Весной, когда оттаивает озеро Неро, можно поверить, что из темно-синих глубин его восстает и возрождается к жизни очарованный Китеж-град: это возникает на воде отражение чудного прибрежного города, схожего с Китежем и непреклонною судьбою своей.
Ведь и Ростов Великий, подобно сказочному Китежу, не покорился ханскому воеводе. В смертельном бою с татарской ордой полегли защитники города, а полоненный врагами ростовский князь Василько Константинович был замучен за отказ перейти к ним на службу и воевать против русских. Убили пришлые враги ростовского князя, сожгли город дотла, население истребили, а покорить не смогли! Испепеленный град возродился из праха краше прежнего!
Шестнадцать тысяч мастеров российских, крепостных мастеров ростовского митрополита Ионы, отстроили соборы и палаты, возвели новые стены и башни, сделали кремль ростовский похожим на крепостную твердыню. Таким он и стоит на века, таким увидели его торговые гости.
Со всех сторон стекался народ на ярмарку. В четыре лада гудели с кремлевской звонницы тринадцать колоколов. Вот уж впрямь малиновый перезвон! Должно быть, немало серебра подмешано было при литье в колокольную бронзу! К праздникам настраивают эти тринадцать колоколов особые мастера при помощи громадных, аршинной длины камертонов; проверяют, верный и чистый ли тон.
Гулкие волны ростовского колокольного звона катились в бесконечную лесную даль, гасли в сосняках и ельниках по берегам Сары и Ильмы, Которосли и Сити. Названия рек этих – изначальные, от древних пращуров дошедшие, мудрецами еще не истолкованные, а для слуха – привычные и сердцу дорогие.
В молчаливом раздумье гости дошли наконец с возами до подножия стен кремлевских, и… разбежались глаза у Василия Баранщикова.

***

Торг уже кипел. Даже на льду озера Неро стояли легкие палатки, в толпе сновали торговцы горячим пряным сбитнем, купчишки с мелким щепетильным товаром, лотошники, продавцы лент. В стороне, под самым откосом озерного берега, вздымался целый лес задранных вверх оглобель от распряженных возов.
Оставил здесь Василий и свою пару саней, поручив ее одному из попутчиков, и перво-наперво отстоял заутреню в церкви Спаса-на-Торгу. Пятикопеечную свечу воску ярого поставил Николаю Угоднику за благополучное прибытие, а вторую, трехкопеечную, – наперед, за хороший барыш, за удачу в торговле. Потом вернулся к возам, пробился с ними сквозь человеческий муравейник на главную торговую площадь, осененную тенью величественного Успенского собора, занял местечко в стороне и начал осматриваться вокруг.
От многолюдства, пестроты рябило в глазах. У длинных каменных Гостиных рядов мелькали в толпе ватные халаты бухарцев и персов, меховые шапки татар, круглые шапочки китайских разносчиков. Выкрики зазывал, звуки шарманок на каруселях, божба и брань, ржание лошадей на конском торгу, что велся около озера и на льду, пение нищих слепцов на соборной паперти, колокольный перезвон – нелегко сохранить ясную голову и твердую сметку в эдакой сумятице!
В этот раз нижегородцу повезло с первого дня. Ярославский заводчик, обойдя весь базар, раз пять уходил от возов Баранщикова и все-таки, перед самым обедом, снова воротился, чтобы отвалить без малого четыре сотни серебром за весь тонкий товар. Совершая сделку степенно и серьезно, Василий весь напрягся внутренне, чтобы не выдать радости, не спугнуть покупателя: ярославец-то малость переплачивал! Сбывались самый радужные надежды Василия.
– Уговором взял! – торжествовал про себя удачливый купец. – И добротою товара нижегородского!
Непроданными оставались теперь только грубые кожи да заготовки для простых сапог. Для этого товара и покупатель требовался попроще – оброчный мужик или ремесленный человек. И подходец к этому покупателю иной, чем к оптовому купцу.
Крестьянина или мастерового надо уметь привлечь острой шуткой, удивить его, разбудить в нем тайное беспокойство, убедить, что, не купив товара, он упустит редкий случай! Василий и на такой разговор был мастером первой руки. К концу дня он устал и был весь мокрый, будто из бани. Удача его развеселила, он чувствовал себя в ударе и сыпал прибаутками. Голос его даже чуть-чуть охрип, из-под шапки выбилась прядь потемневших от пота волос. Но уже более четырех сотен ассигнациями Ассигнации были выпущены в России в 1769 году. К концу XVIII века один рубль серебром обменивался приблизительно на полтора рубля ассигнациями.

и двух сотен серебром ощутимо и сладко давили на шейный шнурок нагрудного кошеля, что висел в соседстве с нательным серебряным крестом.
Отторговавшись, привел Василий коней с пустыми возами под надзор одноглазого кузнеца. К началу ярмарки тот установил на базаре горн под тесовым навесом рядом со своим временным жильем. Кузнец нехотя согласился покараулить коней до вечера, и Василий отправился побродить по ярмарке. Теперь дело сделано заботушку – с плеч долой!
Не спеша, он удалился от ростовского кремля, завернул за угол, перешел деревянным мостом через речонку и… чуть не утонул в грязи: развезло предвесенним солнышком груды конского навоза, сваленные из архиерейских конюшен. Еле-еле вызволил купец свои сапоги из зловонной жижи.
Здесь, близ городского вала, некогда служившего городу для охраны от нашествий, Василий нашел лавочку менялы. Спокойствия ради он за малую плату обменял свои деньги – бумажные, серебро и медяки – на золотые десятирублевки царской чеканки.
Нагрудная сума стала меньше и удобнее. Выручки – на полтысячи, из них без малого две сотни – чистая прибыль! Потрудился купец на славу!
Стало смеркаться. Стихал гомон у верхних и нижних торговых рядов, в лавках, лепившихся к самым стенам кремля. Чего тут только не было! Василий видел, как убирают с прилавков товары – немецкую тафту и атлас, сукна и пряности из далекой аглицкой земли, бархат и посуду из Франции. Вот бухарец свертывает самотканый ковер, вот индус завешивает черным покрывалом узорчатые шелка…
Умолкла мартовская капель с крыш. Под ногами захрустел ледок. Василий почувствовал, что за весь день ничего не ел…
Город уже глядел на него тысячами своих глаз-огоньков. На дверях лавок повиси пудовые замки. Железные ставни и шторы прикрывали окна, как отяжелевшие веки закрывают усталые человечьи глаза. Пора бы уже вернуться к кузнецу и лошадям, но… очутился перед приземистым кирпичным домом с затейливым крылечком. Фонарь озаряет внушительного двуглавого орла на вывеске. Дверь приоткрыта, оттуда соблазнительно пахнет жареной бараниной. Царево кружало, иначе кабак. Зайти, что ли, выпить да закусить с устатку?
В низкой горнице – темновато и душно; народу – полно, одни мужики; тверезую бабу сюда калачом не заманишь, к пьяным охальникам. Толстый ласковый ростовчанин целовальник, похожий на евнуха, встречает с поклоном. Э, да тут и попутчик, насмешливый прасол из Юрьева-Польского с какой-то веселой компанией.
– Василь Яковлев, друг сердешный, вот встреча! Вот радость! Вижу, брат, вижу, что расторговался. Честь и место вашему степенству, второй гильдии нижегородскому купцу Баранщикову! Чаятельно, по вашему барышу, вам и сидеть на первом месте в нашей честной компанейке!
Василий бросил на стол серебряный двугривенный. Принесли вина, пива и сбитню, расставили на столе между блюдами. И пошло!
Шум в зальце становился все громче. Гости перебрасывались базарными словечками, озорными шутками, присловьями. Владимирцы поддразнивали ростовцев, ярославцы подпускали шпильки юрьевцам, суздальцам, угличанам. Больше всех доставалось ростовчанину целовальнику.
– Эй, хозяин, в Ростове-то в вашем, сказывают, озеро соломой сожгли? В старину ростовских рыбаков дразнили, будто для подледного лова они протаивают дыры во льду, поджигая солому, снятую с крыш.

– У вас-ти, в Ростову-ти, чесноку-ти, луку-ти, бери – не хочу, токмо через навоз-ти не переплыти! А навоз-ти все конскай, жемчужная, бирюзовай, им-ти всяя ярманка полна!
Потные красные рожи маячат перед Василием, словно сквозь речной туман.
– Эй, купец, ваше степенство, пьешь по-купецки, а расплачиваешься по-мужицки. Нешто золотого пожалеешь на всю братию? Гулять так гулять! Эх, пошла изба по горнице, сени по палатям, пыль столбом, дым коромыслом, и-эх!
Нижегородец хмелел быстро, и великодушие его к собутыльникам росло с каждой рюмкой. Он и сам уже не помнил, как очутился в обнимку с прасолом, как вытряхивал содержимое всех карманов, куда заранее отложил серебра на обратные харчи и ночлеги… Что было дальше – он не смог бы рассказать и на предсмертной исповеди.
Очнулся он в темноте, где-то в сугробе за городским валом.
Смутно белел сквозь голые ветви вяза озерный простор, рисовались на звездном небе луковичные купола кремлевских башен, взблескивали золотом маковки церквей. Ни души, ни огонька… Опамятовался купец, выбрался из сугроба, хвать за грудь, руку за пазуху… Один нательный крест! Кошеля нет!
Тяжело застонал Василий, за голову взялся, долго стоял посередь чужого проулка, весь в снегу, в распахнутом полушубке.
Все пропало вместе с этим кошелем, не подняться больше в люди, кредиторы в долговой яме сгноят. Домой, значит, возврата нет. Прежде надобно такими же деньгами разжиться для расплаты.
Писать домой тоже нельзя: узнают кредиторы про лютую беду, семью выгонят, дом родительский с торгов уйдет за бесценок, погибнет и жена, и ребятишки малые. А их трое… Эх, Василий, Василий!
Кое-как добрался до площади, нашел в темноте, у пустой коновязи, своих лошадей, запорошенных снежком поверх попоны.
Одноглазый кузнец как раз вышел из соседнего подворья проведать коней, сенца им подбросить да тут и столкнулся с самим хозяином. Кузнец встретил Василия крепкой бранью – дескать, навязал вот купчина свою заботу на шею чужому человеку и глаз до утра не кажет, но, услышав о беде, смирил гнев.
– Эх, поехал черт в Ростов, да заплутался среди крестов… Делать-то что задумал, коли домой пути нету?
Василий ничего не ответил, поправил упряжь на обоих конях и, нашарив в кармане одну-единственную монету, пятиалтыный, молча протянул ее кузнецу. Тот сердито отмахнулся.
– Себе опохмелиться оставь, купец-незадача! С полной мошной по кабакам не шляются. Слушай меня: одна тебе дорога теперь осталась – в море. Не сахарная она, служба морская, не одну соленую слезу из глаза выгонит. Может, и самый глаз, как у меня, отнимет, а все же лучше ее службы нет. Большое жалованье идет матросу, и харчи хорошие, того на суше и не мечтай найти. Подумай, купчина!
Подумал Василий и… решился. Не мешкая, утром продал он тут же на ярмарке и чалого, и саврасого – коней, выращенных при доме из жеребят. С лошадьми продал и попоны, и сбрую, и всю упряжь, и оба воза, что с таким тщанием недавно сам перекрасил и пуговицами медными отделал. Вырученные сорок рублей положил за пазуху, подрядил попутного извозчика до города Санкт-Петербурга за пятнадцать целковых и сразу же тронулся в путь.
Понурившись в чужих неудобных санях, Баранщиков на льду Неро-озера разминулся с летящей тройкой. Кони чуть не сшиблись, и на миг седоки обоих возков успели взглянуть друг на друга.
Василий узнал своего приятеля и собутыльника, юрьев-польского прасола, а тот, махнув Василию рукой велел кучеру погонять к городу. Потеряв из виду убогую подводу, прасол еще долго покачивал в раздумье головой и насмешливо оглаживал шелковистую бородку.

«Пошел на шпиль»

Всяко было в дороге до Питера. И ночлеги в санях, под рогожами да в соломе. И многоверстные переходы берегами глухих болот, и леса, и озера, и старинные города Калязин, Кашин и Бежецк, и редкие встречные обозы, а более всего – снега и снега, вешки в полях, постоялые дворы да придорожные кресты над безымянными могилками самоубийц и замерзших путников. Встречали колодников, угоняемых в царские рудники, вязли за Максатихой в Пустопорожнем болоте, раскинувшемся на десятиверстья. Видели множество зверя и птицы. На заснеженным Бологом озере довелось им посмотреть, как волчья стая по твердому мартовскому насту гнала огромного лося.
Только после Валдая, что стоит на государевом тракте из Москвы в Петербург, двинулись по хорошо наезженной дороге. А народ здесь, по тракту, оказывается, еще беднее живет, чем на Волге-матушке! Государственных, экономических крестьян почти нет, одни господские мужики живут, горе мыкают. Деревеньки бедные, избы черные, народ сумрачный.
Чем ближе к столице, тем чаще приходилось сворачивать в сугроб: с ямщиком почтовым не поспоришь, у него дело государственное, да и господа в кибитках важные лежат, военных много, того и гляди по хребтине схватишь! Бывало, раньше поглядывал Василий Баранщиков на дома побогаче, диковинки высматривал, чтобы, может быть, со временем и для себя перенять. А ныне глядит угрюмо на самые нищие хаты: как-то в них бедняки с корочки на корочку перебиваются, мякиной горе заедают. И стал примечать: таких-то, у которых всей рогатой скотины – вилы да грабли, на святой Руси не в пример больше, чем зажиточных да пузатых. Раньше вроде и не замечалось!
Добрался он «на долгих» до питерской окраины благополучно, только с тела спал, вызволяя из снега не только сани, но и самих кляч. Вот и село Колпино с новым медеплавильным заводом, судоверфью и мастерскими. Здесь просился Василий со своим извозчиком и пешком дошел до града Петрова.
На Невской першпективе дивился многолюдству, движению карет, огромности Гостиного двора, а более всего – строгому порядку и чистоте на улицах. Стрелой летит проспект в серую даль, а по сторонам – решетки чугунные, величественные дворцы, тяжкие цепи разводного моста через Фонтанную реку. Вдали красуются соборы и церкви со шпилями и стройными колоннами – ну впрямь царский град!
На просторной площади у самой Невы заметил Василий дощатое строение между старинным собором Имеется в виду церковь, стоявшая на месте нынешнего Исаакиевского собора, снесенная перед его закладкой.

и набережной. Строение заинтересовало нижегородца – тут велись какие-то работы. Он смело прошел за деревянный забор и увидел огромную скалу, формой похожую на вспенившуюся волну. От мастеровых людей узнал, что послужит скала подножием памятнику царю Петру.
Подивился Василий, как же столь великую тяжесть смогли сюда, на городскую площадь, притащить, коли она, сия скала, от природа здесь не выросла. Пояснили ему мастера, что утес этот некогда высился близ деревни Лахты в осьми верстах от Питера и название имел «громовой камень». Крестьянин Семен Вишняков предложил превратить «Громовой камень» в постамент для памятника Петрова. Но, действительно, как же было доставить его на площадь? Гранитная скала весила около ста тысяч пудов. В городе долго медлили с каменной облицовкой набережной против будущего памятника – все ждали, когда привезут водой и выгрузят каменную гору. Но способа доставить ее к берегу моря не было.
Наконец умелец российский, простой мужик-кузнец, все-таки придумал способ, доселе небывалый. Прокладывал он по земле деревянные лотки, и по ним катил скалу на литых из меди шарах. В истории мировой техники это был первый опыт практического осуществления идеи шарикоподшипника.

Для передвижки скалы согнаны были к месту работ, в Лахту, сотни и сотни окрестных крестьян и «работных людей» – фабричных. Одни ладили дорогу под лотки, другие, опутав скалу канатами, толкали и волокли ее к морю. Тяжело катились по лотками медные шары, медленно двигался на шарах помост с камнем. Доставили скалу сперва до морского берега, потом – водой к Питер-граду. Везли ее по заливу на связанных между собою баржах, поверх которых настлан был бревенчатый помост для камня. Так проплыл камень морем к берегу Невы-реки, где его в конце концов выгрузили и при помощи лебедок благополучно втащили на площадь.
И будет сей величественный утес знаменовать крутизною своею те великие трудности, кои преодолел царь Петр в делах преобразования России! Так пояснили Василию мастеровые люди и еще рассказали, что есть в Петербурге дом такой, кунсткамерой называется, где можно взглянуть на самого покойного царя Петра будто бы на живого. И не так далек до нее путь: через мост, а там по набережной.
Пришел Василий, увидел здание каменное с красивой башней, которая летом могла отражаться прямо в невских струях. Перед зданием – вмерзшая в невский лед деревянная пристань на сваях, верно для увеселительных лодок. Постоял Василий в нерешимости, на Неву полюбовался. Река – шириною с Волгу, только берега здесь низкие и от размыва камнем облицованы. Но во льду тоже проруби видны, и около них те же рыболовы с ноги на ногу переминаются, как в Нижнем.
Не сразу решился Василий войти в кунсткамеру, а как вошел, то подивился: да как же это его, простолюдина неученого, в эдакое место знаменитое, царское пустили?
1 2 3 4