Герберт Уэллс: «Колеса фортуны»

Герберт Уэллс
Колеса фортуны


HarryFan
«Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 8»: Правда; Москва; 1964
1. О главном герое нашего рассказа Если бы вы зашли во Дворец Тканей (при условии, конечно, что вы принадлежите к тому полу, который занимается подобными вещами), — итак, если бы 14-го августа 1895 г. вы зашли во Дворец Тканей в Путни, где, право же, только и можно купить что-либо стоящее, иными словами: в магазин господ Энтробус и компания, — «компания», кстати, приписано просто так, — и повернули бы направо, где штуки белого полотна и кипы одеял вздымаются до самых латунных прутьев под потолком, откуда свешиваются розовые и голубые ситцы, вас мог бы обслужить главный герой рассказа, который мы начинаем сейчас. Он подошел бы к вам, сгибаясь и кланяясь, вытянул бы над прилавком обе руки с шишковатыми суставами, вылезающие из огромных манжет, выставил бы вперед острый подбородок и без тени удовольствия во взоре спросил, чем он имеет удовольствие вам служить. В случае, если бы дело касалось, скажем, шляп, детского белья, перчаток, шелков, кружев или портьер, он лишь вежливо поклонился бы и с печальным видом, округло поведя рукой, предложил бы «пройти вон туда», то есть за пределы обозримого им пространства; при другом же, более счастливом стечении обстоятельств, — а такими могли быть: простыни, одеяла, гардинная ткань, кретон, полотно, коленкор, — он предложил бы вам присесть, в порыве гостеприимства перегнулся бы через прилавок и, судорожно притянув к себе стул за спинку, стал бы снимать с полок, разворачивать и показывать вам свой товар. Вот при таком счастливом стечении обстоятельств вы могли бы — будь вы склонны к наблюдательности и не столь поглощены заботами о доме, чтобы пренебречь остальным человечеством, — уделить главному герою нашего рассказа более пристальное внимание.Заметив его, вы прежде всего заметили бы в нем одну удивительную черту — незаметность. На нем был мундир его профессии: черный пиджак, черный галстук и серые в полоску брюки (скрывавшие нижнюю часть тела и исчезавшие во тьме и тайне под прилавком). Был он бледный, со светлыми, словно пыльными волосами, серыми глазами и редкими юношескими усиками под острым невыразительным носом. Черты лица у него были мелкие, но довольно правильные. На лацкане его пиджака красовалась розетка из булавок. Изъяснялся он, как вы бы не преминули заметить, одними «штампами» — фразами, не рожденными данными обстоятельствами, а сложившимися на протяжении веков и давно выученными наизусть. «Вот эта материя, сударыня, — сказал бы он, — расходится в один миг». «Ткань по четыре шиллинга три пенса за ярд — самая что ни на есть добротная». «Мы можем, конечно, показать вам кое-что и получше». «Уверяю вас, сударыня, мне это не составит никакого труда». Таков был его лексикон. Вот каким, повторяю, он показался бы вам на первый взгляд. Он суетился бы за прилавком, аккуратно свернул бы штуки товаров, которые вам показывал, отложил бы в сторону те, которые вы отобрали, достал бы книжечку с вложенным в нее листом копировальной бумаги и металлической пластинкой, небрежным, размашистым почерком, характерным для продавцов тканей, написал бы счет и крикнул бы: «Подписать!» Тут появился бы пухленький маленький управляющий, поглядел бы на счет очень внимательно (показав вам при этом аккуратный пробор посредине головы), еще более размашисто начертал бы через весь документ «Дж.М.», осведомился бы, не желаете ли вы еще чего-нибудь, и постоял бы рядом с вами, — если вы, конечно, платите наличными, — до тех пор, пока главный герой нашего рассказа не вернулся бы со сдачей. Еще один взгляд на него, и пухленький маленький управляющий, кланяясь и извергая фонтаны любезности, проводил бы вас до выхода. На том ваша встреча с нашим героем и закончилась бы.Но художественная литература — в отличие от хроники — не ограничивается внешней стороной событий. Литература разоблачает внутреннюю их сущность. Современная литература разоблачает эту сущность до конца. Серьезный автор обязан рассказать вам о том, что вы не могли бы увидеть, даже если вам придется при этом покраснеть. А тем, чего вы не увидели бы у этого молодого человека, что имеет наиглавнейшее значение для нашего повествования, о чем, если уж мы решили написать эту книгу, нельзя умолчать, было — наберемся смелости и скажем прямо — необычное состояние его ног.Подойдем к делу беспристрастно и трезво. Проникнемся ученым духом и будем изъясняться точным, почти профессорским языком добросовестного реалиста. Давайте представим себе, что ноги молодого человека — это чертеж, и отметим интересующие нас детали с беспристрастностью и точностью лекторской указки. Итак, приступим к разоблачению. На правой лодыжке молодого человека с внутренней стороны вы обнаружили бы, леди и джентльмены, ссадину и синяк, а с внешней — большой желтоватый кровоподтек. На его левой голени красовалось два синяка: один — свинцово-желтый с багровыми отливами, а другой, явно более свежего происхождения, лилово-красный, угрожающе вздувшийся. Выше, если следовать по спирали, мы обнаружили бы противоестественное затвердение и красноту в верхней части икры, а над коленом, с внутренней стороны, как бы плотную штриховку из мелких ссадин. Мы увидели бы, что и правая нога на диво расцвечена синяками, особенно с внутренней стороны у колена. Пока все эти подробности вполне допустимы. Воспламененный нашими открытиями исследователь, возможно, пошел бы и дальше и обнаружил бы синяки на плечах, локтях и даже пальцах главного героя нашего рассказа. Право же, его словно били и колотили по самым разным местам. Но во всем надо знать меру, в том числе и в реалистических описаниях, а мы рассказали вполне достаточно, больше для нашей цели не требуется. Даже в художественной литературе надо уметь вовремя остановиться.Теперь у читателя может возникнуть недоуменный вопрос: как же столь приличный с виду молодой приказчик умудрился довести свои ноги и вообще самого себя до такого плачевного состояния? Кто-нибудь, пожалуй, может высказать предположение, что его нижние конечности попали внутрь какой-нибудь сложной машины, скажем, молотилки или одной из этих нынешних бешеных косилок. Но у Шерлока Холмса (благопристойно и счастливо скончавшегося после столь блистательной карьеры) никогда бы не возникло такого предположения. Он бы сразу понял, что синяки на внутренней стороне левой ноги, если сопоставить их с размещением прочих ссадин и кровоподтеков, вне всякого сомнения, являются следствием попыток Начинающего Велосипедиста взобраться на седло, а плачевное состояние правого колена равно красноречиво указывает на последствия частых, обычно несвоевременных и, как правило, неудачных приземлений. Большой же синяк на голени и вовсе выдает новичка-велосипедиста, ибо каждому из них приходится иметь дело с разными фокусами, которые выкидывает педаль. Вы хотите всего-навсего непринужденно вести за руль свою машину и — рраз! — уже потираете ушибленную ногу. Так постепенно из наивных младенцев мы превращаемся в зрелых людей. Два синяка на этом месте указывают на известное отсутствие сноровки у обучающегося и заставляют предполагать, что речь идет о человеке, не привыкшем к физическим упражнениям. Пузыри на ладонях говорят о том, с какой нервной силой сжимал руль неуверенный ездок. И так далее, пока Шерлок Холмс, перейдя к рассмотрению мелких царапин, не заключил бы, что машина была допотопная, тяжелая — весом в сорок три фунта, с рогулькой вместо рамы и с гладкими шинами, причем задняя была порядком изношена.Итак, разоблачение закончено. За благопристойной фигурой любезного приказчика, которого я имел честь вначале вам показать, встает картина ежевечерних напряженных борений: две темных фигуры и машина на темной дороге — на дороге, что ведет из Рохэмптона к Путни-хилл, если быть точным, — звук каблука, отталкивающегося от гравия, надсадное кряхтенье, крик: «Руль крепче держите, руль!», зигзагообразное, неуверенное продвижение вперед, судорожный рывок в сторону машины вместе с человеком и — падение. Затем вы смутно различаете в темноте главного героя нашего рассказа — он сидит у обочины и в каком-то новом месте потирает ногу, а приятель его, исполненный сочувствия (но отнюдь не потерявший надежды), выправляет свернутый на сторону руль.Вот как даже у приказчика проявляется мужественное начало, побуждая его, вопреки возможностям его профессии, вопреки доводам осторожности и ограниченности средств, искать здоровые радости и преодолевать утомление, опасность и боль. Так, стоило повнимательнее присмотреться к приказчику галантерейного магазина, и мы обнаружили под его галантерейной внешностью — человека! К этому обстоятельству (среди прочих) мы снова обратимся в конце.
Но хватит разоблачений! Главный герой нашего рассказа следует сейчас вдоль прилавка — приказчик как приказчик — с вашими покупками в руках, направляясь в камеру хранения, где различные ваши приобретения будут упакованы старшим экспедитором и отосланы вам домой. Вернувшись на свое место, наш герой схватит штуку клетчатой ткани и, держа материю за края, примется расправлять образовавшиеся складки. Рядом с ним ученик, обучающийся тому же высокому мастерству младшего приказчика, краснощекий рыжий парень в кургузом черном пиджачке и высоченном воротничке, не спеша разворачивает и сворачивает штуки кретона. К двадцати одному году он, возможно, тоже станет полноправным младшим приказчиком, как и мистер Хупдрайвер. Над головами их с латунных прутьев свешиваются ситцы, позади — полки, забитые рулонами белой ткани. Глядя на этих двух молодых людей, можно предположить, что все их помыслы заняты тем, как бы получше расправить материю и поровнее ее сложить. По правде же говоря, ни один из них и не думает о том, что механически делают их руки. Младший приказчик мечтает о той божественной поре — теперь до нее осталось всего четыре часа, — когда он снова примется за приобретение синяков и ссадин. А думы ученика больше похожи на обычные мальчишеские мечты, и воображение его, опустив забрало, скачет по закоулкам его мозга в поисках рыцаря, с которым оно могло бы сразиться в честь Прекрасной Дамы, предпоследней из учениц в портновской мастерской наверху. Впрочем, еще лучше было бы подраться на улице с бунтовщиками, ибо тогда она могла бы увидеть его из окна.Появление пухленького маленького управляющего с бумагой в руке возвращает обоих к действительности. Ученик развивает необычайно бурную деятельность. Управляющий критическим оком смотрит на лежащие перед ним товары.— Хупдрайвер, — спрашивает он, — как расходится эта клетка?Хупдрайвер отрывается от мысленного созерцания своей победы над коварным велосипедом.— Довольно хорошо, сэр. Но крупная клетка что-то залеживается.Управляющий останавливается у прилавка.— Есть у вас какие-либо пожелания относительно отпуска? — спрашивает он.Хупдрайвер ухватился за свой жиденький ус.— Нет… Мне бы только не хотелось, сэр, идти слишком поздно.— А что вы скажете, если через неделю?Хупдрайвер застывает в раздумье, зажав края клетчатой ткани в руках. Лицо его отражает всю происходящую в нем борьбу. Сумеет ли он научиться за неделю? Вот в чем вопрос. Но если он откажется, отпуск получит Бриггс, и тогда дожидайся сентября, а погода в сентябре очень переменчивая. Он, естественно, принадлежит к породе оптимистов. Всем продавцам тканей приходится быть оптимистами, иначе откуда бы у них взялась такая убежденность в красоте, стойкости красок и непреходящем великолепии товаров, которые они вам продают.Итак, решение принято.— Это меня вполне устраивает, — произносит мистер Хупдрайвер, кладя конец паузе.Жребий брошен. Управляющий делает пометку в своей бумажке и идет в отдел готового платья к Бриггсу — приказчику, следующему по старшинству, которое строго блюдут во Дворце Тканей. А мистер Хупдрайвер, предоставленный самому себе, то разглаживает клетку, то впадает в задумчивость, посасывая языком дупло в зубе мудрости.
В тот вечер за ужином главенствующей темой разговора был бесспорно отпуск. Мистер Причард говорил о Шотландии, мисс Айзеке превозносила Бетью-и-Куд, мистер Джадсон расхваливал достоинства норфолькских равнин с таким жаром, словно это была его собственность.— Я? — сказал Хупдрайвер, когда очередь дошла до него. — Я, конечно, проведу отпуск на велосипеде.— Но не будете же вы целыми днями ездить на этой вашей ужасной машине? — заметила мисс Хоу из отдела костюмов.— Буду, — заявил Хупдрайвер как можно спокойнее, теребя свои жалкие усики. — Я отправляюсь в велопробег. По южному побережью.— Ну что ж, мистер Хупдрайвер, единственное, чего я могу вам пожелать, — это хорошей погоды, — сказала мисс Хоу. — И поменьше падать.— Не забудьте положить в сумку баночку с арникой, — добавил младший ученик в очень высоком воротничке. (Он присутствовал при одном из уроков на вершине Путни-хилл.)— Ты бы лучше помолчал, — отрезал мистер Хупдрайвер, пристально и угрожающе поглядев на младшего ученика, и вдруг с необычайным презрением добавил: — Сластена несчастный!— Я теперь вполне освоился с машиной, — добавил он, обращаясь к мисс Хоу.В другое время Хупдрайвер, очевидно, уделил бы больше внимания ироническим выпадам ученика, но сейчас мозг его был всецело занят намеченным пробегом, и ему было не до защиты своего достоинства от мелких уколов. Он рано вышел из-за стола, чтобы успеть часок поупражняться на Рохэмптонской дороге до того, как запрут двери. А к тому времени, когда в доме прикрутили на ночь газовые рожки, он уже сидел на краю кровати, растирал колено арникой там, где появился новый ушиб, и изучал карту дорог Южной Англии. Бриггс из отдела готового платья, деливший с ним комнату, сидел в постели и покуривал в полутьме. Бриггс никогда в жизни не ездил на велосипеде, но он чувствовал, сколь малоопытен Хупдрайвер, и давал ему советы, какие только приходили в голову.— Как следует смажьте машину, — говорил Бриггс. — Возьмите с собой два лимона. Не утомляйтесь до бесчувствия в первый день. Держитесь в седле прямо. Не теряйте управления машиной и при всякой оказии нажимайте на звонок. Помните об этом, и ничего страшного, Хупдрайвер, с вами не случится, можете мне поверить.Он помолчал с минуту, — если не считать двух-трех ругательств по адресу трубки, — и разразился новым набором советов.— Самое главное, Хупдрайвер, не переезжайте собак. Ничего нет хуже, как переехать собаку. Не давайте машине вихлять — тут один человек насмерть расшибся из-за того, что колесо у него вихляло. Не гоните, не наезжайте на тротуары, держитесь своей стороны дороги, а как завидите трамвайную колею, сворачивайте и дуйте подальше оттуда — и всегда слезайте с велосипеда засветло. Запомните несколько таких мелочей, Хупдрайвер, и ничего страшного с вами не случится, можете мне поверить.— Правильно! — сказал Хупдрайвер. — Спокойной ночи, старина.— Спокойной ночи, — сказал Бриггс, и на какое-то время наступила тишина, нарушаемая лишь смачным попыхиванием трубки.Хупдрайвер уже мчался в Страну Грез на своей машине, но едва он ее достиг, как был извлечен оттуда и возвращен в мир реальности. Что же его извлекло?— Смотрите только не смазывайте руль. Это погибель, — говорил голос, исходивший из мерцающей красноватой точки. — Да каждый день чистите цепь графитом. Запомните несколько таких мелочей…— А чтоб тебя!.. — произнес Хупдрайвер и нырнул с головой под одеяло. 2. Отъезд мистера Хупдрайвера Лишь тем, кто трудится шесть долгих дней из семи — и так целый год, за исключением коротких восхитительных двух недель или десяти дней летом, — знакомо ни с чем не сравнимое ощущение, какое владеет человеком утром первого отпускного дня. Все повседневное, нудное и скучное внезапно отступает, и цепи твои падают к твоим ногам. И ты вдруг становишься господином своей судьбы, который может по своему усмотрению распоряжаться каждым часом этого длинного свободного дня: ты можешь идти, куда тебе заблагорассудится, никого не надо величать «сэр» или «мадам», не надо носить булавок на лацкане, можно сбросить черный пиджак, надеть те цвета, какие тебе по сердцу, и быть Человеком. Жаль времени, потраченного на сон, жаль даже тех минут, что потрачены на еду и питье, ибо они отнимают у вас драгоценные мгновения. Десять благословенных дней не надо будет вставать до завтрака и, натянув старое платье, спешить в унылый, темный магазин, открывать ставни, вытирать пыль, снимать чехлы с прилавков, приводить все в порядок; не будет повелительных окриков? «Да пошевеливайтесь же, Хупдрайвер!», не придется наспех глотать пищу и, преодолевая скуку, обслуживать придирчивых старух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20