, он снял расположенный на побережье отряд и направился к пограничной крепости Сан-Лео, построенной Франческо ди Джорджо для урбинского герцога.
Заранее условившись, мятежники встретились здесь и закрылись в крепости для совещания. Цезарю не оставалось другого, как через гонца доставить капитанам послание, где всевозможные ложные обещания и посулы перемежались угрозами. Красноречие Борджа оказалось настолько успешным, что среди бунтовщиков начался спор и дело разладилось. 31 декабря 1502 года Вителоццо Вителли верхом на муле, с беретом в руках и смиренным выражением на лице приблизился к дому одного из зажиточных граждан города Синигальи, где Цезарь устраивал дружескую встречу и ужин повинившимся бунтовщикам. За их предводителем в таком же униженном и робком виде следовали герцог Гравина, Паоло Орсини и Оливеротто да Фермо, все отважные капитаны, надеявшиеся на прощение. Впрочем, рядом с другими вероломными и жестокими поступками Цезаря предательское убийство его капитанов мало чем замечательно, помимо того что свидетелем тут оказался Леонардо, находившийся в Синигалье, как и его приятель Никколо Макьявелли, сообщавший в тот день совету Десяти во Флоренцию: «Здесь идут грабежи; не знаю, удастся ли отправить донесение, ибо не с кем это сделать. По-моему, пленных завтра не будет в живых».
В августе 1503 года папа Александр VI умер, отравившись ядом, предназначенным одному важному сановнику, которого он желал уничтожить, однако перепутал бокалы. Рассказывают, что когда после этого папский камерарий вошел в его кабинет, то увидел за письменным столом адское исчадие в облике черта с рогами; улыбнувшись, черт сказал камерарию: «Ergo sum papa, я папа». Таким образом, дескать, оправдалось широко распространенное мнение, что падение Борджа произойдет, как только кончится срок их договоренности с дьяволом.
Избранный вскоре Пий III, человек престарелый и немощный, тотчас после инаугурации умер, и престол под именем Юлия II занял кардинал делла Ровере, наибольший враг Борджа и их жестокий преследователь. Хотя Цезарь до этого не поспешил на похороны папы Александра, своего отца, теперь, испытывая сильнейшее беспокойство, он явился в Рим, где не встретил, однако, малейшей поддержки или благожелательства. Увидевшись с герцогом Гвидобальдо, который с помощью нового папы рассчитывал вернуть утраченные владения, Цезарь упал на колени и пополз, как пресмыкающееся животное, тогда как этого герцога он прежде лишил государства, а если бы ему удалось, отобрал бы и жизнь. Так выглядела наиболее удивительная метаморфоза, которую претерпевала вся сущность человека, одаренного приносить несчастья другим. Против ожидания герцог показал благородство и доброту, поднявши с колен недостойного просителя и разговаривая миролюбиво; однако же Цезарю, чтобы его не настигла не знающая снисхождения рука Джулиано делла Ровере, пришлось спасаться из Рима. Не найдя приюта в Неаполе, он бежал за Пиренеи, где погиб жалким образом, сражаясь в качестве наемника. Имея в виду приведенные выше слова Макьявелли из трактата «О государе» – дескать, душа волка и профиль камеи, уместно напомнить также применимое к Цезарю Борджа мнение современников о папе Бонифации VIII: подкрался как лисица, царствовал как лев, умер как собака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53