– Может, и скажет, но попробовать-то следует. Ты представь, каково сейчас Павлу! Нельзя же думать только о себе. Не по-комсомольски это.
Варя поежилась и задумчиво сделала несколько больших глотков чая.
– Наверно, ты прав, – сказала она. – Заеду, покормлю дедушку и пойду к Петряхову. Сама схожу. Я уже знаю, что ему сказать.
– И правильно! – улыбнулся Роберт. – Пойдем, я тебя до трамвая провожу.
– Пойдем. – Варя отодвинула пустой стакан.
Глава 4
28 декабря 1938 года, среда.
Подмосковье, дорога на Долгопрудный
Советник германского посольства Густав Хильгер любил удить рыбу в Подмосковье. Окружению немецкого аристократа подобное развлечение казалось диковатым, поэтому граф Шуленбург, посол Германии в Москве, его не одобрял. С другой стороны, Хильгер был незаменимым сотрудником – сын московского фабриканта, он родился и провел детство в России, безупречно владел русским языком, прекрасно знал менталитет этого полудикого северного народа. Ему можно было простить такие мелкие слабости, как любовь к подледному лову. И граф Вернер фон Шуленбург прощал советнику, позволяя отлучаться, когда не было неотложных дел.
Густав Хильгер ценил такое доверие, особенно теперь, когда по всей Советской России одно за другим закрывались германские консульства и многие работники посольства трудились практически без отдыха. Расслабившись на заднем сиденье черного «Мерседеса», он задумчиво глядел на ползущие за окном сугробы, но мысли его были заняты не рыбалкой, на которую он выехал несмотря на лютый мороз, а куда более глобальными вещами. Хильгер не одобрял агрессивной политики Гитлера, более того – боялся ее. И дело было вовсе не в миролюбии, к которому, как говорили, советник имел склонность, а в том, что Германия, по его мнению, не имела достаточного технического перевеса для претензий на мировое господство. Гитлер же делал ставку на непоколебимый моральный дух нации, что могло измениться после столкновения с первыми серьезными трудностями.
– А ну-ка постой, Фридрих! – Хильгер наклонился к боковому стеклу.
«Мерседес» сбавил скорость и приткнулся к обочине, не выезжая из широкой снежной колеи, пробитой полуторками.
– Что-то случилось? – настороженно спросил водитель, доставая из кобуры под сиденьем тяжелый «люгер 08».
– Пока не знаю. Отъедь немного назад и дай мне пистолет.
Густав Хильгер открыл дверцу и по щиколотку утонул охотничьими унтами в снегу. Фридрих заглушил двигатель и тоже выбрался из машины.
– Мне показалось, что в сугробе у обочины лежит человек, – произнес советник. – Ты ничего не заметил?
– Нет. Хотя это мог быть пьяный русский, замерзший ночью.
– Так далеко от города? – удивился Хильгер. – Нет, Фридрих. Чутье никогда меня не подводит.
– Это может быть провокацией.
– Тоже сомнительно. Если, конечно, ты никому не говорил, куда точно мы едем.
– Нет.
– Тогда если это и спектакль, то не для нас. А моя профессия не позволяет пренебрегать случайностями. Пойдем, поможешь, если что.
Не пройдя и двух десятков шагов, они разглядели лежащего вниз лицом мужчину в телогрейке и ватных штанах. Услышав хруст снега, незнакомец с трудом поднял голову и что-то простонал.
– Кажется, он горел, – насторожился шофер.
– Осмотри его.
Фридрих наклонился над лежащим и перевернул его на спину. В некоторых местах телогрейка и штаны незнакомца действительно были прожжены, а лицо покрыто жирной копотью. Опаленные до рыжего цвета ресницы и брови выделялись на нем с отвратительной неестественностью. Еще бросалась в глаза кисть левой руки – чудовищно распухшая и синяя.
– В него стреляли, – заявил водитель. – В ногу с короткой дистанции, скорее даже в упор, а в руку издалека.
– Тогда в машину его, – решительно приказал Хильгер. – Быстро!
Они вдвоем подхватили лежащего под руки и впихнули на заднее сиденье. Его одежда задубела так, словно насквозь промокла, прежде чем попасть на мороз.
– Гони в посольство, – сказал советник, устраиваясь рядом с водителем.
Взревел мотор. «Мерседес», буксуя в колеях, развернулся и погнал в сторону города.
Немного отлежавшись в тепле, незнакомец открыл глаза и отчетливо произнес по-немецки:
– Если вы из посольства, не бросайте меня. У меня есть важнейшая информация для Германии. Информация военного характера.
Водитель удивленно поднял брови.
– Ваше чутье действительно вас не подводит, – уважительно покосился он на советника.
– Твое имя? – Хильгер обернулся, положив руку с пистолетом на спинку сиденья.
– Богдан Громов. Бывший сотрудник ЧК.
– Кто в тебя стрелял?
– Коллега. Бывший коллега.
– Что у тебя за информация?
– В меня стреляли, – прохрипел Богдан. – А потом я еле выбрался из пожара. И половину ночи пролежал в снегу. То, что я теперь еду в этой машине, не только ваша, но и моя заслуга. И я намерен разговаривать с вами на равных. По крайней мере не здесь, а в посольстве, после того, как мне окажут медицинскую помощь. Пока это все.
Он закрыл глаза и затих, стиснув кулак здоровой руки. От подтаявшей одежды по салону распространилась тошнотворная вонь.
– Его немецкий не хуже моего русского, – буркнул Хильгер. – Но все же этот Богдан из другого теста, чем мы.
– Что вы имеете в виду? – не понял шофер.
– Что бы ты делал, получив среди ночи две пули, особенно если вокруг полыхает пожар?
– Попробовал бы выбраться, – Фридрих пожал плечами.
– Не думаю. Лично я бы умер. Получил бы болевой шок, истек кровью и сгорел. Ты тоже, скорее всего. Но даже если бы нам удалось спастись из огня, мы бы насмерть замерзли за ночь. Это точно.
– Да, мороз – жуткая вещь, – передернул плечами водитель. – Я и представить не мог, что это такое, пока не почувствовал на себе. С берлинским снежком, который идет раз в три года на Рождество, здешнюю зиму и сравнивать нечего.
– А русские тут живут из поколения в поколение. Так что не дай нам бог столкнуться с ними в этих снегах.
Проскочив к центру города, «Мерседес» остановился в Леонтьевском переулке, возле посольства.
– Жди меня за рулем, – советник отдал пистолет водителю и выбрался из машины. – С русского глаз не спускай. При малейшей опасности стреляй в плечо, ему в таком состоянии одного попадания хватит.
Он хлопнул дверцей и поспешил к парадному входу. Охранник узнал советника и пропустил, не заглядывая в пропуск. Хильгер поднялся по лестнице и толкнул дверь приемной.
– Господин Шуленбург может меня принять? – спросил он у секретарши, прекрасно понимая, что никакая срочность не простит ему дурных манер.
– Да, – кивнула женщина, испуганно глядя на лохматые унты советника.
Хильгер нажал на дверную ручку и переступил порог кабинета, плотно закрыв за собой дверь.
– Разрешите? – Он вытянулся по струнке, глядя на сидящего за столом посла.
Тот, как всегда, блистал элегантностью. Темный, в едва заметную полоску костюм, белоснежный платок в нагрудном кармане, туго накрахмаленные манжеты, скрепленные крупными золотыми запонками, такой же жесткий воротничок, заставлявший держать голову высоко поднятой. Поэтому хорошо был виден широкий черный галстук, завязанный свободным узлом и заколотый булавкой с голубоватой жемчужиной. Наголо бритая голова и смуглая кожа, обтягивавшая скулы, придавали лицу с ухоженными усиками восточный облик, что не удивительно для человека, долгие годы представлявшего Германию в Тегеране.
– Густав? – Шуленбург не стал скрывать удивления, а напротив, подчеркнул его. – Я же позволил тебе отдохнуть.
– Да, господин посол, – Хильгер решил взять официальный тон. – Но случилось нечто неординарное.
– Присядь, пожалуйста. И будь любезен впредь не заходить ко мне в кабинет в этой э-э-э… рыболовной амуниции. А теперь говори. Коротко и по сути.
– У меня в машине лежит русский, – едва сев в кресло, выдохнул советник. – Он обгорел, и у него две огнестрельные раны – в руку и в ногу. Я подобрал его у дороги, довольно далеко от Москвы. Придя в сознание, он на хорошем немецком сообщил мне, что ранее сотрудничал с НКВД, а сейчас может сообщить важную для Германии информацию военного характера. Он представился Богданом Громовым.
– Занятно, – губы посла тронула чуть заметная улыбка. – И ты не нашел ничего лучше, как привезти его прямо в посольство? А вдруг в него стрелял НКВД?
– В него точно стрелял НКВД, он сам об этом сказал.
Шуленбург задумался лишь на секунду.
– Насколько я понимаю, ему нужен врач. Возвращайся в машину и вези его в мою резиденцию. Постарайся привлекать поменьше внимания и молись, чтобы это не оказалось провокацией. Насчет врача я распоряжусь. Все.
Густав Хильгер, не обращая внимания на секретаршу, пересек приемную, сбежал по лестнице и сел в «Мерседес».
– В Чистый переулок, – сказал он Фридриху. – Никогда раньше мне еще не хотелось так верить, что бог действительно с нами.
Машина тронулась и покатила по узким московским улочкам.
Советник часто бывал в доме Шуленбурга. Прислуга, хорошо знавшая его в лицо, кинулась выполнять указания Хильгера. Раненого быстро и без особого шума затащили в дом.
– Где прикажете его положить? – спросил один из охранников, морщась от отвращения.
– В гостевую спальню, – принял решение Хильгер. – Только на пол, а не на кровать. И уберите ковер, не то провоняет.
Одежда Богдана оттаяла и теперь еще сильнее пахла гарью, немытым телом и гнилью.
– Тряпье выбросить?
– Конечно, – кивнул советник. – Но фрагменты со следами попадания пуль сохраните для экспертизы.
Едва Богдана раздели, явился посольский доктор. Его незамедлительно проводили к Хильгеру.
– Добрый день, – кивнул врач, узнав советника.
– Хотелось бы верить, что он сегодня действительно добрый, господин Кох, – невесело усмехнулся Густав. – Осмотрите раненого, мне нужно в точности знать его состояние.
Доктор поставил чемоданчик на подоконник и принялся за осмотр.
– Сразу могу отметить сквозную огнестрельную рану бедра, – сообщил он. – Кость пробита навылет, но пуля была омедненная, так что, судя по выходному каналу, не произвела значительных повреждений. Однако можно говорить о серьезной потере крови из-за повреждения костного мозга. С рукой хуже. Перед попаданием в предплечье пуля прошла сквозь какое-то препятствие, деформировалась и начала кувыркаться. Так что наделала дел. Открытый перелом налицо, повреждены сухожилия, управляющие пальцами. – Он раскрыл чемоданчик и достал шприц. – Кроме того, разбиты костяшки обеих рук. Не думаю, что в драке, скорее он пытался пробить какие-то доски. Или его выбросили из машины. Хотя нет, тогда ссадин было бы больше.
Врач сделал Богдану укол в плечо.
– Какие прогнозы? – поинтересовался Хильгер.
– Сейчас трудно говорить о повреждении внутренних органов, но если дело ограничилось только видимыми повреждениями, то по большому счету ничего страшного. Вот только левая рука вряд ли будет работать нормально.
Внезапно Богдан открыл глаза и уставился в потолок. От неожиданности Кох едва не выронил шприц.
– Какое сегодня число? – произнес раненый по-немецки.
– Вам надо успокоиться… – наклонился к нему врач.
– Я спокоен. Вы не представляете, как мне важно знать сегодняшнее число! Для вас важно.
– Двадцать восьмое, – ответил Хильгер.
– Месяц?
– Двадцать восьмое декабря.
– Плохо, – стиснув зубы, прошипел Богдан. – Дайте же мне морфий наконец!
– Что плохо? – советник шагнул вперед и наклонился над кроватью.
– Можете не успеть. Как больно, черт бы побрал! Двадцать восьмое. Вечер?
– День.
– Обещайте, что не вышвырнете меня на улицу, если я вам все расскажу.
– Обещаю, – твердо ответил Хильгер.
– Тогда вам нужно… Только дайте мне морфий!
– Дайте, – приказал Густав Коху.
Доктор начал рыться в чемоданчике, а Богдан с неожиданным проворством схватил Хильгера за рукав и притянул к себе. Советник едва не упал, схватившись за спинку кровати.
– Слушайте, – горячо прошептал раненый. – Я могу дать вам такую штуку, при помощи которой вы сумеете играючи повелевать всем миром. Только надо успеть сделать несколько важных вещей.
Он еще сильнее притянул к себе Хильгера и зашептал ему в ухо, перемежая немецкую речь с русской.
Глава 5
28 декабря 1938 года, среда.
Москва, Сокольники
В прихожей Дроздов разделся и повесил пальто на вешалку, оставив за порогом заснеженный зимний вечер.
– Машенька, – негромко позвал он. Секретарша приоткрыла дверь спальни и на цыпочках вышла в гостиную.
– Все еще спит, – сообщила она.
– Замечательно, – оскалился в улыбке энкавэдэшник. – Свержин не звонил?
– Звонил этот, как же его… – Марья Степановна напряглась, вспоминая имя звонившего, но Дроздов уже понял, о ком идет речь.
– А! Понятненько! – сказал он и, потирая руки, присел у камина на корточки. – Что сказал?
– Ничего. Обещал перезвонить. И еще вам с посыльным пришел пакет из наркомата. Я его положила на стол.
– Ладно, иди, карауль подопечного. Кстати, как он себя во сне ведет?
– Да в общем нормально. Несколько раз что-то неразборчиво бормотал, но понять совершенно невозможно.
– Хорошо. Если хоть слово разберешь, сразу записывай. И вообще с этой минуты возьми тетрадочку и каждые четверть часа делай отметочку о состоянии Стаднюка. Записывай каждую мелочь, вплоть до возникшей эрекции. Все. – Дроздов посмотрел на часы. – Скоро я его заберу и сможешь поспать.
Сухо затрещал телефонный звонок. Максим Георгиевич торопливо подошел к столу.
– Дроздов на проводе, – сказал энкавэдэшник в трубку. – Ага, значит в ОСОАВИАХИМе она была. Молодец. Жди меня, буду через сорок пять минут. Петряхов, говоришь? Занятно. А других контактов у нее, значит, нет? Ладно, все, я выезжаю, жди меня у метро.
Он бросил трубку на рычаг и оглядел лежащий на столе пакет. Судя по отсутствию грифов, ни о какой срочности рассмотрения речи не было, так что подождет. Дроздов оставил запечатанный сургучом конверт и шагнул к двери спальни.
– Машенька! Мне срочно надо отъехать, но я не задержусь, буду часа через два.
Он вызвал водителя, оделся и сбежал по крыльцу.
– Не дадут нам покоя, Сердюченко, – буркнул Максим Георгиевич, садясь рядом с шофером. – Гони в Москву, к Боровицкому мосту. Знаешь, где станцию метро «Коминтерн» построили? И поскорее, не мешкай.
«Эмка» сорвалась с места, выехала проулками и понеслась к центру города.
Возле станции «Коминтерн» Дроздов заметил притопывающего на морозе юношу в перешитой на гражданский манер шинели.
– Притормози, – приказал он водителю. Машина, игнорируя правила, резко прижалась к бордюру, Максим Георгиевич перегнулся через сиденье и распахнул заднюю дверцу.
– Быстренько в машину! – рявкнул он молодому человеку.
Тот рванул к «эмке», но оскользнулся, чуть не растянувшись перед самой дверцей, и ввалился на заднее сиденье.
– Какой ты прыткий, – с издевкой заметил Дроздов. – Дверь-то закрой, а то всех нас простудишь.
Парень хлопнул дверцей и пошарил между сиденьями, пытаясь найти свалившиеся с носа очки. Наконец это ему удалось, он надел их трясущимися руками и откинулся на спинку сиденья.
– Трогай, Сердюченко, не спи, – приказал Дроздов. – Проедешь перекресток, сверни во дворик. А ты, Роберт Модестович, говори, не стесняйся.
Роберт закашлялся от волнения.
– Да я все рассказал, – выговорил он, переведя дух.
– Думаешь, она уже там?
– Скорее всего, – кивнул Роберт. – Я так думаю.
– Пусть кони думают, у них головы знаешь какие большие? А твой номер восемь, отвечай, что знаешь, и лишнего не болтай.
– Да. Варя сказала, что покормит деда и сразу побежит к Петряхову. Тот был дружен с ее отцом, и она надеется на помощь.
– Это же надо, Сердюченко, какая удача! Одним махом имеем возможность прихлопнуть двух врагов народа. Девицу, которая прямо в эту минуту обвиняет наркомат в похищении пролетария, а с ней и собеседничка – красного командира, на которого давно не мешает завести папочку.
Шофер правил молча. Он проскочил перекресток и загнал машину во двор, старательно расчищенный от выпавшего за ночь снега.
– Не ставь у подъезда, отъедь чуть подальше, – велел Дроздов.
– Вы что, собираетесь ее взять прямо сейчас? – забеспокоился Роберт. – Она ведь меня узнает. Может, мне лучше уйти?
– Сиди смирненько, – не оборачиваясь, буркнул Максим Георгиевич. – Ты что, стыдишься работы на диктатуру пролетариата?
– Нет, – парень испуганно поправил очки. – Просто я подумал, что неузнанным пригожусь больше.
– Об этом можешь не беспокоиться, – криво усмехнулся Дроздов. – Варя хоть тебя и узнает, но никому не расскажет. Точно.
Они молча посидели в машине около получаса и начали замерзать от неподвижности.
– Ну и где она? – обернулся энкавэдэшник. – Почему не спускается?
Роберт только нервно пожал плечами.
– Поднимусь, – не выдержал Дроздов. – А ты, Сердюченко, прогрей автомобиль да приглядывай за молодым человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8