— Мой отдых тем более подождёт. Неужели ты не понимаешь? Нет, не понимаешь. Подожди, было что-то первоочередное… Что-то связанное с… А, вспомнил! Как у тебя там Эя?— Эя?— Эя, Эя, Эя! Будешь ты наконец говорить по делу?! Будто он говорил по делу!— Эя спит. — Я недоуменно пожал плечами. — Спит и видит свои доисторические сны. По-моему, это её любимое времяпрепровождение.— Так я и думал. Вот что: сейчас же беги к ней. Буди, изобретай что угодно, лишь бы она говорила, говорила непрерывно, чтобы лингвасцет овладел её языком… Чего ты стоишь?! Беги!Я не стоял, я сидел. И не сдвинулся с места. Ещё недавно ничего подобного не могло произойти ни со мной, ни с Алексеем, мы не поверили бы, что такая идиотская вспышка возможна. Я не только не сдвинулся с места, а, наоборот, взял чашку, неторопливо налил кофе, всем своим видом показывая, что и у меня есть самолюбие, что я вовсе не намерен быть мальчиком на побегушках у кого бы то ни было. Нервная взвинченность опасна своей заразительностью, и хотя и это было чёрной неблагодарностью, я почувствовал удовлетворение, когда Алексей в ярости грохнул кулаком по столу.— Тихо! — сказал я. — Ты великий человек, но зачем бить посуду? Сядь, успокойся; все сделано, все давно сделано. Эя спит, но я задействовал её речевые центры, так что в фазе быстрого сна она болтает, как нанятая, а лингвасцет ловит её слова. Поэтому бежать мне не надо, соображают, как видишь, не одни теоретики. А теперь, пожалуйста, объясни мне, простому и серому, объясни спокойно, до чего вы додумались, к чему такая спешка и при чем тут Эя.Я нарочно говорил медленно, тихо, приблизив лицо к лицу, с лёгкой иронией в голосе, это должно было подействовать, и это подействовало. Алексей осел на стул, с минуту смотрел на меня неподвижно, затем его губы тронула слабая улыбка.— Да, все мы в душе немного горзахи, ты извини… Сейчас, минутку…Он покопался в кармане, достал какой-то стимулятор, отправил таблетку в рот, морщась, запил водой.— Все, больше никаких эмоций. Слушай внимательно. Час назад я, кажется, понял главное; мы поняли. Наши представления о времени не верны в главном и основном, их, если угодно, надо вывернуть наизнанку. Как бы тебе это пояснить наглядно… — Лицо Алексея сморщилось, слово “наглядное” было ему ненавистно. — Ладно, годится такая аналогия. Припомним историю физики. Есть вещество в твёрдом, жидком, газообразном, плазменном и прочем состоянии, есть всевозможные поля, вот, думалось, все, что существует в мироздании, из чего оно складывается. К концу двадцатого века выяснилось: не так! Что считалось сущностью мира, начиная с камня, кончая светом, оказалось зыбью скрытого океана материи. А то, что полагалось пустотой, вакуумом, ничем, оно-то и есть основа, чьи всплески порождают галактики, звезды и прочее. А со временем, видишь ли, такая история…Алексей отхлебнул из пустой чашки и не заметил этого.— Время в своём обыденном восприятии… Тьфу, что за нелепость: “время в своём восприятии”! Ладно, ты понял, что я хотел сказать… Время подобно волне, которая бежит неизвестно откуда и неизвестно куда, несёт нас на гребне, позади нет ничего — все уже умерло, впереди тоже ничего — ещё не возникло. Так? Да, так — обыденно. В действительности, конечно, нет ничего подобного. Есть пространственно-временной континуум, в котором все движение, все процесс, и время есть параметр этих изменений, а так как изменений бесконечно много, то можно говорить об индивидуальном для каждого процесса времени. Ну там о геологическом или социальном… С другой стороны, время есть метрика самого континуума, подобно тому, как кривизна мыльного пузыря есть метрика его расширения… Ч-черт! Не так. Словом, если интегрировать обе сущности времени как меры и метрики, то по формуле… А, ты же её не поймёшь… Ладно, попробуем взять иначе…Алексей продолжал говорить, но чем дольше он говорил, тем меньше я понимал, и он это видел. Он морщился, помогая себе жестами, мимикой, его рука то и дело тянулась написать какое-нибудь простенькое, этажей в десять, уравнение, которое сразу все разъяснило бы, но тут же останавливал себя, потому что такое уравнение мне было заведомо не по зубам. Так он страдал. Это была мука, мука невыразимости сложного и абстрактного, когда ты хочешь, чтобы тебя поняли, когда нужно, чтобы тебя поняли, а не получается, потому что наука слишком далеко ушла в своих построениях от наглядного, образного, для всех очевидного.Что за нелепость! Алексей знал, наверняка знал то, что могло спасти или погубить человечество, и не мог выразить это на всем понятном языке. Такого он не ожидал и даже растерялся. Я страдал вместе с ним, пытался что-то подсказать, наугад пояснить — он только отмахивался. Все было не то, не то! Увы, глубины темпоралики были не для меня, я это понял ещё в школе, когда учитель однажды сразил нас таким парадоксом. “Прошлое существует в виде следов, — сказал он, — будущее — в виде возможностей. Действительно лишь настоящее, так?” — “Так!” — хором ответили мы. “Прекрасно. Теперь я попробую доказать, что настоящего тоже нет, а вы попытайтесь меня опровергнуть”. — “Как это нет настоящего? — ахнул кто-то. — Что же тогда есть?” — “Это уж вы сами решите… Следите за логикой рассуждений. Что есть настоящее? Ах, то, что происходит сейчас! Хорошо. Какова, спрашивается, длительность этого “сейчас”? Минута, секунда? Не слышу ответа… Правильно: физически протяжённость настоящего — один хроноквант, то есть секунда в минус какой степени? Не помните… ладно, посмотрите в справочнике. Важно другое: минувший хроноквант уже принадлежит прошлому, его нет, а последующий ещё только будет, следовательно, пока его тоже нет. Что же тогда мы воспринимаем как настоящее? Напомню, что мы не видим летящей пули именно потому, что уже сотая доля секунды — вне нашего восприятия. А тут хроноквант! Значит, его мы тем более не можем воспринять. Выходит, мы осознаем только то, что уже случилось, стало быть, прошлое! Под видом настоящего мы воспринимаем прошлое, и только прошлое! Но прошлое, по определению, существует лишь в виде следов, оно уже сбылось и исчезло… Вот так, ребята, а теперь думайте, что же для нас действительно”.Этот парадокс слышал я, слышал Алексей, только я отмахнулся, а он нет. У меня сохранилось лишь впечатление тьмы и бездна, в которую я на миг заглянул и отшатнулся. Он же не отшатнулся, его это увлекло, и вот теперь я сижу дурак дураком, а он страдает, пытаясь выразить то, что ему открылось в этой пугающей бездне. Мука невыразимости — да снилось ли людям такое?Ещё бы! Она была и будет знакома всем истинным художникам и мыслителям, недаром сказано: “Мысль изречённая есть ложь…”Только ещё никогда от исхода этой борьбы со словом так не зависела судьба человечества.— Слушай, — не выдержав, перебил я Алексея. — Чего ты изводишь себя? Так ли уж важно, чтобы именно я, именно в эту ночь понял истинную сущность времени? Если это нужно для конкретного, с моим участием, дела, то просто-напросто объясни, что от меня требуется, какие, так сказать, кнопки мне нажимать. И все! А если ты вслух обдумываешь своё обращение к человечеству, то выспись сначала, отдохни, перепоручи, наконец, кому-нибудь, кто лучше владеет даром популяризации. Зачем все это сейчас, чего ты себя терзаешь?Секунду-другую Алексей смотрел на меня так, будто сложный многогранник прямо на его глазах обратился в элементарный куб. Похоже, я сразу упал в его глазах, ведь для Алексея действие всегда было неотделимо от понимания, а я преспокойно предложил эту связь разорвать.— Ты хоть соображаешь, что ты сказал? — шёпотом проговорил он. — Значит, пусть все будет так, как в “добрые старые времена”, когда одни думали и распоряжались, а другие брали под козырёк? Нет, дорогой, так не пойдёт. Тебе — да-да, тебе! — понимание необходимо, как, может быть, никому другому.— Это ещё почему?— Узнаешь, когда поймёшь… Стоп! — Глаза Алексея сузились. — Факт появления в нашем времени прошлого — как бы ты его объяснил своим детишкам? Поделись опытом. Спасовал бы, наверное?Я покачал головой.— Сначала я объяснил бы им теорию скрытых реальностей.— Легко сказать!…— Легко сделать. Некто выступает по всемирной видеосети, сказал бы я им. Его образ на экране реален? Конечно. Но одновременно тот же самый образ мчат электромагнитные волны. Выходит, он присутствует ещё и в пространстве, находится там в иной, чем на экране, неразличимой для наших органов чувств форме. Однако и этот образ реален. Попутно ведётся запись передачи, все оказывается запечатлённым в кристалле. Это уже третья форма существования образа, иное его воплощение. В кристалле оно способно находиться века и тысячелетия, его сколько угодно раз можно воспроизвести, снова послать в эфир, снова оживить на экране и так далее. Вот вам уже три реальности: одна явная, на экране, и две скрытых. Последних, как видите, больше.— Так, так, продолжай.— Дальше я воспользовался бы аналогией. Уподобим, сказал бы я, жизнь киноленте. Старинной, вы знаете… Вы смотрите фильм. Сменяя друг друга, мелькают кадры. Так длится, пока ленте не приходит конец. Все, свет погашен, изображение исчезло, его нет, зрители могут разойтись. Однако изображение никуда не делось, оно как было, так и осталось на ленте, только перешло из бытия в инобытие, стало скрытой реальностью.— Так, так!— Все, почти… Жизнь, добавил бы я, в отличие от киноленты мы, увы, никаким образом не можем вставить обратно в проектор времени и заново прокрутить. Но вот что-то произошло, мы не знаем что. Наша “лента” вдруг слиплась, кадры прошлого вклеились в настоящее, попали в “проектор”, отчего скрытая реальность снова стала действительной.— Чудовищно. — Алексей с хрустом сцепил пальцы. — Крайняя степень примитивизации! Хотя…Он задумался.— Хотя в этом что-то есть… Ты знаешь, в этом что-то есть. — Его лицо просветлело. — Вот, значит, на каком уровне наука становится доходчивой… Чудесно! Сойдём на тот же уровень, сейчас для тебя важно уловить смысл новой концепции пространства-времени, иное успеется. Скажи, что произойдёт с угольком на ветру?— Как что? Сгорит, рассеется пеплом…— А гвоздь?— Какой ещё гвоздь?— Обыкновенный. На ветру.— С ним ничего не произойдёт.— Подумай.— Что тут думать? Гвоздь — он и есть гвоздь.— Дубина, — с выражением проговорил Алексей. — Тебе не детей учить… Сгорит гвоздь, сгорит! Окислится, проржавеет, рассыплется не хуже уголька, вот что с ним произойдёт!— Ах, в этом смысле… — Я смутился. — Ну да, если гвоздь долго продержать на ветру, тогда конечно…— А отчего разрушаются горы?— Ну. — Я пожал плечами. — Если ты спрашиваешь без подвоха, то это элементарно. Воздействие воды, ветра, температур, процесс эрозии, словом.— Иначе говоря, уголёк гибнет потому, что взаимодействует со средой. Та же судьба у гор, вопрос в сроке. Все гибнет, потому что все взаимодействует со средой. Линейность этого процесса обуславливает линейный ход времени. Но если так, с какой, спрашивается, средой взаимодействует наша Вселенная? Когда-то её не было, теперь она есть и когда-нибудь тоже исчезнет, сгорит, как самый банальный уголёк. Что же на неё воздействует, какой эрозии подвергается она?— Банальный вопрос. — Я решил показать, что тоже не лыком шит. — Диалектический материализм давно на него ответил: материя неисчерпаема, а потому мироздание не обязательно ограничивается наблюдаемой нами Вселенной. Возможны и другие, с иным состоянием, с иными законами природы, а если так, то они должны воздействовать на нашу Вселенную. Какая-нибудь другая Вселенная…— Её-то мы и нашли! — Алексей вскочил, сгрёб с пола шуршащие кольца ленты. — Вот она, здесь, объявилась, скрытая! Теперь понимаешь, какой ещё “ветер” обдувает нас, чьё время накладывается на наше? Все в нашем мире взаимодействует не только само с собой, нет, нас ещё пронизывает “ветер” иновселенной, он вокруг нас, он в нас, ты это понимаешь? Мир не просто многомерен, он многомерно многомерен, и потому время даже не объёмно, оно неисчерпаемо в своих формах и проявлениях! Ты посмотри, как все складывается. Почему время зависит от скорости? Да потому, что происходит перемещение тел и в среде иновселенной, следовательно, увеличивается или уменьшается “обдув”, как это случается с угольком, стоит им помахать в воздухе. Почему, в свою очередь, ход времени так зависит от метрики пространства, от концентрации масс? Примерно по той же причине, по какой свойства и скорость обычного ветра меняются в зависимости от того, встречает ли он на пути редкий кустарник или массив городского квартала. Обычная динамика! То есть что я, совсем не обычная, но так и должно быть… Эх! Тысячелетия прошли, прежде чем люди догадались, что они окружены воздухом. Потребовались ещё тысячелетия, чтобы проявились электромагнитные и прочие поля. Ещё столетие — мы обнаружили вакуум. От очевидного к неочевидному, от явного к скрытому, вот как мы шли и идём! Теперь же, — Алексей потряс кольцами ленты, — вот она, целая иновселенная! Вот оно, скрытое время! Вот откуда на нас обрушился шквал… Новые берега нового океана материи, ты слышишь, как свистят его ветры, слышишь?Сам того не заметив, Алексей заговорил образами. Я поёжился. Почему-то одним из самых сильных впечатлений раннего детства для меня стал вид ночного неба в планетарии, куда я однажды попал. Чем-то жутким повеяло на меня тогда из этой чёрной, проколотой звёздами тьмы купола, которая вдруг накрыла меня. Жутким и одновременно притягательным. Не знаю, почему во мне все так щемяще заледенело. Может быть, то было первое осознание той бесконечности пространства, бесконечности времени, бесконечности всего, что есть в мире. Не знаю. Сейчас в ярко освещённой комнате, в окна которой стучался дождь, меня настигло очень похожее ощущение. И причиной были не столько горячечные слова Алексея, сколько его глаза, которые видели, в упор видели не эту комнату и не меня в ней, а чёрную бесконечность новой, только что открывшейся ему Вселенной.— А мы воспринимаем только линейное время, живём как одномерцы, как…Он изогнул шуршавший свив ленты, пропустил её меж пальцами так, что снаружи осталась лишь узкая складка.— Вот наше настоящее… Я пропускаю его меж пальцами, гребень складки ползёт, чёрные на нем штрихи и знаки — это наши жизни, вот они движутся, перемещаются из будущего в прошлое, так мы, одномерцы, живём, смотри, смотри…Колдовская минута! Я смотрел не на складку ленты, по которой ползли математические знаки и символы, я не мог оторвать взгляда от Алексея. Не стало комнаты, не стало тьмы за окном, было только его вдохновенное лицо. Он перемещал ленту, вёл складку меж пальцами, он любовался ею, словно в его руках была истинная ткань мироздания, словно он обозревал её всю, со всеми нашими жизнями, загадками, радостями, трагедиями и проблемами, словно он был над ней, как некий познавший её тайны бог. Его тёмное от усталости лицо светилось могуществом понимания, и не было ничего прекраснее этого лица.— Так мы, одномерцы, живём на гребне настоящего, только это считаем реальностью, так долго бы длилось, если бы…Быстрым движением он смял ленту в гармошку.— Вот так свернулась структура вселенных. Там, где ворсинки материи, сцепившись, поменялись местами, там прошлое вклинилось в настоящее, и наоборот. И это сейчас в практическом смысле главное. Почему?Он резко повернулся ко мне.— Почему?— Что за вопрос, — сказал я. — Катастрофа… Ответом был досадливый взмах руки.— Если разбилась чашка, надо взять веник и подмести. Или послать кибера. Хроноклазмы кончаются, затухают сами собой, я же сказал! Не о том забота… Многие наши люди оказались здесь, здесь, здесь. — Он провёл пальцем по гребням складок. — Что будет, когда хроноклазм исчерпает себя? Вот…Он разжал пальцы, удержав в них лишь одну складку.— Стабильно лишь наше время. Оно уцелеет вместе с оказавшимися в нем вкраплениями прошлого. Все остальное вернётся в прежнее состояние.— Что же тут плохого? — не понял я. — Конец всем нашим бедам, радоваться надо…— Что ж, радуйся… Как только разгладятся складки пространства-времени, твоя Снежка станет недостижимой.— Но…— Никаких “но”! Ты думаешь, что если перенос во времени оказался осуществимым в природе, значит, мы уж как-нибудь все это повторим? Нет. Сейчас “складки” рядом, перейти с одной на другую можно без особых энергозатрат. Но как только они разойдутся — конец. Отправить в прошлое спасательную экспедицию — для этого придётся устроить маленький хроноклазм, снова вздыбить обе Вселенные. Не одну, понимаешь, обе! Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если бы путешествие во времени было возможно, то наши потомки уже побывали бы здесь, в нашем сегодня. Однако их не было, нет и, очевидно, не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19