Туве Янссон. Мемуары папы Муми-тролля
Перевод Л.Ю.Брауде, Н.К.Беляковой
ПРОЛОГ
Однажды, когда Муми-тролль был совсем маленький, его папа в
разгар лета, в самую жару, умудрился простудиться. Пить горячее молоко
с луковым соком и сахаром он не захотел. Даже в постель не лег, а сидя
в саду на качелях, без конца сморкался и говорил, что это от ужасных
сигар. По всей лужайке были разбросаны папины носовые платки.
Муми-мама собирала их в маленькую корзиночку.
Когда насморк стал еще сильнее, папа перебрался на веранду и,
устроившись в кресле-качалке, закутался в одеяло. Мама принесла ему
большой стакан коктейля с ромом, но ром показался папе таким же
невкусным, как и молоко с луком, и тогда, совсем отчаявшись, он
поднялся в северную мансарду и лег там в кровать. Он никогда раньше не
болел и теперь совсем упал духом.
А когда заболело еще и горло, папа велел маме позвать
Муми-тролля, Снусмумрика и Сниффа. Они обступили папину кровать, и
Муми-папа обратился к ним с прощальной речью: пусть, мол, никогда не
забывают, что на их долю выпало жить вместе с ним - настоящим
искателем приключений. Под конец папа так охрип, что когда он попросил
Сниффа принести трамвайчик из пенки, стоявший на комоде в гостиной,
никто не мог понять, что с ним такое происходит.
Все стали наперебой утешать папу, потом закутали его в одеяла и,
разложив на тумбочке леденцы, аспирин и увлекательные книжки, вышли на
солнышко.
А папа посердился-посердился да и заснул. Когда, уже под вечер,
он проснулся, горло болело чуточку меньше, но папа все еще был не в
духе. Он позвонил в колокольчик, стоявший на прикроватной тумбочке,
мама тут же поднялась в мансарду и спросила заботливо:
- Как ты себя чувствуешь?
- Скверно, - отвечал папа. - Но это не имеет значения. Сейчас
гораздо важнее поговорить о моем пенковом трамвайчике.
- Это тот трамвайчик, который украшает нашу гостиную? -
удивилась мама. - А что с ним такое?
Папа приподнялся и сел в кровати.
- Ты что, в самом деле не знаешь, чем был для меня в дни первой
молодости этот трамвайчик?
- Наверное, ты выиграл его в лотерею или что-нибудь в этом роде,
- предположила Муми-мама.
Папа чихнул и, покачав головой, со вздохом заметил:
- Я так и думал. А что, если бы нынче утром я умер от простуды?!
Ведь никто из вас и понятия не имеет об истории этого трамвайчика,
как, впрочем, и о многих других важных вещах. А я ведь рассказывал вам
о своей молодости, но вы, конечно, все забыли.
- Может, какие-то мелкие подробности я и забыла, призналась
мама. - Память-то постепенно слабеет... Хочешь есть? Сегодня на обед
фруктовый суп и желе.
- Ужас, - мрачно изрек папа и, повернувшись к стене, сильно
закашлялся.
Мама Муми-тролля поглядела на мужа и вдруг сказала:
- Знаешь, я сегодня убиралась на чердаке и нашла большую-большую
тетрадь. Что, если тебе написать книгу о своей молодости? Папа
перестал кашлять.
- Пока ты простужен и не можешь выходить из дома... -
продолжала мама. - Когда пишут о своей жизни, это, кажется,
называется мемауры или что-то в этом роде?
- Не мемауры, а мемуары. - буркнул папа.
- А вечером ты бы читал нам вслух то, что написал за день, -
продолжала уговаривать его мама. - Но можно и после завтрака или
обеда.
- Так быстро книгу не напишешь, - проворчал папа и высунулся
из-под одеяла. - Не думай, что это просто: взял и написал. Я не стану
читать, пока не закончу всю главу. И сначала прочитаю только тебе, а
потом уже всем остальным.
- Да, пожалуй, ты прав, - согласилась мама и полезла на чердак
за тетрадью.
- Как папа? - спросил Муми-тролль.
- Получше, - улыбнулась мама. - А теперь, малыши, не шумите,
потому что с сегодняшнего дня папа начинает писать мемуары.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Воспоминания.
Я, папа Муми-тролля, сижу в этот вечер у окна и вижу, как на
темном бархате мглы светлячки вышивают таинственные знаки. Эти быстро
тающие завитки - следы короткой, но счастливой жизни.
Отец семейства и хозяин дома, я с грустью оглядываюсь на свою
бурную молодость, которую собираюсь описать, и перо мемуариста
нерешительно дрожит в моей лапе.
Однако я успокаиваю себя мудрыми и утешительными словами, которые
прочитал в мемуарах еще одной значительной личности и которые здесь
воспроизвожу: "Каждый, к какому бы сословию он ни принадлежал, если он
совершил славное деяние или то, что воистину может почитаться таковым,
должен собственноручно описать свою жизнь. Хотя и не следует браться
за это прекрасное дело, пока не достигнешь сорокалетнего возраста.
Если, конечно, он привержен истине и добру".
Мне кажется, я совершил немало славных дел, а еще больше таких,
которые представляются мне славными. И я в достаточной степени добр,
привержен истине, когда она не слишком нудная (а сколько мне лет, я
забыл).
Да, так вот: я уступил настояниям моего семейства и собственному
искушению рассказать о самом себе. И охотно сознаюсь в том, что считаю
очень заманчивым, если меня станут читать во всей долине муми-троллей!
И да послужат мои непритязательные заметки уроком и утешением
всем муми-троллям и в особенности моему сыну. Моя некогда прекрасная
память, разумеется, чуточку притупилась. Но, за исключением отдельных
преувеличений и небольших ошибок, которые наверняка только усилят
местный колорит и живость изложения, жизнеописание мое будет вполне
соответствовать действительности.
Уважая чувства всех ныне здравствующих лиц, я иногда заменял, к
примеру, филифьонок хемулями, а гафс - ежихами и так далее; но
догадливый читатель в каждом отдельном случае поймет, как было на
самом деле.
Кроме того, он поймет, что Юксаре - это таинственный папа
Снусмумрика, и наверняка догадается о том, что Снифф - сын зверька по
имени Шнырек.
Ты же, мое малое и еще неразумное дитя, прочитай историю
приключений трех отцов и задумайся над тем, что один папа не слишком
отличается (по крайней мере, не отличался в молодые годы) от другого.
Ради себя самого, своей эпохи и своих потомков я обязан описать
нашу удивительную юность, столь богатую приключениями. И думаю, что
многие, читая мои мемуары, задумчиво поднимут мордочки и воскликнут:
"Каков этот муми-тролль, а?" Или: "Вот это жизнь!" (Ужас, какой важной
персоной я себя ощущаю.) [Если вы теперь всерьез приступите к чтению
моих мемуаров, я предложил бы, чтобы вы снова все начали с самого
начала.]
Под конец я хочу горячо поблагодарить всех тех, кто в свое время
способствовал тому, что жизнь моя стала произведением искусства. И
прежде всего Фредриксона, хатифнаттов и мою жену, единственную в своем
роде Муми-маму.
Муми-дол. Автор
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой я рассказываю о своем детстве, когда меня
никто не понимал, о первом Приключении, о ночи
бегства, давшей новое направление моей жизни, а также
описываю историческую встречу с Фредриксоном
Это было давным-давно. Однажды, скучным и ветреным августовским
вечером, на крыльце дома для подкидышей муми-троллей была обнаружена
обыкновенная хозяйственная сумка. В сумке, довольно небрежно
завернутый в газетную бумагу, лежал не кто иной, как я сам.
Насколько романтичней было бы, например, выстлать мхом маленькую
хорошенькую корзиночку и положить меня туда!
Хемулиха, основавшая этот дом, интересовалась астрологией (для
домашнего употребления) и, что было вполне разумно с ее стороны,
обратила внимание на звезды, ознаменовавшие мое появление на свет. Они
указывали на рождение совершенно незаурядного и высокоодаренного
муми-тролля. Хемулиха, ясное дело, тут же забеспокоилась, что хлопот
со мной не оберешься (ведь в обыденной жизни от гениев одни
неприятности, но сам я, по крайней мере, от этого никаких неудобств не
испытывал).
Удивительное дело - расположение звезд! Родись я несколькими
часами раньше, я бы мог стать заядлым игроком в покер, а все те, кто
родился на двадцать минут позже, почувствовали бы настоятельную
необходимость вступить в Добровольный оркестр хемулей (папы и мамы
должны быть очень осторожны, производя на свет детей, и я рекомендую
каждому и каждой из них сделать предварительные и точные расчеты).
Одним словом, когда меня вынули из сумки, я трижды чихнул
совершенно определенным образом. Уже это могло кое-что да значить!
Хемулиха, приложив печать к моему хвосту, заклеймила меня
магической цифрой тринадцать, поскольку до этого в доме обитали
двенадцать подкидышей. Все они были одинаково серьезные, послушные и
аккуратные, потому что Хемулиха, к сожалению, чаще мыла их, нежели
прижимала к сердцу (солидной ее натуре недоставало некоторой тонкости
чувств). Дорогие читатели!
Представьте себе дом, где все комнаты одинаково квадратные,
одинаково выкрашенные - в коричневатопивной цвет и расположены в
строгом порядке: одна за другой! Вы говорите: не может быть! Вы
утверждаете, что в доме для муми-троллей должно быть множество
удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и
башен! Вы правы. Но только не в доме для найденышей! Более того: в
этом приюте никому нельзя было вставать ночью, чтобы поесть, поболтать
или прогуляться! Даже выйти по маленькой нужде было не так-то просто.
Мне, например, было строжайше запрещено приносить с собой в дом
маленьких зверюшек и держать их под кроватью! Я должен был есть и
умываться в одно и то же время, а здороваясь, держать хвост под углом
в 45ь - разве можно говорить обо всем этом без слез?!
Часто я останавливался перед маленьким зеркалом в прихожей и,
обхватив мордочку лапками, заглядывал в свои печальные голубые глазки,
в которых пытался прочитать тайну собственной жизни, и, вздыхая,
произносил: "Один как перст. О жестокий мир! О жалкий мой жребий!" И
повторял эти горестные слова до тех пор, пока мне не становилось
чуточку легче.
Я был очень одинок, это часто случается с мумитроллями,
наделенными своеобразными дарованиями. Никто меня не понимал, а сам
себя я понимал еще меньше. Разумеется, я сразу заметил разницу между
собой и другими муми-троллями. Разница эта состояла главным образом в
их жалкой неспособности удивляться и изумляться.
Я же мог, например, спросить Хемулиху, почему все на свете
устроено так, как есть, а не иначе.
- Хорошенькая была бы тогда картинка, - отвечала Хемулиха. - А
разве так, как сейчас, плохо?
Увы, она никогда не давала мне вразумительных объяснений, и я все
больше и больше убеждался в том, что ей попросту хотелось отвязаться
от меня. Хемули ведь никогда не задают вопросов: что? где? кто? как? Я
же мог спросить Хемулиху:
- Почему я - это я, а не кто-нибудь другой?
- То, что ты - это ты, - несчастье для нас обоих! Ты умывался?
- Так отвечала она на мои важные вопросы.
Но я не отставал:
- А почему вы, тетенька, - Хемулиха, а не мумитроллиха?
- К счастью, и моя мама, и мой папа были хемули, - отвечала она.
- А их папы и мамы? - не унимался я.
- Хемули! - воскликнула Хемулиха. - И их папы и мамы были
хемулями, и папы и мамы этих хемулей - тоже хемулями, и так далее, и
так далее! А теперь иди и умойся, а то я нервничаю.
- Как ужасно! Неужели этим хемулям никогда и конца не будет? -
спрашивал я. - Ведь были же когда-нибудь самые первые папа с мамой?
- Это было так давно, что незачем этим интересоваться, -
сердилась Хемулиха. - И, собственно говоря, почему нам должен настать
конец?
(Смутное, но неотвязное предчувствие говорило мне, что цепочка
пап и мам, имеющих отношение ко мне, была чем-то из ряда вон
выходящим. Меня ничуть не удивило бы, если бы на моей пеленке была
вышита королевская корона. Но - ах! - что можно прочитать на листке
газетной бумаги?)
Однажды мне приснилось, что я поздоровался с Хемулихой
неправильно, держа хвост под углом в 70ь. Я рассказал ей об этом и
спросил, рассердилась она или нет.
- Сны - ерунда, - изрекла Хемулиха.
- Разве? - возразил я. - А может, тот муми-тролль, который мне
приснился, и есть настоящий, а мумитролль, который находится здесь,
просто приснился тебе, тетенька?
- К сожалению, нет! Ты существуешь, и еще как! - устало
отмахнулась Хемулиха. - Я с тобой не справляюсь! У меня от тебя болит
голова! Что будет с тобой в этом мире, где все делается не
по-хемульски!
- Я стану знаменитым,- серьезно объяснил я. - И среди прочих
дел построю дом для маленьких подкидышей-хемулят. И все они будут есть
бутерброды прямо в кровати, а под кроватью держать скунсов и ужей.
- На это хемулята никогда не согласятся, - сказала Хемулиха.
Мне казалось, что она, к сожалению, права. Так и проходило мое
детство. Я только и делал что молча удивлялся и постоянно повторял
свои вопросы: что? где? кто? как? Хемулиха и ее послушные подкидыши
упорно избегали меня. От моих "что?", "где?", "кто?", "как?", "когда?"
и "почему?" им становилось явно не по себе. И я одиноко бродил вокруг
дома Хемулихи по пустынному, безлесному побережью, размышляя то о
паутине, то о звездах, то о малявках с загнутыми хвостиками, так и
шнырявших в лужах, а то и о ветре, который приносил отовсюду разные
запахи (позднее я узнают: одаренный муми-тролль всегда поражается
самым простым вещам, но не видит ничего удивительного в том, что
кажется странным обычному муми-троллю). Да, печальное было время!
Но постепенно что-то изменилось во мне: я стал задумываться о
форме моей собственной мордочки. Предоставив Хемулиху и других
муми-троллят их собственной судьбе, я начал все больше и больше думать
о себе самом. И находил это занятие весьма увлекательным. Я перестают
задавать вопросы. Зато я испытал непреодолимое желание говорить о том,
что я сам думал и чувствовал. Но - ах! - кроме меня, на свете не
было никого, кому я был бы хоть сколько-нибудь интересен.
И вот пришла та самая весна, весна, такая важная для моего
развития. Сначала я и думать не думал, что она пришла ради меня. Я
слышал, как пищит, жужжит и бормочет, как пробуждается от зимней
спячки все живое и торопится встретить весну. Я видел, как в разбитом
по строгим законам симметрии огородике Хемулихи растения набирают
силу, а все, что пробивается из земли, просто извивается от
нетерпения. По ночам гудели свежие ветры, и пахло по-новому -
переменами. Я прислушивался и принюхивался. Лапки мои болели от
быстрого роста, но я по-прежнему не понимал, что все это происходит
только ради меня.
Наконец однажды, ветреным утром, я почувствовал... да, я
просто-напросто почувствовал, что вырос. Я пошел прямо к морю, которое
Хемулиха терпеть не могла и поэтому строго-настрого запрещала ходить
туда.
Там меня ожидало поразительное открытие. Я впервые увидел самого
себя во весь рост. Блестящая льдина была гораздо больше зеркала в
прихожей дома Хемулихи, и в ней отражалось весеннее небо с плывущими
по нему тучками и весь я. Наконец-то я мог разглядеть свою мордочку с
маленькими, хорошенькими, стоящими торчком ушками и все свое крепкое,
хорошо сложенное туловище - до самых лапок. Единственное, что меня,
по правде говоря, немного разочаровало - это лапки, создававшие
впечатление беспомощности и какой-то детскости. Но, подумал я, может,
со временем это пройдет. Сила моя, вне всякого сомнения, - в голове.
Что бы я ни делал, со мной никто не заскучает. И в глубину моей души
никому не удастся заглянуть. Словно завороженный, разглядывал я свое
отражение и, желая еще лучше рассмотреть себя в ледяном зеркале, лег
на живот.
Но себя я там не увидел. Подо мной была лишь зеленоватая
бездонная мгла, все глубже и глубже уходившая в бездну. Там, в чуждом
мне, таинственном мире, отделенном от меня льдом, шевелились смутные
тени. Они казались мне грозными и вместе с тем необычайно манили к
себе. Голова у меня закружилась, и мне почудилось, что я падаю...
вниз... вниз...
Это было ужасно, и я снова подумал: "Неужели мне никогда не
выбраться наверх? Неужели только все вниз, вниз и вниз?"
Глубоко взволнованный, я поднялся и топнул по льду, желая
проверить, выдержит ли он меня. Лед выдержал. Тогда я топнул сильнее
- и лед не выдержал.
Я по уши окунулся в зеленоватое холодное море, лишь лапки мои
беспомощно повисли над бездонной и опасной мглой.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Мемуары Папы Муми Тролля'
1 2
Перевод Л.Ю.Брауде, Н.К.Беляковой
ПРОЛОГ
Однажды, когда Муми-тролль был совсем маленький, его папа в
разгар лета, в самую жару, умудрился простудиться. Пить горячее молоко
с луковым соком и сахаром он не захотел. Даже в постель не лег, а сидя
в саду на качелях, без конца сморкался и говорил, что это от ужасных
сигар. По всей лужайке были разбросаны папины носовые платки.
Муми-мама собирала их в маленькую корзиночку.
Когда насморк стал еще сильнее, папа перебрался на веранду и,
устроившись в кресле-качалке, закутался в одеяло. Мама принесла ему
большой стакан коктейля с ромом, но ром показался папе таким же
невкусным, как и молоко с луком, и тогда, совсем отчаявшись, он
поднялся в северную мансарду и лег там в кровать. Он никогда раньше не
болел и теперь совсем упал духом.
А когда заболело еще и горло, папа велел маме позвать
Муми-тролля, Снусмумрика и Сниффа. Они обступили папину кровать, и
Муми-папа обратился к ним с прощальной речью: пусть, мол, никогда не
забывают, что на их долю выпало жить вместе с ним - настоящим
искателем приключений. Под конец папа так охрип, что когда он попросил
Сниффа принести трамвайчик из пенки, стоявший на комоде в гостиной,
никто не мог понять, что с ним такое происходит.
Все стали наперебой утешать папу, потом закутали его в одеяла и,
разложив на тумбочке леденцы, аспирин и увлекательные книжки, вышли на
солнышко.
А папа посердился-посердился да и заснул. Когда, уже под вечер,
он проснулся, горло болело чуточку меньше, но папа все еще был не в
духе. Он позвонил в колокольчик, стоявший на прикроватной тумбочке,
мама тут же поднялась в мансарду и спросила заботливо:
- Как ты себя чувствуешь?
- Скверно, - отвечал папа. - Но это не имеет значения. Сейчас
гораздо важнее поговорить о моем пенковом трамвайчике.
- Это тот трамвайчик, который украшает нашу гостиную? -
удивилась мама. - А что с ним такое?
Папа приподнялся и сел в кровати.
- Ты что, в самом деле не знаешь, чем был для меня в дни первой
молодости этот трамвайчик?
- Наверное, ты выиграл его в лотерею или что-нибудь в этом роде,
- предположила Муми-мама.
Папа чихнул и, покачав головой, со вздохом заметил:
- Я так и думал. А что, если бы нынче утром я умер от простуды?!
Ведь никто из вас и понятия не имеет об истории этого трамвайчика,
как, впрочем, и о многих других важных вещах. А я ведь рассказывал вам
о своей молодости, но вы, конечно, все забыли.
- Может, какие-то мелкие подробности я и забыла, призналась
мама. - Память-то постепенно слабеет... Хочешь есть? Сегодня на обед
фруктовый суп и желе.
- Ужас, - мрачно изрек папа и, повернувшись к стене, сильно
закашлялся.
Мама Муми-тролля поглядела на мужа и вдруг сказала:
- Знаешь, я сегодня убиралась на чердаке и нашла большую-большую
тетрадь. Что, если тебе написать книгу о своей молодости? Папа
перестал кашлять.
- Пока ты простужен и не можешь выходить из дома... -
продолжала мама. - Когда пишут о своей жизни, это, кажется,
называется мемауры или что-то в этом роде?
- Не мемауры, а мемуары. - буркнул папа.
- А вечером ты бы читал нам вслух то, что написал за день, -
продолжала уговаривать его мама. - Но можно и после завтрака или
обеда.
- Так быстро книгу не напишешь, - проворчал папа и высунулся
из-под одеяла. - Не думай, что это просто: взял и написал. Я не стану
читать, пока не закончу всю главу. И сначала прочитаю только тебе, а
потом уже всем остальным.
- Да, пожалуй, ты прав, - согласилась мама и полезла на чердак
за тетрадью.
- Как папа? - спросил Муми-тролль.
- Получше, - улыбнулась мама. - А теперь, малыши, не шумите,
потому что с сегодняшнего дня папа начинает писать мемуары.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Воспоминания.
Я, папа Муми-тролля, сижу в этот вечер у окна и вижу, как на
темном бархате мглы светлячки вышивают таинственные знаки. Эти быстро
тающие завитки - следы короткой, но счастливой жизни.
Отец семейства и хозяин дома, я с грустью оглядываюсь на свою
бурную молодость, которую собираюсь описать, и перо мемуариста
нерешительно дрожит в моей лапе.
Однако я успокаиваю себя мудрыми и утешительными словами, которые
прочитал в мемуарах еще одной значительной личности и которые здесь
воспроизвожу: "Каждый, к какому бы сословию он ни принадлежал, если он
совершил славное деяние или то, что воистину может почитаться таковым,
должен собственноручно описать свою жизнь. Хотя и не следует браться
за это прекрасное дело, пока не достигнешь сорокалетнего возраста.
Если, конечно, он привержен истине и добру".
Мне кажется, я совершил немало славных дел, а еще больше таких,
которые представляются мне славными. И я в достаточной степени добр,
привержен истине, когда она не слишком нудная (а сколько мне лет, я
забыл).
Да, так вот: я уступил настояниям моего семейства и собственному
искушению рассказать о самом себе. И охотно сознаюсь в том, что считаю
очень заманчивым, если меня станут читать во всей долине муми-троллей!
И да послужат мои непритязательные заметки уроком и утешением
всем муми-троллям и в особенности моему сыну. Моя некогда прекрасная
память, разумеется, чуточку притупилась. Но, за исключением отдельных
преувеличений и небольших ошибок, которые наверняка только усилят
местный колорит и живость изложения, жизнеописание мое будет вполне
соответствовать действительности.
Уважая чувства всех ныне здравствующих лиц, я иногда заменял, к
примеру, филифьонок хемулями, а гафс - ежихами и так далее; но
догадливый читатель в каждом отдельном случае поймет, как было на
самом деле.
Кроме того, он поймет, что Юксаре - это таинственный папа
Снусмумрика, и наверняка догадается о том, что Снифф - сын зверька по
имени Шнырек.
Ты же, мое малое и еще неразумное дитя, прочитай историю
приключений трех отцов и задумайся над тем, что один папа не слишком
отличается (по крайней мере, не отличался в молодые годы) от другого.
Ради себя самого, своей эпохи и своих потомков я обязан описать
нашу удивительную юность, столь богатую приключениями. И думаю, что
многие, читая мои мемуары, задумчиво поднимут мордочки и воскликнут:
"Каков этот муми-тролль, а?" Или: "Вот это жизнь!" (Ужас, какой важной
персоной я себя ощущаю.) [Если вы теперь всерьез приступите к чтению
моих мемуаров, я предложил бы, чтобы вы снова все начали с самого
начала.]
Под конец я хочу горячо поблагодарить всех тех, кто в свое время
способствовал тому, что жизнь моя стала произведением искусства. И
прежде всего Фредриксона, хатифнаттов и мою жену, единственную в своем
роде Муми-маму.
Муми-дол. Автор
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой я рассказываю о своем детстве, когда меня
никто не понимал, о первом Приключении, о ночи
бегства, давшей новое направление моей жизни, а также
описываю историческую встречу с Фредриксоном
Это было давным-давно. Однажды, скучным и ветреным августовским
вечером, на крыльце дома для подкидышей муми-троллей была обнаружена
обыкновенная хозяйственная сумка. В сумке, довольно небрежно
завернутый в газетную бумагу, лежал не кто иной, как я сам.
Насколько романтичней было бы, например, выстлать мхом маленькую
хорошенькую корзиночку и положить меня туда!
Хемулиха, основавшая этот дом, интересовалась астрологией (для
домашнего употребления) и, что было вполне разумно с ее стороны,
обратила внимание на звезды, ознаменовавшие мое появление на свет. Они
указывали на рождение совершенно незаурядного и высокоодаренного
муми-тролля. Хемулиха, ясное дело, тут же забеспокоилась, что хлопот
со мной не оберешься (ведь в обыденной жизни от гениев одни
неприятности, но сам я, по крайней мере, от этого никаких неудобств не
испытывал).
Удивительное дело - расположение звезд! Родись я несколькими
часами раньше, я бы мог стать заядлым игроком в покер, а все те, кто
родился на двадцать минут позже, почувствовали бы настоятельную
необходимость вступить в Добровольный оркестр хемулей (папы и мамы
должны быть очень осторожны, производя на свет детей, и я рекомендую
каждому и каждой из них сделать предварительные и точные расчеты).
Одним словом, когда меня вынули из сумки, я трижды чихнул
совершенно определенным образом. Уже это могло кое-что да значить!
Хемулиха, приложив печать к моему хвосту, заклеймила меня
магической цифрой тринадцать, поскольку до этого в доме обитали
двенадцать подкидышей. Все они были одинаково серьезные, послушные и
аккуратные, потому что Хемулиха, к сожалению, чаще мыла их, нежели
прижимала к сердцу (солидной ее натуре недоставало некоторой тонкости
чувств). Дорогие читатели!
Представьте себе дом, где все комнаты одинаково квадратные,
одинаково выкрашенные - в коричневатопивной цвет и расположены в
строгом порядке: одна за другой! Вы говорите: не может быть! Вы
утверждаете, что в доме для муми-троллей должно быть множество
удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и
башен! Вы правы. Но только не в доме для найденышей! Более того: в
этом приюте никому нельзя было вставать ночью, чтобы поесть, поболтать
или прогуляться! Даже выйти по маленькой нужде было не так-то просто.
Мне, например, было строжайше запрещено приносить с собой в дом
маленьких зверюшек и держать их под кроватью! Я должен был есть и
умываться в одно и то же время, а здороваясь, держать хвост под углом
в 45ь - разве можно говорить обо всем этом без слез?!
Часто я останавливался перед маленьким зеркалом в прихожей и,
обхватив мордочку лапками, заглядывал в свои печальные голубые глазки,
в которых пытался прочитать тайну собственной жизни, и, вздыхая,
произносил: "Один как перст. О жестокий мир! О жалкий мой жребий!" И
повторял эти горестные слова до тех пор, пока мне не становилось
чуточку легче.
Я был очень одинок, это часто случается с мумитроллями,
наделенными своеобразными дарованиями. Никто меня не понимал, а сам
себя я понимал еще меньше. Разумеется, я сразу заметил разницу между
собой и другими муми-троллями. Разница эта состояла главным образом в
их жалкой неспособности удивляться и изумляться.
Я же мог, например, спросить Хемулиху, почему все на свете
устроено так, как есть, а не иначе.
- Хорошенькая была бы тогда картинка, - отвечала Хемулиха. - А
разве так, как сейчас, плохо?
Увы, она никогда не давала мне вразумительных объяснений, и я все
больше и больше убеждался в том, что ей попросту хотелось отвязаться
от меня. Хемули ведь никогда не задают вопросов: что? где? кто? как? Я
же мог спросить Хемулиху:
- Почему я - это я, а не кто-нибудь другой?
- То, что ты - это ты, - несчастье для нас обоих! Ты умывался?
- Так отвечала она на мои важные вопросы.
Но я не отставал:
- А почему вы, тетенька, - Хемулиха, а не мумитроллиха?
- К счастью, и моя мама, и мой папа были хемули, - отвечала она.
- А их папы и мамы? - не унимался я.
- Хемули! - воскликнула Хемулиха. - И их папы и мамы были
хемулями, и папы и мамы этих хемулей - тоже хемулями, и так далее, и
так далее! А теперь иди и умойся, а то я нервничаю.
- Как ужасно! Неужели этим хемулям никогда и конца не будет? -
спрашивал я. - Ведь были же когда-нибудь самые первые папа с мамой?
- Это было так давно, что незачем этим интересоваться, -
сердилась Хемулиха. - И, собственно говоря, почему нам должен настать
конец?
(Смутное, но неотвязное предчувствие говорило мне, что цепочка
пап и мам, имеющих отношение ко мне, была чем-то из ряда вон
выходящим. Меня ничуть не удивило бы, если бы на моей пеленке была
вышита королевская корона. Но - ах! - что можно прочитать на листке
газетной бумаги?)
Однажды мне приснилось, что я поздоровался с Хемулихой
неправильно, держа хвост под углом в 70ь. Я рассказал ей об этом и
спросил, рассердилась она или нет.
- Сны - ерунда, - изрекла Хемулиха.
- Разве? - возразил я. - А может, тот муми-тролль, который мне
приснился, и есть настоящий, а мумитролль, который находится здесь,
просто приснился тебе, тетенька?
- К сожалению, нет! Ты существуешь, и еще как! - устало
отмахнулась Хемулиха. - Я с тобой не справляюсь! У меня от тебя болит
голова! Что будет с тобой в этом мире, где все делается не
по-хемульски!
- Я стану знаменитым,- серьезно объяснил я. - И среди прочих
дел построю дом для маленьких подкидышей-хемулят. И все они будут есть
бутерброды прямо в кровати, а под кроватью держать скунсов и ужей.
- На это хемулята никогда не согласятся, - сказала Хемулиха.
Мне казалось, что она, к сожалению, права. Так и проходило мое
детство. Я только и делал что молча удивлялся и постоянно повторял
свои вопросы: что? где? кто? как? Хемулиха и ее послушные подкидыши
упорно избегали меня. От моих "что?", "где?", "кто?", "как?", "когда?"
и "почему?" им становилось явно не по себе. И я одиноко бродил вокруг
дома Хемулихи по пустынному, безлесному побережью, размышляя то о
паутине, то о звездах, то о малявках с загнутыми хвостиками, так и
шнырявших в лужах, а то и о ветре, который приносил отовсюду разные
запахи (позднее я узнают: одаренный муми-тролль всегда поражается
самым простым вещам, но не видит ничего удивительного в том, что
кажется странным обычному муми-троллю). Да, печальное было время!
Но постепенно что-то изменилось во мне: я стал задумываться о
форме моей собственной мордочки. Предоставив Хемулиху и других
муми-троллят их собственной судьбе, я начал все больше и больше думать
о себе самом. И находил это занятие весьма увлекательным. Я перестают
задавать вопросы. Зато я испытал непреодолимое желание говорить о том,
что я сам думал и чувствовал. Но - ах! - кроме меня, на свете не
было никого, кому я был бы хоть сколько-нибудь интересен.
И вот пришла та самая весна, весна, такая важная для моего
развития. Сначала я и думать не думал, что она пришла ради меня. Я
слышал, как пищит, жужжит и бормочет, как пробуждается от зимней
спячки все живое и торопится встретить весну. Я видел, как в разбитом
по строгим законам симметрии огородике Хемулихи растения набирают
силу, а все, что пробивается из земли, просто извивается от
нетерпения. По ночам гудели свежие ветры, и пахло по-новому -
переменами. Я прислушивался и принюхивался. Лапки мои болели от
быстрого роста, но я по-прежнему не понимал, что все это происходит
только ради меня.
Наконец однажды, ветреным утром, я почувствовал... да, я
просто-напросто почувствовал, что вырос. Я пошел прямо к морю, которое
Хемулиха терпеть не могла и поэтому строго-настрого запрещала ходить
туда.
Там меня ожидало поразительное открытие. Я впервые увидел самого
себя во весь рост. Блестящая льдина была гораздо больше зеркала в
прихожей дома Хемулихи, и в ней отражалось весеннее небо с плывущими
по нему тучками и весь я. Наконец-то я мог разглядеть свою мордочку с
маленькими, хорошенькими, стоящими торчком ушками и все свое крепкое,
хорошо сложенное туловище - до самых лапок. Единственное, что меня,
по правде говоря, немного разочаровало - это лапки, создававшие
впечатление беспомощности и какой-то детскости. Но, подумал я, может,
со временем это пройдет. Сила моя, вне всякого сомнения, - в голове.
Что бы я ни делал, со мной никто не заскучает. И в глубину моей души
никому не удастся заглянуть. Словно завороженный, разглядывал я свое
отражение и, желая еще лучше рассмотреть себя в ледяном зеркале, лег
на живот.
Но себя я там не увидел. Подо мной была лишь зеленоватая
бездонная мгла, все глубже и глубже уходившая в бездну. Там, в чуждом
мне, таинственном мире, отделенном от меня льдом, шевелились смутные
тени. Они казались мне грозными и вместе с тем необычайно манили к
себе. Голова у меня закружилась, и мне почудилось, что я падаю...
вниз... вниз...
Это было ужасно, и я снова подумал: "Неужели мне никогда не
выбраться наверх? Неужели только все вниз, вниз и вниз?"
Глубоко взволнованный, я поднялся и топнул по льду, желая
проверить, выдержит ли он меня. Лед выдержал. Тогда я топнул сильнее
- и лед не выдержал.
Я по уши окунулся в зеленоватое холодное море, лишь лапки мои
беспомощно повисли над бездонной и опасной мглой.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Мемуары Папы Муми Тролля'
1 2