- Один к одному. И тебе хорошо, папаша, и ей хорошо, а лучше всего нам. Знаешь полковника Хаукера, ну, который тут жил недавно?"
Я кивнул.
"Так, - сказал этот Гарри, указывая на портрет. - А это его мамаша. Кто обнимет, пожалеет? Мама дорогая. Вот она", - пояснил он, махнув рукой в сторону портрета, изображавшего даму, похожую на меня.
"Ладно, не тяни! - заметил человек, стоявший у двери. - Эй, ты, преподобный! Мы тебя не обидим. Хочешь - денег дадим, целый соверен. А платье тебе пойдет".
"Плохо объясняешь, Билл, - вмешался тот, кто меня держал. - Мистер Шортер, дело вот в чем. Нам надо повидать сегодня этого Хаукера. Может, он нас расцелует, выставит шипучку. Может, и нет. Может, он вообще умрет к нашему уходу. Опять же - может, и нет. Главное, нам его надо повидать. Сами знаете, он никого не пускает, только мы еще знаем, почему. А мамашу пустит. Какое совпадение! Повезло нам, да. Вот вы и есть эта мамаша".
"Как я ее увидел, - медленно произнес Билл, указывая на портрет, - так и сказал - старый Шортер. Да, прямо так и сказал".
"Что вы затеяли, безумные?" - вскричал я.
"Сейчас, почтенный, сейчас, - произнес человек с револьвером. - Вот наденьте это". - И он указал на высокую шляпку, а также на ворох женских одежд, лежавший в углу".
Не стану останавливаться на деталях. Выбора у меня не было. Мне не одолеть пять человек, не говоря уж о револьвере. Через пять минут, мистер Суинберн, я, викарий из Чентси, был одет старухой, чьей-то матерью, и меня вытащили на улицу, чтобы творить зло.
Уже наступил вечер, зимой темнеет быстро. По темной дороге, продуваемой ветром, мы пошли к одинокому дому полковника. Ни по этому, ни по другому пути никогда не двигалось подобное шествие. Любой увидел бы шесть небогатых, но почтенных женщин в черных платьях и старомодных, но безупречных шляпках; но это были пять злодеев и один викарий.
Попытаюсь рассказать коротко то, что длилось долго.
Разум мой вращался, словно мельница, когда я шел и думал, как бы мне сбежать. Мы были далеко от домов, и если бы я закричал, меня бы убили, закололи или задушили, а потом бросили в болото. Обратиться к прохожим я тоже не мог, слишком все это дико и безумно. Прежде чем я убедил бы почтальона или разносчика в таких немыслимых происшествиях, спутники мои давно бы ушли и увели меня, объяснив, что их приятельница лишилась рассудка или слишком выпила.
Последняя мысль, при всей своей непристойности, показалась мне истинным откровением. Неужели дошло до того, что викарий Чентси должен притвориться пьяным? Да, должен.
Сколько мог, я шел вместе с ними быстрым, но все-таки женским шагом, сохраняя мнимое спокойствие, пока наконец не увидел полисмена под уличным фонарем. Мы приближались к нему тихо и пристойно, но когда мы его достигли, я метнулся к полицейскому и закричал: "Ура! Ура!
Ура! Правь, Британия! Эй, вы! Гоп-ла-ла! Бу-бу". Для викария все это не совсем обычно.
Констебль посветил фонариком на меня, то есть - на непотребную старуху, в которую я обратился. "Ну, что это вы, мэм?" - начал он.
"Заткнись, а то укокошу, - прохрипел мне в ухо Сэм. - Шкуру сдеру".
Страшно слышать подобные слова от престарелой девицы. Я выл и кричал, не унимаясь. Я распевал комические куплеты, которые, к моему глубокому сожалению, исполняют у нас на концертах молодые люди. Я качался, словно падающая кегля. Констебль тем временем обратился к негодяям: "Если не можете унять вашу приятельницу, я ее заберу. Она напилась и буйствует".
Я удвоил усилия. Мне не приходилось поступать так прежде, но я поистине превзошел себя. Слова, которых я не знал, потоком лились с моих уст.
"Еще не так заорешь, - шептал мне Билл. - Повоешь, когда пятки подпалим".
Охваченный ужасом, я выкликал страшные песни веселья. Ни в одном самом диком кошмаре не увидишь такой мерзости, как эти глаза, глядевшие из-под капоров, эти пристойные дамы с лицами дьяволов. По-видимому, и в преисподней нет таких зрелищ.
Невыносимо терзаясь, я подумал было, что благопристойность наших одежд успокоит констебля. И впрямь он колебался, если можно применить это слово к столь солидному и почтенному созданию. Тогда я ринулся вперед, боднул его в грудь и воскликнул (если память мне не изменяет): "А, чтоб тебя, вот это да!" Именно в эти мгновенья я с особенной ясностью помнил, что я - викарий из Чентси в Эссексе.
Отчаянный поступок все спас. Полицейский крепко схватил меня за шиворот.
"Пойдете со мной", - начал он, но Билл прервал его, бесподобно подражая нежному женскому голосу: "Ах, пожалуйста, констебль, не беспокойтесь! Мы отведем домой нашу бедную приятельницу. Она выпила лишнего, но она женщина порядочная, разве что со странностями".
"Она боднула меня в живот", - отвечал полицейский.
"Странности даровитой натуры", - серьезно вымолвил Сэм.
"Прошу вас, - снова вмешался Билл в обличье мисс Джеймс, - разрешите отвести ее домой! За ней надо присмотреть".
"Вот я и присмотрю", - сказал служитель порядка.
"Нет, нет! - заторопился Билл. - Тут нужны друзья. У нас есть для нее особое лекарство".
"Да, - подхватила мисс Маубри, - только оно и поможет. Редкостное средство!"
"А я и так здорова. Кучи-кучи-ку!" - заметил к своему вящему позору викарий Чентси.
"Вот что, сударыни, - сказал констебль, - не нравятся мне такие странности. Поет, понимаете, бодается! Да и вы мне что-то не нравитесь. Видел я таких, приличных. Кто вы, а?"
"У нас нет с собой визитных карточек, - достойно отвечала мисс Маубри, - но мы не понимаем, почему нас оскорбляет человек, который должен оберегать нас. Конечно, вы вправе воспользоваться слабостью нашей бедной приятельницы. Но если вы полагаете, что вправе грубить нам, вы заблуждаетесь, констебль".
Справедливость и достоинство этих слов сразили констебля на мгновение, и недруги мои обратили ко мне страшные, адские лица. Когда полицейский повернул к ним фонарик, они обменялись быстрым взглядом, сообщая друг другу, словно телеграфом, что необходимо отступить.
Я же медленно опустился на мостовую, изо всех сил напрягая разум. Пока негодяи здесь, нельзя отходить от взятой роли, ибо констебль, услышав связную речь, предположит, что я пришел в себя, и отдаст меня на попечение приятельниц. Теперь же, в таком виде, я легко проведу его, если захочу.
Но, признаюсь, я не так уж этого хотел. Многое бывает в нашей жизни, и порой, на узком пути долга, священнослужитель англиканской церкви вынужден притвориться подвыпившей леди, но бывает это нечасто, и не всякий в это поверит. А вдруг разнесется слух, что я притворился пьяным? Вдруг кому-нибудь покажется, что я и не притворялся?
Кое-как поднявшись с помощью констебля, я медленно прошел ярдов сто. Констебль явственно думал, что я слишком пьян и слаб, чтобы тихо убежать, и держал меня не очень крепко. Мы миновали один перекресток, другой, третий он буквально волочил мое обмякшее тело, - а на четвертом перекрестке я вырвался и понесся вниз по улице, словно бешеный вепрь. Провожатый не был к тому готов, не был и легок, царила тьма. Я бежал, бежал, бежал и минут через пять понял, что спасся. Через полчаса я был уже в поле, под благословенными звездами. Там я сорвал мерзкую шаль, гнусную шляпку и закопал их в чистой земле.
Завершив повествование, мой почтенный гость откинулся на спинку кресла. И манера его, и сами события все больше обращали меня к нему. Да, он старый, не очень умный, очень нудный человек - но и простая душа, и несомненный джентльмен, проявивший чутье и мужество в час беды. Историю свою он рассказал чересчур дотошно, зато с немалым реализмом.
- А сейчас... - начал я.
- Сейчас, - перебил меня викарий, наклоняясь вперед с какой-то подобострастной прытью, - сейчас надо подумать о бедном мистере Хаукере. Не знаю, что они замышляли и что могут, но опасность несомненно есть. В полицию я не пойду по вполне понятным причинам. Кроме всего прочего, мне не поверят. Что же делать?
Я вынул часы и увидел, что уже половина первого.
- Лучше всего, - сказал я, - пойти к Бэзилу Гранту.
Мы с ним собирались на званый обед. Наверное, он уже дома. Простите, вы не против того, чтобы мы кликнули кеб?
- Нет, нет, пожалуйста, - отвечал он, вежливо выбираясь из кресла и пытаясь сложить свой нелепый плед.
Кеб привез нас в Лэмбет, в тот мрачный улей бедных квартир, где обитал Грант, а крутая деревянная лестница привела нас в его мансарду. Когда я вошел, меня поразил контраст между убогой обстановкой и сверканьем белоснежной манишки, мягкой роскошью меха. Бэзил пил вино. Я был прав, он только что вернулся.
К преподобному Эллису Шортеру он отнесся с той простотой и тем почтением, с какими относился к каждому.
Когда тот закончил краткий вариант своей истории, он сказал:
- Вы знаете капитана Фрэзера?
Несказанно удивившись этому нелепому вопросу, я зорко взглянул на друга, а значит - не глядел на викария, только слышал, что он как-то нервно ответил:
- Нет.
Однако Бэзил нашел что-то забавное и в этом ответе, и во всем поведении престарелого священнослужителя, ибо пристально смотрел на него большими голубыми глазами.
- Вы уверены, мистер Шортер, - не сдался он, - что не знакомы с капитаном?
- Да, - отвечал викарий, и я, к моему удивлению, заметил, что говорил он робко, если не растерянно.
Бэзил вскочил.
- Ну, что же, все ясно! - воскликнул он. - Дорогой мой, вы еще и не начали действовать. Первым надо повидать капитана Фрэзера.
- Когда? - выговорил викарий.
- Сейчас, - ответил Бэзил, вдевая руку в рукав мехового пальто.
Викарий поднялся, трясясь, как желе.
- Нет, право, зачем же? - лепетал он.
Бэзил вынул руку из рукава и снова бросил пальто на ручку кресла.
- Вот как? - выразительно спросил он. - Вы считаете, что это не нужно? Тогда, мой преподобный друг, я бы хотел увидеть вас без этих бакенбард.
Я поднялся, ибо наконец пришла великая беда. Как ни возбуждало, как ни радовало постоянное общение с Бэзилом, я всегда ощущал, что его блистательный разум - на краю и может сорваться. Он видел то, чего не увидишь, охраняя себя от безумия, а я ждал, как ждут смерти друга, когда у того - больное сердце. Это могло случиться где угодно и когда угодно - в поле, где он любуется закатом, в кебе, где он курит сигару. Это случилось теперь. В тот самый миг, когда Бэзил Грант должен был изречь слова, которые спасут человека, он утратил разум.
- Бакенбарды! - вскричал он, сверкнув глазами. - И лысину, пожалуйста.
Викарий, естественно, попятился. Я встал между ними.
- Присядьте, Бэзил! - взмолился я. - Вы немного возбуждены. Допейте вино.
- Бакенбарды, - твердо возразил он. - Дайте их мне.
Он кинулся к викарию, викарий кинулся к двери, но не успел. Тихая комната превратилась не то в пантомиму, не то в пандемониум. Летали кресла, гремели столы, падали ширмы, в осколки разлеталась посуда, а Бэзил Грант гонялся за преподобным Шортером.
Как ни странно, викарий Чентси, в Эссексе, вел себя совсем не так, как подобает его сану и возрасту. Его прыжки и удары удивили бы, если бы он был юнцом, сейчас же наводили на мысль о фарсе или о сказке. Они бы удивили; но сам он совсем не удивлялся. Он даже веселился, как и Бэзил. Придется сказать невероятную правду: оба они смеялись.
Наконец, загнанный в угол, Шортер проговорил:
- Ладно, мистер Грант, ничего вы мне не сделаете. Все законно. Да и вреда никому нет. Это же условность. Сложное у нас общество!
- Я вас и не виню, - спокойно сказал Бэзил. - Я просто хочу, чтобы вы мне отдали бакенбарды. И лысину. Они ваши или Фрэзера?
- Мои, мои! - весело ответил Шортер.
- Что это все значит? - взорвался я. - Как лысина мистера Шортера может принадлежать капитану? При чем он тут вообще? Вы с ним обедали, Бэзил?
- Нет, - отвечал Грант. - Я никуда не ходил.
- Не ходили к миссис Торнтон? - удивился я. - Почему же?
- Понимаете, - странно улыбаясь, отвечал мой друг, - меня задержал посетитель. Он там, в спальне.
- В спальне? - повторил я, но уже не удивился бы, если бы тот сидел в подвале или в кармане.
Грант подошел к двери, распахнул ее, вошел в комнату и вывел оттуда последний кошмар этих часов. Передо мною стоял лысый священнослужитель с седыми бакенбардами.
- Присаживайтесь, друзья! - воскликнул Грант, сердечно потирая руки. Выпьем вина, отдохнем. Как вы справедливо заметили, дорогой мой, вреда никому нет. Если капитан намекнул бы, он бы сберег кучу денег. Правда, вам бы это меньше понравилось, а?
Двойники, попивавшие вино с одинаковой улыбкой, от души засмеялись, а один из них беспечно снял бакенбарды.
- Бэзил, - сказал я, - спасите меня! Что это значит?
Теперь засмеялся он и ответил:
- Еще один удивительный промысел. Эти джентльмены (за чье здоровье я сейчас выпью) - профессиональные задерживатели.
- Не понимаю, - сказал я.
- Это очень просто, мистер Суинберн, - начал бывший Шортер, и я вздрогнул, услышав, что провинциальный старик говорит бойким голосом молодого лондонца. - Понимаете, клиенты нам платят, и мы кого-нибудь задерживаем под невинным предлогом. Капитан Фрэзер...
Улыбнулся и Бэзил Грант.
- Капитан Фрэзер, - пояснил он, - хотел, чтобы мы ему не мешали... Утром он отплывает в Африку, а дама, к которой мы собирались, - его великая любовь. Вот он и хотел побыть с ней, для чего и нанял этих двух джентльменов.
- Понимаете, - виновато сказал мой викарий, - мне пришлось выдумать что-нибудь такое... эдакое. Умеренность ничего бы не дала.
- Ну, - сказал я, - ее у вас не было!
- Спасибо, сэр, - почтительно сказал он. - Буду благодарен, если вы меня кому-нибудь порекомендуете.
Другой викарий лениво снял лысину, являя гладкие рыжие волосы, и заговорил как-то сонно, может быть - под влиянием прекрасного вина:
- Просто поразительно, господа, как часто к нам обращаются. Контора полна с утра до вечера. Я уверен, что вы встречались с нашими работниками. Когда старый холостяк рассказывает, как он охотился, а вам не терпится с кем-то поговорить, не сомневайтесь, он - от нас. Когда к вам приходит дама из благотворительного общества, а вы собирались к Робинсонам, она - из наших. Рука Робинсонов, сэр, поверьте опыту.
- Одного я не понимаю, - сказал я. - Почему вы оба викарии?
Бывший пастырь эссекского селения слегка нахмурился.
- Видимо, это ошибка, - отвечал он, - но не наша, мы ни при чем. Капитан Фрэзер не пожалел денег. Он заплатил по высшему тарифу, чтобы все было высшего сорта, а у нас самый высший сорт - именно викарии. Как-никак, они почтенней всех. Мы получаем пять гиней за визит. Нам посчастливилось, фирма довольна нашей работой, и теперь мы - только викарии, никто иной. Раньше мы два года были полковниками, четыре гинеи за визит, разрядом ниже.
НЕОБЫЧНАЯ СДЕЛКА ЖИЛИЩНОГО АГЕНТА
Лейтенант Драммонд Кийт принадлежал к тем людям, разговоры которых, словно гроза, разражаются сразу после их ухода. Причин было много. Он носил легкие просторные костюмы, словно в тропиках, да и сам был легок и проворен, а точнее - тонок и изящен как пантера, правда, с черными и беспокойными глазами.
Денег у него не было, и, подобно многим беднякам, он беспрестанно переезжал. Есть в Лондоне места, где, в самом сердце искусственной цивилизации, люди снова стали кочевниками. Но даже и там нет такого неутомимого бродяги, как элегантный офицер в белых и просторных одеждах.
Судя по его рассказам, в свое время он перестрелял много дичи - от куропаток до слонов, но злоязычные знакомые полагали, что среди его жертв бывала и луна. Занятная поговорка! Когда о человеке, тайно съехавшем с квартиры, говорят, что он выстрелил в луну, так и видишь ночную охоту во всем ее волшебстве.
Из дома в дом, из квартала в квартал он перевозил такой багаж: два связанных вместе копья, которыми, по всей вероятности, пользуется какое-то дикое племя; зеленый зонтик; большой растрепанный том "Записок Пиквикского клуба"; большое ружье; большую бутыль нечестивого восточного вина. Все это переезжало на каждую новую квартиру, хотя бы на сутки, и не в ящике, а в неприкрытом виде, едва перевязанное бечевкой, к радости поэтичных уличных мальчишек.
Забыл сказать, что он переносил и старую саблю тех времен, когда служил в полку. И тут вставал еще один вопрос: при всей своей подвижности и стройности, он был не так уж молод. Волосы уже поседели, хотя пышные итальянские усы оставались черными, а лицо казалось немолодым, несмотря на итальянскую живость. Странно и не очень приятно видеть стареющего человека, который ушел в отставку лейтенантом. Именно это, равно как и непоседливость, внушали подозрение осторожным, почтенным людям.
Наконец самые его рассказы вызывали восхищение, но не уважение. Дела происходили в сомнительных местах, куда приличный человек не пойдет, - в курильнях опиума, в игорных притонах, так и казалось, что ты слышишь запах воровской кухни или каннибальских пиршеств. Словом, такие рассказы позорят рассказчика независимо от того, поверили ему или нет. Если Кийт сочинил все это то он лжец; если не сочинил - по меньшей мере авантюрист. Он только что вышел из комнаты, где были мы с Бэзилом и брат Бэзила Руперт, занимавшийся сыском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12