- У, пакость... Лишь бы попортить одежду... Беда, какие вы
вредные, морасты...
Асантао, казалось, не слышала. Она вынула из корзинки
тонкие золотые щипчики и раздвинула ими края раны, чтобы
вытащить стрелу. Великан тоненько взвыл, сморщился, и из его
зажмуренных глаз потекли мутные слезы.
- Сделай так, чтобы он не дергался, - спокойно сказала
Асантао, обращаясь к Синяке.
Если она думала, что Синяка будет заботливо держать
великана за плечи, то она ошиблась. Синяка даже не пошевелился.
Он просто негромко проговорил:
- Пузан, дернешься - убью.
Великан испуганно замер, глотая слезы. Асантао подняла
бровь, но больше своего удивления ничем не выразила. Отдав
Синяке обломок стрелы, она занялась раной.
Чародей рассеянно вертел в пальцах окровавленную стрелу и
слушал, как Асантао бормочет, наговаривая на кровь.
С точки зрения Безымянного Мага, Асантао занималась сущей
ерундой, как и положено знахарке племени варваров. Сам он
никогда не нуждался в посредниках между своей волей и миром.
Магия, к которой он прибегал, была чистой магией силы, поэтому
ни заклинаний, ни талисманов, ни волшебной символики он никогда
толком не знал.
Наблюдая за работой знахарки, Синяка испытывал такое же
любопытство, что и любой из невежественных болотных варваров.
Асантао шептала:

Море шумело, птица летела,
Пером ала, собой немала,
Два черных крыла, нитку в клюве несла.
Ничтока вьется, кровь бежит, льется.
Нитка, порвись, ты, кровь, уймись...

Кровь, казалось, послушалась. Нахмурив брови, колдунья
вынула из корзинки маленький глиняный пузырек с мазью. Мазь
была жирной - должно быть, на козьем или овечьем жире - и остро
пахла луком. Пузан посмотрел на нее с нескрываемым ужасом, но
памятуя о синякином предупреждении, не двинулся с места и
только обреченно вздохнул.
Конечно, Синяка знал, что сейчас великану очень больно. Но
так орать!.. Даже саламандра перестала на миг чавкать и высунула
из костра любопытную морду.
- Дня через два заживет, - сказала колдунья, убирая пузырек
обратно в корзину. Она обращалась исключительно к Синяке.
Пузан сидел на траве, распустив мокрые губы, и ныл. Большие
слезы сползали, размазываясь, по его грязным щекам.
- У тебя, случайно, нет заговора на остановление слез? -
спросил у колдуньи Синяка. Он думал, что она улыбнется, но лицо
Асантао осталось суровым.
- Слезы - вода, - сказала она. - Слезы утекут, глаза останутся.
- И отвернувшись от Пузана, словно забыв о нем, заговорила
совсем о другом. - Ты голоден, чужой человек. Я хочу накормить
тебя, а когда ты будешь сыт, ты, может быть, расскажешь о себе?
- Ты видишь, Асантао, - произнес Синяка в ответ, то ли
выражая ей свою признательность, то ли намекая на дар
ясновидения, благодаря которому она может не задавать вопросов.
И опять она, вопреки его ожиданиям, не улыбнулась.
- Я вижу, но не все, - сказала она. - И ты для меня - смутная,
темная тень.


Пузан обессиленно спал, разметавшись по траве в десяти
шагах от дома Асантао. Даже во сне физиономия у него была
обиженная. Время от времени он коротко всхрапывал, после чего
издавал тоненький стон и снова затихал. Синяка потрогал его лоб,
но горячки у великана не наблюдалось, и Синяка отсел к костерку.
Асантао куда-то ушла. Разговор с ней оказался трудным:
знахарка была проницательна, и утаивать от нее правду было куда
как непросто. К тому же она знала гораздо больше, чем Синяка.
Она не обладала безграничной силой и поэтому жадно училась.
Синяка был невеждой, неотесанным бродягой, и это особенно
бросалось в глаза, когда он очутился рядом с этой женщиной -
хранительницей мудрости маленького болотного народа.
Огонек лениво лизал головешки. Ящерка спала, устроившись
среди углей. Красный жар пробегал по ним, затрагивая и
саламандру. Она наелась до отвала, полностью слилась со своей
стихией и теперь блаженствовала.
Синяка снова взял в руки обломок стрелы, который Асантао
вытащила из раны великана. Тонкий железный наконечник,
покрытый засохшей кровью, крепился к деревянному стрежню,
который был, в свою очередь, вставлен в полый тростник. Синяка
впервые видел стрелу с двойным древком.
Странный народ эти морасты, подумал он. Никто о них толком
ничего не знает. Распространяют всякие слухи - как обо всем, чего
не могут понять. Кто они такие? Похоже, сами болотные люди
имели об этом весьма смутные представления. Они были древним
народом, и их осталось очень мало.
Асантао, которой, несомненно, ведомо больше, чем другим,
сказала, что ни морастов, ни враждующих с ними зумпфов (оба
племени были когда-то одним целым) нельзя относить к
человеческому роду в полном смысле этого слова. Колдунье
нечасто приходилось иметь дело с людьми, но из того, что она
сумела понять, наблюдая за ними сама и слушая рассказы других,
ей стало ясно: существуют различия - и немалые.
Прежде всего, у людей совсем иначе организовано зрение.
Люди не умеют различать то, что ясно любому годовалому
морастику. Они не могут растворяться в воздухе, сливаясь с
окружающим миром, не умеют слышать, как текут соки деревьев,
видеть, как растет трава, они не понимают голоса птиц и летучих
мышей, не знают, как угадывать, откуда придет ветер. Может быть,
поэтому они отказались от луков и придумали карабины и пушки?
Может, поэтому распускают о морастах всякие слухи, один другого
глупей и ужасней?
- Ты ненавидишь людей, Асантао? - спросил ее Синяка.
- Я варахнунт, видящая и знающая, - ответила она. - Мне дана
сила. Как я могу ненавидеть? Это было бы опасно.
Синяка слишком хорошо знал, что она права.
- Может быть, ваш народ принадлежит к древнему гномьему
племени, которое по каким-то причинам ушло жить в болота? -
спросил он, уходя от опасной темы.
И снова колдунья покачала головой, и солнце блеснуло на
золотых знаках ее кожаной головной повязки.
- Нет, - сказала она. - Мы морасты.
Синяка воткнул стрелу Мелы в мягкий дерн, раздумывая обо
всем услышанном. Зумпфы, сказала Асантао, враждуют с их
племенем. В основном эта вражда возникла из-за того, что зумпфы
воровали у них женщин. Были и другие вещи, которые оба племени
не могли поделить: соль и военная удача.
- Мы кажемся тебе дикарями, - заметила при этом колдунья. -
Наверное, так и есть. Но зумпфы - они настоящие варвары. Они
очень жестоки.
На миг ее лицо омрачилось, и Синяка подумал, что при мысли
о врагах Асантао изменяет своей спокойной мудости. Но не
решился выспрашивать об этом более подробно. Эти земли,
расположенные среди бескрайних трясин Элизабетинских болот,
были для него неизведанным миром, который жил своими страстями
и своей истиной.
За его спиной кто-то хмыкнул. Синяка резко повернулся. На
него весело смотрел Аэйт.
- Ты разворотлив, как полено, - сказал маленький воин. - И
столь же чуток.
Насмешка была заслуженной, и Синяка не стал спорить. Но
ему хотелось, чтобы этот парнишка уважал его хотя бы за что-
нибудь, и потому заметил:
- И столь же терпелив, о доблестный Аэйт.
Веснушчатая физиономия доблестного Аэйта расплылась в
улыбке. На мгновение эта улыбка угасла, когда юноша метнул
быстрый взгляд на костер и, без сомнения, заметил саламандру. А
потом вернулась, но уже менее открытая. Морасты, похоже,
обладали слишком хорошим зрением. Даже Синяка с трудом
различал саламандру среди тлеющих углей, хотя он знал, где ее
искать.
Он уже лихорадочно соображал, что бы такое соврать в ответ
на неминуемый вопрос, но Аэйт заговорил совсем о другом.
- Я пришел просить у тебя доброты в обмен на мою
неучтивость,- сказал он.
- Буду рад помочь тебе, - искренне ответил Синяка. -
Особенно если ты объяснишь, как. Ведь я еще и соображаю, как
полено.
К удовольствию своего собеседника, Аэйт слегка покраснел.
- Не говори Меле, что я приходил донимать тебя распросами.
Это будет доброта.
- Почему?
- Гостей нельзя беспокоить праздным любопытством.
- А, значит, я гость, - обрадовался Синяка. Ему очень не
хотелось превращаться в пленника.
- Ну да, пока союз воинов не решил, что ты враг и тебя нужно
убить, ты - гость, - просто объяснил Аэйт.
Синяка решил пока что не беспокоиться о своем статусе.
- А что сделает Мела, если узнает?
- Поколотит меня и будет прав.
Синяка удивился.
- Поколотит? Разве он тебе не брат? Я думал, вы с ним
близкие друзья.
- Мела - лучший воин у нас, хитрый и смелый, - с вызовом
ответил Аэйт. - Мне повезло, что я его тень. Конечно, он может
меня бить, особенно за такие проступки.
Подумав над этим разъяснением, Синяка спросил:
- Что такое "тень"?
- Спутник воина, - тут же сказал Аэйт.
Синяка еще немного помолчал.
- Он что, жестоко дерется?
- Да нет, - сказал Аэйт, скривившись. - Разве что по уху
съездит. Если он узнает, что я опять нарушаю законы, он
расстроится.
- Он не узнает, - сказал Синяка.
Они обменялись улыбками, и юноша тут же подсел к костру.
Он открыл уже было рот, но Синяка опередил его.
- Ты часто нарушаешь законы?
- Случается, - доверчиво отозвался Аэйт. - Однажды меня
даже хотели изгнать из племени.
- Что же ты натворил?
- Подсматривал за обрядами союза воинов. Я ведь еще не
воин, я тень Мелы, - пояснил он. - Мела берет меня в разведку или
в битву. Все враги, которых я убью, будут убитыми Мелой. Он учит
меня. Я хорошая тень, так он говорит. Когда меня хотели изгнать,
Мела чуть не убил себя. Наш вождь, Фарзой, сын Фарсана, сказал,
что боги разгневаны, что глаза тени не должны видеть тайн. Удача -
как женщина, сказал он, ее нагота - только для мужа. Даже если
бы Мела перерезал себе горло, Фарзой не простил бы меня.
- Почему же тебе разрешили остаться?
- Варахнунт Асантао, - ответил Аэйт. - Она запретила. Она
видит. Ее слово тяжелее слов любого из племени. Но теперь я
навсегда останусь тенью.
- А если Мелу убьют? - неосторожно спросил Синяка и тут же
пожалел о своей бестактности.
Но Аэйт, похоже, давно уже думал об этом.
- Убивают часто, - сказал он. - Могут убить и Мелу. Тогда я
стану тенью Фарзоя.
Он по-детски сморщил нос.
- Почему ты рассказываешь мне все это? - спросил вдруг
Синяка.
- Если ты враг, тебя прирежут, - пояснил Аэйт. - Если ты друг,
тебя незачем остерегаться.
Это объяснение показалось Синяке вполне
удовлетворительным.
- Ты пришел, чтобы что-то спросить у меня, - напомнил ему
Синяка.
- Это твоя саламандра? - тут же поинтересовался Аэйт.
- Прямой вопрос - прямой ответ, - сказал Синяка. - Моя.
- Да... - протянул Аэйт. - Я так и понял.
- Что ты понял? - Синяка насторожился.
- А что ты не человек, - просто сказал болотный воин. - В
лучшем случае, ты бродячий чародей.
Синяку пробрала дрожь от этого "в лучшем случае", но он
предпочел не уточнять.
- Да, - продолжал Аэйт, довольный своей проницательностью, -
ты не высокомерен, не так уж туп, неплохо видишь... Человек мог
бы еще хитростью и обманом подчинить себе тролля, но приручить
саламандру... Как хочешь, я не верю, что ты человек. И Мела так
считает. А вот кто ты на самом деле - это вопрос.
Раздосадованный тем, что здесь даже простой мальчишка
видит его насквозь, Синяка сказал:
- Скажи, Аэйт, это правда, что вы, морасты, - гномы?
Аэйт поперхнулся.
- Что значит - "гномы"?
- Ну, какие-нибудь болотные гномы... Вы такие маленькие, я
хочу сказать, ростом, вы так близки к природе... - Синяка молол
чепуху и сам знал это, но ему нужно было отвлечь мальчишку от
догадки, которая была опасно близка к истине.
Маневр оказался успешным. Аэйт покраснел от возмущения.
- Что за привычка стричь всех под одну гребенку! Если племя
низкорослое - так сразу "гномы"...
- А что, разве не так?
- Нет, - твердо сказал Аэйт. - Мы просто морасты.
На смуглом лице чародея появилась довольная улыбка.
- А я просто Синяка, - заявил он и с удовольствием отметил,
что на сей раз даже Аэйт смутился и не нашелся, что ответить.


Аэйт был прав, когда говорил, что слово варахнунт Асантао -
самое тяжелое в племени. Синяка не сомневался в том, что вождь,
глава союза воинов, о котором рассказывал ему мальчишка, с
радостью прогнал бы подальше подозрительных чужеземцев, а то и
прирезал бы их на всякий случай. Судя по словам Аэйта, Фарзой,
сын Фарсана, был личностью суровой, и ему ни к чему были какие-
то бродяги, да еще с такой странной внешностью.
Всеми этими соображениями Синяка поделился с Асантао, как
только она вернулась домой.
- Фарзой суров, - согласилась колдунья, - и недоверчив. Идем,
он хочет тебя видеть.
Синяка нехотя встал. Великан все еще спал у костра. На его
красной от загара лапище белела повязка, распространяющая
острый запах лука.
- А великан? - спросил Синяка.
- Он не отвечает, - сказала Асантао.
- Почему ты так решила, Асантао? Он вполне свободный
великан, ему лет четыреста, не меньше. Я полагаю, он уже достиг
совершеннолетия.
- Он твоя тень.
Пожалуй, она права, подумал Синяка. Хорошо еще, что Аэйт
растолковал ему, что такое "тень". Неприятно все время задавать
вопросы, большинство которых кажутся, по всей видимости,
идиотскими. Синяка так давно жил совершенно один, что мгновенно
запутывался, столкнувшись даже с самой простой социальной
структурой.
Асантао взяла его за руку и отвела к вождю.
Фарзой восседал, скрестив ноги, на огромном котле,
перевернутом вверх дном и покрытом медвежьей шкурой. Потом
уже (от Аэйта) Синяка узнал, что этот котел был отлит из сотен
бронзовых наконечников вражеских стрел и копий. Справа от
вождя стояли воины, числом около двух дюжин, слева на древке
сверкало золотое изображение лося, сделанное с изумительным
мастерством.
Вождь, глава воинского союза, был довольно высок ростом для
болотного человека. Он был широкоплеч и строен; некрасивый
шрам пересекал его суровое лицо. Если в его белых волосах и
была седина, то заметить ее было не так-то просто. Он носил
волосы стянутыми в узел на затылке, оставляя две тонких косички
свисать у висков. Две витых золотых гривны сверкали у него на
шее.
- Поклонись, - сказала Синяке Асантао, и он послушно
наклонил перед Фарзоем голову.
- Хорошо, - проговорил Фарзой. - Чужеземцев, мне сказали,
двое. Один - тень. Отвечать будешь ты.
Синяка почувствовал, как начинает ежиться под пристальным,
недобрым взглядом Фарзоя. Пришелец был слишком темным,
слишком рослым, слишком чужим. Вождь видел в нем неотесанного
нищего бездельника - и в своем роде был совершенно прав.
Синяка вдруг понял, что несмотря на все варварские законы
гостеприимства, эти люди никогда не будут считать его ровней
себе.
Асантао осторожно тронула его за руку.
- Я объясню тебе, - сказала она. - Вот Лось. Хорс ездит на
нем по небу. - Она указала на солнце. - Глаз Хорса смотрит на
тебя сверху. Лось слушает твои слова. Он из золота. Золото той же
породы, что и свет. Поэтому не лги, чужеземец.
Щурясь от ярких бликов, Синяка посмотрел на Золотого Лося,
главную святыню племени, и подумал вдруг о Косматом Бьярни.
Чертов пират, которого он отправил в преисподнюю, перебил бы со
своими головорезами все это маленькое племя, не задумываясь,
лишь бы завладеть таким огромным количеством золота. Хорошо,
что Бьярни больше нет. И Синяка в очередной раз решительно
подавил угрызения совести, терзавшие его при любом вспоминании
о капитане "Медведя".
Фарзой спросил:
- Откуда ты родом?
Удобнее было бы солгать, назвав какую-нибудь отдаленную
страну, где живут темнокожие люди, - тогда ему не пришлось бы
ничего объяснять. Но у Синяки вдруг появилось предчувствие,
мгновенно ставшее уверенностью, что Хорс действительно смотрит
на него, а Золотой Лось действительно его слышит, и что в их
присутствии солгать не удастся. Поэтому он ответил правду.
- Я из Ахена.
Несмотря на изоляцию, в которой жил народ Фарзоя, вождю
кое-что было известно об обитателях побережья. Бросив взгляд на
Золотого Лося, он сказал:
- Мне странно, что ты не лжешь. Но ведь жители Ахена - люди
с белой кожей.
Как объяснить, не слишком уклоняясь от истины, но и не
приближаясь к ней на опасно близкое расстояние, что маги его
рода, торопясь вложить в него силу, попросту опоили его ею, как
лекарством, и что это навсегда сожгло его кожу?
- Я был отравлен в детстве, - коротко сказал Синяка.
- Никогда не слыхал о подобных ядах, - заметил Фарзой,
покосившись на Асантао, но колдунья стояла с бесстрастным
лицом, скрестив руки на поясе.
1 2 3 4 5 6