После этого смелого шага леди Лэкстон пала духом. Она вернулась к себе в комнату и сидела, вся дрожа. Дрожала, но сжимала кулачок.
Нет, она ни за что не отступит; если нужно, они будут рыть всю ночь. А все-таки надо было сперва собрать доказательства, что Билби просто-напросто не сбежал. Надо исправить эту оплошность. И она написала начальнику полиции соседнего городка и в ближайший полицейский участок, а также наугад кое-кому из недавних гостей, в том числе капитану Дугласу. Если он и вправду устроил эту шутку с лордом-канцлером (она все еще в это не верила, хотя уже менее твердо), то, возможно, он что-нибудь знает и о таинственном исчезновении мальчугана.
От письма к письму она все больше уставала и писала все торопливее, и почерк ее становился все менее разборчивым.
Поздно ночью прибыл сэр Питер. Чтоб поскорее попасть в дом, он пошел наискось через парк и свалился в одну из канав, вырытых мистером Дарлингом. Это еще подлило масла в огонь, и в дом он ворвался сам не свой.
Леди Лэкстон пять минут подряд выдерживала эту бурю, а потом круто повернулась, ушла к себе в спальню и заперлась: пусть распоряжается как хочет…
— Если в доме мальчишки нет, — заявил сэр Питер, — то все это глупее глупого. Если же он в доме, то давно помер. А тогда скоро пойдет запах — по запаху и будем его искать. Надо за что-нибудь зацепиться, а что рыть без толку, где попало. Не диво, что нам грозят судом…

Письму леди Лэкстон суждено было пролить некоторый свет на загадку, терзавшую капитана. Ибо, поразмыслив, он легко сопоставил довольно неразборчиво написанные намеки леди Лэкстон на исчезновение какого-то мальчика и на какие-то потайные ходы с памятными ему упреками лорда Магериджа: здесь-то, очевидно, и крылась разгадка совершенно непостижимого изгнания его, Дугласа, из Шонтса — разгадка, которая поможет снять черное пятно невоспитанности и легкомыслия с его репутации офицера. Вот почему, еще прежде чем они с мисс Филипс поднялись на холм и увидели, какая беда постигла злосчастный фургон, он уже собирался сказать ей, что ему надо немедленно разыскать и доставить мальчика.
Капитан Дуглас, надо сказать, был постоянно в разладе с самим собой.
Воспитание он получил отличнейшее: сперва прекрасная английская семья, затем начальная школа для молодых джентльменов, затем избранный круг в Итоне, потом Сандхерстское училище, — кстати, тут-то и начался внутренний разлад, — и, наконец, Бистершир.
В характере капитана Дугласа было три главных черты. Первая, присущая только ему, — неутолимая любознательность, жажда всегда и во всем понимать «как» и «почему», постигать, как работают всевозможные механизмы и приборы: он обожал часы, интересовался двигателями и страстно поклонялся науке; у него были умелые руки и острый ум. Он зачитывался Жюль Верном и мечтал летать к звездам, конструировать летательные аппараты и подводные лодки — и это в те времена, когда каждому ребенку было в точности известно, что все это одни пустые фантазии.
Голова его была полным-полна идей-куколок, которым недоставало только воздуха и света, чтобы превратиться в живых ярких бабочек. Здесь он не имел себе равных.
Второй его чертой, — впрочем, она присуща почти всем молодым людям, — был живейший интерес к прекрасной половине рода человеческого; все женщины казались ему прелестными, волнующими и удивительными, наполняли его жарким любопытством и заставляли воображение рисовать соблазнительнейшие картины и приключения.
В-третьих — и в этом он также не был оригинален, — он жаждал, чтобы его любили, чтобы им восхищались, одобряли его поступки, хвалили… И с таким характерам ему пришлось пройти через воспитательную систему пресловутой английской семьи, школы, избранного круга в Итоне, вынести дисциплину Сандхерста и нравы Бистершира…
Надо сказать, что в те дни английская семья, начальная школа, избранный круг Итона и Сандхерст, — впрочем, Сандхерст с тех пор не так уж много изменился, — прилагали все усилия, чтобы третья из основных черт характера капитана Дугласа вытеснила остальные: чтобы он всегда был одет хорошо, но не вызывающе, держался хорошо, но не вызывающе, довольно хорошо играл в спортивные игры, а больше ничего хорошо не делал, и все это — в самом лучшем стиле. И оба брата Дугласы, очень похожие друг на друга, изо всех сил старались выполнить свой патриотический долг, а именно — быть простыми, заурядными английскими джентльменами; они всерьез принимали все древние традиции, даже самые нелепые, и пуще всего боялись оказаться оригинальными или слишком умными, — и все это несмотря на упомянутые выше мятежные черты характера.
Но черты эти существовали, и с ними ничего нельзя было поделать: они таились где-то глубоко, подспудно, бунтовали и в конце концов непременно пробивались наружу…
Как справедливо заметила миссис Рэмпаунд Пилби в разговоре с лордом-канцлером, братья Дугласы всячески подавляли в себе изобретательность, но она все-таки прорывалась: один затевал возмутительные мистификации и разыгрывал с людьми грубые и злые шутки, за что его и выгнали из Портсмута; а у другого подавленные страсти вылились прежде всего в безумное увлечение мисс Мадлен Филипс — воплощением яркой и дразнящей женственности… Воспитание сделало его неуязвимым для чар обыкновенных женщин, но она… она пробила эту броню. А ведь чем больше сдерживать и подавлять чувства, тем яростней они вырываются наружу…
И все же нельзя забывать о главной черте характера капитана Дугласа — об опасной смеси ума, изобретательности и неуемной пытливости. Но тут он был чрезвычайно осторожен, и пока его еще никто не уличил. Правда, он приобрел мотоцикл, а ведь в те времена это считалось почти неприличным, и, внимательно присмотревшись, можно было заподозрить его в оригинальности; но больше ничего нельзя было заметить. Я был бы счастлив, если б дело только этим и ограничилось, но — увы! — было кое-что и похуже. Об этом никто не подозревал, но кое-что было.
Он читал книги.
И не благопристойные романы или проверенные мемуары папаш его сверстников или хотя бы переизданные сборники старых анекдотов — нет, он читал книги с идеями, всякую там философию, социальную философию, научные книги и прочую чушь. Книжонки вроде тех, какие читают в инженерных институтах…
И еще — он думал. Уж в этом-то можно было бы побороть себя. Но он и не пробовал. Он даже старался думать. А ведь отлично знал, что это против правил хорошего тона, но его словно увлекала какая-то дьявольская сила.
Капитан Дуглас часто сиживал, запершись в своей комнате в Сандхерсте, и записывал на листке бумаги все свои мысли, поясняя, почему он думает так, а не иначе. И ради этого он готов был пожертвовать любыми занятиями. Он задавался вопросами, которыми в Англии не задается ни один добропорядочный джентльмен.
Мало того, он еще и проводил опыты.
Понимаете, все это началось задолго до появления первых французских и американских авиаторов. Из Других стран не донеслось еще свежего дуновения, без которого ни один хорошо воспитанный англичанин не позволит себе ни о чем задуматься. И все-таки по секрету от всех капитан Дуглас мастерил маленькие модели из тростника, бумаги и резины, надеясь хоть как-нибудь постичь тайну полета. Летать — извечная мечта человечества. Он забирался в самые уединенные уголки, карабкался на высокие холмы и пускал вниз свои трепещущие в воздухе модели. Он часами просиживал над ними и размышлял о них. И если кто-нибудь заставал его врасплох в такие минуты, он либо садился на свою модель, либо делал вид, что она не имеет к нему никакого отношения, либо поспешно запихивал ее в карман, в зависимости от того, что было удобнее, и лицо его мгновенно принимало скучающее выражение благовоспитанного джентльмена, которому решительно нечего делать. Словом, пока он еще ни разу не попался. Но это было рискованное занятие…
И, наконец, — самая худшая из странностей капитана Дугласа, — он живо интересовался военной наукой и проявлял здесь невиданное честолюбие.
Он додумался до того (а молодому офицеру вообще не положено думать, ему положено повиноваться и быть украшением своего полка), что военное искусство британской армии отнюдь не в блестящем состоянии и что если дело дойдет до большой драки, то придется основательно перетряхнуть генералов, продвинувшихся по службе благодаря выслуге лет, добродушию и неукоснительному постоянству в супружеской жизни, — и тогда, наконец, откроется дорога для изобретателя, который неустанно стремится не упустить ничего из новейших достижений иностранной науки. Тайна расположения полевой артиллерии будет раскрыта немедленно, считал Дуглас, даром, что с ней так носятся, и британской армии придется учиться у врага сотням старых военных хитростей, которыми сейчас совершенно напрасно пренебрегают, транспорт никуда не годится, а медицинская служба, — если не считать хирургии и санитарных повозок, — вовсе отсутствует; и от всех этих бед он видел только одно лекарство — горький опыт войны. Поэтому он трудился, не щадя сил, но в глубочайшей тайне — трудился чуть ли не так же прилежно, как эти проклятые иностранцы, ибо верил, что после первого же кровавого столкновения можно будет хоть чего-нибудь добиться.
Внешне он ничем себя не выдавал и выглядел просто усердным служакой. Но работу мысли не так-то легко скрыть. Она прорывалась подчас в нечаянном слове, насыщенном неожиданной энергией, но он, спохватившись, не договаривал фразу и пытался придать ей вид обычной благонамеренной глупости. Пока что ему удавалось укрыться от бдительного ока властей предержащих. Да и его увлечение Мадлен Филипс отвлекало их проницательные взоры от более тяжких его провинностей…
И вдруг, как гром среди ясного неба, пришла беда. Дурацкое стечение обстоятельств, явно как-то связанное с этим пропавшим мальчишкой, привело к тому, что на Дугласа пала тень и над ним нависло страшное подозрение в легкомыслии и непочтительности, какими отличался его братец.
Это могло погубить его карьеру. А он больше всего на свете дорожил своей тайной работой, которая столько обещала в будущем. Вот почему он был сейчас рассеян даже в обществе Мадлен.

Однако основные черты характера капитана Дугласа противоречили не только его внешнему виду и заветным стремлениям, но и непрестанно боролись друг с другом.
В душе он принял твердое решение свершать подвиги, творить и созидать. Вот что скрывалось под маской светской непринужденности джентльмена, и этого одного было бы предостаточно. Но, на свою беду, он еще по уши влюбился в Мадлен Филипс, и чувство это непомерно возрастало, особенно когда ее не было рядом.
Красивая женщина может вдохновить на великие дела. Увы, вскоре капитан Дуглас понял, что к нему это не относится. Вначале он сам верил во вдохновляющую силу ее любви, писал об этом и говорил — говорил на все лады, очень изящно и красноречиво. Но со временем он все больше убеждался, что тут будет как раз наоборот. Мисс Мадлен Филипс всячески показывала капитану Дугласу, что она сама — уже цель всех честолюбивых стремлений, и возлюбленных, которые стремятся к чему-либо еще, «просят не беспокоиться», как обычно пишут в объявлениях.
Сколько времени он на нее тратил!
Какая пытка быть с ней рядом!
Какая пытка не быть с ней рядом!
Гордая, красивая, очаровательная капризница, когда томишься вдали от нее, и такой пустой, невыносимый деспот, когда она тут, с тобой.
Она отлично знала, что создана для любви, ибо только об этом всегда и заботилась, и шествовала по жизни, словно королева, подчиняя своей власти всех мужчин и даже множество женщин. Идеальный возлюбленный ее грез, которому предстояло ее завоевать, как две капли воды походил на увеличенную олеографию Дугласа. Он должен был, шутя и играя, творить великие дела, стать завоевателем и государственным деятелем — и все это, ни на секунду не отвлекаясь от служения ей, Мадлен. Время от времени она будет принимать страстное поклонение всех остальных выдающихся джентльменов, и их внимание только прославит ее любовь к нему.
Сначала капитан Дуглас с готовностью шел навстречу всем этим требованиям. Он познакомился с ней в Шорнклиффе — она была из отличной военной семьи — и сразу же пал к ее ногам. Он ухаживал за ней с очаровательной простотой и деликатностью. Он писал ей на редкость умные любовные письма и ради них отказался даже от своего тайного порока — привычки думать; и крошечные бумажные модели уже больше не трепетали, подхваченные ветром в уединенных уголках.
Однако вскоре мысль о блестящей карьере снова завладела им, но уже по-иному — теперь он мечтал принести свои лавры к ее ногам. И раз вернувшись к этой мечте, он уже не мог от нее оторваться.
— Когда-нибудь, — говорил он, — и, может быть, довольно скоро, ученая братия изобретет летательные аппараты. И уж тогда армии ничего не останется, как принять их на вооружение, вот увидите.
— Мне бы ужасно хотелось полетать по воздуху, — отвечала она.
Однажды он заговорил о службе в действующей армии. Что с ними будет, если ему придется уехать? А ведь таков жребий воина.
— Я тоже поеду! — решительно воскликнула Мадлен. — Я с вами не расстанусь.
— Боюсь, это против всех правил, — возразил Дуглас. К тому времени он уже знал, что Мадлен Филипс обычно путешествует с большой помпой и со множеством чемоданов.
— Конечно, — ответила она, — вот и отлично! Разве я могу отпустить вас одного? Вы станете великим генералом, и я всегда должна быть рядом.
— Но вам не всегда будет удобно, — осторожно повторил он.
— Ну и что ж, глупый! Вы меня совсем не знаете. Я готова к любым лишениям.
— Женщина, если она не сестра милосердия…
— Я переоденусь мужчиной. Я буду вашим ординарцем…
Он пытался вообразить ее в мужской одежде, но видел разве что театральным пажом. Она была так восхитительно и явно чужда всякой мужественности: развевающиеся волосы, грациозные движения, пышная, гибкая, женственная — тут не помогут никакие переодевания.

Так впервые столкнулись их представления о будущем. В те дни оба были пылко влюблены. Друзья пришли в восторг: какая чудная пара, как они подходят друг другу! Благожелатели, гордые тем, что могут быть посредниками в этом прелестном романе, приглашали их обоих в свои загородные поместья на отдых в конце недели; для артистов он начинается в воскресенье утром и кончается среди дня в понедельник. Мадлен не скрывала своих чувств, и о них знали очень многие.
Вот почему признаки возможного разрыва встревожили всех друзей и знакомых.
Говорили об этом разное. Кажется, Дуглас решил отправиться на маневры французской армии как раз тогда, когда у Мадлен может не быть ангажемента.
— Надо же посмотреть, что они делают, — сказал он. — Они собираются испытывать свои новые дирижабли.
Ну, тогда она тоже поедет.
Он пытался увильнуть. Ей это вовсе не интересно. Придется ночевать в какой-нибудь дыре. И сплетни поползут — тем более, что это будет во Франции. В Англии еще допустимы некоторые вольности, но во Франции… Там это истолкуют совсем иначе.
Она молча выслушала эти сбивчивые отговорки. Потом заговорила, и в голосе ее звенела обида. Он хочет быть свободным? Извольте, она не станет ему мешать. Насильно мил не будешь. По ней — пусть едет на какие угодно маневры. Хоть в кругосветное путешествие! И вообще он может отправляться на все четыре стороны. Она не станет его удерживать, портить его карьеру, а ведь когда-то она была убеждена, что вдохновляет его!
Несчастный капитан, разрываясь между любовью и служебным долгом, изо всех сил пытался ей втолковать, что он имел в виду совсем другое.
Что же?
И тут он понял, что и в самом деле имеет в виду едва ли не то самое, в чем она его обвиняет, и, запинаясь, тщился придумать какое-либо объяснение.
Она прогнала его на месяц — можете отправляться на свои маневры, благословляю вас, счастливый путь. Ну, а о ней пусть не беспокоится — у нее свои дела. Когда-нибудь он поймет, что такое сердце женщины… Она глотала слезы — очень картинно! — и военная наука сразу показалась ему таким вздором… Но Мадлен была непреклонна. Он хотел ехать, — пусть едет. Хотя бы на месяц.
Огорченный, он понуро удалился.
В пропасть разрыва хлынули друзья. Джуди Баулс необыкновенно повезло — она примчалась раньше всех. Мадлен сама рассказала ей все, и, воспользовавшись привилегией дальнего родства, Джуди пригласила Дугласа на чай к себе в Найтсбридж и без обиняков поговорила с ним по душам. Она обожала говорить по душам с молодыми людьми об их любовных делах; это был, в сущности, единственный вид флирта, который ей разрешал профессор — этот резкий, прямой человек, совершенно непримиримый во всем, что касалось основ супружеской жизни. А у Дугласа был какой-то удивительно приятный цвет лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24