Я знаю, кто вы, говорю, дело не в деньгах.И больше ничего сказать не могу, волнуюсь ужасно, это же она, она тут, во плоти. Прямо дрожу весь. Хочу глядеть на нее, на ее лицо, волосы, фигурку, такую тоненькую, нежную, и не могу – так она на меня смотрит. И странная какая-то тишина.Вдруг она говорит, и тон вроде обвиняющий:– Вы думаете, я вас не узнала?Чувствую, начинаю краснеть, и ничего с этим поделать не могу. Такое в мои планы не входило, и мысли не было, что она меня может узнать.А она, медленно так:– Вы – делопроизводитель из Городского совета.Не понял, о чем вы, отвечаю.– Вы только отрастили усы, – говорит.Не могу понять, как она меня узнала. Может, думаю, видела где-нибудь в городе или из окон своего дома, я об этом и не подумал, в голове у меня все перемешалось, а она говорит:– Ваш портрет был в местной газете.Терпеть не могу, когда меня выводят на чистую воду, сам не знаю почему, и в таких случаях всегда пытаюсь оправдаться. То есть сочиняю какую-нибудь байку, чтоб все объяснить. Говорю, я только выполняю приказ.– Приказ, – говорит, – чей?Не могу сказать.Она глаз с меня не сводит и держится подальше. Думаю, все-таки боится, что я на нее наброшусь.– Чей приказ? – спрашивает снова.А мне, как назло, ни одно имя в голову не приходит. И не знаю почему, вдруг вспоминаю – из тех, кого она могла знать, – имя управляющего отделением банка, где ее отец деньги держит. Я когда в банк заходил, несколько раз видел, как ее отец с управляющим разговаривает.Приказ Синглтона, говорю.Ее прямо как громом поразило, а я быстро-быстро продолжаю, что, мол, не должен был ей сообщать, он меня убьет, если узнает, и всякое такое.– Мистера Синглтона? – переспрашивает, вроде не расслышала.Он совсем не тот, за кого его принимают, говорю.Она вдруг опускается на ручку кресла, вроде ноги подкосились, вроде это уже последняя капля.– Вы хотите сказать, это мистер Синглтон приказал вам меня похитить?Я кивнул.– Но я дружу с его дочерью. Он – наш... Ох, просто безумие какое-то, – говорит.Разве вы не помните девушку с Пенхэрст-Роуд?– Какую девушку с Пенхэрст-Роуд?Ту, что исчезла три года назад.Это я придумал. В то утро мозги у меня шевелились как надо, по-быстрому. Так мне казалось.– Может быть, я тогда уезжала в школу. А что с ней случилось?Не знаю. Только это его рук дело.– Что – его рук дело?Не знаю. Не знаю, что с ней случилось. Но что бы это ни было, это его рук дело. О ней больше никто никогда не слыхал.Вдруг она говорит:– У вас нет сигареты?Ужасно все нескладно вышло. Я неловко вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалку, подошел, отдал ей. Может, надо было предложить ей огня, но в тот момент это выглядело бы глупо.Говорю ей, вы совсем ничего не ели.Сигарету она держала очень аристократично, двумя пальцами, между указательным и средним. Свитер вычистила. Очень было душно.Никакого внимания на мои слова. Странно. Я понял, она догадалась, что все вранье.– Вы хотите сказать, что мистер Синглтон – сексуальный маньяк и похищает девушек, а вы ему помогаете?Говорю, а что мне остается делать? Знаете, я стащил из банка деньги, должен сесть в тюрьму, если станет известно. Так что он меня как в петле держит.А она смотрит во все глаза. Глаза огромные, ясные, интерес в них так и светится, вроде ей очень хочется выяснить все до конца. (Но не было в них такого, знаете, нахального любопытства.) – Вы ведь выиграли очень много денег, правда?Тут я понял, что запутался. Опять почувствовал себя неловко, даже в жар бросило.– Почему же вы не выплатили те деньги? Сколько выиграли – семьдесят тысяч? Неужели украли больше? А может, вам просто интересно ему помогать?Я вам еще многого не могу сказать. Я целиком в его власти.Она встала, руки в карманах юбки. Взглянула на себя в зеркало (конечно, металлическое, никакого стекла) – на этот раз на себя посмотрела, для разнообразия.– Что он собирается со мной сделать?Не знаю.– А где он сам?– Думаю, скоро приедет.Помолчала немного. Потом вдруг выражение лица стало такое, вроде она о чем-то плохом подумала. Поверила вроде, что, может, я правду сказал.– Ну конечно, – говорит, – видимо, это его дом в Суффолке.Ну да, говорю, полагая, что умно ответил.– Нет у него дома в Суффолке, – говорит она, да так это презрительно.Вы можете и не знать, отвечаю. Не очень убедительно.Она бы еще говорила, только я почувствовал, надо это прекратить, я и не подозревал, какая она сообразительная. Не как все нормальные люди.Я пришел спросить, что вы хотите на завтрак, есть каша, яйца и всякое такое.– Не хочу никакого завтрака, комната тесная, здесь ужасно. И что за наркоз вы мне дали?Я не знал, что вас от него будет тошнить. Честное слово.– Мистер Синглтон должен был вас предупредить.Ясно было, она не поверила этой истории. Издевалась.Я заторопился, говорю, чай или кофе, и она сказала, кофе, только если вы при мне первый выпьете. С этим я и ушел, вышел в наружный подвал. Прежде чем закрыл дверь, она мне:– Вы зажигалку забыли.У меня другая есть (на самом деле – нет).– Спасибо, – говорит. Странно, она вроде готова была улыбнуться. * * * Я приготовил растворимый кофе и принес ей. Она внимательно следила, как я отпил из чашки, потом сама сделала несколько глотков. И все время задавала всякие вопросы... Нет, все время я чувствовал, что она может задать мне вопрос, неожиданно спросить что-нибудь и застать врасплох, поймать. Например, долго ли ей придется тут быть, почему я с ней хорошо обращаюсь и всякое такое. Я заготовил ответы, но знал, что они не очень-то убедительные, с ней было не так-то просто изображать и придумывать, чтоб поверила. Наконец говорю, сейчас пойду по магазинам, пусть подумает, что ей нужно. Сказал, куплю все, что ей нужно.– Все? – спрашивает.В пределах разумного, говорю.– Это вам мистер Синглтон так приказал?Нет, это будет все от меня лично.– Мне нужно только, чтобы меня выпустили отсюда, – говорит. И все.Больше не мог вытянуть из нее ни словечка. Ужасно. Вдруг замолчала, не желала говорить, так что мне пришлось оставить ее в покое. * * * И за обедом не желала разговаривать. Я приготовил все в наружном подвале и принес ей в комнату. Только она почти ничего не съела. Опять попыталась взять меня на пушку, и так это холодно со мной, прямо ледышка, ну да я и ухом не повел.В тот вечер, после ужина, правда, она и тут почти не притронулась к еде, я пошел, сел у двери. Она курила, закрыв глаза, будто у нее от одного моего вида глаза устали.– Я все время думаю... Про мистера Синглтона вы, конечно, сочинили. Я этому не верю. Во-первых, он просто не способен на такое, не тот человек. А если бы и был способен, то вам не стал бы поручать. И все эти фантастические приготовления... Нет, это не он.Я молчал, глаз не мог поднять.– Вам пришлось потрудиться, чтоб все это приготовить, вы о многом позаботились. Все эти одежки в шкафу. Книги по искусству. Я подсчитала, только одни книги обошлись вам в сорок три фунта. – Она словно говорила сама с собой. – Я – ваша пленница, но вам хочется, чтобы пленнице было хорошо. Так что здесь возможны два предположения: вы похитили меня ради выкупа, может быть, вы – гангстер.Да нет, я же говорил вам.– Вы знаете, кто я. И должны знать, что мой отец не богач, ничего похожего. Так что дело не в выкупе.Жутко было слушать. Прямо сверхъестественно, как она все сообразила.– Второе предположение – секс. Вы хотите со мной что-то сделать. – И внимательно так на меня смотрит.Ясно было – это вопрос. Он мне прямо всю душу вывернул.Вовсе нет. Я к вам со всем уважением. Я не из таких. Сказал это очень резко.– Тогда вы сумасшедший. Хороший и добрый, но сумасшедший. – И отвернулась. Потом:– Вы ведь не станете отрицать, что сочинили все про мистера Синглтона?Я хотел вам помягче все объяснить.– Объяснить что? – спрашивает. – Насилие? Убийство?Я этого не говорил, отвечаю. Как-то в разговорах с ней мне все время надо было защищаться. Раньше, в мечтах, все было наоборот.– Зачем я здесь?Вы – моя гостья.– Ваша гостья?Она поднялась с кресла, встала за спинкой, оперлась на нее, глаз с меня не сводит. Синий свитер она сняла, стоит, темное шерстяное платьице, как школьная форма, и белая блузка под ним, пуговка у горла расстегнута. Волосы стянуты в косу. Лицо такое нежное. И храб-рое. И вот, сам не знаю отчего, вдруг представил, как она сидит у меня на коленях, тихо-тихо, и я так ласково провожу рукой по ее светлым шелковистым волосам, волосы рассыпались свободно, потом уже я видел, как она их распускала.И вдруг я сказал, я люблю вас. С ума схожу.Она говорит, таким странным, очень серьезным тоном:– Я вижу. – И отвернулась.Я знаю, это старомодно – признаваться в любви, я вовсе не собирался этого делать, во всяком случае не в этот момент. В мечтах всегда было так, что вот наступает такой день, мы смотрим друг другу в глаза, целуемся и ничего не говорим, только уж после всего. Один парень в армии, Нобби его звали, он все про женщин знал, так вот он говорил, нельзя никогда им говорить, что любишь. Даже если в самом деле любишь. Если уж надо сказать: «Я тебя люблю», то шутливым тоном, он говорил, вот тогда они будут за тобой бегать. Чтоб своего добиться, надо быть твердым. Глупо получилось. Я сто раз говорил себе, что нельзя так, пусть это получится естественно, и у нее, и у меня – у обоих. Но когда она уже была тут, у меня голова кругом пошла, я и потом часто говорил не то, что хотел.Конечно, я не все ей рассказал. Рассказал, как работал в Ратуше и смотрел на нее в окно, мечтал о ней; как она себя вела, какая у нее походка и как много она значила в моей жизни, и как выиграл деньги, и что знал, она и не взглянет никогда в мою сторону, хоть еще сто раз выиграй, и какой я одинокий. Когда я замолк, она сидела на кровати, разглядывала ковер на полу. Мы молчали довольно долго. Слышно было только, как бурчит вентилятор в наружном подвале.Мне было неловко. Сидел весь красный.– Вы полагаете, что, если станете держать меня здесь, как пленницу, я смогу полюбить вас?Я хочу, чтобы вы меня получше узнали.– Но ведь пока я здесь, вы останетесь для меня всего лишь похитителем. Это вы понимаете?Я встал. Не хотел больше с ней оставаться.– Постойте, – говорит и идет ко мне. – Я обещаю вам. Я понимаю. Честное слово. Отпустите меня. Я никому ничего не скажу, и ничего не случится.Тут она впервые взглянула на меня по-доброму. Ее глаза говорили, доверься мне, поверь, – ну прямо как словами. Смотрит на меня снизу вверх, глаза вроде улыбаются, сама волнуется, чуть не дрожит.– Вы же можете. Мы могли бы стать друзьями. Я бы помогла вам. – И смотрит снизу вверх, мне в глаза.– Еще не поздно, – говорит.Не могу передать, что я тогда чувствовал, просто больше не мог, должен был уйти; она причиняла мне такую боль. Закрыл дверь и ушел. Даже «спокойной ночи» не сказал. * * * Никто не поймет, все подумают, я просто добивался, чего все добиваются. Бывало, когда я смотрел на картинки в тех книгах, до ее появления в моем доме, я и сам так думал, а бывало, и сам не знал, чего хочу. Только когда она появилась, все стало по-другому, я уже не думал про те книги или как она будет позировать для снимков, такие вещи стали казаться мне отвратительными, я ведь знал, что они и ей отвратительны. В ней было что-то такое хорошее, что я и сам становился, не мог не стать, таким же хорошим, видно было, она ничего другого от меня и не ждет. Я хочу сказать, когда она в самом деле появилась, была тут, рядом, все остальное казалось таким дурным, противным. Она была другая, не такая, как те женщины, которых совсем не уважаешь и тебе все равно, что бы ты ни делал. Ее нельзя было не уважать. И надо было вести себя осторожно. * * * В ту ночь я почти не спал: меня просто поразило, как все вышло, что я ей рассказал так много всего в первый же день, и как ей удалось выставить меня дураком. Были минуты – мне хотелось сбежать вниз и отвезти ее назад в Лондон, как она просила. А потом уехать за границу. Но представил ее лицо и косичку, заплетенную неровно и как-то криво лежавшую на спине, и как она стоит, как движется по комнате, ее огромные ясные глаза и понял – не смогу ее отпустить.После завтрака – на этот раз она съела немножко овсянки и выпила кофе – мы совсем ни о чем не говорили. Когда я пришел, она уже встала и оделась, и постель была застелена не так, как раньше, должно быть, в эту ночь она все-таки спала. Ну, когда я уже уходил, она говорит:– Мне хотелось бы поговорить с вами.Я остановился.– Сядьте, – говорит.Я сел на стул у ступеней.– Послушайте, это же безумие. Если вы действительно любите меня, если вкладываете в слово «любить» его истинный смысл, вы просто не можете хотеть, чтобы я оставалась здесь пленницей. Вы же видите, мне здесь плохо. Воздух... ночью я не могу дышать, я просыпаюсь с головной болью. Я умру, если останусь здесь надолго.Она была в самом деле огорчена и встревожена.Обещаю, это будет не очень долго.Она встала, подошла к комоду, смотрит на меня пристально.– Как вас зовут? – спрашивает.Клегг, говорю.– Нет, как ваше имя?Фердинанд.Она быстро взглянула на меня, глаза такие умные.– Это не правда, – говорит.А у меня в пиджаке, в кармане, лежал бумажник с инициалами, тисненными золотом, я себе еще в Лондоне купил, показываю ей. Она же не знает, что "Ф" означает Фредерик. А мне всегда нравилось имя Фердинанд, даже еще до того, как увидел Миранду.В нем слышится что-то благородное, заграничное. Дядюшка Дик меня иногда называл «лорд Фердинанд Клегг». В шутку. Маркиз де Жук, такой титул мне придумал.Такое имя мне дали, говорю.– Вас, видимо, называют Ферди, сокращенно, или Ферд?Нет, всегда только Фердинанд.– Послушайте, Фердинанд, я не знаю, что вы нашли во мне, почему полюбили. Может быть, и я могла бы полюбить вас. Но не здесь же. Я... – Казалось, она не знает, что сказать, это было совсем для нее необычно. – Я люблю мягких, добрых людей. Но я никак не смогла бы полюбить вас в этом подвале. Не только вас, никого другого. Никогда.Я говорю, я ведь просто хочу узнать вас получше.Она присела на край комода, внимательно следила, какое впечатление производят ее слова. В мою душу закралось подозрение. Я понял – это проверка.– Кто же похищает людей, чтобы узнать их получше?Я очень хочу узнать вас получше. В Лондоне у меня не было бы такой возможности. Я ведь не очень умный и всякое такое. Не вашего уровня. В гробу вы видали таких, как я, там, в вашем Лондоне.– Это несправедливо. Я ведь не сноб. Я сама снобов терпеть не могу. Никогда не сужу по первому впечатлению.Это я не про вас, говорю.– Ненавижу снобизм, – говорит, прямо с яростью какой-то. У нее была манера некоторые слова с силой выговаривать, с нажимом.– У меня в Лондоне есть друзья из – ну, как это говорится – из рабочих, то есть из семей рабочих. Мы просто не придаем этому значения.Ну да, вроде Питера Кэйтсби, говорю. (Это тот парень со спортивной машиной.) – Питер? Да я его не видела уже целую вечность. Он просто богатый балбес и мещанин к тому же.А я прямо как сейчас вижу: шикарный спортивный автомобиль и она туда садится. Не мог ей поверить.– Наверное, про меня уже есть в газетах.Не читал.– Вас могут посадить надолго.Стоит того, отвечаю, даже если пожизненно.– Я обещаю, я клянусь вам, если вы меня отпустите, я никому не скажу. Я придумаю что-нибудь, как-нибудь всем объясню. Устрою так, что мы будем часто видеться, сколько вы захотите, в любое время, когда нет занятий, никто ничего не будет знать, только вы и я.Не могу, отвечаю. Не теперь. Чувствовал себя, вроде я – какой-то жестокий деспот, так она умоляла.– Если вы меня теперь отпустите, я смогу восхищаться вами. Думать, ведь я была целиком в его власти, но он великодушен и повел себя как истинный джентльмен.Не могу, говорю. И не просите. Пожалуйста, не просите об этом.– Я думаю, такого человека, как вы, интересно узнать поближе. – И сидит очень прямо на краю комода, смотрит пристально.Мне надо идти, говорю. И бросился прочь, так заторопился, что запнулся о верхнюю ступеньку. Она спрыгнула с комода и стоит, смотрит вверх на меня, лицо такое странное.– Ну, пожалуйста, – говорит. Мягко так, по-хорошему. Трудно было устоять.Знаете, на что это все было похоже, вроде охотишься за бабочкой, за нужным экземпляром, а сачка у тебя нет, и приходится брать двумя пальцами, указательным и средним (а у меня это всегда здорово получалось), подходишь медленно-медленно сзади, и вот она у тебя в пальцах, и тут нужно зажать торакс, перекрыть дыхание, и она забьется, забьется... Это не так просто, как бывает, когда усыпляешь их в морилке с эфиром или еще чем. А с ней было в сто раз трудней – ее-то я не собирался убивать, вовсе этого не хотел.Она часто распространялась о том, как презирает классовые барьеры, но меня так просто не проведешь. Людей выдает не то, что они говорят, а как говорят. Посмотреть только, как она себя ведет, и сразу видно, как воспитана, где выросла. Никакого жеманства, фу-ты ну-ты, как у других, в ней не было, но все равно все вылезало наружу. Стоило только мне сделать что не так или не так сказать, сразу саркастический тон, нетерпимость.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Коллекционер'


1 2 3 4 5