Ага, думаю, так, Федор, думай, думай, крутись. Конечно, не хотелось от вас совсем вот так уходить… Но чтоб машина времени! Да ладно, дело прошлое, главное — идеи у вас свежие, новые, оригинальные! Тут можно такую реорганизацию развернуть! Тут край непочатый…
— Федор, — прервал исповедь бойца Сигизмунд, — ответь мне на один вопрос: каким рисуется тебе облик грядущего клиента нашей школы выживания?
Бойцу Федору рисовался образ такого же бойца, только значительно менее подготовленного к трудной и опасной жизни, полной танковых, штыковых и прочих атак, засад, мин, ловушек, захвата заложников, горных обвалов, рухнувших зданий, сброшенных с насыпи вагонов. Но этот неподготовленный боец страстно жаждал стать подготовленным. И готов был платить за обучение немыслимые суммы денег.
Сигизмунд высказал сомнения в реальности этого образа. По мнению Сигизмунда, основной контингент будущих учеников школы составят жены «новых русских» и повсюду ищущие тайного знания эзотеры.
— А это, Федор, публика воинственная на словах и исключительно трусливая и себялюбивая на деле. Больше всего они боятся двух вещей: что их заставят трудиться и что будет попорчена их нежная холеная шкурка. Так что процесс обучения надлежит строить с учетом этих двух принципов. То есть, побольше страшных словес и поменьше труда и опасностей.
— Вы это серьезно, Сигизмунд Борисович?
— Федор. Обучи жену «нового русского» боевой раскраске «дикая кошка», и она тебя озолотит. И мужа притащит. А еще вернее — подругу. Такую же набитую дуру, но это уже нас не касается. Только не вздумай обучать ее рыть окопы полного профиля. Она попортит маникюр.
Федор заметно скис.
— И что, не будет, по-вашему, никого, кто хотел бы учиться на самом деле?
— Почему? Организуем продвинутую группу. Добавим факультатив по историческому фехтованию, изучению древних обрядов…
Федор напрягся.
— Лучше бы, Сигизмунд Борисович, нам язычество не проповедовать.
— Брось ты, Федор. Кто его проповедует? Наши эзотеры гармонично сочетают все со всем, так что еще один факультатив в их мозгах ничего не сдвинет. А кто на самом деле православный — тому никакой факультатив не помеха.
— И все-таки не брать бы греха на душу, — пробубнил Федор. — Кстати, Сигизмунд Борисович, документов-то у ваших вандалов, как я понял, нет?
— А это еще одна тема, на которую я хотел бы с тобой поговорить.
— Понял, — сказал Федор.
— Узнай, сколько это будет стоить.
— Хорошо. Сразу же сообщу. — Однако уходить не спешил. Видно было, что православная душа Федора взволнована новыми мыслями. — А эти, вандалы-то, они, Сигизмунд Борисович, что — язычники?
— Вроде бы, да. Я их, честно говоря, особо не спрашивал.
— Настоящие? С жертвоприношениями, с идолами?
— Идолов видел, — сказал Сигизмунд. — Точно! Они его сгущенкой мазали.
Федор глубоко задумался.
* * *
«I. ВЫЖИВАНИЕ В УРБАНИСТИЧЕСКОЙ СРЕДЕ. Курс расчитан на полгода; лекции два академических часа в неделю; практические занятия — четыре академических часа в неделю.
Основная идеология курса: любой предмет, принадлежащий к урбанистической среде, может быть обращен в орудие выживания или самообороны.
Тема 1. МУСОРНЫЙ БАК.
а) ПИЩА. Мусорный бак содержит значительно больше продуктов, пригодных к употреблению в пищу, нежели это принято считать. Приблизительно 40 процентов находящейся в мусорном баке пищи пригодно к употреблению.
Основные принципы употребления в пищу найденных в баке отходов. Найденные в баке отходы надлежит тщательно промыть и подвергнуть длительной термической обработке…»
Сигизмунд оторвался от листка и посмотрел на Федора с нескрываемым восхищением. Боец, воодушевленный перспективами, сочинил этот план-конспект за один вечер.
* * *
Вообще идея реорганизации фирмы нашла у всей тусовки — начиная с аттилы Валамира и заканчивая рабом Дидисом — всемерную поддержку и одобрение. Единственный человек, который не был посвящен в тайну Анахрона, — Светочка. Впрочем, Светочка и к тусовке не имела никакого отношения. Ей предстояло стать бухгалтером реорганизованной фирмы. Этим ее роль пока и ограничивалась.
Аська настырно предлагала включить в устав новой фирмы культурную деятельность.
— В фестивалях будем участвовать — с историческим-то фехтованием, да с песнями-плясками, — соблазняла она Сигизмунда.
— А петь-плясать-то кто будет?
— Да Дидис! Он петь горазд. Да и Вавила поплясать не промах. В «Бомбоубежище» на него молятся.
— Вот насчет пения, — вмешался Федор. — Я бы не стал рисковать.
— А что тут рисковать? — возмутилась Аська. — Пусть Дидис споет.
— Так язык-то у него какой? Фракийский, вы говорили? Вдруг кто-нибудь узнает? Образованных людей много, куда больше, чем мы думаем…
— Так кто его узнает, этот фракийский, если языка такого вообще нет! Умер бесследно!
— Все равно, лучше не рисковать, — твердо стоял на своем Федор. — В таком деле на авось полагаться не следует. И недооценивать противника — тоже. Если Виктория узнала фракийский, которого никто якобы не знает, — где гарантия, что не существует второй такой Виктории? У меня был товарищ один, вместе работали в охране два месяца, — бывший сапер, так он говорил…
— Решено, — перебил Сигизмунд. — Петь на фракийском не будем. На вандальском — тоже. Что, в конце концов, мало наших, русских песен?
Федор посмотрел на Сигизмунда с одобрением, а Аська — со злобой.
— Ретроград ты, Морж. Запиши еще в устав насчет фенек. Что фирма, мол, имеет право лепить и продавать феньки. Изделия народных промыслов.
— «Производство товаров народного потребления», — перевел Сигизмунд.
— Я тут думала насчет потребителя, — заговорила Вика задумчиво. — Как привлечь не только мальчиков, желающих подкачаться, и холеных баб, ищущих острых ощущений. Но и эзотерную публику, пребывающую в вечном поиске тайного знания. А их немало, и, что самое главное, они готовы платить. Легко и много. Лишь бы их научили чему-нибудь новому и тайному.
— Стационарные идолы «под ключ». Освящение на дому у заказчика. Жертвоприношения, вопрошания, умилостивление, вызывание дождя. Гарантия — сто процентов успеха! — сказал Сигизмунд.
Федора покоробило. Вика ничуть не смутилась.
— Не в таких, конечно, выражениях, но именно в этом смысле. «Утерянное знание древних о слиянии с природой…» Что-нибудь в таком роде. Под эту лавочку и феньки лучше будет втюхивать. Как обереги с чудовищной охранной силой. Кстати, можно обучать наиболее продвинутых эзотеров чтению заклинаний на вандальском.
— Я в этом не участвую, — заявил Федор.
— Федор, здесь никто не собирается задевать твои религиозные чувства, — проговорил Сигизмунд. — Твоя задача — обучать холеных бабенок варить обед из картофельных очисток и колбасных обрезков, отбитых у бомжей возле мусорного бака. Кстати, полевые занятия где думаешь проводить?
— Не полевые, а практические. Да хотя бы у вас во дворе. Я уже присматривался. Подходящие баки. И укрытия есть, где костерок разложить, — ответил Федор.
— Кстати, — вмешалась Вика, — я знаю, как привлечь и самих «новых русских». Многие любят охоту. А Вамба с охоты жил. И заметь — лук и копье. Экзотика. «Экологическая охота» — как звучит?
— Очень неплохо.
— И разрешение не нужно.
— На лук нужно, — сказал Федор. — И на копье, видимо, тоже понадобится. Тут кухонный нож продавали с сертификатом — «не является холодным оружием». Штамп, печать, адрес магазина, название завода-производителя… Иначе можно и по уголовной статье получить. Запросто.
— Ну, с разрешениями на ношение оружие и охотничьими лицензиями у «новых русских» все в порядке, — сказал Сигизмунд.
Они проговорили еще долго. Идея всех страшно увлекала. Впервые за долгое Сигизмунд с удовольствием думал о предстоящей работе.
* * *
С паспортами ситуация определилась на следующий день. Федор заехал к Сигизмунду — доложить обстановку. Проверил, нет ли кого на лестнице, тщательно запер дверь. Разговор вел на кухне, держась подальше от телефонного аппарата. Хотя, как пояснил Федор, если бы захотели прослушать такую квартиру, как у Сигизмунда Борисовича, то все равно бы уже прослушали.
— В общем так, Сигизмунд Борисович. Есть паспорта. Пять штук. Настоящие.
И назвал цену.
Сигизмунд присвистнул.
* * *
Таким вот образом золотая лунница с тремя свастиками была превращена в пять серпастых-молоткастых, а пять заплутавших во времени вандалов сделались полноправными гражданами Российской Федерации.
Операция была произведена Федором в условиях строжайшей конспирации и кристальной честности. Сдача до последнего цента была передана в руки Сигизмунда.
Ее пропили.
* * *
Вечерами Валамир вел пространные монологи. Сигизмунд отчасти понимал их сам, отчасти переводила Вика. Суть дедовых речей сводилась к одному: старый вандал решительно не одобрял все то, что его теперь окружало. Сигизмунда иной раз поражало обилие объектов отрицательной оценки.
И то сказать! Дивуется он, Валамир, на суетность и беспечность здешней жизни. Во всем вопиющее неблаголепие, куда ни ткни!
Приохотить старого вандала к ого так и не удалось. После первой же рекламы нижнего белья дед грозно затряс головой, выключил ого и сделал попытку запретить Вамбе с Лантхильдой смотреть «эту срэхву» — в чем, впрочем, не преуспел.
Исключительно не одобрял табуретки. Дескать, лавка должна вдоль стены стоять. И незачем ею, распиленной, по всей кухне елозить, где попало. Негоже это, сидеть где на ум взбредет. Не птицы, чай. Это пичуги бессмысленные — где присели, там и ладно.
Человеку — ему иначе надобно. Вот, — старик делал плавное движение, поводя рукой вдоль стены, — скамья. Она на своем месте поставлена. И век там стоит. Смеху подобно, как подумаешь: вот придет он, Валамир, в дом к Сегериху и начнет у него скамью по всему дому тягать!
А здесь? Да и скамьи-то, тьфу! Из чего сделаны? Вот Вико-бокарья ему, Валамиру, поведала, из чего они сделаны! Из срэхвы всякой — вот из чего! Из опилок да стружек, а сверху, для виду, дощечками прикрыты! Нешто достойному человеку не унизительно на таком-то огрызке восседать?
Оттого-то и суетность великая в здешнем мире властвует, что благочиние за трапезой забыли. Вот видел он, Валамир, американский кабак (тут дед знатно прокололся — иной раз все-таки, видать, посматривал ого). Так это же тьфу! Сидят на насестах, задами вертят, в головах пусто — благочиния и в помине нет! И это трапезой называется!
Хорошо, не разберешь здесь, зима или лето — круглый год еда. А вдруг неурожай? Как можно без припасов жить? Экое легкомыслие! Давеча он, Валамир, кладовки все обследовал — ни одного мешка не нашел! В банке на донышке зерна белого, да в кульке — стручки из теста. И все! А если голод? На чем продержимся?
Планы дед развивал титанические. Склонял Сигизмунда превратить «светелку» в кладовую. Мол, комната хорошая — он, Валамир, удостоверился. Крыс там нет, мышей не водится, сухо. Чем не кладовая? Мешок пшеницы поставить — как минимум. Сладкой муки — мешок. Соли — мешок. Макарон — мешка три! (Уважал старый вандал макароны.) Ну и окороков накоптить, рыбки заготовить… чтоб под рукой. Чтоб хранилось. Супермаркет супермаркетом, а так оно вернее.
Слушал Сигизмунд деда Валамира и чувствовал: все слабее душой ему противится. Не забыл еще 1991-й год, славное веселое времечко путча. Как с утра зачитали по всем каналам обращение ГКЧП, так и ломанул многоопытный советский народ в магазины — за солью, спичками и мукой. Было, было…
А деньги? Ведь принеси Лиутару дань такими деньгами — он же уши отрежет и в задницу их тебе засунет! И прав будет военный вождь! Бумажки! Сколько лет жил, никогда такой дури не видел! А вот на старости привелось. Вы бы еще листья осенние за деньги считали! Сколько живет такая бумажка?
Так ярился Валамир.
А Сигизмунд слушал и мысленно с ним соглашался.
Старый советский рубль — он долго жил. Еще в 80-е годы ходили рубли, выпущенные в начале 60-х. Тут по весне нашел в мокром снегу трешку 1972-го года выпуска. И ничего ведь с ней, заразой, не сделалось! Да… Впору вместе со старым вандалом об утрате благочиния закручиниться.
Утратилось, утратилось безвозвратно советское благочиние…
И неблагочиние — в лице «Сайгона» — тоже.
Хлеб — 14 копеек стоил и 16. За 12 изредка появлялся мокрый ржаной. Батон был по 22 копейки и по 26 — этот считался дорогим. В начале перестройки появился вдруг длинный батон по 50 копеек, его никто не брал — дорого.
Молоко 16 копеек за литр. Масло — 3 рубля 60 копеек. Сакральное и незабвенное четыре-двенадцать и три-шестьдесят-две — водка. Вынь да положь! Пиво — 22 копейки маленькая кружка. 44 — большая. Если очередь отстоишь.
Авторучка — 35 копеек. Килограмм кофе — 20 рублей. А до того был — четыре.
Вот и я говорю, подхватывал Валамир. Один серп за мешок зерна можно купить
— в сытый год. Седло со сбруей — за тот же мешок, но в год голодный. Меч — за раба, если раб очень хороший. А не очень — так и за двух рабов. Смотреть надобно, какой меч и какой раб. Лошадь — тоже. Пахотная дешевле, боевая — дорого. Вол — как две пахотные лошади. Но и жрет зато!
Свиней выгодно разводить. Мороки с ними немного. Следить только надо, чтобы в чужой роще желуди не жрали. На второй раз поймают чужую свинью — убьют и правы будут. А на первый раз — не трожь! Вот такой закон.
Корова очень нужна. Но с коровой хлопотно. Можно коз держать. У него, у Валамира, три козы в хозяйстве.
— Теперь уже две, — поправил Сигизмунд. — Одна Анахрону душу отдала.
— Две, три — неважно. Главное — козы! От козьего молока — сила! Козье мясо в Вальхалле герои едят. Козлы — животные Вотана, вот так-то.
Целую песнь во славу козлов сложил Валамир.
Молоко ныне порошковое и на вкус гадкое. Выдумали — с долгим сроком хранения! А ведь там консерванты. Пишут, будто нет. А программа «Советы домохозяйкам» — Сигизмунд в машине иной раз по радио слушал — обратное утверждает.
Вот представь себе только, Сигисмундс, гнул свое Валамир, отправился наш военный вождь Лиутар на охоту. К тебе в дом по дороге заехал, истомленный. Пить хочет, силы подкрепить. Чем ты потчевать его станешь? Пакет выдашь?
— Да нет, — растерянно отвечал Сигизмунд, — в кружку ему налью.
— А в кружку откуда нальешь? — хитро щурился дед. — Из пакета? Так он тебя хорошо если на смех поднимет. Хоть с позором да живой останешься — и ладно. А то ведь и зарубить может сгоряча. Решит, что насмехаешься.
А в хуз войдет к тебе военный вождь! А ты ему вместо достойного седалища — эдакую «тубаретку»!
Последнее слово дед произносил по-русски и с особенным ядом в голосе.
Сигизмунд вел эти беседы с большим удовольствием. Стареете, Сигизмунд Борисович, ох стареете!
Один из таких разговоров был прерван звонком Натальи. Кстати, озо дед тоже не одобрял. Хочешь сказать что-нибудь человеку — так оторви задницу, войди к нему в хуз гостем и степенно побеседуй. А так издалека — что кричать! Дети малые так по огородам кричат.
Вика объясняла Сигизмунду:
— Они придают эмоциям куда больше значения, чем мы. Они даже считают, что человек думает не головой.
— А каким же местом? — пораженно спросил Сигизмунд и улыбнулся намекающе.
Вика паскудных намеков не поддержала.
— Грудью. Они гораздо более эмоциональны, чем ты думаешь. Для них не видеть собеседника — значит фактически не общаться. Без обмена эмоциями вообще никакого разговора быть не может.
Для экс-супруги Натальи отсутствие визуального контакта препятствием не являлось: своими эмоциями она легко прошибала телефонную линию.
— Ты чего не звонишь? Почему я обязательно должна тебе звонить?
— Я звоню.
— Что-то не слышно.
— У тебя все занято.
— Хотел бы — дозвонился бы. Другие же дозваниваются.
Пауза. Сигизмунд решил пойти ва-банк. Ему хотелось поскорее закончить этот суетный разговор и вернуться к неспешной беседе о благочинии. Эти беседы его расслабляли.
— Ну так что звонишь? — спросил он Наталью.
— Ты о сыне-то хоть вспоминаешь?
— Да.
— В общем так. Мне завтра надо уйти часов на пять.
— А теща? — вякнул Сигизмунд.
— Что теща? Почему чуть что — теща? — взъярилась Наталья. — У ребенка есть отец или нет? Почему я должна постоянно просить мою мать? Мне уже стыдно…
— Слушай, а ты за Евгения-то замуж еще не вышла?
Наталья сделала вид, что не расслышала вопроса.
— Завтра у Евгения лекция. В закрытом обществе. Туда допускают только продвинутых.
— Пойти хочешь, что ли? — осведомился Сигизмунд, неосмотрительно зевнув.
— Не твое дело! Чтоб завтра в одиннадцать забрал Ярополка.
— Я не могу. Я завтра занят.
— Ты всегда занят. Пускай ребенок у отца побудет.
— Я не могу. У меня совеща… люди! Тут, — добавил он.
— Слушай, что ты как маленький! Лясы точить с кем ни попадя — у него время есть! Знаю я твоих «людей»! Не попрыгаешь лишний раз со своей лысой в койке
— не умрешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Федор, — прервал исповедь бойца Сигизмунд, — ответь мне на один вопрос: каким рисуется тебе облик грядущего клиента нашей школы выживания?
Бойцу Федору рисовался образ такого же бойца, только значительно менее подготовленного к трудной и опасной жизни, полной танковых, штыковых и прочих атак, засад, мин, ловушек, захвата заложников, горных обвалов, рухнувших зданий, сброшенных с насыпи вагонов. Но этот неподготовленный боец страстно жаждал стать подготовленным. И готов был платить за обучение немыслимые суммы денег.
Сигизмунд высказал сомнения в реальности этого образа. По мнению Сигизмунда, основной контингент будущих учеников школы составят жены «новых русских» и повсюду ищущие тайного знания эзотеры.
— А это, Федор, публика воинственная на словах и исключительно трусливая и себялюбивая на деле. Больше всего они боятся двух вещей: что их заставят трудиться и что будет попорчена их нежная холеная шкурка. Так что процесс обучения надлежит строить с учетом этих двух принципов. То есть, побольше страшных словес и поменьше труда и опасностей.
— Вы это серьезно, Сигизмунд Борисович?
— Федор. Обучи жену «нового русского» боевой раскраске «дикая кошка», и она тебя озолотит. И мужа притащит. А еще вернее — подругу. Такую же набитую дуру, но это уже нас не касается. Только не вздумай обучать ее рыть окопы полного профиля. Она попортит маникюр.
Федор заметно скис.
— И что, не будет, по-вашему, никого, кто хотел бы учиться на самом деле?
— Почему? Организуем продвинутую группу. Добавим факультатив по историческому фехтованию, изучению древних обрядов…
Федор напрягся.
— Лучше бы, Сигизмунд Борисович, нам язычество не проповедовать.
— Брось ты, Федор. Кто его проповедует? Наши эзотеры гармонично сочетают все со всем, так что еще один факультатив в их мозгах ничего не сдвинет. А кто на самом деле православный — тому никакой факультатив не помеха.
— И все-таки не брать бы греха на душу, — пробубнил Федор. — Кстати, Сигизмунд Борисович, документов-то у ваших вандалов, как я понял, нет?
— А это еще одна тема, на которую я хотел бы с тобой поговорить.
— Понял, — сказал Федор.
— Узнай, сколько это будет стоить.
— Хорошо. Сразу же сообщу. — Однако уходить не спешил. Видно было, что православная душа Федора взволнована новыми мыслями. — А эти, вандалы-то, они, Сигизмунд Борисович, что — язычники?
— Вроде бы, да. Я их, честно говоря, особо не спрашивал.
— Настоящие? С жертвоприношениями, с идолами?
— Идолов видел, — сказал Сигизмунд. — Точно! Они его сгущенкой мазали.
Федор глубоко задумался.
* * *
«I. ВЫЖИВАНИЕ В УРБАНИСТИЧЕСКОЙ СРЕДЕ. Курс расчитан на полгода; лекции два академических часа в неделю; практические занятия — четыре академических часа в неделю.
Основная идеология курса: любой предмет, принадлежащий к урбанистической среде, может быть обращен в орудие выживания или самообороны.
Тема 1. МУСОРНЫЙ БАК.
а) ПИЩА. Мусорный бак содержит значительно больше продуктов, пригодных к употреблению в пищу, нежели это принято считать. Приблизительно 40 процентов находящейся в мусорном баке пищи пригодно к употреблению.
Основные принципы употребления в пищу найденных в баке отходов. Найденные в баке отходы надлежит тщательно промыть и подвергнуть длительной термической обработке…»
Сигизмунд оторвался от листка и посмотрел на Федора с нескрываемым восхищением. Боец, воодушевленный перспективами, сочинил этот план-конспект за один вечер.
* * *
Вообще идея реорганизации фирмы нашла у всей тусовки — начиная с аттилы Валамира и заканчивая рабом Дидисом — всемерную поддержку и одобрение. Единственный человек, который не был посвящен в тайну Анахрона, — Светочка. Впрочем, Светочка и к тусовке не имела никакого отношения. Ей предстояло стать бухгалтером реорганизованной фирмы. Этим ее роль пока и ограничивалась.
Аська настырно предлагала включить в устав новой фирмы культурную деятельность.
— В фестивалях будем участвовать — с историческим-то фехтованием, да с песнями-плясками, — соблазняла она Сигизмунда.
— А петь-плясать-то кто будет?
— Да Дидис! Он петь горазд. Да и Вавила поплясать не промах. В «Бомбоубежище» на него молятся.
— Вот насчет пения, — вмешался Федор. — Я бы не стал рисковать.
— А что тут рисковать? — возмутилась Аська. — Пусть Дидис споет.
— Так язык-то у него какой? Фракийский, вы говорили? Вдруг кто-нибудь узнает? Образованных людей много, куда больше, чем мы думаем…
— Так кто его узнает, этот фракийский, если языка такого вообще нет! Умер бесследно!
— Все равно, лучше не рисковать, — твердо стоял на своем Федор. — В таком деле на авось полагаться не следует. И недооценивать противника — тоже. Если Виктория узнала фракийский, которого никто якобы не знает, — где гарантия, что не существует второй такой Виктории? У меня был товарищ один, вместе работали в охране два месяца, — бывший сапер, так он говорил…
— Решено, — перебил Сигизмунд. — Петь на фракийском не будем. На вандальском — тоже. Что, в конце концов, мало наших, русских песен?
Федор посмотрел на Сигизмунда с одобрением, а Аська — со злобой.
— Ретроград ты, Морж. Запиши еще в устав насчет фенек. Что фирма, мол, имеет право лепить и продавать феньки. Изделия народных промыслов.
— «Производство товаров народного потребления», — перевел Сигизмунд.
— Я тут думала насчет потребителя, — заговорила Вика задумчиво. — Как привлечь не только мальчиков, желающих подкачаться, и холеных баб, ищущих острых ощущений. Но и эзотерную публику, пребывающую в вечном поиске тайного знания. А их немало, и, что самое главное, они готовы платить. Легко и много. Лишь бы их научили чему-нибудь новому и тайному.
— Стационарные идолы «под ключ». Освящение на дому у заказчика. Жертвоприношения, вопрошания, умилостивление, вызывание дождя. Гарантия — сто процентов успеха! — сказал Сигизмунд.
Федора покоробило. Вика ничуть не смутилась.
— Не в таких, конечно, выражениях, но именно в этом смысле. «Утерянное знание древних о слиянии с природой…» Что-нибудь в таком роде. Под эту лавочку и феньки лучше будет втюхивать. Как обереги с чудовищной охранной силой. Кстати, можно обучать наиболее продвинутых эзотеров чтению заклинаний на вандальском.
— Я в этом не участвую, — заявил Федор.
— Федор, здесь никто не собирается задевать твои религиозные чувства, — проговорил Сигизмунд. — Твоя задача — обучать холеных бабенок варить обед из картофельных очисток и колбасных обрезков, отбитых у бомжей возле мусорного бака. Кстати, полевые занятия где думаешь проводить?
— Не полевые, а практические. Да хотя бы у вас во дворе. Я уже присматривался. Подходящие баки. И укрытия есть, где костерок разложить, — ответил Федор.
— Кстати, — вмешалась Вика, — я знаю, как привлечь и самих «новых русских». Многие любят охоту. А Вамба с охоты жил. И заметь — лук и копье. Экзотика. «Экологическая охота» — как звучит?
— Очень неплохо.
— И разрешение не нужно.
— На лук нужно, — сказал Федор. — И на копье, видимо, тоже понадобится. Тут кухонный нож продавали с сертификатом — «не является холодным оружием». Штамп, печать, адрес магазина, название завода-производителя… Иначе можно и по уголовной статье получить. Запросто.
— Ну, с разрешениями на ношение оружие и охотничьими лицензиями у «новых русских» все в порядке, — сказал Сигизмунд.
Они проговорили еще долго. Идея всех страшно увлекала. Впервые за долгое Сигизмунд с удовольствием думал о предстоящей работе.
* * *
С паспортами ситуация определилась на следующий день. Федор заехал к Сигизмунду — доложить обстановку. Проверил, нет ли кого на лестнице, тщательно запер дверь. Разговор вел на кухне, держась подальше от телефонного аппарата. Хотя, как пояснил Федор, если бы захотели прослушать такую квартиру, как у Сигизмунда Борисовича, то все равно бы уже прослушали.
— В общем так, Сигизмунд Борисович. Есть паспорта. Пять штук. Настоящие.
И назвал цену.
Сигизмунд присвистнул.
* * *
Таким вот образом золотая лунница с тремя свастиками была превращена в пять серпастых-молоткастых, а пять заплутавших во времени вандалов сделались полноправными гражданами Российской Федерации.
Операция была произведена Федором в условиях строжайшей конспирации и кристальной честности. Сдача до последнего цента была передана в руки Сигизмунда.
Ее пропили.
* * *
Вечерами Валамир вел пространные монологи. Сигизмунд отчасти понимал их сам, отчасти переводила Вика. Суть дедовых речей сводилась к одному: старый вандал решительно не одобрял все то, что его теперь окружало. Сигизмунда иной раз поражало обилие объектов отрицательной оценки.
И то сказать! Дивуется он, Валамир, на суетность и беспечность здешней жизни. Во всем вопиющее неблаголепие, куда ни ткни!
Приохотить старого вандала к ого так и не удалось. После первой же рекламы нижнего белья дед грозно затряс головой, выключил ого и сделал попытку запретить Вамбе с Лантхильдой смотреть «эту срэхву» — в чем, впрочем, не преуспел.
Исключительно не одобрял табуретки. Дескать, лавка должна вдоль стены стоять. И незачем ею, распиленной, по всей кухне елозить, где попало. Негоже это, сидеть где на ум взбредет. Не птицы, чай. Это пичуги бессмысленные — где присели, там и ладно.
Человеку — ему иначе надобно. Вот, — старик делал плавное движение, поводя рукой вдоль стены, — скамья. Она на своем месте поставлена. И век там стоит. Смеху подобно, как подумаешь: вот придет он, Валамир, в дом к Сегериху и начнет у него скамью по всему дому тягать!
А здесь? Да и скамьи-то, тьфу! Из чего сделаны? Вот Вико-бокарья ему, Валамиру, поведала, из чего они сделаны! Из срэхвы всякой — вот из чего! Из опилок да стружек, а сверху, для виду, дощечками прикрыты! Нешто достойному человеку не унизительно на таком-то огрызке восседать?
Оттого-то и суетность великая в здешнем мире властвует, что благочиние за трапезой забыли. Вот видел он, Валамир, американский кабак (тут дед знатно прокололся — иной раз все-таки, видать, посматривал ого). Так это же тьфу! Сидят на насестах, задами вертят, в головах пусто — благочиния и в помине нет! И это трапезой называется!
Хорошо, не разберешь здесь, зима или лето — круглый год еда. А вдруг неурожай? Как можно без припасов жить? Экое легкомыслие! Давеча он, Валамир, кладовки все обследовал — ни одного мешка не нашел! В банке на донышке зерна белого, да в кульке — стручки из теста. И все! А если голод? На чем продержимся?
Планы дед развивал титанические. Склонял Сигизмунда превратить «светелку» в кладовую. Мол, комната хорошая — он, Валамир, удостоверился. Крыс там нет, мышей не водится, сухо. Чем не кладовая? Мешок пшеницы поставить — как минимум. Сладкой муки — мешок. Соли — мешок. Макарон — мешка три! (Уважал старый вандал макароны.) Ну и окороков накоптить, рыбки заготовить… чтоб под рукой. Чтоб хранилось. Супермаркет супермаркетом, а так оно вернее.
Слушал Сигизмунд деда Валамира и чувствовал: все слабее душой ему противится. Не забыл еще 1991-й год, славное веселое времечко путча. Как с утра зачитали по всем каналам обращение ГКЧП, так и ломанул многоопытный советский народ в магазины — за солью, спичками и мукой. Было, было…
А деньги? Ведь принеси Лиутару дань такими деньгами — он же уши отрежет и в задницу их тебе засунет! И прав будет военный вождь! Бумажки! Сколько лет жил, никогда такой дури не видел! А вот на старости привелось. Вы бы еще листья осенние за деньги считали! Сколько живет такая бумажка?
Так ярился Валамир.
А Сигизмунд слушал и мысленно с ним соглашался.
Старый советский рубль — он долго жил. Еще в 80-е годы ходили рубли, выпущенные в начале 60-х. Тут по весне нашел в мокром снегу трешку 1972-го года выпуска. И ничего ведь с ней, заразой, не сделалось! Да… Впору вместе со старым вандалом об утрате благочиния закручиниться.
Утратилось, утратилось безвозвратно советское благочиние…
И неблагочиние — в лице «Сайгона» — тоже.
Хлеб — 14 копеек стоил и 16. За 12 изредка появлялся мокрый ржаной. Батон был по 22 копейки и по 26 — этот считался дорогим. В начале перестройки появился вдруг длинный батон по 50 копеек, его никто не брал — дорого.
Молоко 16 копеек за литр. Масло — 3 рубля 60 копеек. Сакральное и незабвенное четыре-двенадцать и три-шестьдесят-две — водка. Вынь да положь! Пиво — 22 копейки маленькая кружка. 44 — большая. Если очередь отстоишь.
Авторучка — 35 копеек. Килограмм кофе — 20 рублей. А до того был — четыре.
Вот и я говорю, подхватывал Валамир. Один серп за мешок зерна можно купить
— в сытый год. Седло со сбруей — за тот же мешок, но в год голодный. Меч — за раба, если раб очень хороший. А не очень — так и за двух рабов. Смотреть надобно, какой меч и какой раб. Лошадь — тоже. Пахотная дешевле, боевая — дорого. Вол — как две пахотные лошади. Но и жрет зато!
Свиней выгодно разводить. Мороки с ними немного. Следить только надо, чтобы в чужой роще желуди не жрали. На второй раз поймают чужую свинью — убьют и правы будут. А на первый раз — не трожь! Вот такой закон.
Корова очень нужна. Но с коровой хлопотно. Можно коз держать. У него, у Валамира, три козы в хозяйстве.
— Теперь уже две, — поправил Сигизмунд. — Одна Анахрону душу отдала.
— Две, три — неважно. Главное — козы! От козьего молока — сила! Козье мясо в Вальхалле герои едят. Козлы — животные Вотана, вот так-то.
Целую песнь во славу козлов сложил Валамир.
Молоко ныне порошковое и на вкус гадкое. Выдумали — с долгим сроком хранения! А ведь там консерванты. Пишут, будто нет. А программа «Советы домохозяйкам» — Сигизмунд в машине иной раз по радио слушал — обратное утверждает.
Вот представь себе только, Сигисмундс, гнул свое Валамир, отправился наш военный вождь Лиутар на охоту. К тебе в дом по дороге заехал, истомленный. Пить хочет, силы подкрепить. Чем ты потчевать его станешь? Пакет выдашь?
— Да нет, — растерянно отвечал Сигизмунд, — в кружку ему налью.
— А в кружку откуда нальешь? — хитро щурился дед. — Из пакета? Так он тебя хорошо если на смех поднимет. Хоть с позором да живой останешься — и ладно. А то ведь и зарубить может сгоряча. Решит, что насмехаешься.
А в хуз войдет к тебе военный вождь! А ты ему вместо достойного седалища — эдакую «тубаретку»!
Последнее слово дед произносил по-русски и с особенным ядом в голосе.
Сигизмунд вел эти беседы с большим удовольствием. Стареете, Сигизмунд Борисович, ох стареете!
Один из таких разговоров был прерван звонком Натальи. Кстати, озо дед тоже не одобрял. Хочешь сказать что-нибудь человеку — так оторви задницу, войди к нему в хуз гостем и степенно побеседуй. А так издалека — что кричать! Дети малые так по огородам кричат.
Вика объясняла Сигизмунду:
— Они придают эмоциям куда больше значения, чем мы. Они даже считают, что человек думает не головой.
— А каким же местом? — пораженно спросил Сигизмунд и улыбнулся намекающе.
Вика паскудных намеков не поддержала.
— Грудью. Они гораздо более эмоциональны, чем ты думаешь. Для них не видеть собеседника — значит фактически не общаться. Без обмена эмоциями вообще никакого разговора быть не может.
Для экс-супруги Натальи отсутствие визуального контакта препятствием не являлось: своими эмоциями она легко прошибала телефонную линию.
— Ты чего не звонишь? Почему я обязательно должна тебе звонить?
— Я звоню.
— Что-то не слышно.
— У тебя все занято.
— Хотел бы — дозвонился бы. Другие же дозваниваются.
Пауза. Сигизмунд решил пойти ва-банк. Ему хотелось поскорее закончить этот суетный разговор и вернуться к неспешной беседе о благочинии. Эти беседы его расслабляли.
— Ну так что звонишь? — спросил он Наталью.
— Ты о сыне-то хоть вспоминаешь?
— Да.
— В общем так. Мне завтра надо уйти часов на пять.
— А теща? — вякнул Сигизмунд.
— Что теща? Почему чуть что — теща? — взъярилась Наталья. — У ребенка есть отец или нет? Почему я должна постоянно просить мою мать? Мне уже стыдно…
— Слушай, а ты за Евгения-то замуж еще не вышла?
Наталья сделала вид, что не расслышала вопроса.
— Завтра у Евгения лекция. В закрытом обществе. Туда допускают только продвинутых.
— Пойти хочешь, что ли? — осведомился Сигизмунд, неосмотрительно зевнув.
— Не твое дело! Чтоб завтра в одиннадцать забрал Ярополка.
— Я не могу. Я завтра занят.
— Ты всегда занят. Пускай ребенок у отца побудет.
— Я не могу. У меня совеща… люди! Тут, — добавил он.
— Слушай, что ты как маленький! Лясы точить с кем ни попадя — у него время есть! Знаю я твоих «людей»! Не попрыгаешь лишний раз со своей лысой в койке
— не умрешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48