- Дмитрий подмигнул
приятелю. - Давай-ка, голубь, раскалывайся. Может, и медалью уже
обзавелся?
- Если так, то полагается обмыть, - вякнул кто-то из сослуживцев. -
Иначе неблагородно.
Покривившись на эти тирады, Борейко поднял широченную ладонь,
призывая к молчанию. Глаза его сверкали, на скуластом лице блистал
гипертонический румянец.
- Сообщаю коротко и внятно, - пробасил он. - Перед нами бывший особый
следователь города Ленинграда. Статус и ранг - не нам чета. Поперт с
должности за правое дело и за множественные ссоры с местным
чиновничеством.
- О, если только это, то я в курсе, - Дмитрий махнул рукой. -
Опаздываете, господин майор. Опаздываете...
- Кроме того, в личном деле, хранящемся у Митрофана Антоновича,
ленинградская эпопея изложена достаточно подробно, - Александр хмуро
кивнул.
- Вот как? - Борейко присел на скрипнувший стул, рассеянно ущипнул
себя за подбородок. - Собственно говоря, оттуда я и почерпнул сведения про
Ленинград. Но мне-то вы, гады, ничего не рассказывали!
- Не любопытствовал, вот и не рассказывали.
- Хорошо-с, это мы проглотим. Но у меня имеются и более свежие
новости. Полковник намеренно показал мне досье. Дело в том, что по твою
душу, Саша, явился Лесник.
- Что, что? - Дмитрий приложил ладонь к уху, но ирония ему не очень
удалась. - О каком леснике вы только что упомянули?
- У нас в городе один Лесник.
- Не понимаю... - На лице Александра отразилось изумление, и Борейко
довольно крякнул.
- Подробности мне не известны, но в целом суть такова: как оказалось,
Лесник наслышан о тебе еще по ленинградским делам, - именно поэтому мы и
не поленились заглянуть с Митрофанушкой в досье. Так или иначе, но мафиозо
тоже интересуется исчезновением людей и не далее, как вчера, упросил
нашего полковника выделить ему для помощи опытного консультанта. И
заполучить он хотел не кого-нибудь, а Дыбина Александра Евгеньевича
собственной персоной.
- Соглашайся, Сашок! Предложение лестное...
Борейко покосился на Дмитрия, как на докучливую муху.
- Речь идет не о согласии или несогласии. Все в сущности уже решено,
потому что подпольный хозяин Уткинска назначил за тебя цену и цену
немалую.
- Ага, - Дмитрий сделал вид, что строчит в блокноте. - В какой
валюте, позвольте узнать?
На него не обратили внимания. Сообщение Борейко ошарашило всех.
- Лесник обещает нам содействие: Чилину - свидетелей против Лыхина и
всех его сообщников, а мне зацепку насчет женских убийств.
- То есть, маньяк все-таки существует?
- К сожалению, да... И вся информация уже в моем сейфе. Не позже
сегодняшнего вечера мы возьмем этого мерзавца за глотку. Слышал, Савченко?
Предупреди Пашу Семичастного и ребят из группы захвата.
- Жуть, - Казаренок покачал головой. - Никогда бы не подумал, что
ветхозаветный Уткинск обзаведется собственным патологическим убийцей...
- Любое убийство патологично... - Александр поднял глаза на Борейко.
- Чем мне придется заниматься у Лесника?
- Увы, этого я тебе сказать не могу, - Борейко сожалеюще вздохнул. -
Не знает об этом и Митрофанушка.
- Но у меня своих дело невпроворот.
- Все дела в сторону. Как-нибудь разбросаем по отделам. В конце
концов, не каждый день мафия предлагает свои услуги. Если вам удастся
поладить, возможно, Лесник раскошелится и на другие открытия.
- Понимаю, - Александр кивнул. - Но он хотя бы намекнул, что ему
нужно?
- Лишь самым краешком. Кто-то из его людей, кажется, пропал, и
хозяина это всерьез обеспокоило.
- Но в одиночку я могу не справиться.
- Обращайся напрямую к Митрофанушке. Или к любому из нас. Эта
история, сам понимаешь, - особой важности. Кроме того, Лесник заплатил
вперед. Материалы против Лыхина тоже на столе у главнокомандующего.
Погоди, Чилин, не вскакивай!..
- Саша! - Чилин-Челентано прижал руку к груди. - Если Лыхин сядет за
решетку, я первый поднесу тебе шкалик.
- И с меня будет причитаться, - Борейко горестно поморщился. - Плохой
ли хороший, но это компромисс, Сашок. И мы от него крепко выигрываем.

2
Лысоватый человек с крупным горбатым носом умел удивляться молча.
Этому его научила жизнь, научили люди. Еще в детстве он усвоил, что
молчание в самом деле являет собой золото, ибо действительно золотых слов
немного, а одна-единственная высказанная вслух глупость способна
перечеркнуть горы непорочной мудрости. И потому носатый человек берег
голос, дорожил молчанием, хотя здесь, в вагоне, его удивляло практически
все - от расписания, отпечатанного на темно-бордовой бумаге, отчего время
отбытия-прибытия превращалось в трудно разрешимый ребус, до чая, цветом
напоминающего детскую акварель, а вкусом - древесный уголь. Раздувая
ноздри, носатый пассажир втягивал в себя воздух и не понимал, отчего к
ароматам прелых матрасов примешивается запах лука и чеснока. Коврик под
ногами радовал ворсистой свежестью, но и от него подозрительно тянуло
кисловатым пивом. Поездное радио под потолком хрипло наяривало мотивы
Элвиса Пресли, а металлические гардины на окнах дребезгом вторили
американской звезде, вываливаясь из гнезд при малейшем прикосновении. В
довершении всего вниманием пассажира завладела проводница вагона, дама в
фуражке железнодорожника, в форменном кителе, высокая, иксоногая, с
приятным лицом школьницы и низким мужским голосом. Складывалось
впечатление, что скроили и сшили ее из трех совершенно различных существ.
И хотя подобное носатый человек наблюдал впервые, из груди его по-прежнему
не вырывалось ни звука. На призывный взор проводница никак не
отреагировала, и пассажир глубоко огорчился. Но не за себя, - за нее. Он
прекрасно сознавал, что женщина допустила ошибку - возможно, самую крупную
в своей жизни. Носатый пассажир умел одаривать слабый пол тем, чего не
давало им большинство мужчин. Он умел любить и любить по-настоящему, а
понимая это, от души жалел всех, с кем так или иначе разводила его судьба.
Откуда-то издалека донесся протяжный гудок - нота "до", знаменующая
старт для путешественников и начало гаммы для любителей сольфеджио.
Критический момент настал, и в нечеловеческом подземелье бокалы с пенным
содержимым двинулись навстречу друг другу. Поезд Ижевск-Уткинск скрежетнул
стальным нутром и дернулся с места. Радио под потолком заиграло громче,
колени молодого человека, устроившегося в коридоре на откидном сидении,
пришли в музыкальное содрогание. Заплакал ребенок, кто-то зашуршал
газетами, разворачивая дорожные припасы.
Некоторое время носатый пассажир смотрел в окно, любуясь изменчивым
ландшафтом, потом перевел взгляд на темно-бордовое расписание и прищурил
глаза. Скорость поезда нарастала. Он мчался, силясь обогнать мохнатые
облака, прорываясь к чистому горизонту. Миллионы шпал услужливо напрягали
под его тяжестью спины, светофоры цветасто подмигивали, позволяя следовать
дальше. Мир был ужасающе кругл, небо выползало из-за горизонта и за
горизонтом скрывалось. Возникшее ощущение малости всего земного усиливало
отвращение к войнам, заставляло думать о тревожно-загадочном,
полукосмическом... В конце концов, придя к тривиальному выводу, что все -
суета сует, носатый человек тронулся к родному купе. По дороге дважды
тяжело вздохнул и трижды прислонился к фанерно-пластиковым стенам. Поезд
немилосердно болтало.
Что делать, если выйти невозможно? Даже на перрон и даже на пару
минут? Значит, нужно превратить заточение в радость. В исследовательскую
работу, в энергетический сумбур. Носатый человек зажмурил глаза и без
особых усилий клонировал себя по всему составу. Тринадцать вагонов! Вот
вам и совпадение. И всюду одно и то же. Стук колес, чавканье пассажиров,
хриплоголосое завывание поездного радио. Какой-то интерес представлял
вагон номер девятый, - там затевался юбилей, в четвертом кто-то кого-то
бил, и женщины разнимая драчунов, царапали и тому, и другому лица. Носатый
человек исторг из груди вздох и словно развернутые в пальцах карты сложил
тринадцать образов, оставив всего два - в том дальнем девятом и здесь.
Особых приключений место заточения не предлагало. Стало быть, стимул и
интерес приходилось выдумывать самому.
По счастью, предыдущая станция соседей не добавила. Единственная
попутчица, статная белокурая женщина лет сорока-сорока пяти успела
застелить свою полку и теперь лежала лицом вниз, мирно посапывая. На столе
валялась кожура от мандарина, бумажным шариком перекатывалась скомканная
конфетная обертка. Носатый осторожно прикрыл за собой дверь и замер.
Простыня, накинутая на женщину, сбилась немного вниз, обнажив полные
молочно-белые икры. Лежащая не обладала пропорциями знаменитой Монро, но и
голливудским звездам есть порой чему позавидовать.
Носатый умиленно зажмурился, давая волю воображению. Черты лица его,
крупные, отталкивающие, разом преобразились. Улыбнувшись, он опустил на
окне дерматиновую штору и, присев возле спящей, медленно протянул вперед
руку. Ладонь ощутила исходящее от женщины тепло, ауру сонного
благополучия. Он не видел ее лица, не слышал голоса, и тем не менее она
его заинтересовала. Что снилось ей в этом грохочущем неспокойном вагоне?
Плохо ли, хорошо было для нее убегать от реальности? Пусть даже на час или
два? Да и нуждалась ли она в реалиях?..
Рука носатого скользила в воздухе, описывая загадочные круги.
Поднимаясь от ладони, трепет чужого тепла достигал груди, ласковой волной
омывал островок чувств. Прошло несколько минут, прежде чем он уверился,
что женщина реагирует на его близость. Правда, пока только во сне, но
спешить он не собирался. Время работало на него, и с каждой секундой
таинственные нити крепли, пригибая ладонь ниже и ниже.
Мгновение, когда пальцы пришли в соприкосновение с кожей женщины,
показалось ему волшебным. Одновременно это было и самым серьезным
моментом. Всю невостребованную за прошедшие годы нежность пассажир
постарался теперь передать своим пальцам. Он был пианистом, ласкающим
рояль лазурной мелодией. Ни в коем случае не вспугнуть! Этого он опасался
более всего. Сказочная вязь снов естественным образом должна была
обратиться в явь, не менее чудесную, не менее сладостную. Рука, обращенная
в мягкую кисть художника, источала мед, постепенно перемещаясь вверх.
Достигнув высоты колена, вновь описала замысловатый пируэт. Лежащая
вздрогнула. Еще раз и еще нежнее... Носатый закрыл глаза. В зрении он
больше не нуждался. Впрочем, как и женщина. Они переместились в параллель
невидимого, и пассажир знал, что стоит ей поднять голову и посмотреть в
его сторону, как все разрушится. Мир чувственный живет обособленно, и
главным его языком является язык прикосновений. Носатый не знал схем и
методик, не интересовался географией эрогенных зон. Он являл собой
образчик одаренного импровизатора, угадывающего желания партнерши по
дрожи, температуре тела, по нюансам, названия которым свет еще не
придумал. Пальцы действовали помимо его воли. Можно было сказать, что
сейчас ими управляла она. Инициатива сменила хозяина. Мужчина обращался в
послушный инструмент разгорающихся энергий. Тех самых, что заполнили купе
до краев, окутав случайных попутчиков плотным коконом.
Женщина задыхалась. Испытание оказалось не из легких. Она боролась с
дикими, поднимающимися из неведомых глубин силами, даже не пытаясь
прибегнуть к логике. Подобное с ней творилось впервые.
- Милый! Откуда ты здесь?.. Каким образом?..
- Не открывай глаза, - мягко шепнул носатый. Губы его склонились,
оказавшись новой пыткой для женщины. Они гуляли по лицу, по всему телу,
нигде не задерживаясь, зажигая точку за точкой, превращая локальные очаги
в единое бушующее пламя. Она не заметила, когда ее успели раздеть. Носатый
лежал уже рядом.
- Чародей, - она прижалась к его плечу и всхлипнула. - Я ничего не
знала! Совершенно ничего!.. Скажи правду, это все еще сон?
- Все зависит от твоего желания, - он печально улыбался. - Сны
подвластны людям. И жизнь тоже...
- Но если это сон, он когда-нибудь прекратится!
- Он не прекратится, если мы не откроем глаза.
- Ты боишься, что мы увидим друг друга?
- Я боюсь, что ты увидишь меня.
- Но почему? Ты похож на кого-нибудь из персонажей Гюго? Я бы это
наверняка ощутила! Разве не так?
- Возможно... Впрочем, если хочешь, смотри. Но ты ВСЕ РАВНО НИЧЕГО НЕ
УВИДИШЬ.
- Почему? - женщина распахнула веки и в недоумении поднесла руку к
лицу. - Действительно! Ничего не вижу!
- Честно говоря, я тоже.
- Может быть, наступила ночь?
- Возможно.
- Или поезд движется по тоннелю?
- Тоже вполне вероятно.
Собеседница погладила мужчину по щеке.
- Что ж, тогда я подожду.

Вагон-ресторан отдали юбиляру с охотой. Слово свое сказали и видные
гости, и деньги, выложенные самим юбиляром. На двери снаружи повесили
запретные таблички, работники ресторана Дима и Верочка перешли в полное
распоряжение празднующих...
- Вдумайтесь, юбилей, отмеченный на скорости семьдесят километров в
час! Ей богу, в этом что-то есть.
- Жаль, что мы не на семидесятилетии...
- Типун вам на язык! Хорошо хоть Геннадий Васильевич не слышит.
- И все же скорость - это здорово!
- Прежде всего это оригинально, Ниночка. По приезду будет чем
похвастаться. Да и наш юбиляр, похоже, не внакладе.
- Это уж точно! Нынешние цены кусаются.
- Да так, что кровь идет.
- А когда они не кусались, Федор Фомич?
- Ваша правда, но то, что происходит сейчас, простите меня, не
умещается ни в какие рамки! Нельзя сравнивать укус мышки и волчью хватку.
- То ли еще будет, Федор Фомич! Пройдет год-два, и вспомним об акулах
с драконами.
- В каком смысле?
- В кусачем, каком же еще?
- Сплюньте, немедленно сплюньте!.. Вот так. И по дереву три раза.
- Пожалуйста... Только все равно не поможет.
- Господи! Что за поколение пошло! Никакого страха. В наше время на
жизнь смотрели иначе...
Юбилей протекал ровно, без эксцессов. Вполне искренне люди улыбались
друг другу, с удовольствием пили на брудершафт. И как на всяком веселом
сборище присутствовали обязательные посторонние. Впрочем, вели они себя
довольно уверенно, и большинство гостей уже принимало их за своих. После
трех часов непрерывных здравиц часть публики отсеялась, однако на общий
ход событий это отнюдь не повлияло.
- Позвольте, друзья, маленький тост, - с рюмкой итальянского
"Амаретто" с места поднялся представительный Федор Фомич. Кто-то услужливо
зазвенел ножом о бокал. - Тост о Геннадии Васильевиче. О нем здесь
говорили уже много, говорили красочно, но никто не упомянул одной
черточки, весьма славной на мой взгляд, заслуживающей всяких похвал...
- Геннадий Васильевич - большой умница и талант! - пробасил кто-то.
- Нет, - строго возразил Федор Фомич и тут же смешался. - То есть я
хотел сказать другое... А талант ммм... это бесспорно, о нем мы прекрасно
наслышаны, как и об уме нашего уважаемого юбиляра. И все-таки
профессионализм в жизни человека - не самое главное...
- Спорно, Федор Фомич, очень спорно!
- Дайте же досказать!
- Протестую! Геннадий Васильевич - мужчина, а для мужчины профессия -
первооснова жизни!
Немедленно вспыхнул спор. Федор Фомич беспомощно развел руками. Один
из посторонних, называющий себя Семеном, яростно застучал вилкой по
тарелке. Мохнатые брови его осуждающе шевелились. На выступающего он
поглядывал с преданностью не совсем утвердившегося в обществе человека.
- Ничего, Федор Фомич, перекричим. Только скажите.
Геннадий Васильевич, юбиляр, пьяно улыбался и добродушно помахивал
рукой. Так вожди помахивают с праздничных трибун колоннам демонстрантов.
Геннадию Васильевичу было все равно, что о нем скажут. Палитра, вобравшая
в себя шампанское, шоколадно сладкое "Амаретто" и армянские вина,
раскрасила окружающее в розово-радужные тона. Мир был тепл и уютен. На
всей планете Земля не нашлось бы такого человека, который не любил бы
сейчас Геннадия Васильевича, и он отвечал людям тем же, не в силах обнять
всех сразу, находя вполне естественным выражать безраздельность эмоций
вялым помахиванием ладони. Глазки его масляно поблескивали, лицо пылало,
как факел, мокрая прядь сползла на талантливый лоб, невольно напоминая об
эпохе экспрессионизма.
1 2 3 4