Псих из девяносто восьмого.

Павел Петрович проснулся от громкого тиканья. Он полежал с минуту с
закрытыми глазами, припоминая, откуда в его квартире мог взяться будильник
с таким звучным механизмом, и решил, что тиканье доносится из-за стены, от
соседей. Звукоизоляция в доме оставляет желать лучшего.. Но не до такой же
степени! Будильник тикал над самым ухом. Павел Петрович открыл глаза и
посмотрел на стол. На столе гордо возвышался металлический будильник с
двумя чашечками звонка, знакомый такой будильник, где-то и когда-то Павел
Петрович его видел. Павел Петрович закрыл глаза и принялся размышлять.
Несмотря на то, что месяц назад ему стукнуло восемьдесят, склерозом он не
страдал, и прекрасно помнил, что Иринка подарила ему другой будильник,
электронный, с красными цифрами. А вот этот, тикающий сейчас на столе...
Павел Петрович вспомнил, где и когда он видел этот будильник. Это его
собственный будильник, сломавшийся два года назад. Ну да. Он тогда неловко
повернулся и смахнул его на пол. Досадно было. Будильник старый, заслужен-
ный, сколько ему лет-то было, дай Бог памяти... Много. Лет двадцать, не
меньше. Никак не меньше. И в тот же день пришла Иринка, и увидела, что бу-
дильник безнадежно испорчен, и объявила, что починить его выйдет дороже,
чем купить новый, и назавтра и принесла этот новый, с цифрами вместо стре-
лок. Павел Петрович попенял ей за то, что стрелок нету, ну да с Иринки что
взять - обозвала деда отсталым, объяснила, как пользоваться и упорхнула.
Павел Петрович спорить не стал, дареному коню в зубы не смотрят, но
будильник все же не любил, потому что плохо понимал, что он показывает.
Ну, скажем, видим на нем: 20-15. Ну и что? Приходится переводить в уме,
делать усилие. А всего-то навсего четверть девятого. А на стрелки бы
взглянул и сразу все ясно. Этот будильник вообще не тикал, молчал как
мертвый, Павел Петрович долго привыкал к тишине, привык, и вот на тебе! -
снова привыкай. Постойте, а почему это - привыкай? С какой это стати?
Павел Петрович открыл глаза и уставился на будильник. Ажурные стрелки
показывали без десяти восемь. Павел Петрович сел на кровати, не сводя глаз
с циферблата, подпер щеку кулаком. Откуда ж ты взялся, тикалка? Помнится,
положил он его в нижний ящик комода, в дальний угол, туда, где лежали ста-
рые фронтовые фотографии в полиэтиленовом мешочке. Выбросить будильник бы-
ло жалко, Иринка порывалась выбросить, но он не дал. Еще чего - такие вещи
выбрасывать. Пробросаться можно. Авось пригодится.
Павел Петрович нащупал шлепанцы и пошел к комоду. С трудом выдвинул
нижний ящик - он всегда открывался туго. Будильника не было. Павел Петро-
вич присел на стул. Фотографий, между прочим, тоже не было. Вместо фотог-
рафий лежал какой-то газетный сверток. Павел Петрович протянул к свертку
руку и заметил, что пальцы дрожат больше обычного. Но-но! - сказал он себе
и развернул сверток. Фотографии... Они же были в мешочке. Или нет? Ах ты!
Склероз, все-таки! Достал он таки его, догнал, и в одночасье навалился.
Павел Петрович завернул фотографии, задвинул ящик, встал и огляделся.
Что-то было не так в комнате. Начать с того, что стулья стоят не на тех
местах, на каких он вчера их оставил. Потом - в серванте виднеется старый
чайный сервиз, уж лет пять как последнюю чашку из него разбили. Он сам и
разбил. А он вот, стоит. И заварник цел, и молочник. И три блюдца. И четы-
ре чашки. Тут взгляд Павла Петровича упал на телевизор... Батюшки мои! И
телевизор старый! "Рекорд". Таких давно уж не делают. И сломался он окон-
чательно в восемьдесят четвертом году. Этот у него полетел, как его... ки-
нескоп. Да. Павел Петрович сдал его в мастерскую на запчасти, а себе купил
новый, цветной. Где же он, новый?
Ноги у Павла Петровича ослабели, и он сел на стул. Что же это делает-
ся, товарищи? Глупости какие-то. Ну не склероз же это, в самом деле. Скле-
роз - это когда чего-нибудь не помнишь, а тут... Он же все помнит, и про
будильник, и про сервиз, и про телевизор... На столе лежала вчерашняя га-
зета. Он читал ее вчера, сидя в старом кресле, под торшером, а потом поло-
жил на стол. Он всегда так делал, это вошло в привычку. Он перевернул га-
зету и вздрогнул. "Правда". Он выписывал "Правду" до девяносто первого го-
да, потом перестал, потому что партия развалилась и газета стала совсем
другой. Он поискал очки, и снова вздрогнул. Очки были чужие. Вот этих вот
очков, воля ваша, он не помнил. Черные, с отломанной дужкой. Это не его
очки! Он боязливо оттолкнул очки, отодвинул газету подальше, попытался
прочитать дату... Сердце кольнуло и забилось неровными толчками. Он разг-
лядел-таки дату: десятое июля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Он
встал, похлопал зачем-то по карманам пижамы, безумными глазами посмотрел в
окно - на зеленый тополь. И тополь не тот. Что это он такой низкий, до
третьего этажа не дотягивает? Что же это такое, а?
Сделалось страшно. Захотелось убежать куда-нибудь, хоть на улицу.Павел
Петрович осторожно подошел к шкафу, открыл дверцу. Слава Богу, брюки на
месте, и плащ на месте. Вот только выглядят они как-то не так, новее выг-
лядят, намного новее. И вот тут, на брюках, у коленки, должно быть темное
пятно от соуса, которое так и не удалось вывести, а его нету. Вот хоть
тресни - нету! Трясущимися руками Павел Петрович натянул брюки прямо по-
верх пижамных, надел плащ, нащупал на гвозде ключи, покосился на дверь,
обитую дермантином, который три года назад Володька, Иринкин муж, заменил
на новейший утеплитель, и вышел на лестничную площадку. Больно ударила по
глазам зеленая краска панелей, которая должна быть синей, и замок в двери
оказался старый, сломавшийся десять лет назад... Павел Петрович захлопнул
дверь и заспешил вниз. Навстречу попалась Антонина, соседка по площадке,
Павел Петрович посмотрел на ее помолодевшее лицо и быстро прошмыгнул мимо,
односложно ответив на приветствие. На повороте лестницы краем глаза уви-
дел, что Антонина смотрит на него с бесконечным удивлением, будто не узна-
ет. Он вышел во двор, и двор показался ему незнакомым, и он уже знал, что
двор обычный, только помолодевший лет на пятнадцать. Или на сколько там?
Он поспешил к автобусной остановке, где стоял газетный киоск. И киоск был
не такой, и все вокруг не такое. Прежде всего, на киоске висела вывеска
"Союзпечати", которую давно уже заменили на "Роспечать". Во-вторых, киос-
кером оказалась Прокопьевна, соседка с шестого этажа. Круглыми глазами Па-
вел Петрович смотрел на нее и чувствовал, что на голове шевелятся редкие
волосы - Прокопьевна умерла четыре года назад и Павел Петрович одним из
первых бросил в ее могилу ком земли...
На негнущихся ногах Павел Петрович приблизился к киоску, непослушными
руками достал кошлек, даже не удивился тому, что он почти новый, раскрыл
его и увидел советские монеты. И тут вдруг просветлело в голове: он попал
в прошлое! В одна тысяча девятьсот восьмидесятый год!
Прокопьевна наклонилась к окошечку, что-то говорила.
- Что? - спросил Павел Петрович.
- Я говорю, что с тобой, Петрович? Перебрал вчера, что ль? На себя не
похож. Как состарился за ночь. А?
- Да-да, перебрал. Друг вчера приехал, с Камчатки, засиделись допозд-
на. Ты вот что, дай-ка мне газетку сегодняшнюю. Любую.
Он положил десять копеек в пластмассовое блюдечко. Прокопьевна отсчи-
тала сдачу, протянула газету. "Советская Россия". Павел Петрович вытянул
руку, пытаясь прочитать дату. Прочитал. Одиннадцатое июля восьмидесятого
года. Он улыбнулся Прокопьевне загадочной улыбкой и засеменил домой.
Дома он умылся, побрился, переоделся, сел в кресло и стал думать. На
сон это не похоже. Никак не похоже. Он изо всех сил ущипнул себя за ягоди-
цу. Больно. Нет, товарищи, это не сон. И тут вдруг дух захватило от при-
шедшей мысли: он оказался в восьмидесятом году и помнит все, что должно
произойти, значит он может предотвратить ту катастрофу, которая начнется в
восемьдесят пятом!
Павел Петрович вскочил и забегал по комнате. Быстро запыхался, упал в
кресло. Счастливая улыбка блуждала на губах. Предотвратить! Предупредить!
Сейчас. Немедленно. Ехать в КГБ. Туда. Только туда. И он принялся одевать-
ся.

Подполковник Еремеев снял трубку.
- Товарищ подполковник? Лейтенант Щеглов. Товарищ подполковник, тут у
меня старик какой-то странный...
- В чем странность?
- Он... пророчествует.
- Пророчествует? И что?
- Вы должны его послушать. Страшные вещи говорит. Псих, наверное. Вам
решать, товарищ подполковник.
- Хорошо, - медленно проговорил Еремеев. - Давай его сюда.
Еще один пророк. О конце света будет предупреждать. Или о неурожае.
Придется слушать.
Послышался стук в дверь. Это Щеглов.
- Разрешите, товарищ подполковник? Проходите, гражданин.
В кабинет вошел маленький, седой старичок в ультрамодном плаще. Глаза
горят. Так и есть - псих.
- Присаживайтесь.
Старичок примостился на стуле, положил руки на колени. Лейтенант Щег-
лов вышел, тихо притворив дверь.
- Фамилия, имя, отчество, - устало сказал Еремеев, стараясь, чтобы
равнодушие не наползло на лицо.
- Агафьев Павел Петрович.
- Адрес.
Павел Петрович назвал адрес.
- Что имеете сообщить?
Павел Петрович оживился, привстал...
- Да вы сидите, сидите, - остановил Еремеев.
- Имею сообщить следующее, - волнуясь, начал старичок, - вчера вече-
ром, десятого июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года... - он сделал
паузу, но Еремеев никак не отреагировал, - уснул, а проснулся сегодня,
одиннадцатого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года.
Он умолк. Еремеев взял карандаш, принялся вертеть. Павел Петрович по-
молчал, обескураженный холодным приемом, потом продолжил:
- Помню все, что произошло... произойдет за восемнадцать лет.
- Ну-с, и что же произойдет?
- Брежнев... Леонид Ильич Брежнев умрет в ноябре восемьдесят второго,
за ним будет Андропов, потом - Черненко, а потом - Горбачев. Вот этого-то
Горбачева и надо опасаться больше всего. Он разрушит партию, разрушит Со-
ветский Союз...
- Достаточно. - Еремеев вытянул руку.
- Нет уж, молодой человек, - рассердился Павел Петрович, - вы послу-
шайте, послушайте. Я не вру, и с ума я не сошел. Я вам говорю, Союз разва-
лится на пятнадцать государств, а в России воцарится хаос, зарплату пла-
тить не будут, пенсии платить не будут, все заводы-фабрики позакрывают. -
Он возвысил голос: - Украина отделится от России! Вы понимаете? Деньги
обесценятся, булка хлеба будет стоить две тысячи рублей.
Еремеев не смог сдержать насмешливой улыбки.
- Смеетесь? - желчно спросил старик. - А зря. В вашей власти - пре-
дотвратить. Все начнется с Горбачева, в восемьдесят пятом году. Социалис-
тический лагерь разрушится, во всех странах начнут строить капитализм. В
России будут строить капитализм! Под американскую диктовку будем жить!
Разграбят страну ведь!
- Сядьте вы, - с усилием проговорил Еремеев.
- Сесть я всегда успею, - кривя губы, сказал старик. - Верьте мне.
Умоляю, верьте! Я не сумасшедший. Я единственно чего хочу - предотвратить.
- Хорошо, хорошо, - успокоительно сказал подполковник. Все было ясно,
и слушать сумасшедшего старика не хотелось. - Вы подождите в соседней ком-
нате, а я созвонюсь с кем надо и мы все устроим. Согласны? Ну и хорошо.
Еремеев проводил старика, постоял в задумчивости, нажал кнопку селек-
тора.
- Зина, - сказал он. - Позвони Угрюмову, пусть вышлет машину.
Через пятнадцать минут секретарша сообщила, что от Угрюмова приехали.
- Пусть войдут.
Вошли двое безликих, в черных костюмах, в белых рубашках с галстуками.
Еремеев поднялся, открыл дверь, сказал:
- Идите сюда, Павел... эээ... Петрович. Вы поедете с этими людьми и
там все подробно расскажете.
Старика увели. Еремеев подошел к окну, посмотрел на площадь. Люди схо-
дят с ума. По-разному сходят. Этот, например, решил, что он из будущего.
Надо же, что выдумал, Союз распадется, партия... Бред. Этого не может
быть потому, что этого не может быть никогда. Вот и все дела.

Павел Петрович проснулся в полной тишине, и вспомнил все. Вспомнил,
как вчера понял, что попал в прошлое, как ходил в КГБ, пытался убедить
подполковника, как ничего из этого не вышло, как привезли его в психушку и
поместили в маленькой комнате с зарешеченными окнами, с железной кроватью,
наглухо привинченной к полу, как после обеда, к которому он не притронул-
ся, его внимательно слушал врач, кивал, со всем соглашался, но в глазах
врача было унылое равнодушие, как оставили его, наконец, в покое, как он
долго лежал на скрипучей койке, ворочался с боку на бок, как принесли
ужин, как он вяло ковырялся алюминиевой ложкой в алюминиевой же миске, ел
что-то, а что - не помнит, как он ругал себя самыми черными словами за то,
что вздумал убедить кого-то в том, что разрушится нечто незыблемое, сде-
ланное не на века даже, и не на тысячелетия, а навечно, навсегда; как сно-
ва долго ворочался, пытаясь заснуть, и заснул таки под утро, когда уже на-
чало светать. И вот он лежал на спине, и боялся открыть глаза, и вслуши-
вался в тишину. Он лежал долго, потом почувствовал, что лежит на мягком,
значительно более мягком, чем больничная койка. И тогда он открыл глаза.
Он дома! Он медленно сел, взглянул на будильник, новый будильник, с
красными электронными цифрами, и почувствовал, что с плеч свалилась огром-
ная тяжесть. Ну и сон приснился! Это ж надо, а? Он взял со стола газету, и
это оказалась никакая не "Правда", и очки нашлись на столе знакомые, обыч-
ные, и дата на газете была десятое июля тысяча девятьсот девяносто восьмо-
го года. Павел Петрович сказал: "Фф-уу!" и улыбнулся. Приснится же такое!
Послышался звук открываемой двери, и Павел Петрович вздрогнул. Это бы-
ла Иринка. Она влетела в комнату и затараторила:
- Привет, дедуля! Ты еще не встал? Ну ты даешь! А я уже намоталась по
магазинам. Я тут тебе привезла продуктов и белье постиранное. Ты собрал
грязное? Нет? Ну, ты даешь! Мне же некогда! Время - деньги, слышал ког-
да-нибудь? Да, тут тебе письмо. Еремеев - кто это?
- Дедуля, я же тебя просила, складывай грязное в корзинку, - продолжа-
ла она из ванной. - А ты меня не слушаешь. Ну что мне с тобой делать, а?
Выговор тебе. Очередной. Сто тысячный по счету. Ладно, я побежала. Завтра
не зайду, некогда будет, а послезавтра жди. Ну, пока.
Она чмокнула деда в щеку и упорхнула. Вот так всегда, - подумал Павел
Петрович, улыбаясь. - Прилетит, пошумит и улетит. Непоседа.
Он взял письмо. Из Новосибирска. Кто это может быть? Еремеев. Хм. Фа-
милия незнакомая.
"Здравствуйте, уважаемый Павел Петрович. Вы меня должны помнить, пото-
му что я обошелся с Вами тогда не очень хорошо, прямо скажем, дурно, за
что и прошу принять мои запоздалые извинения. Я отправил вас в больницу,
посчитав сумасшедшим, но и Вы должны меня понять. В восьмидесятом просто
невозможно было представить, что произойдет то, что призошло. Да и мог ли
я что-нибудь сделать, поверь я Вам? Ничего я не мог. Не Вас, так меня отп-
равили бы в психушку, и ничего не изменилось бы. Чему быть - того не мино-
вать, увы, это так. Когда мне доложили, что Вы исчезли из палаты, я понял,
что Вы и впрямь из будущего. Но поймите меня, все-таки..."
Павел Петрович не стал дочитывать. Оправдания, оправдания... Был ведь
шанс все исправить, был! Не воспользовались. Проморгали. Ну и быть посему.
Павел Петрович разорвал письмо, пошел на кухню и бросил обрывки в му-
сорное ведро.

(с) Владимир Фильчаков, 1998
E-mail bfvstkb@buriatia.ru

1