Теперь он знал, почему она просила его не приходить слишком поздно ночью.
Маргарет показалось, что в одно-единственное мгновение Док вдруг как-то весь сжался. Стал меньше. На самом деле он тоже был высоким человеком – очень полезный, хороший рост для ветеринара, которому приходится утешать маленьких детей, приходящих к нему с птичкой колибри, у которой сломано крыло, или со щенком, или с котом, лишившимся в драке одного глаза. Но он сжался. Увял. Ушел в себя, издавая тоскливые, печальные звуки, разрывавшие ей сердце.
А потом он взбесился.
Вцепившись в ее длинные каштановые волосы. Док стащил Маргарет с кровати и швырнул сквозь открытую дверь с такой силой, что она покатилась по скользкому линолеуму кладовой. Затем он бросился за ней, неожиданно снова стал большим, словно распух от яда, и протащил ее за волосы в кухню. Маргарет попыталась перевернуться и увидела, как он схватил со стены нож для разделки мяса.
И вот они уже в столовой. Док что-то кричал о воровстве и ценностях, которые были украдены, о растлении и еще какие-то безумные вещи, которые были лишены смысла, и пролилась кровь. Его рука поднималась и опускалась так быстро, что было невозможно за ней уследить – кровь заливала стены, скатерть, а на хрустальных призмах низко висевшей люстры появились густые пятна ужасного цвета. И еще были крики.
Потом она поняла, что осталась одна, что лежит в крови, полуобнаженная, ей тридцать один год, и она, единственная, осталась в живых в Восьмиугольном Доме.
А вскоре пришли соседи и сбросили ее в колодец.
Лава наполнила райский бассейн. Она сочилась сквозь дно, и золотистая вода превращалась в пар.
Теперь она бурлила, зеленая и черная, и алая, гневноалая, под грохочущей неспокойной поверхностью земли.
Маргарет Трашвуд прижалась к Генри Томасу и почувствовала, как одинаково дрожат их тела.
– Почему ты не убил меня? – спросила она так тихо, что он с трудом разобрал слова за грохотом беснующейся лавы.
А затем она заставила его встать и заметила, что, хотя его обнаженные ноги и были погружены в бассейн, в лаву, им ничего не делалось. В Преисподней ее не раз посылали в бассейны, наполненные лавой. Они были совсем другими. Может, именно в этом и состояло главное различие между Раем и Адом.
Маргарет подвела Дока к одной из стен, выкрашенных в пастельные тона; впрочем, сейчас на ее гладкой поверхности начали появляться похожие на молнии разрывы. В тяжелом воздухе повисло напряжение.
А потом их посетил Бог, и какими бы грустными или забавными, или мудрыми ни были легенды о нем, Бог в Своем многообразии никогда не отличался веселым нравом. Господь подошел к Маргарет Трашвуд и к дрожащей тени, которая когда-то была Генри «Доком» Томасом, и сказал:
– Ты здесь чужая. Ты не можешь остаться.
– Я не вернусь, – заявила Маргарет Трашвуд, смело обращаясь к Нему, она никогда и ни с кем так не разговаривала, ни в жизни, ни в смерти – Маргарет вела себя с Ним, точно Он вовсе и не был Богом, она держалась очень отважно. – Это ошибка. Я не сделала ничего плохого. Это он виноват, он совершил преступление, а потом убежал, у меня даже не было шанса оправдаться. Вам должно быть все известно! Вы же ведете учет, не так ли?
Но Бог настаивал на своем, величественно указывая Маргарет Трашвуд на тот путь, по которому она вползла в Рай.
– Отправьте его туда, – сказала она, а потом спохватилась: – Нет, нет, я не это хотела сказать. Пусть он остается. Он там не сможет.
Бог уже тянул ее за руку.
– Да ладно, ладно! Не тащите меня, я и сама умею ходить, благодарю вас.
Тогда Господь отпустил ее, и она попросила Его:
– Дайте мне одну минутку.
И Бог стал нетерпеливо ждать, потому что Рай с каждой минутой уменьшался.
Маргарет взяла лицо Генри Томаса в руки, заглянула ему в глаза и вдруг поняла, что он стал ниже, а она выше, совсем как в ту ночь. Она наклонилась к нему и прошептала:
– Они ведь неправильно сделали. Док, они ошиблись. И собираются оставить все как есть только потому, что остальные в это верят. Они не хотят знать правду, Док. Им так проще. Если достаточное количество людей станет верить фантазиям, тогда они превратятся в реальность. Но мы знаем, Док. Мы-то с тобой знаем, где чье место, не правда ли?
Она нежно поцеловала его, погладила по щеке и покачала головой, удивляясь всеобщей глупости; потом Маргарет бросила взгляд на Бога, и Он раздраженно и нетерпеливо посмотрел на нее.
– Некоторым людям просто нельзя играть с любовью, – сказала она Господу. – Он вел себя неразумно. Разве мистер Рэмсдейл имел какое-нибудь значение? Разве что-нибудь вообще имело значение?
И тогда Бог увел ее назад, в сторону Гнусного Места. Когда они подошли к вратам, Бог постучал, и через некоторбе время они открылись, выпустив наружу облако отвратительной вони.
– Дальше я и сама дойду, – сказала Маргарет Трашвуд и гордо выпрямилась. Она переступила порог, но в тот самый момент, когда дверь начала закрываться, она повернулась к Богу и сказала: – Когда увидите мистера Рэмсдейла, передайте ему от меня привет.
И, царственно задрав подбородок, вошла внутрь. Врата снова закрылись.
Когда Маргарет Трашвуд заползала в малиновый мрак. Бог успел заметить невысокую тень, стоявшую возле самых врат. Она была обнажена и продолжала тлеть, держа в руках палитру и кисть.
Стены Преисподней, рядом с вратами, украшала фреска с изображением таких невыносимо прекрасных роз, что на них было больно смотреть, и Господь поспешил назад, чтобы отыскать Микёланджело и поведать ему о великолепном зрелище, представшем Его глазам в самом неподходящем месте.



1 2