Нашла пропавшего Михайлова, у того вечером спектакль, свободны только ближайшие четыре часа, она уже распорядилась, выезд группы из гостиницы через десять минут... - Извини! Я - существо подневольное!.. - хрипит Гера, выпрыгивая из постели. - Я быстро! За два часа управлюсь! Подождешь? - Подожду... - шепчет Лена. - Тебя закрыть? - Закрой... - Она боится себя, боится убежать из номера, оставшись одна, - и не хочет этого... Гера выметается вон, и еще один эпизод падает в копилку будущего сценария... Автомобильная площадка у гостиницы ревет и стонет. Армада огромных машин "лихтвагены", "тонвагены", световозки, автобусы для артистов и массовки, фургоны с реквизитом - оживает на тесной стоянке, готовясь к движению. Люди охвачены паникой внезапного выезда... - Почему Светка рыдает? Ты ее уволила? - спрашивает Гера. - Я не увольняю женщин, пострадавших от любви! - торжественно объявляет Лариса. - Кажется, ее уволил Михайлов. Поедешь на своей? "Своя" - это "альфа-ромео", модель восьмидесятого года, в довольно приличном состоянии. Была ржавой дипломатической рухлядью, купленной по случаю. Старательно покрашена и отполирована, наивная провинция дуреет от восторга. Особая честь - ехать на съемку в личной машине режиссера. Мечта всех начинающих ассистенток. Лариса по-хозяйски занимает свое законное место в иностранной машине. Интересуется: - Успел? - Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду советский спорт. Надругаться - успел? - Лорик! Ты способна опошлить самое романтическое чувство! Возбуждены - каждый по-своему. Гера вполне доволен этим обстоятельством: возбуждение неведомым путем обязательно попадет на экран, увлечет, заворожит зрителя... Большой операторский кран навис над морем, актер Михайлов гримасничает, "разогревает" мышцы лица, Гера кричит в мегафон, разыскивает Машеньку. - Машенька писает! - шепчет Лариса. - Пусть писает в кадре!! - орет Гера. А вот и Машенька! Ей всего шесть лет, ее опекают дедушка с бабушкой, бабушка выскакивает из автобуса, колготочки на Машеньке опущены ниже колен, сверкает нагая детская попка, следом за бабушкой летит дедуля, вооруженный ночным горшком... - Мотор! - блаженно вопит Гера.
Лена. Утверждение на роль
Лена бросилась ему на грудь, едва он вернулся в номер. Торопливо приласкал ее, ногой захлопнул дверь, уронил пакеты с едой. - Извини... Этот кретин Михайлов объявил, что завтра сниматься не может, пришлось дать двойную норму... Умираешь с голоду? - А вечерний спектакль? - Соврал, боялся скандала. Ты почему без света? - Все видели, как ты ушел... - О, господи, весь вечер сидишь в темноте? Сейчас будем ужинать! - Я должна идти... У нас очень строго с режимом. Выгонят из команды... - Один час! Ты можешь задержаться на час? - Хорошо... Давай без ужина... Я не голодна... Губы улыбались в поцелуе, эта улыбка-поцелуй тоже упала в копилку будущего фильма - потом копилка провалилась в тартарары. - У тебя есть жена? - Нет. - Почему? - Я раб. А у рабов не бывает семьи. Только ошейник, цепь и галера. - Ты - раб? Кто хозяин? Твое кино? - Почему-то у пыточных механизмов всегда очень красивые названия: галера... гильотина... дыба... испанский башмачок... Не замечала? - А когда кино кончается? - Оно не кончается. - Ты никогда не влюблялся? - Обязательно. На каждой картине. - Их много? - Две больших и четыре маленьких. - Я - о женщинах. - Это одно и то же. - Новая картина - новая любовь?! - Не обижайся... Я больше полугода никого не могу выдержать. - Бросишь меня через полгода? - Ты уйдешь сама. Он сказал ей правду о себе. Но не всю. На самом деле Гера давно уже знал, почему женщины оставляют его. Правда слегка приоткрылась ему еще на режиссерских курсах. Учебная работа, всего три минуты экранного времени, наполеоновские замыслы, прокрустово ложе четырех съемочных дней. На съемочной площадке понял: его внутреннее состояние передается людям, даже если - в силу тех или иных причин - он пытается его скрыть. Счастлив - и производственное колесо катится легко, непринужденно; впал в хандру - все разваливается. Актеры, операторы, осветители и ассистенты словно поддавались его гипнозу. Когда это случилось впервые, он растерялся; ни с того ни с сего навалилась беспричинная тоска - погода, что ли, была виновата? - мгновенно остановились в нем какие-то часы, он старался держать себя в руках, улыбался, шутил, был привычно самоуверен, стремителен в решениях - но вдруг разбушевался оператор, закатил истерику актер, крик, шум, ругань, работа стала. Потом часы внутри него снова затикали, и все вдруг само собой уладилось, покатилось, поехало. Объяснения происходящему тогда не нашел - да и не искал, - приспособился, стал внимательнее к себе, вслушивался в себя беспрерывно, уловив сбой в работе часов - тут же заползал, как улитка, в раковину. На первой большой картине все открылось. Придумал почти невозможный кадр на пределе актерских возможностей, - съемочная площадка звенела от напряжения, внутренние часы стучали яростно и ходко. Негромко бормотала камера, Гера стоял рядом и мысленно произносил реплики, умолкал, двигался "вел" сцену, которую по другую сторону камеры проживал совсем другой человек - сильный, талантливый, известный. Прошли секунды - мысленное и живое вдруг слились воедино: слова, интонации, паузы актера воспроизводили безмолвные приказы Геры. Это не могло быть простым совпадением, слишком велика была точность совмещения... Потом все оборвалось, навалилась усталость, замолчали часы, Гера сказал: "Стоп! Снято!.." Дальше - просто. Он подчинил себя себе, себя видимого - себе невидимому. Тот, невидимый, обладал безграничной властью над людьми, владел их жизнями, их талантами. Владеть же собой - не позволял никому... Приходил, когда считал нужным, исчезал, когда хотел!.. В отношениях с женщинами все происходило точно так же. Честно говоря, Гера был средним мужчиной, очень средним, но в моменты близости возникало гипнотическое поле, то же, что и на съемочной площадке. Через полгода гипноз рассеивался, отношения делались привычными, скучными. Женщина, не понимая перемены, приписывала все новому адюльтеру, ревновала, впадала в тоску и истерику, мучила его, мучила себя, уходила... Иногда он начинал подозревать, что страдает одной из форм импотенции, развитие мысли приводило его в компанию Казановы и Дон Гуана, компания утешала... С появлением Лены привычный ход жизни нарушился. Полгода миновали, а счастье все продолжалось. Причиной тому был, видимо, спорт: рутина семейных отношений не могла возникнуть. Сборы, соревнования... Гера видел ее всегда урывками - неделю, две, три, иногда месяц. Встречи-праздники, печаль расставания. Новая жизнь казалась упоительной! Но сразу вслед за тем он снял плохую картину. У талантливого человека и неудачи поучительны. Картина вышла изящной, даже изысканной, пластика ее зачаровывала - все-таки он стал мастером. Обрушилось, как кирпич на голову, другое: картина никому не была нужна. Фестивальные менеджеры вежливо благодарили и уходили, не дождавшись конца. Критики злобствовали, молчал зритель. Оказалось, форма - упаковка, содержимое - ты сам. Тревожный, мучительный нерв пронизывал первые картины. И тревожным ожиданием перемен жила страна. Они совпали: чувства людей и его собственные чувства, хотя природа их была различна. Обретенный с Леной душевный покой отгородил Геру от всех. И значит - от самого себя. Такое объяснение породил воспаленный, униженный мозг. И приказал: расстаться! Лена не спорила. - Ты не должна искать меня!.. Не должна видеть меня! Будь счастлива! Выйди замуж за нормального парня! Двери вагона сомкнулись у самого ее лица, электричка тронулась - и перечеркнула лицо потоком мчащихся вагонов. Этот эпизод падал в копилку очень трудно. Упал. Глиняный сосуд раскололся. Долго и медленно ворочались осколки на черном асфальте... Следующий фильм удался. В какие-то два года Гера объездил полмира: Франция, Германия, Италия, Китай... Ему предлагали остаться, снимать кино и жить в благополучной Европе, он - рвался домой; облезлые стены Сту- дии, грязный паркет коридоров, желтые морщинистые экраны просмотровых залов - держали, не отпускали, с ними рядом легко дышалось. В 1990 году впервые в жизни насладился материальным благополучием, никогда прежде не испытанным. Хватило денег на обмен, переехал из коммуналки в однокомнатную квартиру, свою, отдельную, пусть и в Орехово-Бананово. Наладилась жизнь. Безоговорочно подчинилась профессия. Осталось немногое найти самого себя. И тут рухнула страна...
Скрытая камера. Проба пленки
Такая игра. Ты звонишь - они заняты. Опять звонишь - опять заняты. Месяц, другой, третий - ничего не происходит. Люди, которых ты хорошо знал, которые вчера искали твоей улыбки, твоего рукопожатия, вдруг оказались очень занятыми. Перемена была быстрой и незаметной: они разбогатели. Ты обрадовался, что наконец-то обрел собственный угол, сел писать сценарий настоящий, каких не писал прежде. Запер двери, отключил телефон, подарил соседям телевизор. Купил два ящика тушенки, ящик кофе, мешок сухарей - чтобы не выходить на улицу. Через девять месяцев родился фильм, пока - только на бумаге. Пришло время вернуться к жизни. Но города, в котором ты прожил два десятка лет, уже не было. Серые комнаты Студии превратились в белоснежные офисы с кожаной мебелью; немыслимые костюмы ценой в многие сотни долларов легли на плечи бывших администраторов... Факсы, радиотелефоны космической связи, компьютеры большеголовые, цветные или маленькие, упакованные в черные чемоданчики с одолженным названием "кейс". Коридоры по-прежнему грязны, темны, но только это и роднит их с прошлым. В коридорах гуляют чужие, незнакомые люди: иностранцы, юноши, снимающие рекламу. Шуршат доллары - всюду, даже на автомобильной мойке. Возникают фирмы, пропадают фирмы, сливаются, разоряются. Слово "фильм" вышло из употребления. Ему на смену пришло другое, неживое - "проект". У кинокамер вертятся бывшие осветители, декораторы, реквизиторы, грузчики. Теперь именно они пишут сценарии, снимают кино. На экранах - выстрелы в лицо, суета, драки, "мерседесы", задницы, бюсты, нахальный и беспомощный секс. Мастера... Где они? Куда подевались? Иногда скользнет по темному коридору бесшумная тень, вздохнет о прошлом, исчезнет в шахте лифта. "Работать надо дешево и быстро! Чурикова отказалась? Давайте Гундареву, народ ее любит! Монтаж? Выдумка прохиндеев! Нужны трогательные истории с мордобоем! Меньше слов, больше действия! Долой шаманство! Кино должно приносить деньги! Большие деньги! Очень большие деньги!" Съемки оплачивают неожиданно разбогатевшие люди. Кто они, откуда взялись неизвестно, найти их - невозможно. "Хотите снимать кино? Извините, кто вы такой? Нет, не знаю вашей фамилии. Не слышал. Не видел. Не помню. Машенька писает в кадре? Какая Машенька? Извините, меня ждут в правительстве..." Щебечут секретарши, закончившие школы манекенщиц: ноги-циркули, глянцевые журнальные улыбки. "Чай, кофе? Нет, еще не приходил! Извините, уже ушел! Нет, ничего не передавал! Сценарий? Лежит на столе! Это вы написали? Я читала, мне понравилось! Позвоните завтра, после обеда!.. Да, пришел, у него совещание! Завтра он улетает в Лондон! Звоните через две недели..." Новых людей много. Они - везде. Каким-то образом знают друг друга уже много лет - друзья детства, одноклассники, коллеги по комсомольской работе. Чужаки отлетают в сторону, как пластмассовые игрушки. "Хороший сценарий? А деньги у вас есть? Ищите деньги..." Прошел год, цены выросли, разъехались иностранцы, делать кино в России стало невыгодно. Дешевле - в Праге и Таиланде. "Нужна идея! Можно быстро снять картину в Бангкоке! Знаешь кого-нибудь во Франции? Нет? Плохо!.." Летом умер отец. Умирал долго, мучительно, от рака, перед смертью проклинал Горбачева. Последние деньги ушли на лекарства и похороны. Мать последовала за отцом осенью. Ей повезло, умерла во сне, быстро и незаметно. Дни похорон: один - солнечный, яркий, слепящий; второй - дождливый, мутный, задымленный. Отца удалось похоронить пристойно: синий, обитый тканью гроб, цветы, венки, шелковые ленты. Мать всего этого была лишена. Вернулся в Москву. Лариса осторожно держалась поблизости. Помогала, советовала, утешала. Приезжала на похороны, обмывала тела. Когда вернулись в Москву после похорон матери, с Герой случилась истерика. Плакал семь часов подряд, не в силах остановиться, Лариса уложила его в постель, обняла, легла рядом... Назавтра перевезла вещи.
Распределение ролей
- Кроссовки накрылись... - Я видела такую красочку, немецкую... В тюбике. Говорят, кроссовки становятся как новые. Лариса как-то обжила его комнату. Фотографии знаменитостей развесила по стенам, расставила по полкам призы - деревянные, бронзовые, хрустальные. Приобрела веселенькие шторы. Нашила цветных подушечек - прикрыла вытертый диван. - Убрать бы весь этот музей... - Что тебя раздражает? Фотографии? Уберу! Гвозди останутся... Придется делать ремонт... - Обои можем сами поклеить... Телефон. Он теперь часто звонит. - Алло! - звонко начала Лариса. Продолжила устало: - Да, это секретарь на телефоне... Записываю! Товарная накладная номер... Гера никак не может принять эту новую жизнь. Какой-то бесконечный фильм мелькает перед глазами, все время рвется пленка, сюжет неизвестен, киномеханик пьян. Иногда на экране мелькает его, Геры, собственное лицо: эпизодическая роль, дурацкий грим, играет растерянно, неумело... Маша беспощадна в своей любви. Возникла неожиданно, после того как по телевизору показали ту, давнюю, его работу. Ей шестнадцать, и это единственное, что Гера отчетливо понимает: прошло десять лет. Росту Машеньке Бог не дал, она заглядывает ему в лицо - снизу вверх, оттого задран и повернут к плечу подбородок - бежать ей приходится чуть ли не боком, каблуки-шпильки подворачиваются на старом ущербном асфальте. Гера "в упор" не видит ее, торопится нырнуть в машину, избавиться от всхлипываний, нежности, восторженных глаз. - Подожди... Одну минуточку... "Машенька! Где Машенька?! Пусть писает в кадре!" Дешевая мини-юбка задрана почти до подбородка, расшитые блестками колготки извиваются на детских ногах, она хочет прикоснуться к нему растерянными детскими руками - и боится его. Гера рывком открывает старенькую дверь "Жигулей", плюхается в кресло; срабатывает мотор. - Подожди... Она кидается животом на капот, прижимается к лобовому стеклу. Худенькие руки ухватились за поводки стеклоочистителей, туфли-лодочки, упавшие с ног, кувыркаются под колесами. - Я больше не снимаю кино! - в бешенстве кричит Гера и выжимает газ. - Это неправда!! Руль стремительно скользит вправо, потом влево, "Жигули" выписывают дикий вираж, дворик тесен, уставлен машинами. Рев двигателя заглушает крик, а Маша вертится на капоте, цепкая, как кошка, тычется лицом в лобовое стекло. "Жигули" мчатся прочь со двора, проскакивают поворот, бьются фарой в осветительный столб. Мотор глохнет. Гера поднимает Машу над головой, бежит к ближайшему гаражу-ракушке. Секунды неравной борьбы. Гере все же удается оторвать ее от себя, он заталкивает Машу на кровлю гаража, уезжает... - Дурак, знаешь, сколько теперь стоят колготки?.. - шепчет Маша. Соскальзывает с "ракушки", подбирает на асфальте грязные обрывки кожи - все, что осталось от туфель-лодочек, босиком идет к подъезду, плачет. Находит Герин почтовый ящик, запихивает в него ошметки обуви, рваные колготки сует туда же.
Освоение декораций
Когда он впервые выехал на извоз? В тысяча девятьсот девяносто четвертом году, летом. Уже два года Гера не работал, то есть нигде не получал зарплаты - так будет точнее. Работы, связанной с поисками денег для нового фильма, было много: встречи, звонки, переговоры, бесконечные ожидания в приемных. Масса бессмысленной - в результате - суеты, отнимавшей время и силы. Гера искренне пробовал приспособиться к новой жизни, настраивал себя на сдержанно-оптимистический лад: таковы правила игры, что поделаешь... Молодежь "бомбила" рекламу, бомбежка требовала особых деловых качеств, которых, очевидно, Гера был лишен. Да и трудности казались временными, вполне преодолимыми - он все еще надеялся, что рыночной экономике понадобятся настоящие профессионалы. Случалось ему простаивать и в прежние времена, но тогда достаточно было заявиться в Бюро кинопропаганды, выписать командировку; благодарная провинция одаривала хлебом-солью, он выступал перед сеансами - лихо, с юморком, веселил зал. Пять-шесть выступлений - и в кассу! Касса встречала приветливо и обеспечивала месяц безбедной жизни. К девяносто третьему году подорожали гостиницы, железнодорожные и авиабилеты; киноман обеднел и перестал ходить на творческие встречи. Кинопропаганда перестроилась: "новых русских" интересовали встречи в узком кругу рестораны, финские бани, закрытые клубы. Для подобных мероприятий требовались "звезды" - лица, часто мелькавшие на телеэкранах в советские времена. "Нью рашенз" всех национальностей избавлялись от провинциальных комплексов, возможность похлопать по плечу и угостить бараньей лопаткой столичную знаменитость - всего за сотню "баксов" - умиляла и порождала иллюзию полноты жизни.
1 2 3 4 5