Хотя выбор такого псевдонима, как Заловски, какое бы преступление или акт мести этот человек ни замышлял, даже Деймону показался чрезмерно хитроумной затеей. Эта мысль заставила его улыбнуться.
По дороге домой он уже взирал на прохожих без всякого подозрения. Утро постепенно начинало следовать обычному воскресному образцу, а когда облака на время разошлись и показались лучи солнца, Деймон, подходя к дому, вдруг обнаружил, что напевает какую-то приятную мелодию. Но, усевшись за кроссворд, он с трудом смог угадать лишь несколько слов. Или кроссворд был сложнее, чем обычно, или его ум был занят чем-то иным. Отбросив в сторону журнальное приложение, Деймон открыл секцию книжного обозрения на той странице, где публиковался перечень бестселлеров. «Надгробная песнь» Женевьевы Долгер стояла в списке под четвертым номером. Несмотря на название, книга оставалась в числе бестселлеров вот уже двенадцатую неделю. Деймон удрученно покачал головой, вспомнив, что лишь по настоянию Оливера Габриельсена он согласился работать с автором и попытаться продать опус. Из-за этого опуса они с Оливером едва не переругались окончательно.
Оливер Габриельсен был помощником Деймона и работал в агентстве пятнадцать лет. Читая все подряд, он обладал прекрасной памятью и тонким, хотя, может быть, несколько эксцентричным умом, который позволял ему разглядеть необычный материал. Оливер повстречал миссис Долгер на какой-то вечеринке неподалеку от Рослина на Лонг-Айленде. Одним словом, совсем не там, где обычно набредают на бестселлеры. Автором оказалась пятидесятилетняя дама, муж которой служил вице-президентом небольшого банка. У нее было четверо детей, раньше она ничего не писала и, как казалось Деймону, принялась за роман, утомившись от однообразного существования матроны из нью-йоркского пригорода. Роман являл собой бесхитростную фантазию о бедной девушке, сумевшей проложить путь наверх с помощью своей красоты, своего тела и тяги к мужчинам. В финале повествования героиню ожидал трагический конец. Это был древнейший из всех сюжетов, и Деймон не мог понять, почему Оливер так ухватился за роман. Их вкусы почти всегда совпадали, но когда Оливер сказал: «Деньги. Из этой книженции они так и прут. Давай для разнообразия отхватим и себе кусочек от большого пирога», – Деймон скептически покачал головой и произнес: «Оливер, сынок, боюсь, ты надорвался на работе или перебрал с вечеринками».
Однако для того, чтобы сохранить мир в конторе, и потому, что это было застойное летнее время, когда все бегут из Нью-Йорка, он согласился поработать с автором – безмятежной, лишенной всяких претензий душой. Деймон попытался придать книге более или менее пристойный вид, пригладил наиболее откровенные любовные сцены, отредактировал на удивление грубую речь персонажей и выправил грамматику. Дама легко принимала все изменения. Не согласилась она лишь поменять название. Деймон пугал ее тем, что такие заглавия, как «Надгробная песнь», гонят покупателей из книжных лавок, но миссис Долгер оставалась непреклонной, пропуская все его доводы мимо ушей. Он вздохнул и сдался. Следовало отдать ей должное: после оглушительного успеха книги она ни разу не позволила себе поиздеваться над его мрачными предсказаниями. Поскольку миссис Долгер все делала не как профессионал, она настояла на том, чтобы его комиссионные составили двадцать процентов от ее доходов, а не десять – обычный гонорар литературного агента. Деймон полушутя посоветовал ей держать этот акт непристойной щедрости в строжайшей тайне, если она не хочет, чтобы писательские организации всей страны объявили ей бойкот до конца ее дней.
Эта книга не принадлежала к числу тех, которыми привык заниматься он или его старший партнер Грей. Большую часть времени они тратили на то, чтобы найти новых авторов. Затем они начинали нянчиться с ними, доводя их труды до благожелательных рецензий и небольших тиражей. Довольно часто партнерам приходилось платить авторам из своего кармана, чтобы удержать их на плаву, пока они дописывали свою книгу или пьесу. Партнерам ни разу не удалось заработать много денег, а удручающее число молодых дарований, которым они помогали, оказавшись авторами единственной книги, либо спивались, либо садились на иглу. Впрочем, некоторые из них исчезали в Голливуде.
С творением миссис Долгер Деймон больших надежд не связывал и поэтому испытал чуть ли не облегчение, когда полдюжины издательств одно за другим с ходу отвергли ее писанину. Когда он был готов позвонить Женевьеве в Рослин и выразить вежливое сожаление в связи с тем, что книга не продается, какое-то небольшое издательство заявило, что готово принять роман, и выплатило мизерный аванс за первый пробный тираж. Очень скоро книга заняла верхнюю строчку в списке бестселлеров. Продажа только дешевых ее изданий принесла несколько миллионов долларов, а Голливуд купил право на экранизацию.
Полученные комиссионные казались Деймону астрономическими. Его имя впервые появилось в газетах, а на контору обрушился поток рукописей известных и хорошо оплачиваемых авторов, по той или иной причине разочаровавшихся в своих агентах. С большинством этих людей, несмотря на долгое пребывание в издательском бизнесе, он никогда ранее не встречался.
– Удачно выпали кости, – удовлетворенно произнес Оливер. – Наконец и нам досталось семь очков.
Он потребовал удвоения своего жалованья и пожелал, чтобы его имя в качестве партнера появилось на дверях офиса. Деймон с радостью удовлетворил обе эти просьбы и тут же изменил имя фирмы на «Грей, Деймон и Габриельсен», взамен попросив Оливера меньше таскаться по вечеринкам. Однако он решительно отказался переехать из двух комнат, которые Оливер именовал «жалкой пародией на офис», в другое, более подходящее (по мнению все того же Оливера) их новому статусу, помещение.
– Послушай, Роджер, – горячился Оливер, – каждый, кто к нам входит, наверняка считает, что мы обставили контору декорациями к «Холодному дому», и вытягивает шею, чтобы посмотреть, не пишем ли мы все еще гусиными перьями.
– Оливер, – отвечал Деймон, – изволь объясниться, хотя ты работаешь со мной так долго, что любое объяснение кажется мне лишним. Я провел почти всю свою сознательную жизнь здесь, в этих комнатах, которые ты называешь жалкой пародией на офис. Здесь я был счастлив, и мне нравилось приходить сюда на работу. У меня нет ни малейшего желания становиться крупным воротилой издательского дела. Я обеспечиваю себе вполне достойное существование, которое, допускаю, и не вполне отвечает тому стандарту, который предпочитает современная молодежь. У меня также нет ни малейшего желания видеть перед собой множество письменных столов, зная, что сидящие за ними люди трудятся на меня. При этом не только трудятся, но и заставляют размышлять, кого еще нанять, кого уволить, как рассудить их споры и каким образом оплатить социальную страховку. Одним словом, только Богу известно, какие проблемы это порождает. Удача с «Надгробной песнью» не более чем каприз судьбы, удар одинокой молнии. Говоря по правде, я горячо надеюсь, что ничего подобного больше не произойдет. Я втягиваю голову в плечи, проходя мимо витрин книжных магазинов, а мои уик-энды отравлены, потому что я вижу название этого шедевра в воскресном выпуске «Таймс». Я получаю большее удовлетворение от десятка блестящих строк в рукописи неизвестного автора, чем от банковского уведомления о перечислении очередных платежей за «Надгробную песнь». Ты же. мой старый друг, молод и алчен, что, увы, не редкость в наши дни.
Деймон знал, что по отношению к Оливеру эти слова не совсем справедливы, но хотел более ярко выразить свою точку зрения. Во-первых, Оливер Габриельсен был совсем не молод и уже приближался к сорокалетию. Во-вторых, он не меньше, чем Деймон, любил достойную литературу. В-третьих, он не был алчным, а об увеличении своей зарплаты просил чуть ли не извиняющимся тоном. Деймон знал, что если бы не работа жены, то Оливер пребывал бы на грани нищеты. Ему также было известно, что Габриельсен частенько получает приглашения от издательств поработать у них редактором с гораздо более высоким жалованьем по сравнению с тем, что платит ему Деймон. Оливер отвергал заманчивые предложения, так как считал, что издательские дома, сулящие ему королевское содержание по сравнению с мизерным рационом Деймона, пропитаны торгашеским духом. Но поток денег, неожиданно хлынувший в их агентство, похоже, временно выбил его из колеи, а комиссионные, которые он начал получать, став партнером, заметно изменили стиль его одежды и адреса ресторанов, в которые он отправлялся на ленч. Более того, Оливер переехал из грязной квартирки в Уэст-Сайде в небольшое, но уютное жилье в восточной части Шестидесятых улиц. Деймон, как и положено, винил во всем жену Оливера Дорис, которая бросила работу и появилась в их конторе в норковом манто.
– Ты, Оливер, видимо, слишком молод, – продолжал Деймон, наслаждаясь возможностью прочитать лекцию на тему, которую так обожал мусолить его бывший работодатель мистер Грин, – чтобы понять всю прелесть умеренности, получать удовлетворение от достижения скромных целей и не страдать по поводу того, какое место ты занимаешь в этом мире. Ты еще не научился ощущать своего превосходства над теми, кто своими амбициями укорачивает собственный путь к могиле. Их честолюбивые устремления пока еще тебе не чужды. Взгляни на меня. В жизни я не болел ни одного дня, у меня нет язвы, мне не известно, что такое высокое кровяное давление, и я не знаком с психиатрами. В больнице я побывал только раз, и случилось это лишь потому, что меня сбил автомобиль, когда я переходил улицу.
– Постучи по дереву, – сказал Оливер. – Немедленно постучи по дереву.
Деймон понял, что Оливер не слишком благосклонно воспринял его нотацию.
– Видит Бог, – продолжал Оливер, – я вовсе не предлагаю тебе арендовать Тадж-Махал. Но мы не сдохнем, если у каждого из нас будет по кабинету и достаточно места, чтобы посадить еще одну секретаршу, которая могла бы разобраться с этой проклятой почтой. Кроме того, мне кажется, что единственная телефонная линия при той лавине звонков, которая обрушилась на нас в последнее время, есть не что иное, как вызов обществу. На прошлой неделе один парень из Рэндом-Хауса сказал, что названивал нам два дня, прежде чем сумел пробиться. Заявил, что в следующий раз, когда ему потребуется наладить с нами связь, он воспользуется тамтамом. Если мы установим коммутатор, то никто, поверь мне, не подумает, что ты продал свою душу филистимлянам. И не будет греховной роскошью, если раз в полгода нам станут мыть окна. Пока же для того, чтобы узнать, какая на дворе погода, мне приходится включать радио.
– Когда я уйду, – с нарочитой высокопарностью произнес Деймон, – ты можешь арендовать хоть целый этаж в Рокфеллеровском Центре, а в приемной у себя посадить победительницу конкурса «Мисс Америка». Но пока я здесь, все останется по-прежнему.
Габриельсен в ответ шмыгнул носом. Он был тщедушным светловолосым блондином – почти альбиносом и, чтобы компенсировать эти недостатки, дер-20 жался чрезвычайно прямо, развернув плечи по военному. Шмыганье носом было для него совершенно нетипичным.
– Когда ты уйдешь… – сказал он. – Да ты не уйдешь и через тысячу лет.
Они были хорошими друзьями, какими обычно бывают люди, которые встречаются каждый день для того, чтобы, усевшись друг против друга, вкалывать засучив рукава. Церемоний во время деловых споров они не признавали.
– Как уже неоднократно мной говорилось, – сказал Деймон, – я намерен уйти на покой, как только позволят обстоятельства, дабы наконец обратиться к тем книгам, которые не успел прочитать, руководя данным учреждением, пожирающим все мое время.
– Поверю лишь после того, как увижу это собственными глазами, – ответил Оливер. При этом он улыбался.
– Клянусь! Я никогда не предстану перед тобой в твоем новом королевском кабинете, – произнес Деймон. – Я буду вполне удовлетворен теми чеками, которые ты, согласно нашему контракту, будешь мне высылать. При этом я стану молиться о том, чтобы ты не нанял себе жуликоватого бухгалтера, который будет подделывать счета.
– Облапошу тебя – как пить дать. Обдеру как липку! – осклабился Оливер. – Торжественно обещаю.
– Да будет так, – вздохнул Деймон, похлопывая коллегу по плечу. – А пока пусть все остается как есть. Идя навстречу твоим чувствам, клянусь: завтра же найму мойщика окон и заплачу ему из своего кармана.
Они оба рассмеялись и вернулись к работе.
Сидя с развернутой на списке бестселлеров газетой в довольно захламленной гостиной и слушая продолжающийся колокольный звон, он припомнил разговор с Оливером и слова, которые тот произнес: «Деньги! Из этой книженции они так и прут».
Оливер оказался прав. Как это ни прискорбно.
Деймон вспомнил и то, что сказал Заловски: «Я, как и многие другие, читаю газеты». Однако Заловски не мог знать того, что львиная доля комиссионных ушла на оплату старых долгов и на самый необходимый ремонт домика на берегу пролива Лонг-Айленд в городке Олд-Лайм в штате Коннектикут. Владение перешло к Шейле по завещанию ее страдавшего старческим слабоумием бездетного дяди. Они проводили там летние отпуска, а в тех случаях, когда могли себе позволить, и уик-энды. Пребывая на отдыхе, они изо всех сил старались не обращать внимания на плачевное состояние этой развалины. Теперь дому предстояло получить новую крышу, новые водопроводную и отопительную системы и свежую краску. Все работы планировалось закончить к тому времени, когда Деймон решит, что пора уйти на покой.
Простой случай шантажа или вымогательства, подумал Деймон. Цена нескольких газетных строчек, попавшихся на глаза в трудный момент. А может быть, все не так просто?
Однако в его распоряжении есть кое-какие ходы. Он набрал номер в Рослине.
– Женевьева, – спросил он, когда леди лично подняла трубку, – вы видели сегодняшний номер «Таймс»?
– Разве это не чудесно? – сказала Женевьева. Она говорила негромким, настороженным голосом женщины, которая привыкла к тому, что муж и дети на каждом шагу ей противоречат. – Неделя за неделей. Как в сказке.
«Даже более чудесно, чем ты думаешь, любовь моя», – подумал Деймон. Но вслух он сказал:
– Вам удалось прикоснуться к душе читателя, живущего даже в самых отдаленных уголках страны.
Раньше, до того как издание в бумажном переплете разошлось таким тиражом, он залился бы краской стыда, произнося эти слова.
– Я хотел вас спросить, не звонил ли вам случайно человек по имени Заловски?
– Заловски, Заловски… – неуверенно пролепетала Женевьева. – По совести говоря, не помню. Сейчас мне звонят множество людей. Телевизор, радио, интервью… Мой муж говорит, что потребует для нас новый номер, не включенный в телефонную книгу…
Еще один секретный телефон, подумал Деймон. Преуспел – и прячься. Американский Образ Жизни.
– Заловски… – продолжала Женевьева. – А почему вы об этом спрашиваете?
– Мне позвонил какой-то человек. По поводу книги. Выражался весьма туманно. Сказал, что позвонит еще раз, и я подумал, что, может быть, он предпочел связаться непосредственно с вами. Ведь вы знаете, что в нашем агентстве работают всего три человека – Оливер, секретарь и я, – нам крайне трудно удовлетворять все просьбы… Мы не похожи на другие конторы с десятками сотрудников, разными отделами и тому подобным…
– Да, я знаю. Вы говорите о тех, кто отказался от моей книги до того, как я пришла к вам. – Голос, утратив настороженность, звучат отчужденно и горько. – И при этом они даже не считали нужным придерживаться правил элементарной вежливости. Вы и Оливер оказались первыми истинными джентльменами, которых я встретила после того, как написала книгу.
– Мы пытаемся все время держать в уме старинную максиму, которую любил повторять мой прежний партнер мистер Грей: «Издательский бизнес – удел джентльменов», – говорил он. Конечно, это было давным-давно, и с тех пор многое изменилось. Тем не менее мне чрезвычайно приятно узнать, что остались еще люди, которые ценят старомодные манеры.
Деймон, беседуя с Женевьевой Долгер, всегда ощущал какую-то неловкость. Его речь казалась ему накрахмаленной и тщательно отутюженной. Деймона злило, что он не может говорить нормальным живым тоном с женщиной, которая лишь волей обстоятельств возникла в его жизни. Он никогда не был человеком, который подстраивается под собеседника. Деймон гордился своими принципами. Следуя им, он говорил своим клиентам только то, что думал – будь то похвала или хула. Если авторы возмущались критикой, злились, начинали отстаивать с пеной у рта свои позиции, он без всяких экивоков смирялся: визит в иное агентство, видимо, доставит им большее удовольствие.
1 2 3 4 5 6
По дороге домой он уже взирал на прохожих без всякого подозрения. Утро постепенно начинало следовать обычному воскресному образцу, а когда облака на время разошлись и показались лучи солнца, Деймон, подходя к дому, вдруг обнаружил, что напевает какую-то приятную мелодию. Но, усевшись за кроссворд, он с трудом смог угадать лишь несколько слов. Или кроссворд был сложнее, чем обычно, или его ум был занят чем-то иным. Отбросив в сторону журнальное приложение, Деймон открыл секцию книжного обозрения на той странице, где публиковался перечень бестселлеров. «Надгробная песнь» Женевьевы Долгер стояла в списке под четвертым номером. Несмотря на название, книга оставалась в числе бестселлеров вот уже двенадцатую неделю. Деймон удрученно покачал головой, вспомнив, что лишь по настоянию Оливера Габриельсена он согласился работать с автором и попытаться продать опус. Из-за этого опуса они с Оливером едва не переругались окончательно.
Оливер Габриельсен был помощником Деймона и работал в агентстве пятнадцать лет. Читая все подряд, он обладал прекрасной памятью и тонким, хотя, может быть, несколько эксцентричным умом, который позволял ему разглядеть необычный материал. Оливер повстречал миссис Долгер на какой-то вечеринке неподалеку от Рослина на Лонг-Айленде. Одним словом, совсем не там, где обычно набредают на бестселлеры. Автором оказалась пятидесятилетняя дама, муж которой служил вице-президентом небольшого банка. У нее было четверо детей, раньше она ничего не писала и, как казалось Деймону, принялась за роман, утомившись от однообразного существования матроны из нью-йоркского пригорода. Роман являл собой бесхитростную фантазию о бедной девушке, сумевшей проложить путь наверх с помощью своей красоты, своего тела и тяги к мужчинам. В финале повествования героиню ожидал трагический конец. Это был древнейший из всех сюжетов, и Деймон не мог понять, почему Оливер так ухватился за роман. Их вкусы почти всегда совпадали, но когда Оливер сказал: «Деньги. Из этой книженции они так и прут. Давай для разнообразия отхватим и себе кусочек от большого пирога», – Деймон скептически покачал головой и произнес: «Оливер, сынок, боюсь, ты надорвался на работе или перебрал с вечеринками».
Однако для того, чтобы сохранить мир в конторе, и потому, что это было застойное летнее время, когда все бегут из Нью-Йорка, он согласился поработать с автором – безмятежной, лишенной всяких претензий душой. Деймон попытался придать книге более или менее пристойный вид, пригладил наиболее откровенные любовные сцены, отредактировал на удивление грубую речь персонажей и выправил грамматику. Дама легко принимала все изменения. Не согласилась она лишь поменять название. Деймон пугал ее тем, что такие заглавия, как «Надгробная песнь», гонят покупателей из книжных лавок, но миссис Долгер оставалась непреклонной, пропуская все его доводы мимо ушей. Он вздохнул и сдался. Следовало отдать ей должное: после оглушительного успеха книги она ни разу не позволила себе поиздеваться над его мрачными предсказаниями. Поскольку миссис Долгер все делала не как профессионал, она настояла на том, чтобы его комиссионные составили двадцать процентов от ее доходов, а не десять – обычный гонорар литературного агента. Деймон полушутя посоветовал ей держать этот акт непристойной щедрости в строжайшей тайне, если она не хочет, чтобы писательские организации всей страны объявили ей бойкот до конца ее дней.
Эта книга не принадлежала к числу тех, которыми привык заниматься он или его старший партнер Грей. Большую часть времени они тратили на то, чтобы найти новых авторов. Затем они начинали нянчиться с ними, доводя их труды до благожелательных рецензий и небольших тиражей. Довольно часто партнерам приходилось платить авторам из своего кармана, чтобы удержать их на плаву, пока они дописывали свою книгу или пьесу. Партнерам ни разу не удалось заработать много денег, а удручающее число молодых дарований, которым они помогали, оказавшись авторами единственной книги, либо спивались, либо садились на иглу. Впрочем, некоторые из них исчезали в Голливуде.
С творением миссис Долгер Деймон больших надежд не связывал и поэтому испытал чуть ли не облегчение, когда полдюжины издательств одно за другим с ходу отвергли ее писанину. Когда он был готов позвонить Женевьеве в Рослин и выразить вежливое сожаление в связи с тем, что книга не продается, какое-то небольшое издательство заявило, что готово принять роман, и выплатило мизерный аванс за первый пробный тираж. Очень скоро книга заняла верхнюю строчку в списке бестселлеров. Продажа только дешевых ее изданий принесла несколько миллионов долларов, а Голливуд купил право на экранизацию.
Полученные комиссионные казались Деймону астрономическими. Его имя впервые появилось в газетах, а на контору обрушился поток рукописей известных и хорошо оплачиваемых авторов, по той или иной причине разочаровавшихся в своих агентах. С большинством этих людей, несмотря на долгое пребывание в издательском бизнесе, он никогда ранее не встречался.
– Удачно выпали кости, – удовлетворенно произнес Оливер. – Наконец и нам досталось семь очков.
Он потребовал удвоения своего жалованья и пожелал, чтобы его имя в качестве партнера появилось на дверях офиса. Деймон с радостью удовлетворил обе эти просьбы и тут же изменил имя фирмы на «Грей, Деймон и Габриельсен», взамен попросив Оливера меньше таскаться по вечеринкам. Однако он решительно отказался переехать из двух комнат, которые Оливер именовал «жалкой пародией на офис», в другое, более подходящее (по мнению все того же Оливера) их новому статусу, помещение.
– Послушай, Роджер, – горячился Оливер, – каждый, кто к нам входит, наверняка считает, что мы обставили контору декорациями к «Холодному дому», и вытягивает шею, чтобы посмотреть, не пишем ли мы все еще гусиными перьями.
– Оливер, – отвечал Деймон, – изволь объясниться, хотя ты работаешь со мной так долго, что любое объяснение кажется мне лишним. Я провел почти всю свою сознательную жизнь здесь, в этих комнатах, которые ты называешь жалкой пародией на офис. Здесь я был счастлив, и мне нравилось приходить сюда на работу. У меня нет ни малейшего желания становиться крупным воротилой издательского дела. Я обеспечиваю себе вполне достойное существование, которое, допускаю, и не вполне отвечает тому стандарту, который предпочитает современная молодежь. У меня также нет ни малейшего желания видеть перед собой множество письменных столов, зная, что сидящие за ними люди трудятся на меня. При этом не только трудятся, но и заставляют размышлять, кого еще нанять, кого уволить, как рассудить их споры и каким образом оплатить социальную страховку. Одним словом, только Богу известно, какие проблемы это порождает. Удача с «Надгробной песнью» не более чем каприз судьбы, удар одинокой молнии. Говоря по правде, я горячо надеюсь, что ничего подобного больше не произойдет. Я втягиваю голову в плечи, проходя мимо витрин книжных магазинов, а мои уик-энды отравлены, потому что я вижу название этого шедевра в воскресном выпуске «Таймс». Я получаю большее удовлетворение от десятка блестящих строк в рукописи неизвестного автора, чем от банковского уведомления о перечислении очередных платежей за «Надгробную песнь». Ты же. мой старый друг, молод и алчен, что, увы, не редкость в наши дни.
Деймон знал, что по отношению к Оливеру эти слова не совсем справедливы, но хотел более ярко выразить свою точку зрения. Во-первых, Оливер Габриельсен был совсем не молод и уже приближался к сорокалетию. Во-вторых, он не меньше, чем Деймон, любил достойную литературу. В-третьих, он не был алчным, а об увеличении своей зарплаты просил чуть ли не извиняющимся тоном. Деймон знал, что если бы не работа жены, то Оливер пребывал бы на грани нищеты. Ему также было известно, что Габриельсен частенько получает приглашения от издательств поработать у них редактором с гораздо более высоким жалованьем по сравнению с тем, что платит ему Деймон. Оливер отвергал заманчивые предложения, так как считал, что издательские дома, сулящие ему королевское содержание по сравнению с мизерным рационом Деймона, пропитаны торгашеским духом. Но поток денег, неожиданно хлынувший в их агентство, похоже, временно выбил его из колеи, а комиссионные, которые он начал получать, став партнером, заметно изменили стиль его одежды и адреса ресторанов, в которые он отправлялся на ленч. Более того, Оливер переехал из грязной квартирки в Уэст-Сайде в небольшое, но уютное жилье в восточной части Шестидесятых улиц. Деймон, как и положено, винил во всем жену Оливера Дорис, которая бросила работу и появилась в их конторе в норковом манто.
– Ты, Оливер, видимо, слишком молод, – продолжал Деймон, наслаждаясь возможностью прочитать лекцию на тему, которую так обожал мусолить его бывший работодатель мистер Грин, – чтобы понять всю прелесть умеренности, получать удовлетворение от достижения скромных целей и не страдать по поводу того, какое место ты занимаешь в этом мире. Ты еще не научился ощущать своего превосходства над теми, кто своими амбициями укорачивает собственный путь к могиле. Их честолюбивые устремления пока еще тебе не чужды. Взгляни на меня. В жизни я не болел ни одного дня, у меня нет язвы, мне не известно, что такое высокое кровяное давление, и я не знаком с психиатрами. В больнице я побывал только раз, и случилось это лишь потому, что меня сбил автомобиль, когда я переходил улицу.
– Постучи по дереву, – сказал Оливер. – Немедленно постучи по дереву.
Деймон понял, что Оливер не слишком благосклонно воспринял его нотацию.
– Видит Бог, – продолжал Оливер, – я вовсе не предлагаю тебе арендовать Тадж-Махал. Но мы не сдохнем, если у каждого из нас будет по кабинету и достаточно места, чтобы посадить еще одну секретаршу, которая могла бы разобраться с этой проклятой почтой. Кроме того, мне кажется, что единственная телефонная линия при той лавине звонков, которая обрушилась на нас в последнее время, есть не что иное, как вызов обществу. На прошлой неделе один парень из Рэндом-Хауса сказал, что названивал нам два дня, прежде чем сумел пробиться. Заявил, что в следующий раз, когда ему потребуется наладить с нами связь, он воспользуется тамтамом. Если мы установим коммутатор, то никто, поверь мне, не подумает, что ты продал свою душу филистимлянам. И не будет греховной роскошью, если раз в полгода нам станут мыть окна. Пока же для того, чтобы узнать, какая на дворе погода, мне приходится включать радио.
– Когда я уйду, – с нарочитой высокопарностью произнес Деймон, – ты можешь арендовать хоть целый этаж в Рокфеллеровском Центре, а в приемной у себя посадить победительницу конкурса «Мисс Америка». Но пока я здесь, все останется по-прежнему.
Габриельсен в ответ шмыгнул носом. Он был тщедушным светловолосым блондином – почти альбиносом и, чтобы компенсировать эти недостатки, дер-20 жался чрезвычайно прямо, развернув плечи по военному. Шмыганье носом было для него совершенно нетипичным.
– Когда ты уйдешь… – сказал он. – Да ты не уйдешь и через тысячу лет.
Они были хорошими друзьями, какими обычно бывают люди, которые встречаются каждый день для того, чтобы, усевшись друг против друга, вкалывать засучив рукава. Церемоний во время деловых споров они не признавали.
– Как уже неоднократно мной говорилось, – сказал Деймон, – я намерен уйти на покой, как только позволят обстоятельства, дабы наконец обратиться к тем книгам, которые не успел прочитать, руководя данным учреждением, пожирающим все мое время.
– Поверю лишь после того, как увижу это собственными глазами, – ответил Оливер. При этом он улыбался.
– Клянусь! Я никогда не предстану перед тобой в твоем новом королевском кабинете, – произнес Деймон. – Я буду вполне удовлетворен теми чеками, которые ты, согласно нашему контракту, будешь мне высылать. При этом я стану молиться о том, чтобы ты не нанял себе жуликоватого бухгалтера, который будет подделывать счета.
– Облапошу тебя – как пить дать. Обдеру как липку! – осклабился Оливер. – Торжественно обещаю.
– Да будет так, – вздохнул Деймон, похлопывая коллегу по плечу. – А пока пусть все остается как есть. Идя навстречу твоим чувствам, клянусь: завтра же найму мойщика окон и заплачу ему из своего кармана.
Они оба рассмеялись и вернулись к работе.
Сидя с развернутой на списке бестселлеров газетой в довольно захламленной гостиной и слушая продолжающийся колокольный звон, он припомнил разговор с Оливером и слова, которые тот произнес: «Деньги! Из этой книженции они так и прут».
Оливер оказался прав. Как это ни прискорбно.
Деймон вспомнил и то, что сказал Заловски: «Я, как и многие другие, читаю газеты». Однако Заловски не мог знать того, что львиная доля комиссионных ушла на оплату старых долгов и на самый необходимый ремонт домика на берегу пролива Лонг-Айленд в городке Олд-Лайм в штате Коннектикут. Владение перешло к Шейле по завещанию ее страдавшего старческим слабоумием бездетного дяди. Они проводили там летние отпуска, а в тех случаях, когда могли себе позволить, и уик-энды. Пребывая на отдыхе, они изо всех сил старались не обращать внимания на плачевное состояние этой развалины. Теперь дому предстояло получить новую крышу, новые водопроводную и отопительную системы и свежую краску. Все работы планировалось закончить к тому времени, когда Деймон решит, что пора уйти на покой.
Простой случай шантажа или вымогательства, подумал Деймон. Цена нескольких газетных строчек, попавшихся на глаза в трудный момент. А может быть, все не так просто?
Однако в его распоряжении есть кое-какие ходы. Он набрал номер в Рослине.
– Женевьева, – спросил он, когда леди лично подняла трубку, – вы видели сегодняшний номер «Таймс»?
– Разве это не чудесно? – сказала Женевьева. Она говорила негромким, настороженным голосом женщины, которая привыкла к тому, что муж и дети на каждом шагу ей противоречат. – Неделя за неделей. Как в сказке.
«Даже более чудесно, чем ты думаешь, любовь моя», – подумал Деймон. Но вслух он сказал:
– Вам удалось прикоснуться к душе читателя, живущего даже в самых отдаленных уголках страны.
Раньше, до того как издание в бумажном переплете разошлось таким тиражом, он залился бы краской стыда, произнося эти слова.
– Я хотел вас спросить, не звонил ли вам случайно человек по имени Заловски?
– Заловски, Заловски… – неуверенно пролепетала Женевьева. – По совести говоря, не помню. Сейчас мне звонят множество людей. Телевизор, радио, интервью… Мой муж говорит, что потребует для нас новый номер, не включенный в телефонную книгу…
Еще один секретный телефон, подумал Деймон. Преуспел – и прячься. Американский Образ Жизни.
– Заловски… – продолжала Женевьева. – А почему вы об этом спрашиваете?
– Мне позвонил какой-то человек. По поводу книги. Выражался весьма туманно. Сказал, что позвонит еще раз, и я подумал, что, может быть, он предпочел связаться непосредственно с вами. Ведь вы знаете, что в нашем агентстве работают всего три человека – Оливер, секретарь и я, – нам крайне трудно удовлетворять все просьбы… Мы не похожи на другие конторы с десятками сотрудников, разными отделами и тому подобным…
– Да, я знаю. Вы говорите о тех, кто отказался от моей книги до того, как я пришла к вам. – Голос, утратив настороженность, звучат отчужденно и горько. – И при этом они даже не считали нужным придерживаться правил элементарной вежливости. Вы и Оливер оказались первыми истинными джентльменами, которых я встретила после того, как написала книгу.
– Мы пытаемся все время держать в уме старинную максиму, которую любил повторять мой прежний партнер мистер Грей: «Издательский бизнес – удел джентльменов», – говорил он. Конечно, это было давным-давно, и с тех пор многое изменилось. Тем не менее мне чрезвычайно приятно узнать, что остались еще люди, которые ценят старомодные манеры.
Деймон, беседуя с Женевьевой Долгер, всегда ощущал какую-то неловкость. Его речь казалась ему накрахмаленной и тщательно отутюженной. Деймона злило, что он не может говорить нормальным живым тоном с женщиной, которая лишь волей обстоятельств возникла в его жизни. Он никогда не был человеком, который подстраивается под собеседника. Деймон гордился своими принципами. Следуя им, он говорил своим клиентам только то, что думал – будь то похвала или хула. Если авторы возмущались критикой, злились, начинали отстаивать с пеной у рта свои позиции, он без всяких экивоков смирялся: визит в иное агентство, видимо, доставит им большее удовольствие.
1 2 3 4 5 6