По Бонапарту диссертацию могу защитить, между прочим. Я его с возраста пятнадцати лет изучаю. В 50-х годах еще книгу советского историка Тарле «Наполеон» прочел. Однако у меня даже временной carte-de-s?jour нет, и recepisse через месяц с небольшим кончается. «Последнее», — предупредили меня в префектуре. Мой американский временный документ закончился, и они не хотели иметь у себя беспаспортного. Времена посуровели в 1984 году для «иностранцев», даже если ты белый и денег не просишь. Я хотел carte-de-s?jour. Потому я его исторический экскурс дослушал и напомнил ему:
— Ну а как же с карт-де-сэжур-то, мсье?
— Не волнуйтесь, — говорит, — поможем, разумеется, все сделаем… — И ручки потер Потэн.
Я тогда был con из conов… В эСэСзРе я все их трюки знал, в Штатах я все их трюки за шесть лет изучил, там меня трудно было наебать, возможно, но трудно, во Франции в 1984-м я был кон из конов. Потому я обрадовался. Мне даже неудобно стало, что в кабинете Жозефа Бонапарта с такими незначительными глупостями к большому лицу лезу. «Carte-de-s?jour… Может, ты еще рубль попросишь?» — внутренне выругал я себя.
Вдруг без объявления человек в пальто в кабинет вошел. Голова в кудряшках мелких, полу седых. И идет к столу. Долго идет, ибо кабинет, как поле. Потэн вскочил, и я со стула поднялся, чтоб руку пожать. Пожимаю. Он смотрит на меня, не понимая. То есть до него туго доходит, кто я. Французская физиономистика не годится в случае такого типа, как я. А я его разглядываю. Физиономия — как бы оспу человек пережил…
— Вот, мсье министр, познакомьтесь, — говорит Потэн, — писатель Ли… — и на меня смотрит.
— Лимон'оф, — говорю я, нажимая на последний слог, как они делают. Неправильно коверкаю свой любимый псевдоним.
Он губы расчленил, показал зубы — это называется вежливость. А Потэн бежевое пальто натягивает уже, в один рукав влез, в другой никак не попадет. Я думаю, не от волнения, но от торопливости, они куда-то вместе собрались, министр и «шарж д'аффэр». Опаздывают. Потому в рукаве запутался.
— Мсье Лимон'оф хочет карт-де-сэжур, — объяснил Потэн, найдя рукав.
— C'est bien, — сказал министр и сделал зубы еще раз. — C'est tres bien.
Поощрил, следовательно. Одетые, они глядят оба на меня. И молчат. И тут я сообразил, натягивая свой плащ родом из Нью-Джерси, что я не должен их ждать, дабы вместе с ними выйти. «Это тебе не из квартиры приятеля выбегать, дурак», — сказал я себе. С министром не выходят в обнимку, гогоча не бегут, обгоняя друг друга по лестнице и обругав собачонку консьержки. Министр выходит один. Или с шарж д'аффэр. Ты не можешь спросить у министра: «Эй, Джэк, вы что, пожрать собрались? Я с вами…»
Я откланялся, впрочем, очень гордый собой. Считая, что мое дело в шляпе. Не буду ханжой, признаюсь, что шел по де Риволи задрав голову и презирая толпу. Так мы устроены. (Только один кретин всю жизнь так ходит, а другой через четверть часа над собой расхохочется.) Я ведь только что разговаривал с министром. Придя домой, я намеревался бросить небрежно: «Ну вот, министр заверил меня, что дело в шляпе!» Моей подружки не оказалось, увы, дома.
Я стал бегать к почтовому ящику ежедневно, ожидая carte-de-s?jour. У меня не было сомнений, что мне пришлют «carte-de-s?jour privil?gi?re» — на десять лет. А то и навсегда. Паспорт пришлют! У моей знакомой англичанки была «privil?gi?re» на десять лет. У драг-дилерши! Если же трудящийся писатель добрался до самого министра, то что еще он может ожидать? Паспорт, конечно…
В марте 1984-го я получил от любезного Потэна копию письма к нему мсье Филиппа, скажем, Курсье, технического советника из другого министерства, из секретариата «семьи, населения и рабочих-эмигрантов». Мсье Курсье писал Потэну, что его начальница — мадам министр — переслала мое досье в Министерство d'Int?rieur. «Так как мсье Лимон'оф не работник «salari?», то наш Секретариат и наше Министерство не уполномочены доставать ему «titre de travail»…»
Вот почему я утверждаю, что все они спят и сидят не на своих местах! Во-первых, я не просил у них «titre de travail». Мне он на хуй не нужен, так как я пишу книги и собираюсь закончить дни свои именно в этом качестве. Во-вторых, ебена мать, ведь я же не просто вербально им все объяснил — Потэну и его секретарше. Я же им справки высылал, что я — свободной профессии, что все, чего ищу — carte-de-s?jour. И плюс все это в моем письме на две страницы к министру изложено было, в октябре еще 1983 года. Что ж они, бля, половину октября, ноябрь, декабрь, январь, февраль и часть марта у меня за просто так, за здорово живешь, по мелкой ошибочке спиздили! Не туда досье послали. Да чему ж вас учат, да за что вы наши деньги, которые мы вам в налогах выплачиваем, в говно бросаете… Вы что, читать не умеете? Эх ты, Потэн-Копэн… И вы, мсье министр, с таким количеством секретарш… Да я бы…
В нашем демократическом обществе ты не можешь все эти вполне здоровые гневные реакции выплеснуть в письме к ним. Потому я подавил себя (от подавления, говорят, и образуется у человека рак). Я написал им, что «мэрси за принятие участия. Держите меня, силь ву… в курсе того, что произойдет в Министерстве d'Int?rieur». Я только понял, что в запасе у меня времени нет. Что на них надеяться нельзя. Завтра следующее министерство примет меня за инвалида войны в Индокитае или за алжирского харки, просящего пенсию. Нужно решительные действия предпринимать. В другие места стучаться. Сел я за стол и составил список влиятельных знакомых. Позвонил по двум десяткам телефонов. Выяснил методом вычеркивания, что самый мой влиятельный знакомый — мсье (следует уважать, увы) Шарль Окотэ, большой человек в моем издательстве. То есть в котором издают мои книги. Не сам он влиятелен, но женат на дочери бывшего министра, сестре крупнейшей величины в правящей социалистической партии. Людям быть обязанным я не люблю. Просить о чем-то для меня — трагедия. Собрал однако всю свою, как бы это выразиться, наглость, внушив себе, что чего ж я прошу-то, в сущности, не денег, не работу, а всего-навсего бумажку от властей, чтобы властям же и показывать! Разницы им никакой. Если б я и в Нью-Йорке жил, книги мои все равно бы печатали здесь. Разница только в их пользу. Доллары, и гульдены, и лиры — сюда текут… Так о чем же речь. Вдохновившись таким образом, позвонил я мсье Окотэ. Он человек положительный и добрый. Если и есть в нем что отрицательное, я не сумел, значит, увидеть, или он прячет хорошо. Я еще его отца знал в Нью-Йорке, вот совпадение. Поговорил он с женой, и они меня пригласили на деловую встречу. На совместном заседании (супруги и я) было решено, что мадам Окотэ обратится за помощью к мадам Дэферр — оказывается, они не то в школе, не то в лицее вместе учились. В моем простом мозгу тогда не укладывалось еще разделение функций, я подумал, почему нужно к мадам Дэферр, когда ближе бы к брату мадам Окотэ. Но спорить я не стал. Послушно подписал две своих книги и отправил их мадам Дэферр. В Советском Союзе, когда я там жил, во всяком случае, коррупция, на счастье простого человека, была эффективна и разветвлена. В демократии простому человеку трудно, ибо депутаты и начальники боятся ему помочь, проявить человеческие чувства. Узнает пресса — и деятель за то, что он помог простому человеку в жизни, лишится власти. Между тем коррупция — единственное средство борьбы с бесчеловечным законом. Я — за коррупцию. Сколько несчастных готовы заплатить, дабы избавиться от страданий, от которых никаким другим способом не избавиться. И скольким мелким чиновникам нужны деньги в хозяйстве — машину починить, окна сменить в r?sidence secondaire, мало ли! Но демократия заставляет человека быть бесчеловечным…
Пока книги шли в Марсель. Пока мадам Окотэ контактировала с мадам Дэферр по телефону, кончилось мое recepiss?. В грустном настроении сидел я, уже несколько дней как «нелегальный эмигрант», в одной веселой компании, и сосед справа, наглый Рыжий художник, бывший советский матрос, сбежавший с корабля в Канаде, спросил меня, ухмыляясь:
— Что, старичок, невесел?
Обыкновенно я о себе не рассказываю, но ему взял и рассказал. И прибавил оптимистически, чтоб он не решил, что я жалобщик:
— Все это, конечно, как-то устроится. Или Министерство культуры наконец добьется мне carte-de-s?jour, или вот мадам Дэферр…
— Глупый ты, старичок, — сказал он мне. — На хуй ты им нужен, этим большим людям? Они тебя в упор не видят. Ты для них — досье. Надо знакомого швейцара в министерстве иметь. Швейцар большей исполнительной властью обладает. Вот хочешь, я с тобой завтра пойду в префектуру и все устрою. У меня там девка одна знакомая сидит в окошке. Хорошая французская девка из провинции. Я ей картинку подарил, сказал, что художник, выспался с ней пару раз, так я себе живу, забот не знаю…
Я встретился с ним в одиннадцать, и мы пришли в префектуру. Вместо того чтобы стать в общую толпу ожидающих входа в зал Норд-Эст, где обыкновенно толпы, он пошел спокойненько к выходу из зала — к «лестнице» Эф. У закрытых дверей стояли два хорошо одетых черных.
— О, бля, тоже трюк знают, — заметил Рыжий с неудовольствием. — Сейчас, старичок, кто-нибудь выйдет, и мы войдем.
— Может быть, лучше через вход?.. — предложил я робко.
— Ты что, охуел? Там час будешь стоять, два, а здесь пару минут максимум. Кто же входит во вход, а, старичок? Только глупые люди…
Я собирался ему ответить, но дверь отворилась, выпуская пару, и Рыжий схватился за дверь. Черные впереди, мы за ними, оказались внутри зала. Зал был набит битком.
— Ужас! — воскликнул я. — Столько людей! Проторчим до вечера…
— На хуй нам ждать, мы джентльмены, — засмеялся Рыжий. — Счас я найду Шанталь, и она все сделает. Все, что в ее власти, во всяком случае.
В белой кофточке, большие серьги-креветки качаются с мочек ушей, Шанталь рассмотрела мои документы.
— ?а va, — сказала она Рыжему, а не мне. — Я сделаю ему документ до июля, а в июле он придет ко мне, и я попытаюсь сделать ему что-то более солидное.
— Согласен, старичок? — спросил Рыжий и, протянув руку в окошко, потрепал префектурную девушку по щеке.
— Artiste-peintre, ты забыл, что мы в общественном месте, — рассмеялась она и встала. — Они все такие там у вас в УэРэСэС? — обратилась она ко мне.
— Нет, — сказал я, — такие, как он — исключение.
— Я догадывалась. В следующий раз вы принесете мне справку от percepteur о вашем финансовом положении, и я смогу…
…Она объяснила мне, кто такой percepteur и где его искать… Через сорок минут, когда мы вышли вместе с Шанталь в кафе на углу рю Сан-Жак, в кармане у меня уже лежал розовый документик recepiss?. Акт коррупции был закреплен чашкой шоколада и сэндвичем «крок-мсье» для Шанталь, безалкогольный Рыжий съел сэндвич «жамбон», запивая его томатным соком, и только я выпил два бокала белого вина. Когда Шанталь ушла в префектуру, тяжело поколыхивая сильным телом, Рыжий сказал мне:
— Вот видишь, старичок, с низов надо начинать. Шарм использовать. Мы ж не негры какие-нибудь, симпатичные белые люди… Она замуж собирается. Правильно делает. Красавицей ее назвать нельзя…
— Ты, что ли, красавец? — заметил я.
— Не, я не об ее достоинствах, а о том, что работа в префектуре собачья… никакого юмору, старичок… Поверишь ли, я иногда захожу к ней просто попиздеть, развеселить ее. Ей в деревне надо жить, чего она в город приперлась… — Рыжий стал разворачивать свою теорию.
Пошел дождь, и запотели вдруг стекла кафе.
— Подаришь ей книжку, — приказал Рыжий, когда мы расходились.
В июне я получил письмо от «технического советника» Министерства d'Int?rieur с сообщением, что он будет счастлив меня «принять 5-го июля в 15:30, бульвар де Пале, эскалье И с точкой. Вооружитесь паспортом, временным titre-de-sejour, тремя фото, доказательствами вашего адреса и ресурсов. Мадам Дэферр просила меня помочь вам, мсье». Подписана бумажка была фамилией… что-то вроде ПэТэТэ или Телеком…
У входа в номер 9 два вооруженных полицейских мою бумажку осмотрели. Сказали, чтоб во дворе я пошел направо. Я, вдохновленный их оружием, пошел, куда сказали, к подъезду И с точкой, у входа в него за щитом из непробиваемого пластика стояла дама-полицейская в непробиваемом для пуль жилете и самец в таком же жилете. У них что-то намечалось. Они ждали высадки вражеского парашютного десанта? Мне захотелось пошутить, сказать что-нибудь остроумное, вроде: «Что, русские уже пришли?», но вспомнил, что с полицейскими при исполнении служебных обязанностей лучше не шутить.
— ПэТэТэ/Телеком? — вопросили они. И каждый обстоятельно прочел бумагу мою, ни хуя в ней не поняв. Так мне показалось.
— Ты знаешь такого? — спросила дама самца.
Он лениво покачал головой. И они отдали мне бумагу…
— Что же мне делать?
— Войди, спроси, — лениво предложил пуленепробиваемый самец.
В демократии, разговаривая с вооруженным мужчиной, ты не имеешь права выругаться. На хуя же они отняли у меня мои пять минут, если… Я вошел в подъезд И с точкой. Там были еще дама и мужчина в полицейской форме плюс телефон. И эти тоже ничего не знали, то есть не знали, в какое бюро мне идти, распрекрасный ПэТэТэ/Телеком указал все, кроме номера бюро. Я начал бормотать: «Мадам Дэферр… мадам Дэферр», желая смутить спокойствие пары, и, переглянувшись, они решили воспользоваться телефоном. Победа! Вскоре они услали меня на третий этаж в эскалаторе. На третьем по обе стороны от эскалатора я увидел две двери. Какая моя? Одна отворилась, и три типа вывели одного типа, не в наручниках, но явно арестованного. На его роже было написано, что он не свободный человек и ожидает от судьбы самого худшего. Мне тоже сделалось тошно, потому что я легко впечатляющийся человек. Бывший поэт, что вы хотите…
Я открыл другую дверь. Там оказался коридор и сидел на столе задницей бегемотище в цивильном костюме. Он заглянул в мою бумажку и оглядел меня подозрительно.
— Как вы сюда попали?
— Мадам Дэферр… — сказал я и развел руками. Сделав такую физиономию, что она выглядела как восклицание — делать нечего, служба, мадам Дэферр заставила меня прийти, я тут ни при чем…
Бегемот посовещался с другим типом, тот пил из большой фарфоровой кружки дымящуюся жидкость, и набрал номер телефона. Затем другой номер. Еще один. Я в панике подумал, что власть в Париже переменилась, произошел переворот и всех сторонников мсье и мадам Дэферр будут «мочить», как некогда сторонников адмирала Колиньи. Иди, доказывай, что никогда не видел ни его, ни ее. А что, бывает всякое…
Бегемот с отвращением положил наконец трубку.
— Шестой этаж, — сказал он.
— Гранд мэрси. Гош, друат? — Я попятился к выходу.
— Э, нет, — сказал он, движением корпуса приказывая мне стоять, — за вами придут. Нечего вам тут одному разгуливать…
Действительно, нечего таким, как я. Я был согласен. Чтобы не смотреть на него, я уставился в стену. Она была несколько подержанной стеной. Как и все вокруг. Стол, на котором сидел бегемот, металлический, был однако процарапан мощно по всей длине, словно по нему провел когтями крупный медведь. Непонятно было, в каких целях они используют это крыло министерства. Ясно, что к приему посетителей они не были готовы.
В двери возникла в голубом шелковом платье красивая молодая женщина.
— Вот! — воскликнул бегемот, кивнув в мою сторону опять всем корпусом, но теперь уже более дружелюбно.
Женщина улыбнулась мне.
— Бонжур, мсье, — и протянула руку за моей бумагой. — Можно?
— Мадам Дэферр… — сказал я.
Лицо шелкового платья прояснялось по мере чтения. Как если бы она знала секретный код и прочла настоящее содержание письма в отличие от профанов, читавших его до сих пор.
— О, мсье, — воскликнула она, — вас ждут, следуйте за мной.
Тотчас же превратившись из представителя побежденной фракции в личного друга жены их министра (так я себя вообразил), я победоносно взглянул на бегемота.
— Мерси, мсье! — бросил я с высокомерием, каковому научился у не любящего меня продавца в ликер-магазине «Николас» на рю Сент-Антуан. И прошел в приготовленную мне дамой в платье щель.
На шестом этаже (в приемной ПэТэТэ) царил неожиданно полумрак и горели слабые фонарики. Хитрейшая архитектура ступенчатых ширмочек, я так предположил, служила цели скрыть ожидающих приема друг от друга. Шелковое платье привела меня вглубь одного из загончиков и усадила.
— За вами придут, — сказала она ласково. Ничем не пахло.
Несмотря на их систему, за десяток минут ожидания я успел заметить энергичного типа в бежевом пальто, занявшего соседний со мной загончик. Не уверен, однако, что я сумел бы узнать его, встреть я его в толпе. Он закурил. Судя по запаху — трубку.
Я подумал, что меня передают из рук в руки, как Жюстин в «Злоключениях добродетели». Я вспомнил гравюру начала 19 века: иллюстрацию к «Злоключениям» — пирамида из голых тел. Я представил себе, что все полицейские и неполицейские выстраиваются в пирамиду, и она увенчивается мсье ПэТэТэ/Телеком с подносом на голове, и на подносе будет лежать carte-de-s?jour privilegiere!!! Отвлек меня от пирамиды брюнет в темном костюме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Ну а как же с карт-де-сэжур-то, мсье?
— Не волнуйтесь, — говорит, — поможем, разумеется, все сделаем… — И ручки потер Потэн.
Я тогда был con из conов… В эСэСзРе я все их трюки знал, в Штатах я все их трюки за шесть лет изучил, там меня трудно было наебать, возможно, но трудно, во Франции в 1984-м я был кон из конов. Потому я обрадовался. Мне даже неудобно стало, что в кабинете Жозефа Бонапарта с такими незначительными глупостями к большому лицу лезу. «Carte-de-s?jour… Может, ты еще рубль попросишь?» — внутренне выругал я себя.
Вдруг без объявления человек в пальто в кабинет вошел. Голова в кудряшках мелких, полу седых. И идет к столу. Долго идет, ибо кабинет, как поле. Потэн вскочил, и я со стула поднялся, чтоб руку пожать. Пожимаю. Он смотрит на меня, не понимая. То есть до него туго доходит, кто я. Французская физиономистика не годится в случае такого типа, как я. А я его разглядываю. Физиономия — как бы оспу человек пережил…
— Вот, мсье министр, познакомьтесь, — говорит Потэн, — писатель Ли… — и на меня смотрит.
— Лимон'оф, — говорю я, нажимая на последний слог, как они делают. Неправильно коверкаю свой любимый псевдоним.
Он губы расчленил, показал зубы — это называется вежливость. А Потэн бежевое пальто натягивает уже, в один рукав влез, в другой никак не попадет. Я думаю, не от волнения, но от торопливости, они куда-то вместе собрались, министр и «шарж д'аффэр». Опаздывают. Потому в рукаве запутался.
— Мсье Лимон'оф хочет карт-де-сэжур, — объяснил Потэн, найдя рукав.
— C'est bien, — сказал министр и сделал зубы еще раз. — C'est tres bien.
Поощрил, следовательно. Одетые, они глядят оба на меня. И молчат. И тут я сообразил, натягивая свой плащ родом из Нью-Джерси, что я не должен их ждать, дабы вместе с ними выйти. «Это тебе не из квартиры приятеля выбегать, дурак», — сказал я себе. С министром не выходят в обнимку, гогоча не бегут, обгоняя друг друга по лестнице и обругав собачонку консьержки. Министр выходит один. Или с шарж д'аффэр. Ты не можешь спросить у министра: «Эй, Джэк, вы что, пожрать собрались? Я с вами…»
Я откланялся, впрочем, очень гордый собой. Считая, что мое дело в шляпе. Не буду ханжой, признаюсь, что шел по де Риволи задрав голову и презирая толпу. Так мы устроены. (Только один кретин всю жизнь так ходит, а другой через четверть часа над собой расхохочется.) Я ведь только что разговаривал с министром. Придя домой, я намеревался бросить небрежно: «Ну вот, министр заверил меня, что дело в шляпе!» Моей подружки не оказалось, увы, дома.
Я стал бегать к почтовому ящику ежедневно, ожидая carte-de-s?jour. У меня не было сомнений, что мне пришлют «carte-de-s?jour privil?gi?re» — на десять лет. А то и навсегда. Паспорт пришлют! У моей знакомой англичанки была «privil?gi?re» на десять лет. У драг-дилерши! Если же трудящийся писатель добрался до самого министра, то что еще он может ожидать? Паспорт, конечно…
В марте 1984-го я получил от любезного Потэна копию письма к нему мсье Филиппа, скажем, Курсье, технического советника из другого министерства, из секретариата «семьи, населения и рабочих-эмигрантов». Мсье Курсье писал Потэну, что его начальница — мадам министр — переслала мое досье в Министерство d'Int?rieur. «Так как мсье Лимон'оф не работник «salari?», то наш Секретариат и наше Министерство не уполномочены доставать ему «titre de travail»…»
Вот почему я утверждаю, что все они спят и сидят не на своих местах! Во-первых, я не просил у них «titre de travail». Мне он на хуй не нужен, так как я пишу книги и собираюсь закончить дни свои именно в этом качестве. Во-вторых, ебена мать, ведь я же не просто вербально им все объяснил — Потэну и его секретарше. Я же им справки высылал, что я — свободной профессии, что все, чего ищу — carte-de-s?jour. И плюс все это в моем письме на две страницы к министру изложено было, в октябре еще 1983 года. Что ж они, бля, половину октября, ноябрь, декабрь, январь, февраль и часть марта у меня за просто так, за здорово живешь, по мелкой ошибочке спиздили! Не туда досье послали. Да чему ж вас учат, да за что вы наши деньги, которые мы вам в налогах выплачиваем, в говно бросаете… Вы что, читать не умеете? Эх ты, Потэн-Копэн… И вы, мсье министр, с таким количеством секретарш… Да я бы…
В нашем демократическом обществе ты не можешь все эти вполне здоровые гневные реакции выплеснуть в письме к ним. Потому я подавил себя (от подавления, говорят, и образуется у человека рак). Я написал им, что «мэрси за принятие участия. Держите меня, силь ву… в курсе того, что произойдет в Министерстве d'Int?rieur». Я только понял, что в запасе у меня времени нет. Что на них надеяться нельзя. Завтра следующее министерство примет меня за инвалида войны в Индокитае или за алжирского харки, просящего пенсию. Нужно решительные действия предпринимать. В другие места стучаться. Сел я за стол и составил список влиятельных знакомых. Позвонил по двум десяткам телефонов. Выяснил методом вычеркивания, что самый мой влиятельный знакомый — мсье (следует уважать, увы) Шарль Окотэ, большой человек в моем издательстве. То есть в котором издают мои книги. Не сам он влиятелен, но женат на дочери бывшего министра, сестре крупнейшей величины в правящей социалистической партии. Людям быть обязанным я не люблю. Просить о чем-то для меня — трагедия. Собрал однако всю свою, как бы это выразиться, наглость, внушив себе, что чего ж я прошу-то, в сущности, не денег, не работу, а всего-навсего бумажку от властей, чтобы властям же и показывать! Разницы им никакой. Если б я и в Нью-Йорке жил, книги мои все равно бы печатали здесь. Разница только в их пользу. Доллары, и гульдены, и лиры — сюда текут… Так о чем же речь. Вдохновившись таким образом, позвонил я мсье Окотэ. Он человек положительный и добрый. Если и есть в нем что отрицательное, я не сумел, значит, увидеть, или он прячет хорошо. Я еще его отца знал в Нью-Йорке, вот совпадение. Поговорил он с женой, и они меня пригласили на деловую встречу. На совместном заседании (супруги и я) было решено, что мадам Окотэ обратится за помощью к мадам Дэферр — оказывается, они не то в школе, не то в лицее вместе учились. В моем простом мозгу тогда не укладывалось еще разделение функций, я подумал, почему нужно к мадам Дэферр, когда ближе бы к брату мадам Окотэ. Но спорить я не стал. Послушно подписал две своих книги и отправил их мадам Дэферр. В Советском Союзе, когда я там жил, во всяком случае, коррупция, на счастье простого человека, была эффективна и разветвлена. В демократии простому человеку трудно, ибо депутаты и начальники боятся ему помочь, проявить человеческие чувства. Узнает пресса — и деятель за то, что он помог простому человеку в жизни, лишится власти. Между тем коррупция — единственное средство борьбы с бесчеловечным законом. Я — за коррупцию. Сколько несчастных готовы заплатить, дабы избавиться от страданий, от которых никаким другим способом не избавиться. И скольким мелким чиновникам нужны деньги в хозяйстве — машину починить, окна сменить в r?sidence secondaire, мало ли! Но демократия заставляет человека быть бесчеловечным…
Пока книги шли в Марсель. Пока мадам Окотэ контактировала с мадам Дэферр по телефону, кончилось мое recepiss?. В грустном настроении сидел я, уже несколько дней как «нелегальный эмигрант», в одной веселой компании, и сосед справа, наглый Рыжий художник, бывший советский матрос, сбежавший с корабля в Канаде, спросил меня, ухмыляясь:
— Что, старичок, невесел?
Обыкновенно я о себе не рассказываю, но ему взял и рассказал. И прибавил оптимистически, чтоб он не решил, что я жалобщик:
— Все это, конечно, как-то устроится. Или Министерство культуры наконец добьется мне carte-de-s?jour, или вот мадам Дэферр…
— Глупый ты, старичок, — сказал он мне. — На хуй ты им нужен, этим большим людям? Они тебя в упор не видят. Ты для них — досье. Надо знакомого швейцара в министерстве иметь. Швейцар большей исполнительной властью обладает. Вот хочешь, я с тобой завтра пойду в префектуру и все устрою. У меня там девка одна знакомая сидит в окошке. Хорошая французская девка из провинции. Я ей картинку подарил, сказал, что художник, выспался с ней пару раз, так я себе живу, забот не знаю…
Я встретился с ним в одиннадцать, и мы пришли в префектуру. Вместо того чтобы стать в общую толпу ожидающих входа в зал Норд-Эст, где обыкновенно толпы, он пошел спокойненько к выходу из зала — к «лестнице» Эф. У закрытых дверей стояли два хорошо одетых черных.
— О, бля, тоже трюк знают, — заметил Рыжий с неудовольствием. — Сейчас, старичок, кто-нибудь выйдет, и мы войдем.
— Может быть, лучше через вход?.. — предложил я робко.
— Ты что, охуел? Там час будешь стоять, два, а здесь пару минут максимум. Кто же входит во вход, а, старичок? Только глупые люди…
Я собирался ему ответить, но дверь отворилась, выпуская пару, и Рыжий схватился за дверь. Черные впереди, мы за ними, оказались внутри зала. Зал был набит битком.
— Ужас! — воскликнул я. — Столько людей! Проторчим до вечера…
— На хуй нам ждать, мы джентльмены, — засмеялся Рыжий. — Счас я найду Шанталь, и она все сделает. Все, что в ее власти, во всяком случае.
В белой кофточке, большие серьги-креветки качаются с мочек ушей, Шанталь рассмотрела мои документы.
— ?а va, — сказала она Рыжему, а не мне. — Я сделаю ему документ до июля, а в июле он придет ко мне, и я попытаюсь сделать ему что-то более солидное.
— Согласен, старичок? — спросил Рыжий и, протянув руку в окошко, потрепал префектурную девушку по щеке.
— Artiste-peintre, ты забыл, что мы в общественном месте, — рассмеялась она и встала. — Они все такие там у вас в УэРэСэС? — обратилась она ко мне.
— Нет, — сказал я, — такие, как он — исключение.
— Я догадывалась. В следующий раз вы принесете мне справку от percepteur о вашем финансовом положении, и я смогу…
…Она объяснила мне, кто такой percepteur и где его искать… Через сорок минут, когда мы вышли вместе с Шанталь в кафе на углу рю Сан-Жак, в кармане у меня уже лежал розовый документик recepiss?. Акт коррупции был закреплен чашкой шоколада и сэндвичем «крок-мсье» для Шанталь, безалкогольный Рыжий съел сэндвич «жамбон», запивая его томатным соком, и только я выпил два бокала белого вина. Когда Шанталь ушла в префектуру, тяжело поколыхивая сильным телом, Рыжий сказал мне:
— Вот видишь, старичок, с низов надо начинать. Шарм использовать. Мы ж не негры какие-нибудь, симпатичные белые люди… Она замуж собирается. Правильно делает. Красавицей ее назвать нельзя…
— Ты, что ли, красавец? — заметил я.
— Не, я не об ее достоинствах, а о том, что работа в префектуре собачья… никакого юмору, старичок… Поверишь ли, я иногда захожу к ней просто попиздеть, развеселить ее. Ей в деревне надо жить, чего она в город приперлась… — Рыжий стал разворачивать свою теорию.
Пошел дождь, и запотели вдруг стекла кафе.
— Подаришь ей книжку, — приказал Рыжий, когда мы расходились.
В июне я получил письмо от «технического советника» Министерства d'Int?rieur с сообщением, что он будет счастлив меня «принять 5-го июля в 15:30, бульвар де Пале, эскалье И с точкой. Вооружитесь паспортом, временным titre-de-sejour, тремя фото, доказательствами вашего адреса и ресурсов. Мадам Дэферр просила меня помочь вам, мсье». Подписана бумажка была фамилией… что-то вроде ПэТэТэ или Телеком…
У входа в номер 9 два вооруженных полицейских мою бумажку осмотрели. Сказали, чтоб во дворе я пошел направо. Я, вдохновленный их оружием, пошел, куда сказали, к подъезду И с точкой, у входа в него за щитом из непробиваемого пластика стояла дама-полицейская в непробиваемом для пуль жилете и самец в таком же жилете. У них что-то намечалось. Они ждали высадки вражеского парашютного десанта? Мне захотелось пошутить, сказать что-нибудь остроумное, вроде: «Что, русские уже пришли?», но вспомнил, что с полицейскими при исполнении служебных обязанностей лучше не шутить.
— ПэТэТэ/Телеком? — вопросили они. И каждый обстоятельно прочел бумагу мою, ни хуя в ней не поняв. Так мне показалось.
— Ты знаешь такого? — спросила дама самца.
Он лениво покачал головой. И они отдали мне бумагу…
— Что же мне делать?
— Войди, спроси, — лениво предложил пуленепробиваемый самец.
В демократии, разговаривая с вооруженным мужчиной, ты не имеешь права выругаться. На хуя же они отняли у меня мои пять минут, если… Я вошел в подъезд И с точкой. Там были еще дама и мужчина в полицейской форме плюс телефон. И эти тоже ничего не знали, то есть не знали, в какое бюро мне идти, распрекрасный ПэТэТэ/Телеком указал все, кроме номера бюро. Я начал бормотать: «Мадам Дэферр… мадам Дэферр», желая смутить спокойствие пары, и, переглянувшись, они решили воспользоваться телефоном. Победа! Вскоре они услали меня на третий этаж в эскалаторе. На третьем по обе стороны от эскалатора я увидел две двери. Какая моя? Одна отворилась, и три типа вывели одного типа, не в наручниках, но явно арестованного. На его роже было написано, что он не свободный человек и ожидает от судьбы самого худшего. Мне тоже сделалось тошно, потому что я легко впечатляющийся человек. Бывший поэт, что вы хотите…
Я открыл другую дверь. Там оказался коридор и сидел на столе задницей бегемотище в цивильном костюме. Он заглянул в мою бумажку и оглядел меня подозрительно.
— Как вы сюда попали?
— Мадам Дэферр… — сказал я и развел руками. Сделав такую физиономию, что она выглядела как восклицание — делать нечего, служба, мадам Дэферр заставила меня прийти, я тут ни при чем…
Бегемот посовещался с другим типом, тот пил из большой фарфоровой кружки дымящуюся жидкость, и набрал номер телефона. Затем другой номер. Еще один. Я в панике подумал, что власть в Париже переменилась, произошел переворот и всех сторонников мсье и мадам Дэферр будут «мочить», как некогда сторонников адмирала Колиньи. Иди, доказывай, что никогда не видел ни его, ни ее. А что, бывает всякое…
Бегемот с отвращением положил наконец трубку.
— Шестой этаж, — сказал он.
— Гранд мэрси. Гош, друат? — Я попятился к выходу.
— Э, нет, — сказал он, движением корпуса приказывая мне стоять, — за вами придут. Нечего вам тут одному разгуливать…
Действительно, нечего таким, как я. Я был согласен. Чтобы не смотреть на него, я уставился в стену. Она была несколько подержанной стеной. Как и все вокруг. Стол, на котором сидел бегемот, металлический, был однако процарапан мощно по всей длине, словно по нему провел когтями крупный медведь. Непонятно было, в каких целях они используют это крыло министерства. Ясно, что к приему посетителей они не были готовы.
В двери возникла в голубом шелковом платье красивая молодая женщина.
— Вот! — воскликнул бегемот, кивнув в мою сторону опять всем корпусом, но теперь уже более дружелюбно.
Женщина улыбнулась мне.
— Бонжур, мсье, — и протянула руку за моей бумагой. — Можно?
— Мадам Дэферр… — сказал я.
Лицо шелкового платья прояснялось по мере чтения. Как если бы она знала секретный код и прочла настоящее содержание письма в отличие от профанов, читавших его до сих пор.
— О, мсье, — воскликнула она, — вас ждут, следуйте за мной.
Тотчас же превратившись из представителя побежденной фракции в личного друга жены их министра (так я себя вообразил), я победоносно взглянул на бегемота.
— Мерси, мсье! — бросил я с высокомерием, каковому научился у не любящего меня продавца в ликер-магазине «Николас» на рю Сент-Антуан. И прошел в приготовленную мне дамой в платье щель.
На шестом этаже (в приемной ПэТэТэ) царил неожиданно полумрак и горели слабые фонарики. Хитрейшая архитектура ступенчатых ширмочек, я так предположил, служила цели скрыть ожидающих приема друг от друга. Шелковое платье привела меня вглубь одного из загончиков и усадила.
— За вами придут, — сказала она ласково. Ничем не пахло.
Несмотря на их систему, за десяток минут ожидания я успел заметить энергичного типа в бежевом пальто, занявшего соседний со мной загончик. Не уверен, однако, что я сумел бы узнать его, встреть я его в толпе. Он закурил. Судя по запаху — трубку.
Я подумал, что меня передают из рук в руки, как Жюстин в «Злоключениях добродетели». Я вспомнил гравюру начала 19 века: иллюстрацию к «Злоключениям» — пирамида из голых тел. Я представил себе, что все полицейские и неполицейские выстраиваются в пирамиду, и она увенчивается мсье ПэТэТэ/Телеком с подносом на голове, и на подносе будет лежать carte-de-s?jour privilegiere!!! Отвлек меня от пирамиды брюнет в темном костюме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19