Снег сыпался на нее. Когда подошла зима, поленница стала убывать. Потому что добрая хозяйка пекла в печи бисквиты. А также пироги и пышные пончики. И еще она готовила свиные ножки и печеный картофель. Кому мог не понравится суп, приготовленный на дровах из этой поленницы? Кому не хотелось погреться у камина, в котором пылали чурки из этой поленницы? Однако в поленнице жил негритенок. Продрогший. Озлобленный. Голодный. И он мечтал отомстить. Слушайте, слушайте, о, слушайте же историю об одиноком существе – она происходит в наши дни и касается нас всех…»
Руиз остановился и с благоговейным видом поднял взгляд от журнала, подобно тому, как маститый пианист поднимает взгляд от своего инструмента в самой середине исполнения классического этюда.
– Черт возьми, сударь! – воскликнул он. – Какое великолепное начало!
Потом он заметил, что его девица – толстушка – заснула, а моя девица – худощавая – потихоньку включила радио и слушает, прижав его к одному уху, а другое заткнула пальцем, чтобы не слышать чтеца. Руиз зашвырнул журнал в другой конец комнаты, разбив пустой круглый аквариум.
– Карра скульта мата ракка! Почему же вы, черт побери, не сказали, что вам скучно меня слушать? Господи, а я-то тут стараюсь как последний идиот! Наконец-то нашел себе достойное занятие.
Девицы сели, зевая и потягиваясь.
– А что случилось? – спросили они.
– Что случилось? – взвизгнул Руиз. – Да кое-что случилось, благодаря вам! Теперь я знаю, что значит метать бисер перед свиньями!
Девицы на это очень сильно обиделись и принялись бранить Руиза, старательно выбирая наиболее выразительные существительные, прилагательные, глаголы и наречия из лексикона хейларвейских проституток. Это была блестящая и впечатляющая сцена; я лежал на кровати и завороженно слушал.
Худощавая девица – моя – отличалась особой виртуозностью и, когда ее риторика достигла елизаветинских масштабов, я ощутил необычайно сильное влечение к ней и обнял ее за плечи, жадно стремясь прижаться губами к велеречивым устам. Но она освободилась и продолжала свою тираду, я же довольствовался тем, что целовал ее затылок, замирая от восторга.
Руиз попытался что-то ответить девицам, но явно уступал им как по богатству лексикона, так и по сочности употребляемых выражений. Похоже, девицы нанесли ему в своем роде столь же сокрушительное поражение, как верзила поменьше в ресторане на крыше.
Наконец Руиз сдался. Он встал и накинул на плечи свое пальто.
– Мой вечер испорчен, – тихо сказал он, – и испорчен сегодня уже второй раз. Это мне совсем не нравится, но я больше не буду возмущаться. Капитан Малахайд, я ухожу. Вы можете остаться или пойти со мной – как вам будет угодно.
В глубине души мне хотелось остаться. Надо признаться, худощавая девица вдруг стала казаться мне ужасно привлекательной. Но у Руиза был такой жалкий и несчастный вид, что я не мог этого вынести. Потрепанное пальто висело на нем как грязная мокрая тряпка, большие пальцы ног торчали из рваных ботинок; разбитые губы распухли; нет, я не мог бросить его в столь горький час.
– Я иду с вами, – сказал я.
И я оттолкнул от себя худощавую девицу, встал с кровати, и мы с Руизом покинули заведение мадам Лили.
Когда мы снова оказались на шумной ночной улице, я предложил прибегнуть к бутылке – великому утешителю.
– Да, сударь, вы правы, – согласился Руиз. Мы нашли небольшой скромный кабачок, сели за стол, покрытый грязной скатертью, и заказали два больших зелюма щелака. На стене висела табличка, гласившая:
ЛИЦА МОЛОЖЕ ДВАДЦАТИ ОДНОГО ГОДА
ЗДЕСЬ НЕ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ
Мы сидели, пили шелак и молчали. Тоска и отчаяние наполняли наши сердца. Наконец, в очередной раз наполнив свой стакан, я поднял его и объявил:
– Обращаюсь к тебе, быстротечное мгновение: «О, задержись, ты так прекрасно!»
– Будьте здоровы, сударь, – кивнул Вик Руиз, также подняв стакан.
Мы еще немного помолчали, потом я спросил:
– Господин Руиз, сохранилось ли еще ваше предчувствие?
– Да, сударь, оно сохранилось.
– Честно говоря, мне кажется, что, несмотря на все виды удовольствий, с которыми мы сталкивались в нашей вакханалии, вы не сочтете уместным оставить этот мир, восхваляя красоту и совершенство жизни.
– Да, сударь, – согласился он, – теперь я ясно вижу, что не смогу умереть с хвалебной песней на устах. Мне остается одно: оставить этот мир, проклиная его последними словами. Я должен как можно скорее подобрать самые сильные и самые горькие выражения для моей последней реплики. Вы хороший знаток ругательств, капитан Малахайд. Придумайте для меня что-нибудь побезобразней.
Я видел, что он говорит совершенно серьезно, и решил его немного подбодрить:
– Все-таки вы не можете знать точно, сбудется ли ваше предчувствие. Пока что факты говорят скорее против. Во всяком случае, у вас несомненно осталось еще несколько часов. И среди них вполне может оказаться ваш звездный миг. Стоит ли судить о будущем, основываясь лишь на неудачном прошлом. Не спешите увенчать свое чело тяжким венцом отчаяния.
– Сударь, – отвечал Руиз, – я должен признаться, что теперь даже не имею понятия, каким мог бы быть мой звездный миг. Я проиграл, сударь, так же как и вы. Очевидно, мы принадлежим к проигравшему поколению, и наша участь еще печальней, чем у детей Израилевых: нет даже воронов, чтобы выклевать наши глаза. Мне кажется, сама Природа каким-то таинственным и ужасным образом обрекла меня на поражение. В отчаянии мы изо всех сил пытаемся отомстить ей своими жалкими ничтожными грехами. Мы как червяки, которые извиваются, когда на них наступили, и тщетно пытаются кого-то укусить; но, в конце концов, кусают лишь себя.
Пока он говорил, из глубин моего подсознательного явился образ Франчески Шеферд. И этот образ до того ободрил меня, что я вновь поднял свой стакан и заявил:
– А я оптимист. Я думаю, в мире и в жизни все же есть красота. И мне кажется, некоторая часть ее – и довольно изрядная – отмерена и приготовлена специально для меня. Когда-нибудь я обязательно найду ее.
– Сударь, – возразил Руиз, – вы, конечно, можете позволить себе оптимизм. Вас не терзает никакое предчувствие. Ваши надежды еще ничем не омрачены.
Я хлебнул еще немного щелака и вновь увидел чудесный образ Франчески.
– Солнце, луна и звезды, – продолжал я, – изливают на меня свой благословенный свет. Но они изливают его и еще на кого-то. И я найду ее, я научусь петь для нее, и все мерзости уплывут в прошлое и будут забыты, когда я склоню свою усталую, но счастливую голову на ее прекрасную юную грудь и обрету радость и покой, которые так долго от меня ускользали.
Руиз хотел что-то сказать по поводу моего заявления, но тут бармен включил радиоприемник, и комментарий Руиза утонул в оглушительном шуме атмосферных помех. Послышался голос радиокорреспондента, сообщавшего последние новости.
Корреспондент сказал, что находится со своим микрофоном в Тридцать Пятом Жилом и Малом Деловом Районе и ведет репортаж о злодеяниях тигра, в программе, финансируемой фирмой «Плотцглюдер – консервированные сыры». Правда, сам корреспондент не видел тигра, но имел возможность беседовать с очевидцами. Кроме того, именно в этом районе зверь разрушил почти все здания и убил сотни людей.
– А теперь послушаем Иону Рэндолфа, плотника, который своими глазами видел катастрофу, но спасся от тигра, спрятавшись в канализационной трубе.
– Ну, такой зверюги я еще не видел, – начал Иона Рэндолф. – В общем, я сразу побежал. Глазищи у него – прямо как фары. И ревет как черт… э-э… прощу прощения, вырвалось. Как хватит своей лапищей – и полдома нет. Ну, люди побежали – да что толку. Он их всех перебил. Я вот только и остался.
– Благодарю вас, господин Рэндолф, благодарю вас! Спасибо вам за ваш красочный рассказ! Да, дорогие радиослушатели, господин Рэндолф прав! С того места, откуда мы ведем наш репортаж, хорошо видны здания, подвергшиеся нападению тигра, и, поверьте мне, они выглядят так, будто здесь недавно прошел ураган! Люди собирают свои пожитки и покидают этот район города. С минуты на минуту ожидается прибытие Национальной Гвардии, которая должна предотвратить грабежи и охранять покинутую собственность, пока тигр не будет изгнан!.. Вот, кажется, подъезжает большой грузовик… Я вижу его фары на Калле Гранде… Слышен рев мотора… Очевидно, это уже Национальная Гвардия… Значит, теперь люди смогут вздохнуть спокойно… Хм, одну минуту!.. Похоже, это не грузовик… Фары слишком велики… Что же это, черт побери!.. Господин Рэндолф! Подождите, господин Рэндолф! О Боже, это тигр!.. О Господи…
Послышался жуткий рев, и радиоприемник умолк.
Вик Руиз заказал еще два стакана щелака.
– Сударь, – сказал он, – я предлагаю сидеть здесь и пить, пока не придет тигр. По-моему, нет смысла бежать и спасаться.
– Может, он сюда и не доберется, – предположил я, – мне кажется, мы очень далеко от Тридцать Пятого Жилого и Малого Делового Районов.
– Далеко, – согласился Руиз, – только что значит расстояние для Господнего Гнева.
На это я не смог ничего ответить.
Потом дверь резко распахнулась, и в кабачок вошел бедно одетый довольно сурового вида человек. Он сразу заметил нас с Руизом и спросил:
– Вы оба Безработные, не так ли?
– Сударь, – ответил Руиз, – мы не занимаемся никакой работой, если вы это имеете в виду.
– Конечно, я имею в виду это! – воскликнул незнакомец. – А теперь немедленно отправляйтесь в Приют и доложите о себе коменданту Блику. Чертовы Ветераны применили против нас пулемет; полегла чуть ли не целая фаланга наших; нам срочно нужно подкрепление. Вы тут накачиваетесь щелаком, а ваши товарищи погибают в окопах у Городского Казначейства.
– Товарищи! – возмутился Руиз. – Вы хотите сказать, что у нас есть товарищи в Национальной Федерации Безработных? Сударь, ей-богу, это оскорбление! Как вы могли вообразить, будто мы имеем какое-то отношение к вашей безумной затее? Выкиньте немедленно из головы подобные мысли!
Человек с суровым лицом был явно ошеломлен. Он снова оглядел наши костюмы и пробормотал:
– Так у вас что, нет нашего удостоверения?
– Нет, сударь, клянусь, нет, – ответил Руиз.
– Значит, вы против нас! – Тон незнакомца стал явно угрожающим.
– Сударь, мы не против вас и не против ваших врагов. Мы просто два самых нейтральных человека в Хейлар-Вее, и нам абсолютно ни до чего нет дела. Мы не участвуем в той перепалке из-за городской Казны, которую вы и ваши друзья затеяли с Престарелыми и Ветеранами.
– Да, черт возьми, мы сражаемся! – воскликнул человек с суровым лицом. – И это не какая-нибудь «перепалка»! Это война не на жизнь, а на смерть! Мы сражаемся за то, что принадлежит нам по праву, за честный дележ, за свое право на жизнь! И вот что я тебе скажу, вшивый пьянчуга! Тот, кто не с нами – тот против нас, и мы его не забудем. Вы считаете себя нейтралами, но сейчас не может быть такой вещи, как нейтралитет. Сегодня нам пришлось немного отступить, но, клянусь, мы вернем утраченные позиции и вознаградим тех, кто стоял в наших рядах, и позаботимся о тех, кто был против нас. Нейтралы! Никогда не слышал такой чепухи!
И бедно одетый человек с суровым лицом вышел, громко хлопнув дверью.
Но едва она закрылась, как тут же стремительно распахнулась, и в кабачок большими шагами вошел человек в своеобразной военной форме. Он не стал попусту тратить время и, завидев нас, тут же принялся браниться:
– Какого черта вы сидите тут и пьянствуете в такую ночь! Немедленно отправляйтесь в свою казарму и приступайте к службе! Вы что, не знаете, что Престарелые и Безработные окружили нас! Отправляйтесь сейчас же в казарму и скажите интенданту, чтобы выдал вам оружие – или я вас отдам под трибунал!
– Сударь, – сказал в ответ Руиз, – пойдите домой и помолитесь своему Создателю, чтобы Он впредь избавил вас от подобных глупых выходок. Мы не имеем чести принадлежать к вашей чудесной Организации Ветеранов.
– Что? – изумился военный. – Вы хотите сказать, что вы не бывшие солдаты?
– Нет, сударь, мы не бывшие солдаты, – ответил Руиз.
Человек в военной форме выхватил пистолет и штык.
– Ах, вот оно что? Парочка Безработных? Небось, шпионы, а? Подрывные элементы?
– Ей-богу, мы не Безработные, господин сержант – полковник – фельдмаршал! – И Руиз показал военному человеку пачку драхм. – Как, по-вашему, может быть такое у Безработных?
При виде драхм военный несколько умерил свой пыл; они, по крайней мере, убедили его в том, что мы не Безработные, но его подозрения не развеялись, и, угрожая нам своим пистолетом, он потребовал, чтобы мы немедленно признались, на чьей стороне воюем.
– Сударь, – сказал ему Руиз, – вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, что мы не воюем ни на чьей стороне. Мы ни за вас и ни за ваших врагов. Мы нейтралы и молимся лишь о том, чтобы вы нашли свое место, как мы нашли свое.
Военный неохотно спрятал пистолет. Но прежде чем уйти, он прочел нам небольшую лекцию.
– Все же вы подозрительные типы, – заявил он. – Советую вам быть поосторожней. В Хейлар-Вее больше нет такой вещи, как нейтралитет. Вам придется встать на чью-то сторону. Вы поняли меня? Никуда вам от этого не деться. Так что подумайте хорошенько, и я скажу кое-кому, чтобы приглядели за вами. – И он вышел, громко хлопнув дверью.
Но едва закрывшись, она тут же распахнулась вновь; на этот раз в кабачке появилась какая-то сердитая старуха. Она сразу направилась к нашему столу, погрозила нам пальцем и принялась браниться.
– Какого дьявола вы торчите здесь и сосете щелак, в то время, как Ветераны и Безработные готовы нас уничтожить? Почему вы не заняли свое место в окопах перед Казначейством? Ох уж эти мужчины! Бесстыжие бездельники! Все женщины нашего города сражаются, не щадя ни сил, ни самой жизни, а вы тут пьянствуете! О Боже, если мы сегодня победим, то только благодаря женщинам, которые не побоялись принести себя в жертву нашему делу!
– Прекрасно сказано, мадам, – похвалил Руиз. – И я не сомневаюсь в искренности ваших слов. Но мы не принадлежим к числу членов Союза Престарелых и, к сожалению, не можем пойти к Казначейству и помочь вам завоевать деньги, к которым вы стремитесь всей душой.
Старуха онемела лишь на какую-то долю секунды.
– Ах, вот оно что! – гневно воскликнула она. – Значит, вы шпионы Ветеранов! Как же я сразу не догадалась.
– Мадам, мы не Ветераны, – возразил Руиз, – взгляните, разве мы похожи на солдат?
Пожилая дама пригляделась к нам: мы явно не были похожи на солдат.
– Теперь я поняла, – прошипела она, – вы Безработные! Гнусные негодяи! О Боже, почему я не взяла с собой ружье!
Руиз достал несколько драхм и, показав их старухе, заставил ее отказаться от мысли, будто мы принадлежим к числу Безработных. Но и это ее не удовлетворило. Она обошла вокруг нашего стола, словно принюхиваясь к нам. Внезапно она отшатнулась от нас, словно мы были прокаженными, и зловещим голосом вещуньи забормотала:
– Теперь я знаю, кто вы такие! Это ясно как божий день: Но вас мы тоже ненавидим! Будьте вы прокляты! – И, продолжая бормотать, она скрылась в ночном мраке.
– За кого же она нас приняла? – спросил я Руиза.
– Сударь, – ответил он, – я понятия не имею. Потом мы сидели и пили, глубоко погрузившись в свои мысли. Я, помнится, уныло размышлял о скоротечном, неумолимом времени и о тех странных путях, которыми без конца блуждает человек. Звук приближающихся шагов прервал наше занятие. Подняв глаза, мы увидели приближавшегося к нам бармена. Не осталось и следа от той неприязни и подозрительности, с которой он встретил нас в своем заведении; теперь на его лице светилась дружелюбная улыбка. Он подошел к нам, взял нас обоих за руки и, прижав их к своей груди, воскликнул:
– Товарищи! Ах, товарищи!
Вик Руиз высвободил свою руку, я сделал то же. Руиз спросил:
– Сударь, что это значит?
– О, товарищ, – радостно забормотал владелец кабачка, это значит, что я наконец распознал вас! Когда вы пришли в мое заведение, я сразу почувствовал: это люди необычные, только никак не мог понять, кто же вы такие. Я все время наблюдал за вами, но только последние слова этой презренной старухи из Союза Престарелых помогли мне разглядеть ваше истинное лицо.
– Сударь, о чем вы толкуете? – удивился Руиз.
– Ах, вы, мои милые хитрецы, – засиял бармен. – Я не виню вас за скрытность; но можете быть уверены, я никому не открою вашу тайну.
– Сударь, – заявил Руиз, – я требую прямого ответа. За кого вы нас принимаете? Извольте высказаться определенно!
Бармен встретил это требование с восторгом.
– Ха, ха, ха! Ах, вы такие-сякие! За кого я вас принимаю? Друзья мои, как бы вы ни маскировали свой внешний вид и свою речь, я все равно узнал вас. Вы члены великого, но, к сожалению, дезорганизованного братства Почтенных Добропорядочных Налогоплательщиков!
– Как?! – изумился Руиз.
– А вот так! – радостно засмеялся восторженный бармен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Руиз остановился и с благоговейным видом поднял взгляд от журнала, подобно тому, как маститый пианист поднимает взгляд от своего инструмента в самой середине исполнения классического этюда.
– Черт возьми, сударь! – воскликнул он. – Какое великолепное начало!
Потом он заметил, что его девица – толстушка – заснула, а моя девица – худощавая – потихоньку включила радио и слушает, прижав его к одному уху, а другое заткнула пальцем, чтобы не слышать чтеца. Руиз зашвырнул журнал в другой конец комнаты, разбив пустой круглый аквариум.
– Карра скульта мата ракка! Почему же вы, черт побери, не сказали, что вам скучно меня слушать? Господи, а я-то тут стараюсь как последний идиот! Наконец-то нашел себе достойное занятие.
Девицы сели, зевая и потягиваясь.
– А что случилось? – спросили они.
– Что случилось? – взвизгнул Руиз. – Да кое-что случилось, благодаря вам! Теперь я знаю, что значит метать бисер перед свиньями!
Девицы на это очень сильно обиделись и принялись бранить Руиза, старательно выбирая наиболее выразительные существительные, прилагательные, глаголы и наречия из лексикона хейларвейских проституток. Это была блестящая и впечатляющая сцена; я лежал на кровати и завороженно слушал.
Худощавая девица – моя – отличалась особой виртуозностью и, когда ее риторика достигла елизаветинских масштабов, я ощутил необычайно сильное влечение к ней и обнял ее за плечи, жадно стремясь прижаться губами к велеречивым устам. Но она освободилась и продолжала свою тираду, я же довольствовался тем, что целовал ее затылок, замирая от восторга.
Руиз попытался что-то ответить девицам, но явно уступал им как по богатству лексикона, так и по сочности употребляемых выражений. Похоже, девицы нанесли ему в своем роде столь же сокрушительное поражение, как верзила поменьше в ресторане на крыше.
Наконец Руиз сдался. Он встал и накинул на плечи свое пальто.
– Мой вечер испорчен, – тихо сказал он, – и испорчен сегодня уже второй раз. Это мне совсем не нравится, но я больше не буду возмущаться. Капитан Малахайд, я ухожу. Вы можете остаться или пойти со мной – как вам будет угодно.
В глубине души мне хотелось остаться. Надо признаться, худощавая девица вдруг стала казаться мне ужасно привлекательной. Но у Руиза был такой жалкий и несчастный вид, что я не мог этого вынести. Потрепанное пальто висело на нем как грязная мокрая тряпка, большие пальцы ног торчали из рваных ботинок; разбитые губы распухли; нет, я не мог бросить его в столь горький час.
– Я иду с вами, – сказал я.
И я оттолкнул от себя худощавую девицу, встал с кровати, и мы с Руизом покинули заведение мадам Лили.
Когда мы снова оказались на шумной ночной улице, я предложил прибегнуть к бутылке – великому утешителю.
– Да, сударь, вы правы, – согласился Руиз. Мы нашли небольшой скромный кабачок, сели за стол, покрытый грязной скатертью, и заказали два больших зелюма щелака. На стене висела табличка, гласившая:
ЛИЦА МОЛОЖЕ ДВАДЦАТИ ОДНОГО ГОДА
ЗДЕСЬ НЕ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ
Мы сидели, пили шелак и молчали. Тоска и отчаяние наполняли наши сердца. Наконец, в очередной раз наполнив свой стакан, я поднял его и объявил:
– Обращаюсь к тебе, быстротечное мгновение: «О, задержись, ты так прекрасно!»
– Будьте здоровы, сударь, – кивнул Вик Руиз, также подняв стакан.
Мы еще немного помолчали, потом я спросил:
– Господин Руиз, сохранилось ли еще ваше предчувствие?
– Да, сударь, оно сохранилось.
– Честно говоря, мне кажется, что, несмотря на все виды удовольствий, с которыми мы сталкивались в нашей вакханалии, вы не сочтете уместным оставить этот мир, восхваляя красоту и совершенство жизни.
– Да, сударь, – согласился он, – теперь я ясно вижу, что не смогу умереть с хвалебной песней на устах. Мне остается одно: оставить этот мир, проклиная его последними словами. Я должен как можно скорее подобрать самые сильные и самые горькие выражения для моей последней реплики. Вы хороший знаток ругательств, капитан Малахайд. Придумайте для меня что-нибудь побезобразней.
Я видел, что он говорит совершенно серьезно, и решил его немного подбодрить:
– Все-таки вы не можете знать точно, сбудется ли ваше предчувствие. Пока что факты говорят скорее против. Во всяком случае, у вас несомненно осталось еще несколько часов. И среди них вполне может оказаться ваш звездный миг. Стоит ли судить о будущем, основываясь лишь на неудачном прошлом. Не спешите увенчать свое чело тяжким венцом отчаяния.
– Сударь, – отвечал Руиз, – я должен признаться, что теперь даже не имею понятия, каким мог бы быть мой звездный миг. Я проиграл, сударь, так же как и вы. Очевидно, мы принадлежим к проигравшему поколению, и наша участь еще печальней, чем у детей Израилевых: нет даже воронов, чтобы выклевать наши глаза. Мне кажется, сама Природа каким-то таинственным и ужасным образом обрекла меня на поражение. В отчаянии мы изо всех сил пытаемся отомстить ей своими жалкими ничтожными грехами. Мы как червяки, которые извиваются, когда на них наступили, и тщетно пытаются кого-то укусить; но, в конце концов, кусают лишь себя.
Пока он говорил, из глубин моего подсознательного явился образ Франчески Шеферд. И этот образ до того ободрил меня, что я вновь поднял свой стакан и заявил:
– А я оптимист. Я думаю, в мире и в жизни все же есть красота. И мне кажется, некоторая часть ее – и довольно изрядная – отмерена и приготовлена специально для меня. Когда-нибудь я обязательно найду ее.
– Сударь, – возразил Руиз, – вы, конечно, можете позволить себе оптимизм. Вас не терзает никакое предчувствие. Ваши надежды еще ничем не омрачены.
Я хлебнул еще немного щелака и вновь увидел чудесный образ Франчески.
– Солнце, луна и звезды, – продолжал я, – изливают на меня свой благословенный свет. Но они изливают его и еще на кого-то. И я найду ее, я научусь петь для нее, и все мерзости уплывут в прошлое и будут забыты, когда я склоню свою усталую, но счастливую голову на ее прекрасную юную грудь и обрету радость и покой, которые так долго от меня ускользали.
Руиз хотел что-то сказать по поводу моего заявления, но тут бармен включил радиоприемник, и комментарий Руиза утонул в оглушительном шуме атмосферных помех. Послышался голос радиокорреспондента, сообщавшего последние новости.
Корреспондент сказал, что находится со своим микрофоном в Тридцать Пятом Жилом и Малом Деловом Районе и ведет репортаж о злодеяниях тигра, в программе, финансируемой фирмой «Плотцглюдер – консервированные сыры». Правда, сам корреспондент не видел тигра, но имел возможность беседовать с очевидцами. Кроме того, именно в этом районе зверь разрушил почти все здания и убил сотни людей.
– А теперь послушаем Иону Рэндолфа, плотника, который своими глазами видел катастрофу, но спасся от тигра, спрятавшись в канализационной трубе.
– Ну, такой зверюги я еще не видел, – начал Иона Рэндолф. – В общем, я сразу побежал. Глазищи у него – прямо как фары. И ревет как черт… э-э… прощу прощения, вырвалось. Как хватит своей лапищей – и полдома нет. Ну, люди побежали – да что толку. Он их всех перебил. Я вот только и остался.
– Благодарю вас, господин Рэндолф, благодарю вас! Спасибо вам за ваш красочный рассказ! Да, дорогие радиослушатели, господин Рэндолф прав! С того места, откуда мы ведем наш репортаж, хорошо видны здания, подвергшиеся нападению тигра, и, поверьте мне, они выглядят так, будто здесь недавно прошел ураган! Люди собирают свои пожитки и покидают этот район города. С минуты на минуту ожидается прибытие Национальной Гвардии, которая должна предотвратить грабежи и охранять покинутую собственность, пока тигр не будет изгнан!.. Вот, кажется, подъезжает большой грузовик… Я вижу его фары на Калле Гранде… Слышен рев мотора… Очевидно, это уже Национальная Гвардия… Значит, теперь люди смогут вздохнуть спокойно… Хм, одну минуту!.. Похоже, это не грузовик… Фары слишком велики… Что же это, черт побери!.. Господин Рэндолф! Подождите, господин Рэндолф! О Боже, это тигр!.. О Господи…
Послышался жуткий рев, и радиоприемник умолк.
Вик Руиз заказал еще два стакана щелака.
– Сударь, – сказал он, – я предлагаю сидеть здесь и пить, пока не придет тигр. По-моему, нет смысла бежать и спасаться.
– Может, он сюда и не доберется, – предположил я, – мне кажется, мы очень далеко от Тридцать Пятого Жилого и Малого Делового Районов.
– Далеко, – согласился Руиз, – только что значит расстояние для Господнего Гнева.
На это я не смог ничего ответить.
Потом дверь резко распахнулась, и в кабачок вошел бедно одетый довольно сурового вида человек. Он сразу заметил нас с Руизом и спросил:
– Вы оба Безработные, не так ли?
– Сударь, – ответил Руиз, – мы не занимаемся никакой работой, если вы это имеете в виду.
– Конечно, я имею в виду это! – воскликнул незнакомец. – А теперь немедленно отправляйтесь в Приют и доложите о себе коменданту Блику. Чертовы Ветераны применили против нас пулемет; полегла чуть ли не целая фаланга наших; нам срочно нужно подкрепление. Вы тут накачиваетесь щелаком, а ваши товарищи погибают в окопах у Городского Казначейства.
– Товарищи! – возмутился Руиз. – Вы хотите сказать, что у нас есть товарищи в Национальной Федерации Безработных? Сударь, ей-богу, это оскорбление! Как вы могли вообразить, будто мы имеем какое-то отношение к вашей безумной затее? Выкиньте немедленно из головы подобные мысли!
Человек с суровым лицом был явно ошеломлен. Он снова оглядел наши костюмы и пробормотал:
– Так у вас что, нет нашего удостоверения?
– Нет, сударь, клянусь, нет, – ответил Руиз.
– Значит, вы против нас! – Тон незнакомца стал явно угрожающим.
– Сударь, мы не против вас и не против ваших врагов. Мы просто два самых нейтральных человека в Хейлар-Вее, и нам абсолютно ни до чего нет дела. Мы не участвуем в той перепалке из-за городской Казны, которую вы и ваши друзья затеяли с Престарелыми и Ветеранами.
– Да, черт возьми, мы сражаемся! – воскликнул человек с суровым лицом. – И это не какая-нибудь «перепалка»! Это война не на жизнь, а на смерть! Мы сражаемся за то, что принадлежит нам по праву, за честный дележ, за свое право на жизнь! И вот что я тебе скажу, вшивый пьянчуга! Тот, кто не с нами – тот против нас, и мы его не забудем. Вы считаете себя нейтралами, но сейчас не может быть такой вещи, как нейтралитет. Сегодня нам пришлось немного отступить, но, клянусь, мы вернем утраченные позиции и вознаградим тех, кто стоял в наших рядах, и позаботимся о тех, кто был против нас. Нейтралы! Никогда не слышал такой чепухи!
И бедно одетый человек с суровым лицом вышел, громко хлопнув дверью.
Но едва она закрылась, как тут же стремительно распахнулась, и в кабачок большими шагами вошел человек в своеобразной военной форме. Он не стал попусту тратить время и, завидев нас, тут же принялся браниться:
– Какого черта вы сидите тут и пьянствуете в такую ночь! Немедленно отправляйтесь в свою казарму и приступайте к службе! Вы что, не знаете, что Престарелые и Безработные окружили нас! Отправляйтесь сейчас же в казарму и скажите интенданту, чтобы выдал вам оружие – или я вас отдам под трибунал!
– Сударь, – сказал в ответ Руиз, – пойдите домой и помолитесь своему Создателю, чтобы Он впредь избавил вас от подобных глупых выходок. Мы не имеем чести принадлежать к вашей чудесной Организации Ветеранов.
– Что? – изумился военный. – Вы хотите сказать, что вы не бывшие солдаты?
– Нет, сударь, мы не бывшие солдаты, – ответил Руиз.
Человек в военной форме выхватил пистолет и штык.
– Ах, вот оно что? Парочка Безработных? Небось, шпионы, а? Подрывные элементы?
– Ей-богу, мы не Безработные, господин сержант – полковник – фельдмаршал! – И Руиз показал военному человеку пачку драхм. – Как, по-вашему, может быть такое у Безработных?
При виде драхм военный несколько умерил свой пыл; они, по крайней мере, убедили его в том, что мы не Безработные, но его подозрения не развеялись, и, угрожая нам своим пистолетом, он потребовал, чтобы мы немедленно признались, на чьей стороне воюем.
– Сударь, – сказал ему Руиз, – вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, что мы не воюем ни на чьей стороне. Мы ни за вас и ни за ваших врагов. Мы нейтралы и молимся лишь о том, чтобы вы нашли свое место, как мы нашли свое.
Военный неохотно спрятал пистолет. Но прежде чем уйти, он прочел нам небольшую лекцию.
– Все же вы подозрительные типы, – заявил он. – Советую вам быть поосторожней. В Хейлар-Вее больше нет такой вещи, как нейтралитет. Вам придется встать на чью-то сторону. Вы поняли меня? Никуда вам от этого не деться. Так что подумайте хорошенько, и я скажу кое-кому, чтобы приглядели за вами. – И он вышел, громко хлопнув дверью.
Но едва закрывшись, она тут же распахнулась вновь; на этот раз в кабачке появилась какая-то сердитая старуха. Она сразу направилась к нашему столу, погрозила нам пальцем и принялась браниться.
– Какого дьявола вы торчите здесь и сосете щелак, в то время, как Ветераны и Безработные готовы нас уничтожить? Почему вы не заняли свое место в окопах перед Казначейством? Ох уж эти мужчины! Бесстыжие бездельники! Все женщины нашего города сражаются, не щадя ни сил, ни самой жизни, а вы тут пьянствуете! О Боже, если мы сегодня победим, то только благодаря женщинам, которые не побоялись принести себя в жертву нашему делу!
– Прекрасно сказано, мадам, – похвалил Руиз. – И я не сомневаюсь в искренности ваших слов. Но мы не принадлежим к числу членов Союза Престарелых и, к сожалению, не можем пойти к Казначейству и помочь вам завоевать деньги, к которым вы стремитесь всей душой.
Старуха онемела лишь на какую-то долю секунды.
– Ах, вот оно что! – гневно воскликнула она. – Значит, вы шпионы Ветеранов! Как же я сразу не догадалась.
– Мадам, мы не Ветераны, – возразил Руиз, – взгляните, разве мы похожи на солдат?
Пожилая дама пригляделась к нам: мы явно не были похожи на солдат.
– Теперь я поняла, – прошипела она, – вы Безработные! Гнусные негодяи! О Боже, почему я не взяла с собой ружье!
Руиз достал несколько драхм и, показав их старухе, заставил ее отказаться от мысли, будто мы принадлежим к числу Безработных. Но и это ее не удовлетворило. Она обошла вокруг нашего стола, словно принюхиваясь к нам. Внезапно она отшатнулась от нас, словно мы были прокаженными, и зловещим голосом вещуньи забормотала:
– Теперь я знаю, кто вы такие! Это ясно как божий день: Но вас мы тоже ненавидим! Будьте вы прокляты! – И, продолжая бормотать, она скрылась в ночном мраке.
– За кого же она нас приняла? – спросил я Руиза.
– Сударь, – ответил он, – я понятия не имею. Потом мы сидели и пили, глубоко погрузившись в свои мысли. Я, помнится, уныло размышлял о скоротечном, неумолимом времени и о тех странных путях, которыми без конца блуждает человек. Звук приближающихся шагов прервал наше занятие. Подняв глаза, мы увидели приближавшегося к нам бармена. Не осталось и следа от той неприязни и подозрительности, с которой он встретил нас в своем заведении; теперь на его лице светилась дружелюбная улыбка. Он подошел к нам, взял нас обоих за руки и, прижав их к своей груди, воскликнул:
– Товарищи! Ах, товарищи!
Вик Руиз высвободил свою руку, я сделал то же. Руиз спросил:
– Сударь, что это значит?
– О, товарищ, – радостно забормотал владелец кабачка, это значит, что я наконец распознал вас! Когда вы пришли в мое заведение, я сразу почувствовал: это люди необычные, только никак не мог понять, кто же вы такие. Я все время наблюдал за вами, но только последние слова этой презренной старухи из Союза Престарелых помогли мне разглядеть ваше истинное лицо.
– Сударь, о чем вы толкуете? – удивился Руиз.
– Ах, вы, мои милые хитрецы, – засиял бармен. – Я не виню вас за скрытность; но можете быть уверены, я никому не открою вашу тайну.
– Сударь, – заявил Руиз, – я требую прямого ответа. За кого вы нас принимаете? Извольте высказаться определенно!
Бармен встретил это требование с восторгом.
– Ха, ха, ха! Ах, вы такие-сякие! За кого я вас принимаю? Друзья мои, как бы вы ни маскировали свой внешний вид и свою речь, я все равно узнал вас. Вы члены великого, но, к сожалению, дезорганизованного братства Почтенных Добропорядочных Налогоплательщиков!
– Как?! – изумился Руиз.
– А вот так! – радостно засмеялся восторженный бармен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14