- спросил Браун.
- О, чрезвычайно остроумная, - мрачно ответил Фьенн. - Он заявил, что полковник был еще жив, когда его нашли в беседке на полу, и что доктор убил его своим хирургическим инструментом, разрезая на нем платье.
- Ага! - сказал Браун. - Полковник, кажется, лежал ничком на полу?
- Доктора спасла быстрая смена событий, - продолжал Фьенн. - Я уверен, что Флойд протолкнул бы свою гениальную теорию в газету и доктора, пожалуй, арестовали бы, если бы все предположения не разлетелись вдребезги благодаря самоубийству Гарри Дрюса. И тут мы опять возвращаемся к началу. Я полагаю, что это самоубийство равносильно признанию. Но подробностей трагедии никто никогда не узнает.
Наступило молчание, а потом Браун очень скромно заметил:
- Мне кажется, что я знаю все подробности.
Фьенн был ошеломлен.
- Но послушайте, - воскликнул он, - каким образом вы можете знать все подробности? Вы все время находились на расстоянии сотни миль от места происшествия. Или вы уже тогда все знали? Если вы действительно дошли до самого конца, то когда же вы начали? Что дало вам первый толчок?
Патер Браун вскочил на ноги, охваченный необычным для него возбуждением.
- Собака! - воскликнул он. - Собака, разумеется! Вся история была бы у вас на ладони, если бы вы как следует подумали о поведении собаки на берету!
Фьенн был окончательно сбит с толку.
- Но ведь вы сами говорили, что все мои домыслы относительно собаки сущий вздор и что собака не имела к делу никакого отношения.
- Собака имела к делу самое прямое отношение, - ответил патер Браун, и вы поняли бы это, если бы относились к собаке просто как к собаке, а не как к всемогущему богу, творящему суд над людьми.
Он на мгновение смущенно замолк, потом заговорил вновь извиняющимся тоном:
- Дело в том, что я ужасно люблю собак. И мне кажется, что люди в своем поклонении собакам, в своем увлечении всевозможными суевериями, связанными с собаками, забывают о бедном псе как о таковом. Начнем с мелочи - с того, как собака Дрюса лаяла на стряпчего и рычала на секретаря. Вы спрашиваете, как я мог все разгадать, находясь на расстоянии сотни миль от места происшествия. По чести, это ваша заслуга, потому что вы блестяще охарактеризовали всех действующих лиц трагедии. Человек такого типа, как Трейл, который постоянно хмурится, неожиданно улыбается, играет пальцами и в особенности часто подносит их к шее, должен быть нервным, легко смущающимся субъектом. Я не удивился бы, если бы расторопный секретарь Флойд также оказался бы нервным человеком. Иначе он не порезал бы себе пальцев и не уронил бы ножниц, услышав вопли Джэнет Дрюс.
А собаки, надо вам знать, ненавидят нервных людей. Не знаю, отчего это происходит: оттого ли, что собака сама нервничает в присутствии такого человека; оттого ли, что она, как всякое животное, немножко забияка и фанфарон; оттого ли, что собачье тщеславие (а оно колоссально!) бывает задето, когда собака чувствует, что ее не любят, - так или иначе бедняга Нокс ничего не имел против этих людей, кроме того, что они ему не нравились, потому что боялись его. Я знаю, что вы все очень умные люди. Нельзя потешаться над умными людьми. Но порой мне кажется, что вы слишком умны, чтобы понимать животных. Иногда вы бываете слишком умными, чтобы понять человека, в особенности когда он действует просто, как действуют животные. Животные чрезвычайно непосредственны и просты, они живут в мире трюизмов. Возьмите хотя бы этот случай: собака лает на человека, и человек убегает от собаки. А вот вы, оказывается, недостаточно просты, чтобы понять: собака лаяла, потому что ей не нравился этот человек, а человек убежал, потому что он боялся собаки. Никаких других мотивов у них не было, да они в них и не нуждались. Но вы обязательно должны усмотреть в этом психологическую тайну и приписать собаке сверхъестественное чутье и превратить ее в орудие рока. Вы обязательно должны предположить, что человек удирал не от собаки, а от палача. А между тем, если вы как следует поразмыслите, то вы поймете, что вся эта глубочайшая психология абсолютно неправдоподобна. Если бы собака действительно могла узнать убийцу своего хозяина, то она не стала бы лаять на него, как на любого незнакомого ей посетителя, гораздо вероятнее, что она бросилась бы на него и вцепилась бы ему в глотку. С другой стороны, неужели вы действительно думаете, что человек достаточно жестокосердый, чтобы убить своего старого друга, а потом выйти с улыбкой на устах к семье убитого и гулять с его дочерью и домашним врачом, - неужели вы думаете, что такой человек убежал бы, гонимый угрызением совести, только потому, что на него залаяла собака? Он, пожалуй, мог бы почувствовать всю трагическую иронию происходящего; эта ирония могла бы даже потрясти его душу, как и всякий иной трагический пустяк. Но он ни в коем случае не бросился бы бежать от единственного свидетеля преступления, который не мог рассказать о том, что он видел. Таким паническим бегством люди спасаются, когда они напуганы не трагической иронией, а собачьими клыками. Все это слишком просто, чтобы вы могли понять. Но вот мы переходим к сцене на берегу - она гораздо интересней. И в вашем изложении она мне показалась гораздо более загадочной. Я не понял, почему собака бросилась в воду и опять вышла на берег. Если бы Нокс был очень взволнован чем-нибудь иным, он, вероятнее всего, вообще не полез бы в воду за палкой. Он побежал бы в том направлении, где ему чудилась катастрофа. Когда собака ищет палку, камень, все, что хотите, то ее уже ничто не может оторвать от поисков - разве только резкое приказание, да и то не всегда. Я это говорю на основании опыта. Я не верю, что Нокс вылез на берег, потому что у него переменилось настроение.
- Но ведь он все-таки вернулся на берег, и притом без палки! - Он вернулся на берег без палки по весьма уважительной причине, - ответил священник. - Он вернулся без палки, потому что он не нашел ее. И он завыл, потому что не мог найти ее. Именно по такому поводу собака способна завыть. Собаки - отчаяннейшие приверженцы ритуала. Собаки, как дети, чрезвычайно чувствительны к малейшему нарушению рутины в игре. И вот что-то было неладно в игре. Собака вылезла на берег и пожаловалась на поведение палки. С ней никогда ничего подобного не случалось. Ни разу в жизни почтенная, всеми уважаемая собака не подвергалась столь унизительному обращению со стороны ничтожной старой палки.
- Что же она сделала такого, эта палка? - спросил Фьенн.
- Она утонула, - ответил патер Браун.
Фьенн ничего не нашелся сказать. Священник продолжал:
- Она утонула потому, что она в действительности была не палкой, а стальным стилетом с острым лезвием в деревянном футляре. Я думаю, еще ни одному убийце не удавалось развязаться с орудием преступления столь странным и вместе с тем столь естественным образом.
- Я вас начинаю понимать, - промолвил Фьенн. - Но, если даже орудием преступления и был стилет, спрятанный в палке, то все же каким образом было совершено это преступление?
- У меня явилось предположение, как только вы произнесли слово "беседка", - сказал патер Браун. - Оно укрепилось, когда вы сказали, что на Дрюсе был белый костюм. Пока все искали короткий кинжал, это никому не могло прийти в голову; но если мы допустим, что полковник был заколот длинным стилетом вроде рапиры, то мое предположение становится правдоподобным.
Он откинулся на спинку кресла, поглядел на потолок и продолжал говорить, как бы возвращаясь к своим первым мыслям и предпосылкам:
- Все эти детективные истории вроде "Тайны Желтой Комнаты" и рассказы о людях, найденных убитыми в комнатах, не имевших ни входа, ни выхода, неприменимы к данному убийству, потому что оно было совершено в беседке. Когда мы говорим о Желтой Комнате или вообще о комнате, мы подразумеваем компактные, непроницаемые стены. Но беседка строится по иному принципу: в большинстве случаев, как и в данном, ее стенки - просто плетенка из ветвей, прилегающих одна к другой весьма тесно, но тем не менее не составляющих компактную массу; кое-где неминуемо должны остаться щели. И такая щель находилась как раз за спиной Дрюса, сидевшего в кресле у самой стенки. А кресло тоже было не просто креслом, но креслом плетеным, усеянным дырочками, как сито. И, наконец, беседка стояла у самой изгороди. А вы говорили мне, что изгородь была очень тонкая. Человек, стоявший по ту сторону ее, мог без труда различить сквозь ветви, сучья и палки белое пятно - куртку полковника.
Ваши географические данные страдали некоторой неточностью. Но мне было нетрудно помножить два на два. Вы говорили, что Скала Судьбы не особенно высока, но что из сада она прекрасно видна и как бы доминирует над всем пейзажем. Иными словами, она расположена очень близко к концу сада, хотя вам понадобилось много времени, чтобы добраться до нее кружным путем. Джэнет Дрюс едва ли могла издать вопль, слышный на полмили. Она издала самый обыкновенный невольный крик - и все же вы услышали его с берега. Далее, среди прочих интересных деталей, сообщенных вами, мне запомнилось, что Гарри Дрюс, по вашим словам, отстал от вас, чтобы зажечь трубку у изгороди.
Фьенн слегка содрогнулся.
- Вы хотите сказать, что, стоя там, он вынул из своей палки стилет и вонзил его сквозь изгородь в белое пятно? Но подумайте: какой странный выбор места и времени, какой риск! И, кроме того, как он мог быть уверенным, что состояние старика завещано именно ему?
Лицо Брауна оживилось.
- Вы неправильно оцениваете характер этого человека, - сказал он таким тоном, словно сам он был знаком с Гарри Дрюсом всю свою жизнь. - Занятный, но не такой уж исключительный тип. Если бы он твердо знал, что деньги перейдут к нему, он - я в этом почти уверен - не убил бы старика. Он счел бы это гнусностью.
- Парадокс, - сказал Фьенн.
- Этот человек был игроком, - продолжал священник. - В отставку он ушел из-за того, что неоднократно поступал вопреки приказу начальства и пускался в самые рискованные дела. Надо вам сказать, что человек его типа особенно легко поддается искушению и совершает какой-нибудь сумасбродный поступок именно потому, что связанный с этим поступком риск когда-нибудь покажется ему великолепным. Он хотел иметь возможность похвастаться потом: "Никто, кроме меня, не мог воспользоваться этим шансом и сказать себе: теперь или никогда. Как это я тогда замечательно учел все обстоятельства! Дональд в опале; вызван стряпчий, одновременно вызваны Герберт и я. И, в сущности, больше ничего, разве только, что старик улыбнулся и долго жал мне руку. Всякий другой сказал бы, что это сумасшедший риск. Но ведь только так и приобретаются состояния - людьми достаточно безумными, чтобы заглянуть вперед". Мания величия игрока! Чем нелепее совпадение, тем молниеноснее он решает и тем более он уверен, что его час пришел. Глупейшая, тривиальнейшая случайность - белое пятно и щель в изгороди - отравила его, точно видение всех соблазнов мира. Но найдется ли человек, достаточно умный, чтобы учесть это совпадение случайностей, и в то же время достаточно трусливый, чтобы не использовать его? Вот почему голос дьявола внятен душе игрока. Но сам дьявол едва ли стал бы склонять этого несчастного человека пойти, детально все обсудить и пошло, рассчитанно убить старика дядю, на наследство которого он уже мог рассчитывать. Это было бы слишком респектабельно!
Он замолк на мгновение, потом продолжал негромко и взволнованно:
- А теперь попробуйте восстановить эту сцену так, как если бы вы присутствовали при ней. Стоя у изгороди и хмелея от чудовищной возможности, представившейся ему, он случайно поднял голову, увидел странные очертания скалы - символ его собственной колеблющейся души - и вспомнил, что скалу эту зовут Скалой Судьбы. Знаете ли вы, как воспринимает такой человек в такой момент подобное предзнаменование? Я уверен, что вид этой скалы заставил его действовать и в то же время разбудил в нем осмотрительность и осторожность. Он - тот, кто хочет стать башней, возвышающейся над людьми, - не должен, не смеет быть падающей башней! И он действует, а потом начинает думать, как замести следы. Если его найдут со стилетом, спрятанным в палке да еще обагренным кровью, все погибло! А искать орудие убийства, конечно, будут. Если он положит палку куда-нибудь, то ее найдут и пойдут по следам. Даже если он забросит ее в воду, то это покажется подозрительным. И вот он наконец придумал более естественный способ запрятать концы в воду. Способ блестящий, как вам известно. Из вас троих у него одного были при себе часы. Он сказал вам, что домой возвращаться еще рано, вышел на берег и затеял игру с собакой - стал бросать камни и палки в воду. Но с каким отчаянием блуждали, должно быть, его глаза по этому пустынному берегу, прежде чем они остановились на собаке!
Фьенн кивнул, задумчиво глядя в пространство.
- Как это удивительно, - сказал он, - что собака в конце концов все-таки оказалась замешанной в этом деле!
- Собака могла бы, пожалуй, рассказать вам почти всю эту историю, если бы она умела говорить, - промолвил священник. - Об одном я жалею: из-за того, что она не умеет говорить, вы придумали за нее ее повествование и заставили ее говорить на языке людей. Все это часть того явления, которое я все чаще наблюдаю в современном мире. Это явление затопляет весь ваш былой рационализм и скептицизм; оно надвигается, как море. И имя ему - суеверие. Он резко встал и, озабоченно хмурясь, продолжил свою речь, словно он был один в комнате. - Вы перестаете видеть вещи такими, какие они есть. Обсуждая то или иное событие, вы говорите: "тут что-то нечисто", и все становится смутным, растяжимым, бесконечным, как перспектива аллеи в ночном кошмаре. Собака - предзнаменование, и кошка - тайна, и поросенок - маскотта, и майский жук - скарабей. Вы воскрешаете весь зверинец египетского и древнеиндусского многобожия: собаку Анубиса, и зеленоглазую Пашт, и священных быков Башана. Вы убегаете к богам-животным доисторических времен, вы ищете защиты у слонов, змей и крокодилов! И это все потому, что вы боитесь простого слова: Человек.
Фьенн встал с кресла несколько смущенный, словно он подслушал чей-то монолог.
Он окликнул собаку и вышел из комнаты, нерешительно и в то же время облегченно попрощавшись со священником. Но ему пришлось окликнуть собаку вторично, потому что она, несмотря на его зов, неподвижно сидела в комнате и пристально глядела на патера Брауна, как некогда волк глядел на Франциска Ассизского.

1 2 3