Он кивнул.
- Теоретически может. Это возможно...
Все прочее я помню довольно смутно. Сначала Стэйд сделал Большому Джиму переливание крови. Донором был я. Потом он сделал ему инъекцию адреналина. Склонившись над обмякшим телом, доктор время от времени взглядывал на меня. В его глазах полыхало пламя. Внезапно он дернулся к своему пациенту, и я услышал его сдавленный вскрик.
Джимбер-Джо открыл рот и зевнул!
Словно все великаны мира дали мне затрещину. Дыхание остановилось, и минуту я ничего не видел. Никогда в жизни я не чувствовал такого груза ответственности. Почему, черт возьми, он не умер пятьдесят тысяч лет назад? Теперь, когда он стал подавать признаки жизни, мы должны были продолжать. Не кончить начатое было бы убийством, и я помню, что смутно подумал: "Нехорошо убивать человека, родившегося так давно...".
Стэйд ввел ему полторы унции вытяжки передней доли гипофиза. Большой Джим сморщился и засучил пальцами. Он определенно оживал, и это меня испугало. Я чуть не зарыдал. Мы словно бы вмешались в дела, вершить которые положено лишь Богу.
Стэйд. набрал в шприц вытяжку задней доли гипофиза и вкатил ее нашему открытию. В следующую секунду не произошло ничего. Затем человек из каменного века повернулся и попробовал сесть. Стэйд рявкнул на него, и я ощутил, что все больше слабею.
Словно в полусне, я видел, как Стэйд мягко укладывает его обратно, и что-то успокаивающе говорит. Затем он вколол ему порцию половых гормонов и ликующе повел плечами. Он подошел ко мне, со сверкающими глазами, и с этой минуты я уже ничего не помню.
Было темно, когда я пришел в себя. У меня жестоко болела голова, рука ныла, как обожженная, но в общем, я был в порядке. Приступы лихорадки у меня имели свойство исчезать быстро и бесследно. Стэйд сидел у стола в расстегнутом жилете, с бутылкой у локтя.
- Долго я был без сознания? - спросил я.
- Два-три часа.
Он нахмурился.
- Что такое, Пат? Ты что, совсем расклеился?
Я сел - и увидел фигуру на скамье. Значит, это все-таки не дурной сон. Видимо, Стэйд содрал с него грязные шкуры, и сейчас он мирно спал, завернутый в одно из наших одеял. Я подошел к нему и тихонько тронул за плечо - настоящая плоть. Видно было, как поднимается и опускается его грудь, слышалось ровное дыхание. Медленно вернувшись к самодельному креслу, я опять уселся в него, спрятал лицо в ладони и попытался подумать. Наконец я поднял голову и встретил спокойный взгляд Стэйда. Он пожал плечами и кивнул.
Мы сотворили чудо.
Большой Джим оказался отличной особью мужского пола, шесть футов три дюйма и красивая мускулатура. Лицо под бородой оказалось привлекательным, с правильными чертами, хотя челюсть была несколько тяжеловата. Стэйд сказал, что ему лет двадцать с небольшим.
Часа через два гость из прошлого сел и взглянул на нас. Нахмурившись, он быстро огляделся, будто ища оружие. Но его не было, Стэйд проследил за этим. Он попытался встать, но был еще слишком слаб.
- Не огорчайся, приятель, - сказал я ему, когда он наконец откинулся обратно. Он следил за нами; глаза его были широкими, спокойными и по-звериному внимательными. Затем он снова уснул.
Проболел он долго. Мы оба побаивались, что он не выкарабкается. Все это время мы нянчились с ним, как с младенцем; зато когда он начал поправляться, он стал доверять нам. Он больше не хмурился, не шарахался и не тянулся за оружием, когда мы оказывались поблизости; теперь он улыбался нам, и это была щедрая, привлекательная улыбка.
Сначала он бредил: все время говорил на странном языке в котором ни слова было не разобрать, с плывущими "л" и долгими гласными. Одно слово он повторял в бреду чаще других - "лилами". Иногда оно звучало как молитва, иногда - с мукой и отчаянием.
Карбюратор я починил. Ничего серьезного с ним не произошло: просто слегка засорился. Мы могли лететь, ведь наводнение спало; но был Джимбер-Джо, которого мы для краткости стали называть Джимом. Нельзя же было оставить его умирать, а для полета он был еще слишком слаб, поэтому мы и застряли. Мы даже не слишком спорили по этому поводу, просто приняли как само собой разумеющееся, что ответственность на нас, и все.
Стэйд был, разумеется, в восторге от первого практического применения своей теории. Не думаю; чтобы его можно было оттащить от Джима даже бычьей упряжкой. Но шли дни, и славный доктор все глубже уходил в свои мысли. Подготовка и прочие дела целиком легли на меня.
То, что мы не могли говорить с Джимом, раздражало меня. Хотелось задать ему очень много вопросов. Только подумайте! Перед нами был человек из каменного века, который мог бы рассказать массу интересного о своей жизни, а я не могу обменяться с ним ни единой мыслью. Но мы принялись исправлять это.
Как только он достаточно окреп, начались уроки английского. Поначалу все шло невыразимо медленно. Но Джим оказался способным учеником, и несмотря на отсутствие основ, быстро продвигался. У него была превосходная память. Он никогда ничего не забывал - если что-то узнавал, то навсегда.
Было бы слишком долго рассказывать о неделях его выздоровления и обучения. Он полностью поправился и научился говорить по-английски - и превосходно, потому что Стэйд высокообразованный человек. Это хорошо, что Джим учился английскому не у меня - казармы и ангары не то место, где можно приобрести академический выговор.
Если Джим был интересен нам, вообразите, чем были для него мы. Однокомнатная хижинка, выстроенная нами, казалась ему чудом архитектуры. Он рассказал, что его народ жил в пещерах, и он все думал, что это за странную пещеру мы нашли, пока мы не объяснили ему, что построили ее.
Заинтриговала его и наша одежда, а уж оружие было нескончаемым источником восхищения. Когда я впервые взял его на охоту и подстрелил зайца, он остолбенел. Может быть, он был просто напуган шумом, дымом и мгновенной смертью добычи; но если и так, этого не показал. Джим никогда не выказывал страха, возможно потому, что он его никогда и не ощущал. В одиночку, вооруженный лишь копьем с каменным наконечником да каменным ножом, он охотился на большого красного медведя, когда его настиг ледник. Он рассказал нам об этом.
- За день до того, как вы меня нашли, - сказал он, - я охотился на красного медведя. Дул ветер, снег и дождь хлестали меня. Ничего не было видно. Непонятно, куда было идти. Скоро я устал. Я знал - если лягу, то усну и никогда не проснусь. Но а конце концов не выдержал и лег. Если бы вы не появились на следующий день, я бы умер.
Как было ему объяснить, что его "вчера" - это пятьдесят тысяч лет назад?
В конечном счете мы все же продвигались, хотя я сомневаюсь, что он воспринял громадную дыру во времени от того момента, когда он покинул родную пещеру для охоты на большого красного медведя.
Когда он впервые понял, где оказался, и что тот день и его времена никогда не вернутся, он снова выдохнул знакомое слово - "лилами". Теперь это было почти рыдание. Я не знал, что столько сердечной боли, столько жажды можно вложить в единственное слово.
Я спросил его, что оно значит.
Отвечать ему пришлось долго. Он старался справиться со своими чувствами, что было совсем неожиданно. Обычно казалось, что у него эмоций нет.
- Лилами это девушка - говорил он, - то есть была девушка. Она должна была стать моей подругой, если бы я вернулся с головой большого красного медведя, Где она сейчас, Пат Морган?
- Старайся не думать о ней, друг, - посоветовал я. - Ты никогда больше не увидишь Лилами снова.
- Нет, увижу, ответил он. - Если я не умер, не умерла и Лилами, Я найду ее.
Самолет был настолько вне представлений Джима, что он даже не задавал о нем вопросов. Думаю, что другой человек при сходных обстоятельствах перепугался бы. Треск пропеллера, грохот выхлопов, дикий крен при взлете должны были испугать Джима, но он никак этого не показал. У него была физиономия вполне современного и весьма пресыщенного молодого человека.
Я дал ему свой старый костюм - брюки, горные ботинки и кожаную куртку. Он был гладко выбрит. Наблюдая, как мы скоблим свои подбородки, он настоял, чтобы и его побрили, а затем научился делать это сам. Трансформация была впечатляющей - из пещерного человека в Адониса через несколько движений ножницами и безопасной бритвой!
Я смотрел на него и думал о цивилизации, с которой ему вот-вот придется столкнуться. Очень скоро, думал я. Лилами для него станет лишь слабым воспоминанием. Но я не знал еще Большого Джима...
Мы, наконец, добрались до Москвы, и здесь чертовски дорого заплатили за неожиданного пассажира. Никто не верил в нашу историю. Я их, в общем, и не виню. Но что меня достало, так это их настойчивое желание доказать, что мы все шпионы, контрреволюционеры, нацисты, фашисты, капиталисты и все остальные, кого в Советской России предали анафеме.
Конечно, паспорта у Джима не было. Мы старались объяснить, что в плейстоцене паспортами не пользовались, но это ни к чему не привело. Они собирались нас расстрелять. В конце концов на помощь пришел американский посол, и они в качестве компромисса согласились выпереть нас из страны. Это меня устраивало - по сравнению с тем, что могло бы быть. В одном наш "русский опыт" пригодился: Стэйд и я решили держать язык за зубами относительно родословной Джима. Это было предложение Стэйда, и признаюсь, я удивился, услышав его. Добрый доктор никогда не отказывался от рекламы, а здесь ведь для него был отменный шанс постучать в барабан. Подумать хотя бы о научных почестях.
Однако Стэйду все это было неинтересно, так он сказал. Он внезапно стал со мной застенчив и кроток - начал говорить о трудностях с установлением абсолютной научной истины и все такое прочее. Предложил подождать немного пусть наш гигант сориентируется сам. Он бы оставил Джима ненадолго на мое попечение, так его ждут неотложные дела в Чикаго...
Я пожал плечами и согласился.
Мы прибыли в Америку, окутанные завесой молчания. Фактически Джима ввезли в США контрабандой, и нам приходилось об этом помалкивать. А что еще мы могли сделать? В конце концов, квота на плейстоценцев еще не введена.
Когда мы вернулись домой, я забрал его к себе на Биверли Хиллс: соседям было сказано, что это мой старый друг Джим Стоун из Скенектади.
Города, особенно большие, потрясли Джима. Он считал, что небоскребы - это большие горы с пещерами. Как ни смышлен он был, но представить, что человек может построить нечто столь колоссальное, Джим не мог.
Таскать его повсюду было просто подарком. Кино, например, для него было такой же реальностью, как смерть или налоги. Однажды мы смотрели сериал про пещерных людей, и Джим аж подпрыгивал на месте, ему было очень трудно сдержаться. Он просто изнемогал от желания влезть в одну из этих отличных пещер! А уж когда злодей схватил ведущую актрису за волосы и поволок через декорацию, Большой Джим выскочил в проход и помчался к экрану. Я сгреб его за фалды пиджака. Да, повеселились мы с Джимом...
Как-то вечером я взял его на борцовский матч в "Олимпик". У нас были места в партере. Одинокий Волк и Маленький Скелет наносили друг другу увечья за канатами ринга. Это взвинтило Джима.
- И, это, по-вашему "великие воины"? - спросил он. Затем, прежде чем я успел что-либо предпринять, перелетел через канаты, схватил и швырнул обоих в третий ряд.
Одинокий Волк и Маленький Скелет пострадали, однако публика и устроители были за Джима. До конца вечера менеджеры подписали с ним контракт на встречу с победителем, и неделей позже наш пришелец из каменного века выступил на ринге перед Маленьким Скелетом.
Вспоминая этот вечер, я смеюсь до сих пор. Скелет известен своим дурным характером, а также тем, что владеет всеми грязными трюками, которые знают другие борцы, да еще изобрел несколько своих. Но испробовать их на Джиме он не успел. В ту секунду, когда они сошлись на ринге, человек из времен мамонтов схватил его, добежал с ним до канатов и швырнул теперь уже в четвертый ряд.
Фокус, этот, к восторгу публики был проделан трижды, после чего Скелет остался среди зрителей. До сих пор никому не удается уговорить его выйти на ринг.
Почти то же случилось и в боксе. Я дал Джиму кое-какие предварительные наставления в мужественном искусстве делать из ушей цветную капусту. К тому времени он уже был известен как борец. Каждый вторник он приходил в "Олимпик" и сокрушал несколько завсегдатаев, швыряя в них противников. Он никогда не боролся, не строил рож, но и никогда не давал противнику шанса. Он просто хватал его и вышвыривал с ринга. Однажды ко мне обратился менеджер:
- А боксировать это чудо не может? - спросил он.
- Не знаю. Бороться он не умеет, однако всегда выигрывает. Почему бы не попробовать? Ставлю тысячу зеленых, что он отключит любого из ваших "великих Белых Надежд".
- Принято, - сказал менеджер.
В следующую среду был бой. Я предостерег Джима:
- Не забудь, - наставлял я его, - что надо боксировать, а не бороться.
- Я должен бить? - поинтересовался Джим.
- Да, бить, покрепче.
- Порядок. Давай его сюда!
Они пожали руки и разошлись по углам: гонг. Белая Надежда бросается вперед, начинает размахивать руками... Это его не спасло. Большой Джим выдал один жуткий удар правой, перенятый, верно, у пещерного медведя, и Белая Надежда повисла на верхнем канате. Это был конец боя. Прочие кончались так же...
И тут Джима заметили киномагнаты.
Однажды, когда мы еще обсуждали наш контракт в кино, довелось попасть на просмотр. Лорна Даунс играла главную роль. Как только она появилась на экране, Джим вскочил.
- Лилами! - закричал он. - Это я, Колани!
В это время злодей как раз издевался над Лорной. Джим прыгнул к экрану... Черт бы с ним, с экраном, однако Джима попытался задержать управляющий. Это была ошибка. После того, как управляющего принесли с тротуара, мне пришлось употребить все красноречие, чтобы поладить с ним и уберечь Джима от тюрьмы.
Когда мы вернулись домой, я спросил, что все это значит.
- Это была Лилами, - сказал он.
- Это не Липами, это Лорна Даунс., А то, что ты видел, даже не сама Лорна, - это ее движущееся изображение.
- Это была Лилами, - мрачно сказал этот громила. - Я тебе говорил, что найду ее.
* * *
Лорна Даунс. тогда совершала рекламное турне со своей последней картиной. Джим собрался отправиться за нею. Я объяснил, что он подписал контракт на съемки и должен выполнять условие. Еще я сказал ему, что Лорна Даунс через несколько недель вернется в Голливуд, и он, хотя и очень неохотно, но согласился подождать. В промежутке мы освоились в киномире. Это был новый период в жизни Джима. Внезапно он сделался светским львом. Мужчинам он нравился, а женщины просто сходили с ума.
Когда мы впервые пошли в "Трокадеро", он повернулся и спросил:
- Что это за женщины?
Я объяснил ему, что благодаря их славе и богатству, они есть сливки избранного общества.
- У них нет стыда, - сказал он. - Они ходят перед мужчинами почти нагишом. В моей стране их уволокли бы за волосы и отлупили - мужья, конечно.
Мне пришлось признать, что некоторые наши мужчины были бы рады сделать то же самое.
- На что годятся ваши женщины? - спрашивал он. - Их не отличишь от мужчин. Мужчины курят - женщины тоже курят. Мужчины пьют - женщины тоже пьют. Мужчины ругаются - женщины тоже ругаются. Они играют, рассказывают непристойные истории, уходят на всю ночь и не годятся для того, чтобы на следующий день заниматься пещерой и детьми... В моей стране таких женщин убивали.
Этика, стандарты и философия каменного века не очень-то способствовали тому, чтобы Джим наслаждался современным обществом. Он перестал выходить по вечерам, разве что в кино, да на бои. Он ждал возвращения Лилами.
- Она совсем другая, - говорил он.
Я жалел его. Я не знал Лорну Даунс, но готов был держать пари, что не такая уж она и другая...
Наконец Лорна вернулась. Я был с Джимом, когда они встретились. Это было на съемке в студии, посередине эпизода, но когда он увидел ее, то выскочил из кадра и побежал... Никогда прежде я не видел столько счастья и любви на мужском лице.
- Лилами! - сказал он голосом, звеневшим от чувства, и потянулся к ней.
Она отпрянула.
- Эй, парень в чем дело? - поинтересовалась она.
- Ты не узнаешь меня, Лилами? Я Колани. Вот я и нашел тебя, и теперь мы можем уйти вместе. Долго же я искал тебя...
Она поглядела на меня.
- Вы его опекун, мистер? - спросила она. - Если так, то верните его в школу, и пусть его там запрут понадежнее.
Я отвел Джима в сторону и поговорил с нею. Всего я ей не сказал, но достаточно для того, чтобы она поняла, что Джим не сумасшедший, что он славный парень, и что он в самом деле верит, что она и есть девушка.. которую он знал в другой стране.
Он стоял поодаль; она присела и смотрела на него несколько секунд, прежде чем ответить; затем сказала, что будет с ним добра.
- Это будет интересно, - добавила она.
После этого они почти все время были вместе. Очень было похоже, что кинозвезда влюбилась в пещерного человека.
1 2 3