Этот перстень должен освятить
предстоящий бой и помочь одержать победу...
- Мы все, - Великий Стратег картинно обвел рукою весь зал и чуть
наклонил голову, - премного благодарны ему за то, что он сохранил эту
реликвию, этот, так сказать, символ... Но теперь пришли другие времена, и
он должен передать перстень Эглю - младший брат подготовлен лучше всех. Он
умеет больше всех, он первый среди них - он должен стать в этом бою
главным...
Никто ему не возразил - да и мог ли кто возражать, да и было ли чем?
Действительно, трудно найти человека подходящего для боя лучше, чем Эгль.
За это Великий Стратег его так и любил - больше всех своих учеников.
Любовь эта была взаимной, и Стратег это знал. Великий Стратег... он
действительно был великим стратегом - уже тогда он думал о том, что будет,
когда отряд вернется из похода, когда умрет наш отец, и встанет вопрос о
престолонаследии... Я об этом не думал - не хотел. Потому и молчал. Я
чувствовал (зная, то что я знаю, это было не трудно), что и думать, и
говорить об этом не только рано, но вовсе бессмысленно. И все же нужно
было что-то сказать.
- Что скажешь ты, сын мой? - обратился ко мне отец. - Почему ты
молчишь?
- Мне кажется, я должен идти, - сказал я, хотя мог бы ничего не
говорить.
- Сейчас не время для личных амбиций, брат, - твердо возразил Эгль,
он думал, что перебил меня, но я и не собирался больше ничего говорить. -
Я понимаю: тебе, конечно, обидно, ты...
Эгль осекся, а хотел сказать: "Ты завидуешь", - я это почувствовал
(зная то, что я знаю, это было не трудно).
- Ты не прав, Эгль, - вмешалась сестра Камилла, - амбиции тут не при
чем - трудно найти человека менее амбициозного, чем наш старший брат. Ему
просто неловко от того, что нам предстоит рисковать жизнью, а он останется
дома... Пусть это тебя не смущает, брат, - она повернулась ко мне. - Так
будет лучше и для тебя, и для нас...
Тут снова нашелся Эгль.
- Ты, и вправду, не создан для боя, - собравшись с мыслями и сделав
свой голос по возможности мягким, он повторил слова своего любимого
учителя. - Такой человек в походе не просто бесполезен - он вреден. Ты
должен отдать мне перстень, носящий имя Сердце Мира, а сам остаться в
городе, с отцом и матерью. Так, действительно, будет лучше.
Он был по-юношески тверд и уверен - как он был красив, мой брат, в
своей вере и твердости. Я невольно им залюбовался...
- Пусть будет так, как решит совет, - сказал я.
И тогда все, кроме отца, молча подняли руки, и было ясно, за что они
и против чего.
- Как угодно, - покорно сказал я и коснулся перстня, чтобы его снять.
Только перстень, всегда так свободно сидевший на моем пальце, вдруг словно
впился в сустав. Я замешкался в тщетных попытках его стащить. В зале
поднялся шум, ропот - они все думали, что я хитрю.
Только вдруг цокот конских копыт за дверями заглушил этот шум
недовольства. Дверь распахнулась, и с лошади, остановившейся прямо в
проеме, сошел Первый Маг. Вернее не сошел, а прямо упал, и только узда
помогла ему удержаться на ногах.
Удивительно, как я сразу не догадался, что в этот день он не мог не
прийти. Зная все то, что я знаю, это можно было понять - наверное, и на
меня повлияло общее настроение, и чужая враждебность притупила мои, прежде
тонкие, чувства.
Однако ни у кого, кроме меня, приезд Мага радости не вызвал. Уж
это-то я почувствовал - насколько он не ко двору.
Еще меня огорчило то, что учитель мой был едва жив: одежда его была
изорвана в клочья и окровавлена, лицо потемнело и осунулось, щеки
ввалились, и лишь глаза горели судорожным огнем. Я так и не узнал, кто его
ранил, сколько дней он провел в седле и скольких коней загнал. Никто не
сделал ни шагу ему навстречу, не помог, не поддержал - и он, шатаясь, с
большим трудом пошел через тронный зал. В полной тишине, один на один с
эхом, дробились, множились и затихали шарканья его стоптанных сапог. Он
шел прямо ко мне, не глядя ни на кого больше.
- Я узнал... - прошелестел Первый Маг сухими, беззубыми деснами. - Я
узнал, что прежде я ошибался - знак врага мы приняли за предупреждение
друга... Мы сами себе готовили гибель...
Сказал - мне.
Казалось, в целом мире не было никого, кроме него и меня, или все
были неважны. Он с трудом стоял на ногах. Он тяжело дышал, опершись о
подлокотник моего кресла.
- Я понял... - сказал он мне, облизав треснувшие губы. - И ты это
тоже поймешь... Только ты... Но там - на склоне Синей Горы... Этот
перстень поможет тебе. Только ничего не бойся, иди смело - никто тебя не
остановит. Ты справишься, ты победишь... Только ты можешь хоть что-то
поправить...
Он изо всех сил сжал мою руку вместе с перстнем, носящим имя Сердце
Мира, на указательном пальце и, склонив голову, затих.
Раньше такого не было - Первый Маг при всех признался в своей ошибке.
Только никто не понял, в какой. Зал, затаив дыхание, слушал, что же он
скажет еще. Но он больше ничего не сказал. Вообще ничего. Он умер, сжимая
мою руку, склонив голову к моим коленям.
Потом было много шума.
Первого Мага хоронили со всеми почестями. За гробом, обшитым черным
бархатом, украшенным гирляндами черных роз, шел весь королевский двор,
весь Совет Мудрецов с Главным Стратегом во главе. Словно в замедленном
механическом балете, воины отдавали умершему честь. Стреляли пушки, под
колеса катафалка дети бросали цветы. Главный Стратег произнес речь, какой
еще не слышали в Королевстве Юм - весь двор восхищался его красноречием.
Вот только никто не плакал - все было сурово, торжественно и молчаливо.
Похоже, Первого Мага похоронили уже давно, и весь этот величественный
ритуал был только запоздалой формальностью, как расстановка точек над "i"
в давно написанном и уже изрядно подзабытом тексте.
В поход мы вышли всемером - отец сказал решительно, что предсмертная
воля Первого Мага должна быть исполнена, и, пока он король, последнее
слово останется за ним; возразить никто не посмел. Шли молча, говорить
было не о чем, да и не было привычки. На привале мои братья и сестры
продолжали тренироваться, совершенствоваться в своих искусствах, повышать
мастерство... Я же без особой цели бродил по безлюдной лесной округе.
Я наблюдал сцены из жизни растений и животных, прислушивался к звукам
растущей травы и текущей воды, прикидывал пути облаков на небе, пробовал
упругие и мягкие струи ветра, разглядывал солнечные блики на камнях и
листьях. Не знаю, что уж думали обо мне. Мне это было давно безразлично -
зная то, что я знал, легко быть спокойным. Вскоре мне стало казаться, что
прогулки эти не так уж случайны и бессмысленны, что кто-то все время
подталкивает меня - ведет, едва заметно подсказывает, что делать. Я
перестал просто созерцать. Если было светло, я расставлял мольберт - я
растирал краски на палитре, смешивал цвета, наносил на холст, подбирая
оттенки в тон теплу солнечного света и прохладе глубокой заводи. Если уже
смеркалось, я доставал флейту - я извлекал из нее тихие звуки и
прислушивался к ним, стремясь передать тональность луны и коронованных ею
облаков, стараясь не помешать идиллии сверчков и ночных птиц. Я сидел
часами. Иногда мне казалось, что от меня к окружающим предметам -
вылизанным ли светом или упрятанным темнотой - тянутся невидимые нити, и я
нахожусь среди них, в центре их переплетения, словно, пошевелись я, и это
движенье отзовется где-нибудь в непостижимой дали падением камня или
всплеском морской волны, а дуновение ветра или крик испуганной невесть кем
птицы способны изменить мое состояние, пустить сердце биться сильнее или,
наоборот, заставить замереть, заставить неожиданно загрустить или
обрадоваться... Моменты такие случались все чаще. Я научился приводить
себя в подобное состояние по желанию. Гораздо позже, уже здесь, в хижине
на склоне Синей Горы, я понял, что именно это состояние и называется
мудростью...
Тихо и не спеша, без приключений и других странных событий наш отряд
добрался до Синей Горы. Так же спокойно мы поднялись по ее отлогому
склону, минуя деревья и камни. Необычайное предстало нашему взору, лишь
только мы преодолели перевал. Вся долина, такая красивая некогда,
открывавшаяся прежде всякому, смотрящему вниз с хребта Синей Горы, ныне
была сокрыта от глаз. Вся она была заполнена темной, почти непрозрачной
субстанцией: не то дымом, не то какой-то мутью, не то еще чем-то
непонятным, чему нет ни названия, ни объяснения. Шагов около шестисот не
доставала она до вершины хребта. Наши кони вошли в эту муть по колено и
стали, как вкопанные. Никакие силы не могли заставить их двинуться дальше.
Поняв это, мы спешились, побродили вокруг испуганных коней и вернулись
назад на хребет. Там - прямо на перевале - мы и разбили свой лагерь.
Поставили кругом семь шатров, а в центре устроили коновязь и развели
костер.
И тут же лесные духи разнесли по округе весть, что наш отряд прибыл
на место.
Ночь была нервной; несмотря на строго соблюдаемую очередность дозора,
никто не спал. Все ждали нападения, но никто так и не отметил вниманием
наш лагерь. Словно бы все в мире было спокойно, словно и не растеклось в
шестистах шагах от нас море темной мути; как прежде, перекликались ночные
птицы и звенели цикады, как прежде лили с небес свой неяркий свет звезды.
И только мы беспокойно искали подвоха в каждой минуте тишины.
Так же, без неожиданностей, прошел и следующий день. По устоявшемуся
обычаю, мои братья и сестры посвятили его тренировкам. Самая старшая из
сестер - Камилла - работала с огнем: высекала пальцами пламя, разжигала и
гасила его. Напряженным жаром веяло от нее. Огонь следовал за нею повсюду,
как верный пес, вьющийся у ног; сотнями языков он лизал ее руки не
причиняя вреда. А стоило ей того захотеть, и он взвивался к небу столбом.
Недаром ей был присвоен титул Повелительницы Огня.
Мой брат Нум управлял водой. Он привлекал к себе небесную влагу и
подземные струи. Прямо на склоне горы он создавал волны и потоки, замедлял
и ускорял их течение, а сам при этом оставался сухим. От него веяло
сыростью и прохладой и, казалось, что вода клокочет у его ног. Это и не
удивительно, ведь он носил титул Властелина Вод.
Близнецы Инга и Елга упражнялись во владении живой и неживой
природой.
Инга властвовала над животными и растениями. Она поднимала руку, и из
бурой чащи выходили волки; барсы, неуловимые, как тени камней, спускались
с отвесных круч; из глубоких берлог, грузные и неотвратимые, как темные
годы, поднимались невыспавшиеся медведи; туры, лоси и буйволы, опустив
венценосные головы, спешили к ней по горному склону. По ее знаку дуб,
росший на склоне, опускал свои могучие ветви, лесной орешник хлестал
упругими прутьями, а тростник подставлял острые края листьев.
Елга, сестра Инги, управляла погодой: ветры, смерчи и молнии
просыпались в ее волосах. Движениями бровей она затягивала небо тучами,
строя из них замки и баррикады, взглядом заставляла лавины сходить с
ближайших скал. Снег, дождь и град верно служили ей.
Ведь не зря их звали Царицей Зверей и Растений и Хозяйкой Погоды.
Мой брат Джуис демонстрировал отличное владение всеми видами оружия,
изобретенного к тому времени. Он без промаха метал ножи, дротики, копья;
тренировался с клинками. Сталь, так любившая его руки, двигалась, вилась,
металась в них, готовая обрести реальную твердость, вес и форму оружия,
едва коснувшись плоти врага. Он ведь по достоинству носит титул Владыки
Стали.
Но больше всего удивлял мастерством мой младший брат Эгль - ведь ему
для боя не требовалось ничего, кроме собственного тела. Как он был
прекрасен, мой младший брат, прямо на глазах превращавшийся в безупречную
машину смерти. Он рассыпал удары с такой скоростью, что трудно было
заметить сами движения - казалось, что тело его только слегка колышется, а
толстые бревна, на которых он тренировался, разлетаются в щепки сами
собой, по непонятной причине. Да, это был истинный Мастер Своего Тела -
первый среди нас, неоспоримый глава нашего отряда, призванного встретить и
остановить то, что позднее певцы прозвали Темным Демоном, а мыслители
нарекли Воплощением Зла, впервые пришедшего в этот мир...
Я же весь день сидел в стороне и молча взирал на упражнения моих
братьев и сестер. Весь день я не мог избавиться от ощущения, что ничего
страшного не происходит, что все по-старому, все нормально. На душе было
спокойно и пусто. Я чувствовал, как где-то в непостижимой дали падают
камни и плещутся морские волны, как дует ветер и кричат, испуганные
кем-то, птицы. И все это отзывалось во мне и наполняло почему-то покоем и
мудростью.
Темная муть тоже была спокойна. Она ни чем не проявляла своего
присутствия, и, если смотреть в другую сторону, могло бы показаться, что
ее и нет вовсе. И то, что она была на самом деле, я узнавал, скорее,
наблюдая за поведением моих братьев и сестер. Я сам удивился этому
наблюдению. Но было именно так: мои родственники вели тщательную
подготовку, а их главный враг словно бы отсутствовал.
Так прошел первый день нашего пребывания на склоне Синей Горы. И
вторая ночь, последовавшая за ним, ни чем не отличалась от первой. Все
ждали подвоха, но его так и не было, и в этом оказывался главный подвох.
Поскольку такого оборота событий не ждал никто.
И второй день ничем не отличался от первого. Ясно светило солнце,
весело пели птицы... Словно мы шли воевать, а попали на пикник. Мои братья
и сестры по-прежнему тренировались, только не так спокойно, как раньше, а
как-то нервно, с надрывом, на грани истерики.
Третья ночь их доконала. Все уже знали, что ничего не произойдет, но
с тайной надеждой ждали. И, конечно же, ничего так и не произошло...
Утром все встали злые, никто не мог поднять глаз, смотреть друг на
друга было нестерпимо, говорить было не о чем...
И тут не выдержала моя сестра Камилла. С боевым кличем, полным боли и
ненависти, она бросилась вниз по склону навстречу темной мути. Но муть не
ответила ей ни звуком. И тогда Камилла прокричала:
- Эй, ты, кем бы ты ни был! Выходи! Я, принцесса Камилла,
Повелительница Огня, вызываю тебя на бой! Выходи и сразись со мной!
Она ждала ответа, и темная муть ей ответила громким хохотом. При этом
где-то в ее глубине мелькнул огромный силуэт. Именно он был позднее
прозван певцами Темным Демоном, а мыслителями - Воплощением Зла, впервые
пришедшего в этот мир.
- Сразись сначала с моей сестрой, - пророкотал силуэт, и Камилле
навстречу вышла женщина в черном. Она была немного похожа на мою сестру,
но на целую голову выше.
Когда между соперницами осталось не более десятка шагов, Камилла
вскинула руки, и широкий язык пламени метнулся вперед. Но не успел он
достигнуть цели, как женщина в черном в ответ вскинула руки, и в сторону
моей сестры метнулось сразу два языка пламени. Две огненных волны
столкнулись в воздухе, сплелись, спутались и, словно два стравленных пса,
со свистом закружились клубком...
"С-с-с-с-с..." - свистели они. А две смелых воительницы, две
Повелительницы Огня, ни на секунду не ослабляя напряжения, закружились
вокруг них внешним кольцом. Блистали вспышки. Огненный псы то прижимались
к самой земле, опаляя жесткие стебли горных трав и освещая странным светом
самые укромные расщелины, то взвивались ввысь, разгоняя низкие плоские
облака. Соперницы слабели, но не оставляли схватки - ни одна не решалась
отступить ни на шаг и снова, и снова гнала вперед своего слугу, отдавая
ему последние силы. Огненный клубок разрастался, питаясь ими.
"С-с-с-с-с..." - свистел он...
В какой-то миг напряжение достигло такой силы, что воительницы не
смогли его более сдерживать, и тогда два сплавленных пламени одним столбом
взвились высоко в небо и тут же обрушились на головы своих хозяек... И
только обожженный склон горы остался на месте этого падения.
Так погибла моя сестра, принцесса Камилла, Повелительница Огня. И
лесные духи тут же разнесли эту трагическую весть по всей округе.
Увидев гибель сестры, вниз по склону бросился мой брат Нум. Но бежать
ему пришлось меньше чем он ожидал, потому что темная муть сама подалась
ему навстречу и, сожрав ровно сто шагов, невозмутимая остановилась.
- Эй, кем бы ты ни был, - крикнул он в толщу темной мути.
1 2 3 4