Не так ли, сын Рамессу?
– Так, о фараон, – ответил Рамессу приятным голосом, – да я и не мечтаю сидеть на этом троне, я вполне доволен тем положением и богатством, которые фараон соблаговолил даровать мне как своему первенцу.
– Пусть эти слова сына моего Рамессу запишут и поместят в храме Птаха в этом городе и в храмах Птаха в Мемфисе и Амона в Фивах, – сказал фараон, – чтобы впредь никто не поставил их под сомнение.
Писцы фараона записали заявление Рамессу, и по знаку принца Сети я тоже записал его, положив папирус, который захватил с собой, себе на колено. Когда с этим было покончено, фараон продолжал:
– Итак, принц Сети, ты – наследник Египта и, возможно, так говорили пророки Израиля, вскоре займешь мое место на этом троне.
– Да будет царь жить вечно! – воскликнул Сети. – Ибо ему хорошо известно, что я не ищу ни власти, ни почестей.
– Знаю, знаю, сын мой, – настолько, что даже хотел бы, чтобы ты больше думал о той власти и тех почестях, которые перейдут к тебе, если боги того пожелают. Если же они повелят иначе, то следующий на очереди твой двоюродный брат Аменмес, в ком тоже течет царская кровь как с отцовской, так и с материнской стороны, а кто после него, я не уверен, – вероятно, моя дочь и твоя сводная сестра, царственная принцесса Таусерт, госпожа Кемета.
Тут вмешалась Таусерт:
– О фараон, – сказала она очень серьезно и настойчиво, – несомненно, мое право наследования подревней традиции выше права моего двоюродного брата.
Аменмес хотел было возразить, но фараон поднял руку, и он промолчал.
– В этом разберутся ученые. Те, кто занимаются подобными делами, – ответил Мернептах с некоторым сомнением в голосе. – Молю богов, чтобы Совету никогда не пришлось рассматривать этот высокий вопрос. Тем не менее, пусть запишут слова принцессы. Так вот, принц Сети, – продолжал он, когда запись была сделана, – ты все еще не женат, и если у тебя есть дети, они не царской крови.
– У меня нет детей, о фараон, – сказал Сети.
– В самом деле? – равнодушно произнес Мернептах. – Я знаю, у Аменмеса есть дети, ибо я их видел, но они – не от его царственной жены Унирет.
Я услышал, как Аменмес пробормотал:
– Ничего удивительного, учитывая, что она – моя тетка. – Замечание, заставившее Сети улыбнуться.
– Моя дочь, принцесса, тоже не замужем. Так что может оказаться, что источник царской крови иссякнет.
– Вот оно, – прошептал Сети так тихо, что только я его услышал.
– Поэтому, – продолжал фараон, – как ты уже знаешь, принц Сети, ибо вчера вечером я послал царственную принцессу Египта сообщить тебе об этом, я повелеваю…
– Прости, о фараон, – прервал его принц, – моя сестра ничего не говорила вчера вечером о твоем приказе; она сказала только, что сегодня утром я должен быть здесь.
– Потому что я не могла, Сети, застав тебя с посторонним человеком, которого ты отказался выслать. – И она остановила свой взгляд на мне.
– Неважно, – сказал фараон, – сейчас ты услышишь это из моих уст, что, пожалуй, и лучше. Я желаю, принц, чтобы ты, не откладывая, женился на принцессе Таусерт, дабы истинная кровь Рамсеса ожила в ваших детях. Услышь и повинуйся!
Таусерт перевела взгляд на Сети, пристально наблюдая за ним. Сидя сбоку от него на полу с разложенным на коленях папирусом, я тоже пристально следил за ним и заметил, что губы его побелели, а на лице появилось напряженное, странное выражение.
– Я слышал приказ фараона, – сказал он тихим голосом, склонив голову, и остановился.
– Хочешь что-нибудь добавить? – резко спросил фараон.
– Только одно, о фараон. Что, хотя этот брак продиктован интересами государства, он касается женщины, которая приходится мне сводной сестрой и привыкла любить меня, как родственника. Поэтому я хотел бы услышать из ее уст, хочет ли она взять меня в мужья.
Все взоры обратились к Таусерт, которая ответила холодным тоном:
– В этом деле, принц, как и во всех других делах, воля фараона – моя воля.
– Слыхал? – сказал нетерпеливо Мернептах. – И поскольку в нашем роду всегда был обычай заключать браки между родственниками, почему бы это не было и ее желанием? Да и за кого еще ей выходить замуж? Аменмес уже женат. Остается только Саптах, ее брат, который моложе ее.
– Я тоже, – пробормотал Сети, – на два долгих года. Но, к счастью, Таусерт его не слышала.
– Нет, отец мой, – решительно возразила она, – никогда калека не будет мне мужем.
Как бы в ответ на ее слова, из темного дальнего угла выступил молодой человек – вельможа небольшого роста со светлыми, как у Сети, волосами и острым умным лицом, напомнившим мне физиономию шакала (его и в самом деле прозвали за глаза Анубисом, по имени бога с головой шакала ). Ковыляя, он приблизился к трону. Он был явно разгневан, ибо его щеки и маленькие глазки пылали.
– Должен ли я слушать, фараон, – сказал он тонким голосом, – как моя двоюродная сестра публично попрекает меня моей хромотой, которой меня наградила нянька, уронив грудным ребенком?
– Значит, его нянька уронила и его деда, потому что у него тоже одна нога была короче другой, – прошептал старый Бакенхонсу, – могу это засвидетельствовать, ибо видел его нагишом, когда он лежал еще в колыбели.
– Видимо, так, Саптах, разве что ты зажмешь уши, – ответил фараон.
– Она говорит, что не выйдет за меня, – продолжал Саптах, – хотя я с детства был ее рабом и не думал ни об одной другой женщине.
– По своей воле – никогда! – воскликнула Таусерт. – Молю тебя, Саптах, иди и стань рабом любой другой женщины.
– Но вот вам мое слово: придет день, когда она выйдет за меня замуж, ибо принц Сети не будет жить вечно.
– Откуда ты знаешь, Саптах? – спросил Сети. – Верховный жрец расскажет тебе другую историю.
Кое-кто из присутствующих отвернулся, чтобы спрятать невольную усмешку. И однако в этот день устами Саптаха говорил некий бог, превратив его на миг в пророка; ибо через год она действительно вышла за него замуж, лишь бы удержаться на троне в смутную пору, когда Египет не потерпел бы, чтобы женщина одна управляла страной.
Но фараон не улыбался, как некоторые из придворных. Напротив, он рассердился.
– Уймись, Саптах! – сказал он. – Кто ты такой, что смеешь пререкаться в моем присутствии и говорить о смерти царей и о том, что ты женишься на принцессе? Еще одно такое слово, и ты отправишься в изгнание. А теперь слушайте все. Я почти склоняюсь к тому, чтобы объявить мою дочь, царственную принцессу, единственной наследницей трона, ибо вижу в ней больше силы и мудрости, чем в ком-либо другом из моего рода.
– Если такова воля фараона, пусть будет, как хочет фараон, – смиренно сказал Сети. – Я вполне сознаю, что недостоин столь высокого положения, и клянусь всеми богами, что моя возлюбленная сестра не найдет более верного подданного, чем я.
– Ты хочешь сказать, Сети, – прервала его Таусерт, – что ты охотнее откажешься от своего права на двойную корону, чем женишься на мне? Поистине, я польщена. Сети, кто бы из нас ни царствовал, я не выйду за тебя замуж.
– Какие слова я слышу! – вскричал Мернептах. – Есть ли в этой стране хоть один, кто посмеет сказать, будто можно ослушаться приказа фараона? Запишите, писцы, а вы, чиновники, объявите народу от Фив до самого моря, что через три дня ровно в полдень в храме Хатхор в этом городе принц и царский наследник Сети Мернептах, Любимец Ра, женится на царственной принцессе Египта, Лилии любви, Любимице Хатхор, Таусерт, что приходится дочерью мне – богу.
– Жизнь! Кровь! Сила! – вскричал весь двор.
Затем какой-то высокопоставленный сановник подвел принца Сети к трону, а другой подвел к нему принцессу Таусерт, так что оба оказались рядом, вернее – лицом друг к другу. По старинному обычаю принесли золотую чашу и наполнили ее красным вином – оно напомнило мне кровь. Таусерт взяла чашу и, опустившись на колени, передала ее принцу, который отпил из нее и вернул ее принцессе, чтобы она также отпила вина в знак торжественного обручения. Не та ли сцена выгравирована на широких браслетах из золота, которые впоследствии Сети надевал, сидя на троне, – те же самые браслеты, которые я еще позже надел своими руками на запястья мертвой Таусерт.
Потом Сети протянул руку, и Таусерт коснулась ее губами, а он, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Наконец фараон, спустившись на последнюю ступеньку трона, дотронулся скипетром сперва до головы принца, потом до головы принцессы, благословляя их обоих от своего имени, от имени своего Ка, или двойника, и от имени духов и Ка всех предков, царей и цариц Кемета, утверждая таким образом их право наследовать ему после того, как он отойдет в лоно богов.
Закончив обряд, он торжественно удалился, сопровождаемый толпой придворных, в то время как его телохранители шли впереди и позади него. Он опирался на руку принцессы Таусерт, которую любил больше всех на свете.
Некоторое время спустя я стоял наедине с принцем в его комнате, в которой увидел его впервые.
– Вот все и кончено, – произнес он веселым тоном, – и скажу тебе, Ана, что я совершенно счастлив. Тебе когда-нибудь случалось дрожать от холода на берегу реки в зимнее утро, боясь зайти в воду, а потом, когда ты наконец входил, не испытывал ли ты удовольствия, чувствуя, что ледяная вода освежает тебя и тебе уже не холодно, а жарко?
– Да, принц. Вот когда выходишь из воды и дует ветер и нет солнца – тогда тебе еще холоднее, чем было вначале.
– Верно, Ана. И поэтому не следует выходить из воды. Нужно оставаться там, пока не утонешь или пока тебя не сожрет крокодил. Но скажи, я хорошо держался?
– Старый Бакенхонсу Сказал мне. принц, что он присутствовал при многих царских обручениях – кажется, он упомянул одиннадцать – и не помнит ни одного, которое прошло бы с таким достоинством и тактом. Он сказал также, что то, как ты поцеловал в лоб ее высочество, было совершенством, как и все твое поведение после первого твоего возражения.
– И таким бы оно и осталось, Ана, если бы меня не заставили делать нечто большее, чем поцеловать ее в лоб, – ведь к этому я привык с детства. О, Ана, – добавил он почти со стоном, – ты уже становишься таким же придворным, как все они, придворным, который не может сказать правду. Впрочем, я ведь тоже не могу, так зачем же упрекать тебя? Расскажи мне еще раз о твоей женитьбе, Ана, о том, как все началось и чем кончилось.
V. Пророчество
Не знаю, виделся ли снова принц Сети с Таусерт до свадьбы, ибо он никогда не говорил со мной на эту тему. Да меня и не было там при этом событии: мне было позволено вернуться в Мемфис, чтобы устроить свои дела и продать дом, поскольку я был назначен личным писцом его высочества. Так прошло целых четырнадцать дней после обряда обручения, прежде чем я снова оказался перед входом во дворец принца. Меня сопровождал слуга, который вел осла, нагруженного всеми моими рукописями и другим имуществом, которое перешло ко мне от моих предков. Прием, оказанный мне на этот раз, был совсем иным, нежели при первом моем появлении. Не успел я подняться на ступени, как появился старый камергер Памбаса, сбежав вниз мне навстречу с такой поспешностью, что его белые одежды и борода пришли в некоторый беспорядок.
– Привет тебе, высокоученый писец, высокочтимый Ана, – проговорил он, задыхаясь. – Очень рад видеть тебя, ибо его высочество каждый час спрашивает, не вернулся ли ты, и бранит меня за то, что тебя ещё нет. Поистине, задержись ты в пути еще на один день, он послал бы меня на поиски, – я и так выслушал немало резких слов за то, что не послал с тобой охрану, – как будто визирь Нехези оплатил бы хоть одного стражника без специального приказа фараона. О, светлейший Ана, удели мне хоть частицу чар, которыми ты, несомненно, завоевал любовь нашего царственного господина, и я хорошо заплачу тебе за это.
– С удовольствием, Памбаса. Вот секрет! Пиши лучшие рассказы, чем пишу я, вместо того, чтобы пересказывать их, и он полюбит тебя больше, чем меня. Но скажи – как прошла свадьба? Я слышал, что все было великолепно.
– Великолепно? Как будто бог Осирис снова венчался с богиней Исидой в небесных чертогах. Его высочество, жених, был одет так же, как бог, – да, в одеждах и священных украшениях Амона. А процессия! А пир, который устроил фараон! Принц был так переполнен радостью и всем этим великолепием, что еще до конца торжества я заметил, что он сидит с закрытыми глазами, ослепленный блеском: золота и бриллиантов и красотой своей невесты. Он сам мне сказал об этом, чтобы я не подумал, будто он спит. А потом раздавали подарки, каждому из нас соответственно положению. Я получил… Ну, это неважно. И знаешь, Ана, я не забыл и про тебя. Зная, что все кончится еще до твоего возвращения, я шепнул твое имя на ухо его высочеству, предложив сохранить для тебя твой подарок.
– В самом деле, Памбаса? И что он сказал?
– Сказал, что отдаст тебе его сам. Когда же я удивился, ничего не видя у него в руках, он добавил: «Вот он», – и показал на кольцо небольшой ценности с гравированной надписью «Любимец Тота и Царя». Мне кажется, он просто хочет снять его, чтобы надеть другое, гораздо красивее, которое подарила ему ее высочество.
Тем временем рабы разгрузили и увели осла. Мы прошли через передний зал, где как всегда было много людей, во внутренние покои дворца.
– Сюда, – сказал Памбаса. – Мне приказано провести тебя к принцу, где бы он ни был, а он сейчас сидит с ее высочеством в переднем зале, где они принимали поздравления посланцев из дальних городов. Последние отбыли с полчаса назад.
– Но сперва я должен переодеться, почтеннейший Памбаса, – начал было я.
– Нет, нет, приказано срочно, я не смею ослушаться. Входи же, – и он эффектно, но учтиво отдернул дорогой занавес.
– Клянусь Амоном, – услышал я усталый возглас и сразу узнал голос принца, – еще какие-нибудь сановники или жрецы. Приготовься, сестра, приготовься!
– Прошу тебя, Сети, – ответил другой голос, голос Таусерт, – приучись называть меня надлежащим именем. Я ведь уже не сестра тебе, к тому же я сводная сестра.
– Прошу прощения, – сказал Сети. – Приготовься, Царственная Супруга, приготовься!
Теперь занавес был полностью открыт, но я стоял, не решаясь переступить порог, пыльный с дороги, растерянный и, сказать по правде, слегка дрожащий от страха перед ее высочеством. Мне видна была великолепная комната, полная света, в центре ее на одном из двух поставленных рядом стульев, украшенных резьбой и золотом, сидела в пышном одеянии ее высочество, безупречно прекрасная и спокойная. Она сосредоточенно рассматривала раскрашенный свиток, оставленный, очевидно, последними посланцами, ибо другие подобные свитки были аккуратно сложены на столе.
Второй стул был свободен, ибо принц беспокойно ходил взад и вперед по комнате; его парадный наряд был в некотором беспорядке, золотая повязка с уреем сдвинулась со лба, потому что принц имел привычку взъерошивать в задумчивости волосы. Поскольку я стоял в тени занавеса, где Памбаса меня оставил, меня не видели, и разговор продолжался.
– Я-то готова, муж мой. А вот ты, прости меня, выглядишь не так, как должно. Почему ты отослал писцов и приближенных до того, как церемония закончилась?
– Потому что они утомили меня, – сказал Сети, – своими непрерывными поклонами, восхвалениями и формальностями.
– Не вижу в них ничего особенного. А теперь придется вернуть их обратно.
– Кто там? Входите! – крикнул принц. Тогда я вошел и простерся перед ним ниц.
– Как! – воскликнул он. – Это Ана! Вернулся из Мемфиса! Подойди поближе, Ана, и тысячу раз добро пожаловать. Знаешь, я ведь принял тебя за какого-нибудь жреца или правителя какого-нибудь нома , о котором я никогда не слышал.
– Ана! Какой Ана? – спросила принцесса. – Ах да, тот самый писец. Сразу видно, что он вернулся из Мемфиса, – и она окинула взглядом мою пыльную одежду.
– Царственная принцесса, – пробормотал я в замешательстве, – не брани меня за то, что я предстаю перед тобой в таком виде. Памбаса привел меня сюда против моей воли по приказу принца.
– Это верно? Скажи, Сети, этот человек принес важные вести из Мемфиса, раз ты так спешил его увидеть?
– Да, Таусерт, по крайней мере так мне кажется. Твои записи в порядке и при тебе, Ана?
– В полном порядке, принц, – ответил я, хотя и не знал, о каких записях он говорит, разве что о моих рукописях.
– В таком случае, мой господин, я не буду мешать тебе заниматься вестями из Мемфиса и его записями, – сказала принцесса.
– Да, да. Мы должны поговорить о них, Таусерт. А также о миссии в страну Гошен, куда Ана отправляется со мной завтра.
– Завтра! Но ведь только сегодня утром ты сказал, что выезжаешь через три дня.
– В самом деле, сестра – то есть, жена? Значит, я просто не был уверен, успеет ли Ана вернуться из Мемфиса. Ведь он должен сопровождать меня в моей колеснице.
– Писец – в твоей колеснице? Право же, было бы уместнее, чтобы с тобой ехал твой двоюродный брат Аменмес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Так, о фараон, – ответил Рамессу приятным голосом, – да я и не мечтаю сидеть на этом троне, я вполне доволен тем положением и богатством, которые фараон соблаговолил даровать мне как своему первенцу.
– Пусть эти слова сына моего Рамессу запишут и поместят в храме Птаха в этом городе и в храмах Птаха в Мемфисе и Амона в Фивах, – сказал фараон, – чтобы впредь никто не поставил их под сомнение.
Писцы фараона записали заявление Рамессу, и по знаку принца Сети я тоже записал его, положив папирус, который захватил с собой, себе на колено. Когда с этим было покончено, фараон продолжал:
– Итак, принц Сети, ты – наследник Египта и, возможно, так говорили пророки Израиля, вскоре займешь мое место на этом троне.
– Да будет царь жить вечно! – воскликнул Сети. – Ибо ему хорошо известно, что я не ищу ни власти, ни почестей.
– Знаю, знаю, сын мой, – настолько, что даже хотел бы, чтобы ты больше думал о той власти и тех почестях, которые перейдут к тебе, если боги того пожелают. Если же они повелят иначе, то следующий на очереди твой двоюродный брат Аменмес, в ком тоже течет царская кровь как с отцовской, так и с материнской стороны, а кто после него, я не уверен, – вероятно, моя дочь и твоя сводная сестра, царственная принцесса Таусерт, госпожа Кемета.
Тут вмешалась Таусерт:
– О фараон, – сказала она очень серьезно и настойчиво, – несомненно, мое право наследования подревней традиции выше права моего двоюродного брата.
Аменмес хотел было возразить, но фараон поднял руку, и он промолчал.
– В этом разберутся ученые. Те, кто занимаются подобными делами, – ответил Мернептах с некоторым сомнением в голосе. – Молю богов, чтобы Совету никогда не пришлось рассматривать этот высокий вопрос. Тем не менее, пусть запишут слова принцессы. Так вот, принц Сети, – продолжал он, когда запись была сделана, – ты все еще не женат, и если у тебя есть дети, они не царской крови.
– У меня нет детей, о фараон, – сказал Сети.
– В самом деле? – равнодушно произнес Мернептах. – Я знаю, у Аменмеса есть дети, ибо я их видел, но они – не от его царственной жены Унирет.
Я услышал, как Аменмес пробормотал:
– Ничего удивительного, учитывая, что она – моя тетка. – Замечание, заставившее Сети улыбнуться.
– Моя дочь, принцесса, тоже не замужем. Так что может оказаться, что источник царской крови иссякнет.
– Вот оно, – прошептал Сети так тихо, что только я его услышал.
– Поэтому, – продолжал фараон, – как ты уже знаешь, принц Сети, ибо вчера вечером я послал царственную принцессу Египта сообщить тебе об этом, я повелеваю…
– Прости, о фараон, – прервал его принц, – моя сестра ничего не говорила вчера вечером о твоем приказе; она сказала только, что сегодня утром я должен быть здесь.
– Потому что я не могла, Сети, застав тебя с посторонним человеком, которого ты отказался выслать. – И она остановила свой взгляд на мне.
– Неважно, – сказал фараон, – сейчас ты услышишь это из моих уст, что, пожалуй, и лучше. Я желаю, принц, чтобы ты, не откладывая, женился на принцессе Таусерт, дабы истинная кровь Рамсеса ожила в ваших детях. Услышь и повинуйся!
Таусерт перевела взгляд на Сети, пристально наблюдая за ним. Сидя сбоку от него на полу с разложенным на коленях папирусом, я тоже пристально следил за ним и заметил, что губы его побелели, а на лице появилось напряженное, странное выражение.
– Я слышал приказ фараона, – сказал он тихим голосом, склонив голову, и остановился.
– Хочешь что-нибудь добавить? – резко спросил фараон.
– Только одно, о фараон. Что, хотя этот брак продиктован интересами государства, он касается женщины, которая приходится мне сводной сестрой и привыкла любить меня, как родственника. Поэтому я хотел бы услышать из ее уст, хочет ли она взять меня в мужья.
Все взоры обратились к Таусерт, которая ответила холодным тоном:
– В этом деле, принц, как и во всех других делах, воля фараона – моя воля.
– Слыхал? – сказал нетерпеливо Мернептах. – И поскольку в нашем роду всегда был обычай заключать браки между родственниками, почему бы это не было и ее желанием? Да и за кого еще ей выходить замуж? Аменмес уже женат. Остается только Саптах, ее брат, который моложе ее.
– Я тоже, – пробормотал Сети, – на два долгих года. Но, к счастью, Таусерт его не слышала.
– Нет, отец мой, – решительно возразила она, – никогда калека не будет мне мужем.
Как бы в ответ на ее слова, из темного дальнего угла выступил молодой человек – вельможа небольшого роста со светлыми, как у Сети, волосами и острым умным лицом, напомнившим мне физиономию шакала (его и в самом деле прозвали за глаза Анубисом, по имени бога с головой шакала ). Ковыляя, он приблизился к трону. Он был явно разгневан, ибо его щеки и маленькие глазки пылали.
– Должен ли я слушать, фараон, – сказал он тонким голосом, – как моя двоюродная сестра публично попрекает меня моей хромотой, которой меня наградила нянька, уронив грудным ребенком?
– Значит, его нянька уронила и его деда, потому что у него тоже одна нога была короче другой, – прошептал старый Бакенхонсу, – могу это засвидетельствовать, ибо видел его нагишом, когда он лежал еще в колыбели.
– Видимо, так, Саптах, разве что ты зажмешь уши, – ответил фараон.
– Она говорит, что не выйдет за меня, – продолжал Саптах, – хотя я с детства был ее рабом и не думал ни об одной другой женщине.
– По своей воле – никогда! – воскликнула Таусерт. – Молю тебя, Саптах, иди и стань рабом любой другой женщины.
– Но вот вам мое слово: придет день, когда она выйдет за меня замуж, ибо принц Сети не будет жить вечно.
– Откуда ты знаешь, Саптах? – спросил Сети. – Верховный жрец расскажет тебе другую историю.
Кое-кто из присутствующих отвернулся, чтобы спрятать невольную усмешку. И однако в этот день устами Саптаха говорил некий бог, превратив его на миг в пророка; ибо через год она действительно вышла за него замуж, лишь бы удержаться на троне в смутную пору, когда Египет не потерпел бы, чтобы женщина одна управляла страной.
Но фараон не улыбался, как некоторые из придворных. Напротив, он рассердился.
– Уймись, Саптах! – сказал он. – Кто ты такой, что смеешь пререкаться в моем присутствии и говорить о смерти царей и о том, что ты женишься на принцессе? Еще одно такое слово, и ты отправишься в изгнание. А теперь слушайте все. Я почти склоняюсь к тому, чтобы объявить мою дочь, царственную принцессу, единственной наследницей трона, ибо вижу в ней больше силы и мудрости, чем в ком-либо другом из моего рода.
– Если такова воля фараона, пусть будет, как хочет фараон, – смиренно сказал Сети. – Я вполне сознаю, что недостоин столь высокого положения, и клянусь всеми богами, что моя возлюбленная сестра не найдет более верного подданного, чем я.
– Ты хочешь сказать, Сети, – прервала его Таусерт, – что ты охотнее откажешься от своего права на двойную корону, чем женишься на мне? Поистине, я польщена. Сети, кто бы из нас ни царствовал, я не выйду за тебя замуж.
– Какие слова я слышу! – вскричал Мернептах. – Есть ли в этой стране хоть один, кто посмеет сказать, будто можно ослушаться приказа фараона? Запишите, писцы, а вы, чиновники, объявите народу от Фив до самого моря, что через три дня ровно в полдень в храме Хатхор в этом городе принц и царский наследник Сети Мернептах, Любимец Ра, женится на царственной принцессе Египта, Лилии любви, Любимице Хатхор, Таусерт, что приходится дочерью мне – богу.
– Жизнь! Кровь! Сила! – вскричал весь двор.
Затем какой-то высокопоставленный сановник подвел принца Сети к трону, а другой подвел к нему принцессу Таусерт, так что оба оказались рядом, вернее – лицом друг к другу. По старинному обычаю принесли золотую чашу и наполнили ее красным вином – оно напомнило мне кровь. Таусерт взяла чашу и, опустившись на колени, передала ее принцу, который отпил из нее и вернул ее принцессе, чтобы она также отпила вина в знак торжественного обручения. Не та ли сцена выгравирована на широких браслетах из золота, которые впоследствии Сети надевал, сидя на троне, – те же самые браслеты, которые я еще позже надел своими руками на запястья мертвой Таусерт.
Потом Сети протянул руку, и Таусерт коснулась ее губами, а он, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Наконец фараон, спустившись на последнюю ступеньку трона, дотронулся скипетром сперва до головы принца, потом до головы принцессы, благословляя их обоих от своего имени, от имени своего Ка, или двойника, и от имени духов и Ка всех предков, царей и цариц Кемета, утверждая таким образом их право наследовать ему после того, как он отойдет в лоно богов.
Закончив обряд, он торжественно удалился, сопровождаемый толпой придворных, в то время как его телохранители шли впереди и позади него. Он опирался на руку принцессы Таусерт, которую любил больше всех на свете.
Некоторое время спустя я стоял наедине с принцем в его комнате, в которой увидел его впервые.
– Вот все и кончено, – произнес он веселым тоном, – и скажу тебе, Ана, что я совершенно счастлив. Тебе когда-нибудь случалось дрожать от холода на берегу реки в зимнее утро, боясь зайти в воду, а потом, когда ты наконец входил, не испытывал ли ты удовольствия, чувствуя, что ледяная вода освежает тебя и тебе уже не холодно, а жарко?
– Да, принц. Вот когда выходишь из воды и дует ветер и нет солнца – тогда тебе еще холоднее, чем было вначале.
– Верно, Ана. И поэтому не следует выходить из воды. Нужно оставаться там, пока не утонешь или пока тебя не сожрет крокодил. Но скажи, я хорошо держался?
– Старый Бакенхонсу Сказал мне. принц, что он присутствовал при многих царских обручениях – кажется, он упомянул одиннадцать – и не помнит ни одного, которое прошло бы с таким достоинством и тактом. Он сказал также, что то, как ты поцеловал в лоб ее высочество, было совершенством, как и все твое поведение после первого твоего возражения.
– И таким бы оно и осталось, Ана, если бы меня не заставили делать нечто большее, чем поцеловать ее в лоб, – ведь к этому я привык с детства. О, Ана, – добавил он почти со стоном, – ты уже становишься таким же придворным, как все они, придворным, который не может сказать правду. Впрочем, я ведь тоже не могу, так зачем же упрекать тебя? Расскажи мне еще раз о твоей женитьбе, Ана, о том, как все началось и чем кончилось.
V. Пророчество
Не знаю, виделся ли снова принц Сети с Таусерт до свадьбы, ибо он никогда не говорил со мной на эту тему. Да меня и не было там при этом событии: мне было позволено вернуться в Мемфис, чтобы устроить свои дела и продать дом, поскольку я был назначен личным писцом его высочества. Так прошло целых четырнадцать дней после обряда обручения, прежде чем я снова оказался перед входом во дворец принца. Меня сопровождал слуга, который вел осла, нагруженного всеми моими рукописями и другим имуществом, которое перешло ко мне от моих предков. Прием, оказанный мне на этот раз, был совсем иным, нежели при первом моем появлении. Не успел я подняться на ступени, как появился старый камергер Памбаса, сбежав вниз мне навстречу с такой поспешностью, что его белые одежды и борода пришли в некоторый беспорядок.
– Привет тебе, высокоученый писец, высокочтимый Ана, – проговорил он, задыхаясь. – Очень рад видеть тебя, ибо его высочество каждый час спрашивает, не вернулся ли ты, и бранит меня за то, что тебя ещё нет. Поистине, задержись ты в пути еще на один день, он послал бы меня на поиски, – я и так выслушал немало резких слов за то, что не послал с тобой охрану, – как будто визирь Нехези оплатил бы хоть одного стражника без специального приказа фараона. О, светлейший Ана, удели мне хоть частицу чар, которыми ты, несомненно, завоевал любовь нашего царственного господина, и я хорошо заплачу тебе за это.
– С удовольствием, Памбаса. Вот секрет! Пиши лучшие рассказы, чем пишу я, вместо того, чтобы пересказывать их, и он полюбит тебя больше, чем меня. Но скажи – как прошла свадьба? Я слышал, что все было великолепно.
– Великолепно? Как будто бог Осирис снова венчался с богиней Исидой в небесных чертогах. Его высочество, жених, был одет так же, как бог, – да, в одеждах и священных украшениях Амона. А процессия! А пир, который устроил фараон! Принц был так переполнен радостью и всем этим великолепием, что еще до конца торжества я заметил, что он сидит с закрытыми глазами, ослепленный блеском: золота и бриллиантов и красотой своей невесты. Он сам мне сказал об этом, чтобы я не подумал, будто он спит. А потом раздавали подарки, каждому из нас соответственно положению. Я получил… Ну, это неважно. И знаешь, Ана, я не забыл и про тебя. Зная, что все кончится еще до твоего возвращения, я шепнул твое имя на ухо его высочеству, предложив сохранить для тебя твой подарок.
– В самом деле, Памбаса? И что он сказал?
– Сказал, что отдаст тебе его сам. Когда же я удивился, ничего не видя у него в руках, он добавил: «Вот он», – и показал на кольцо небольшой ценности с гравированной надписью «Любимец Тота и Царя». Мне кажется, он просто хочет снять его, чтобы надеть другое, гораздо красивее, которое подарила ему ее высочество.
Тем временем рабы разгрузили и увели осла. Мы прошли через передний зал, где как всегда было много людей, во внутренние покои дворца.
– Сюда, – сказал Памбаса. – Мне приказано провести тебя к принцу, где бы он ни был, а он сейчас сидит с ее высочеством в переднем зале, где они принимали поздравления посланцев из дальних городов. Последние отбыли с полчаса назад.
– Но сперва я должен переодеться, почтеннейший Памбаса, – начал было я.
– Нет, нет, приказано срочно, я не смею ослушаться. Входи же, – и он эффектно, но учтиво отдернул дорогой занавес.
– Клянусь Амоном, – услышал я усталый возглас и сразу узнал голос принца, – еще какие-нибудь сановники или жрецы. Приготовься, сестра, приготовься!
– Прошу тебя, Сети, – ответил другой голос, голос Таусерт, – приучись называть меня надлежащим именем. Я ведь уже не сестра тебе, к тому же я сводная сестра.
– Прошу прощения, – сказал Сети. – Приготовься, Царственная Супруга, приготовься!
Теперь занавес был полностью открыт, но я стоял, не решаясь переступить порог, пыльный с дороги, растерянный и, сказать по правде, слегка дрожащий от страха перед ее высочеством. Мне видна была великолепная комната, полная света, в центре ее на одном из двух поставленных рядом стульев, украшенных резьбой и золотом, сидела в пышном одеянии ее высочество, безупречно прекрасная и спокойная. Она сосредоточенно рассматривала раскрашенный свиток, оставленный, очевидно, последними посланцами, ибо другие подобные свитки были аккуратно сложены на столе.
Второй стул был свободен, ибо принц беспокойно ходил взад и вперед по комнате; его парадный наряд был в некотором беспорядке, золотая повязка с уреем сдвинулась со лба, потому что принц имел привычку взъерошивать в задумчивости волосы. Поскольку я стоял в тени занавеса, где Памбаса меня оставил, меня не видели, и разговор продолжался.
– Я-то готова, муж мой. А вот ты, прости меня, выглядишь не так, как должно. Почему ты отослал писцов и приближенных до того, как церемония закончилась?
– Потому что они утомили меня, – сказал Сети, – своими непрерывными поклонами, восхвалениями и формальностями.
– Не вижу в них ничего особенного. А теперь придется вернуть их обратно.
– Кто там? Входите! – крикнул принц. Тогда я вошел и простерся перед ним ниц.
– Как! – воскликнул он. – Это Ана! Вернулся из Мемфиса! Подойди поближе, Ана, и тысячу раз добро пожаловать. Знаешь, я ведь принял тебя за какого-нибудь жреца или правителя какого-нибудь нома , о котором я никогда не слышал.
– Ана! Какой Ана? – спросила принцесса. – Ах да, тот самый писец. Сразу видно, что он вернулся из Мемфиса, – и она окинула взглядом мою пыльную одежду.
– Царственная принцесса, – пробормотал я в замешательстве, – не брани меня за то, что я предстаю перед тобой в таком виде. Памбаса привел меня сюда против моей воли по приказу принца.
– Это верно? Скажи, Сети, этот человек принес важные вести из Мемфиса, раз ты так спешил его увидеть?
– Да, Таусерт, по крайней мере так мне кажется. Твои записи в порядке и при тебе, Ана?
– В полном порядке, принц, – ответил я, хотя и не знал, о каких записях он говорит, разве что о моих рукописях.
– В таком случае, мой господин, я не буду мешать тебе заниматься вестями из Мемфиса и его записями, – сказала принцесса.
– Да, да. Мы должны поговорить о них, Таусерт. А также о миссии в страну Гошен, куда Ана отправляется со мной завтра.
– Завтра! Но ведь только сегодня утром ты сказал, что выезжаешь через три дня.
– В самом деле, сестра – то есть, жена? Значит, я просто не был уверен, успеет ли Ана вернуться из Мемфиса. Ведь он должен сопровождать меня в моей колеснице.
– Писец – в твоей колеснице? Право же, было бы уместнее, чтобы с тобой ехал твой двоюродный брат Аменмес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28