Хуго ловко поймал его, достал трубку и принялся набивать ее.
– За твою голову, Хуго Длань, назначена награда.
– Подумаешь, новость! В первый раз, что ли?
– Двести тысяч бочек. Хуго присвистнул.
– Ничего себе! Это из-за мальчишки, что ли? Он взглянул в сторону Бэйна. Принц попросил у эльфов перо и бумагу и теперь все время что-то рисовал. Ему никто не мешал. Пусть себе рисует. Это безопаснее, чем собирать ягоды.
– Да. Объявлено, что ты и этот человек, – эльф указал на Альфреда, – похитили принца с Волькаран. За твою голову тоже назначена награда, сто тысяч бочек, – сообщил он перепуганному камергеру. – Причем награда будет выплачена только в том случае, если вас доставят живыми.
– А я? – спросил Бэйн, подняв голову. – За меня ничего не назначено?
– Ты Стефану не нужен, – проворчал Хуго. Принц подумал, потом хихикнул.
– В самом деле! Пожалуй, вы правы! – сказал он и снова принялся рисовать.
– Но… но это же невозможно! – воскликнул Альфред. – Я слуга его высочества! Я отправился с ним, чтобы защищать его…
– Вот именно, – сказал Хуго. – А Стефан вас об этом просил?
– Ничего не понимаю, – сказал капитан Ботар-эль. – Надеюсь, насчет Верхнего царства вы не солгали. В противном случае вам же хуже будет. Мне нужны деньги, чтобы платить команде и содержать корабль. Я только что выложил крупную сумму.
– Это правда! – воскликнул Бэйн, мило выпятив нижнюю губку. – Я действительно сын Синистрада, мистериарха Седьмого Дома. Мой отец вознаградит вас по заслугам!
– Надеюсь, – повторил капитан.
Эльф сурово оглядел своих пленников и вышел из каюты. Бэйн посмотрел ему вслед, фыркнул и снова взялся за перо.
– Я никогда не смогу вернуться на Волькараны, – уныло сказал Альфред. – Я изгнанник…
– Можете считать, что вы покойник, до тех пор, пока мы не придумаем, что
тут можно сделать, – сказал Хуго, прикуривая от огненного горшка , на котором они разогревали еду и грелись по ночам.
– Но мы нужны Стефану живыми!
– Ну да, чтобы он мог прикончить нас самолично. Бэйн улыбнулся.
– Вот видите! Если бы вы остались, кто-нибудь вас узнал бы и отправил к королю. Это я уговорил вас лететь! Я спас вам жизнь!
Хуго предпочел сделать вид, что не слышит, и погрузился в тягостные раздумья. Трубка у него погасла, а он даже не заметил.
Хуго пришел в себя немного позже и обнаружил, что все, кроме Альфреда, крепко спят. Камергер стоял у иллюминатора и смотрел наружу, в серый ночной сумрак. Хуго встал, чтобы размять затекшие ноги, и подошел к Альфреду.
– Что вы думаете об этом Эпло? – спросил Хуго. Альфред вздрогнул и испуганно уставился на Хуго:
– Э-э… А почему вы спрашиваете?
– Просто так. Да не беспокойтесь вы! Я просто хотел узнать, что вы о нем думаете, вот и все.
– Ничего! Ничего я о нем не думаю! – выпалил Альфред.
Хуго хотел что-то сказать, но Альфред не дал ему и рта раскрыть.
– Извините, сэр. Я очень устал. Я хочу спать.
Что это с ним такое? Камергер улегся в свой гамак, но Хуго видел, что ему не спится. Он лежал, чертя на своих руках какие-то невидимые линии. А лицо его выглядело живым воплощением Тоски и Ужаса.
Хуго было почти что жаль его.
Но только почти. Стены, которые Хуго выстроил вокруг себя, были по-прежнему крепки и непроницаемы. Лишь крохотный лучик света проникал сквозь маленькую трещину в стене – но даже и он казался чересчур ярким глазам, привыкшим к кромешной тьме. Хуго решительно заткнул трещину. Все дело в заклятии, которое наложено на мальчишку. С этим Хуго ничего поделать не может – по крайней мере, до тех пор, пока они не окажутся в Верхнем царстве. Он улегся в свой гамак и уснул.
***
Полет в Верхнее царство занял у драккора почти две недели, куда больше, чем выходило по расчетам капитана Ботар-эля. Он не мог предусмотреть, что рабы и команда будут уставать куда сильнее, чем обычно. Корабельный маг наложил на них заклятие, позволяющее противостоять пониженному давлению, но не мог ничего поделать с разреженным воздухом. Им все время казалось, что они задыхаются.
Эльфы сделались раздражительными, угрюмыми и беспокойными. Странно и жутковато было лететь в совершенно пустом небе. Твердь над головой днем сверкала мириадами алмазов, ночью слабо светилась. Теперь даже самые легковерные понимали, что твердь сделана отнюдь не из алмазов.
– Куски льда, – сказал капитан Ботар-эль, разглядывая твердь в подзорную трубу.
– Льда? – почти с облегчением переспросил лейтенант. – Значит, мы не можем лететь дальше! Возвращаемся, капитан?
– Нет! – Ботар-эль с треском сложил трубу. Казалось, он отвечает не столько лейтенанту, сколько самому себе. – Мы зашли слишком далеко. Верхнее царство уже близко. Надо добраться до него.
– Или погибнуть по дороге, – сказал лейтенант, но тихо, так чтобы капитан не услышал.
Они поднимались все выше и выше, приближаясь к тверди, которая висела над ними, словно гигантское ожерелье. Вокруг не было видно никаких островов, не то что огромной страны, в которой живут искуснейшие из человеческих магов.
Воздух становился все холоднее. Они натянули на себя все теплые вещи, что нашлись на корабле, и все равно никак не могли согреться. Экипаж начал ворчать, что этот полет – чистейшей воды безумие, что они тут все либо погибнут от холода, либо заблудятся в небесах, не сумеют найти обратной дороги и умрут с голоду.
Прошло еще несколько дней. Вокруг не было никаких признаков жизни, припасы кончались, холод сделался почти невыносимым, и в один прекрасный день капитан Ботар-эль спустился к «гостям», чтобы сообщить, что он переменил решение и отдал приказ спускаться вниз, в Срединное царство.
Пленники сгрудились у огненного горшка, закутавшись во все одеяла, что у них были. Гег был еле жив – то ли от холода, то ли от перемены давления. Капитан не мог понять, почему он вообще еще жив (это знал один Альфред, но он благоразумно помалкивал).
Ботар-эль открыл было рот, но тут сверху донеслись крики – звали капитана.
– В чем дело? – спросил капитан, выбежав на мостик. – Вы что-то видели?
– Еще бы! – ответил побледневший мичман. – Посмотрите сами, капитан!
Глава 44. ЧЕРНЫЙ ЗАМОК, ВЕРХНЕЕ ЦАРСТВО
Eридаль стояла у хрустального окна. Вид за окном был великолепный. Опаловые стены переливались на солнце, как бы соревнуясь с радужными сводами магического купола; служившего небом Верхнему царству. Под стенами лежал тщательно ухоженный парк со скульптурами. Дорожки в парке были усыпаны мраморной крошкой и самоцветами. Красота была такая, что дух захватывало. Но Иридаль давно уже не обращала внимания на красоту. Само ее имя, «радужная», казалось ей насмешкой. Мир для нее был серым и мрачным, как название замка.
– Жена! – окликнули ее сзади.
Иридаль вздрогнула. Она думала, что в комнате, кроме нее, никого нет. Она не услышала мягкого шлепанья туфель и шороха шелкового одеяния, которые обычно предупреждали ее о приближении мужа. Он уже много лет не появлялся в ее комнате. Иридаль обдало холодом. Она со страхом обернулась к нему.
– Что вам нужно? – Она невольно плотнее запахнула платье, словно тонкая ткань могла защитить ее от Синистрада. – Зачем вы явились сюда? Это моя комната!
Синистрад окинул взглядом постель с легкими занавесками и кисточками на углах балдахина, шелковые простыни, благоухающие лавандой, – Иридаль каждое утро усыпала постель лепестками и бережно стряхивала их вечером.
– С каких это пор муж не может войти в комнату своей супруги?
– Оставьте меня!
Холод, сжимавший сердце Иридаль, казалось, сковал ей губы – она говорила с трудом.
– Не беспокойтесь, сударыня. Я десять лет не приходил сюда за тем, чего вы так боитесь, но сейчас пришел не за этим. Подобные забавы претят мне не меньше, чем вам, – они уподобляют нас животным, совокупляющимся в своих вонючих норах. Однако это приближает нас к предмету нашей беседы. Наш сын возвращается.
– Наш! – воскликнула Иридаль. – Это ваш сын! Я не имею к нему никакого отношения.
– Вот и прекрасно, – сухо усмехнулся Синистрад. – Я очень рад, что вы так думаете, моя дорогая. Надеюсь, вы не забудете об этом, когда мальчик будет здесь, и не станете вмешиваться в наши занятия.
– А разве я могу чем-то вам помочь?
– Не изображайте страдания, вам это не идет. Не забывайте, я все ваши уловки наизусть знаю. Вы будете вздыхать, плакать, потихоньку обнимать мальчишку, думая, что я не увижу. Предупреждаю вас, Иридаль, я увижу все! У меня и на затылке глаза имеются. Мальчик – мой. Вы сами только что признали это. Не забывайте же об этом!
– Плакать! Не бойтесь, сударь, плакать я не стану. У меня давно не осталось слез.
– «Не бойтесь»? Я ничего не боюсь, и меньше всего – вас, дорогая женушка!
– насмешливо ответил Синистрад. – Но вы можете помешать мне, смутить мальчика. А у меня нет времени на все эти глупости.
– Так почему бы не запереть меня в темницу? Я уже и так живу словно в тюрьме!
– Я подумывал об этом, но решил, что, если запретить мальчику видеться с матерью, он может проявить к ней нездоровый интерес. Нет, будет куда лучше, если вы будете мило улыбаться ему. Пусть он поймет, какое вы слабое, безвольное существо.
– Вы хотите, чтобы он презирал меня! Синистрад пожал плечами:
– Это не обязательно, дорогая. Лучше всего, если он вообще не будет думать о вас. Кстати, у меня, по счастью, есть способ заставить вас вести себя прилично. Заложники. С ним прибудут три человека и гег. Можете гордиться, Иридаль: у вас в руках целых четыре жизни!
Иридаль побледнела. Колени у нее подогнулись, и она рухнула в кресло.
– Я всегда знала, что вы низко пали, Синистрад, но вы никогда не опускались до убийства! Я не верю, что вы пойдете на это!
– Ну, не совсем так. Это вы думаете, что я никогда не опускался до убийства. Вы меня просто плохо знаете. Всего хорошего, сударыня. Я позову вас, когда придет время встретить нашего сына.
Он поклонился, прижав руку к сердцу. Это был традиционный жест прощания с супругой, но Синистрад даже его сумел превратить в насмешку. Раскланявшись, он удалился.
Иридаль трясло. Она сжалась в кресле, глядя в окно сухими глазами…
***
– …Отец говорит, что вы дурной человек. Юная Иридаль стояла у окна отцовского дома и смотрела на улицу. Рядом с ней, почти касаясь ее, но не переступая границ дозволенного, стоял молодой мистериарх. Он был красив, как злодей из сказок, что рассказывала Иридаль ее нянька: гладкая белая кожа; прозрачно-карие глаза, которые, казалось, хранили множество тайн; улыбка, обещающая открыть эти тайны тому, кто сумеет расположить его к себе. Черная ермолка с золотой каймой (знак того, что Синистрад достиг Седьмого Дома – высшей степени среди магов) острым углом спускалась к переносице. Эта ермолка придавала ему особенно мудрый вид и сообщала его чертам выразительность – иначе лицо Синистрада могло бы показаться бесцветным, оттого что у него не было ни бровей, ни ресниц. Он родился безволосым.
– Ваш отец прав, Иридаль, – мягко ответил Синистрад. Он коснулся ее волос
– единственная вольность, которую он себе позволял. – Я дурной человек. Я этого не отрицаю.
В голосе Синистрада слышалась меланхолия, от которой сердце Иридаль растаяло, как таяло ее тело от одного его прикосновения.
Она повернулась к Синистраду, сжала его руки и улыбнулась ему.
– Нет, любимый! Пусть весь мир говорит, что ты плохой, – это оттого, что они тебя не знают! Одна я знаю, какой ты на самом деле.
– Но я в самом деле плохой, Иридаль, – сказал он мягко и серьезно. – Я говорю тебе это теперь, чтобы ты после не упрекала меня за это. Выйдя за меня, ты обвенчаешься с тьмой.
Он наматывал на палец прядь ее волос, притягивая Иридаль все ближе и ближе. Его слова и серьезный тон, которым он говорил все это, причиняли боль сердцу Иридаль, но это была сладкая боль. Тьма, что висела над ним – мрачные слухи, мрачная репутация среди прочих мистериархов, – придавала ему некий романтический ореол. А Иридаль прожила на свете всего шестнадцать лет, и жизнь ее была такой серой и прозаичной! Матушка ее умерла, и Иридаль жила с отцом, который души в ней не чаял. Воспитывала ее старая нянька. Отец не хотел, чтобы суровые ветра жизни касались его нежной дочери, и потому держал ее взаперти, в мягком коконе любви и заботы.
А теперь из этого кокона вылупилась яркая, блестящая бабочка, и ее слабые крылышки принесли ее прямиком в паутину Синистрада.
– Если ты плохой, – сказала Иридаль, обвивая руками руку Синистрада, – это оттого, что мир сделал тебя таким. Люди отказывались прислушиваться к тебе, мешали исполнению твоих гениальных планов. Когда я буду с тобой, я выведу тебя к свету!
– Значит, вы согласны стать моей женой? Вы готовы пойти против воли отца?
– Я уже взрослая. Я вольна выбирать, кого хочу. И я выбрала тебя, мой возлюбленный.
Синистрад ничего не сказал – лишь улыбнулся своей таинственной улыбкой и поцеловал локон, намотанный на палец…
***
Иридаль лежала в постели, ослабев после родовых мук. Нянька обмыла новорожденного и, закутав его в одеяльце, принесла показать матери. Казалось бы, такая радость! Но старая нянька, носившая на руках еще саму Иридаль, плакала, отдавая младенца матери.
Дверь спальни отворилась. Иридаль застонала и прижала к себе ребенка так сильно, что он запищал. Нянька подняла голову, нежно пригладила вспотевшие волосы молодой женщины и вызывающе посмотрела на вошедшего.
– Оставь нас, – сказал Синистрад няньке, устремив взгляд на жену.
– Не оставлю я моего ягненочка!
Мистериарх перевел взгляд на няньку. Та осталась на месте, хотя рука, гладившая светлые волосы Иридаль, задрожала. Иридаль взяла руку няньки, поцеловала ее и слабым голосом приказала ей удалиться.
– Никуда я не пойду, деточка! – Нянька расплакалась. – Ты только подумай, что он замыслил! Ужас-то какой!
– Убирайся! – рявкнул Синистрад. – Не то сейчас испепелю тебя на месте!
Нянька пронзила его ненавидящим взглядом, но вышла. Она знала, кто пострадает, если она будет упорствовать.
– Теперь, когда с этим покончено, ее следует отослать, сударыня, – сказал Синистрад, подойдя к постели. – Я не потерплю, чтобы мне противоречили в моем собственном доме!
– Сударь, прошу вас, не надо! У меня ведь нет никого, кроме нее!
Иридаль вцепилась в ребенка. Она умоляюще смотрела на мужа.
– И еще мне понадобится ее помощь в воспитании нашего сына! Посмотрите! – Она откинула одеяло, показывая красное сморщенное личико, зажмуренные глазки, стиснутые кулачки. – Он такой красивый, правда?
Она отчаянно надеялась, что, увидев плоть от плоти своей, Синистрад смягчится.
– Да, он мне подходит, – сказал Синистрад, протянув руки к ребенку.
– Нет! – Иридаль отшатнулась. – Только не это! Пожалуйста, не надо!
– Я сообщил вам о своих намерениях в тот день, когда вы сказали мне, что беременны. Я говорил вам, что женился на вас исключительно ради этого и что совокуплялся с вами именно ради того, чтобы вы родили мне сына. Отдайте ребенка!
Иридаль заслонила младенца своим телом. Ее волосы закрывали его как бы сияющей занавесью. Она не смотрела на мужа, словно, глядя на него, давала ему тем самым некую власть над собой. Она даже зажмурилась, словно это могло заставить его исчезнуть Но это не помогло. Когда она закрыла глаза, Синистрад представился ей, как наяву, таким, каким он был в тот ужасный день, когда все ее иллюзии окончательно рассыпались прахом. В тот день, когда она сообщила ему радостную весть, что носит его дитя. А он холодно и бесстрастно сказал ей, что он собирается сделать с этим ребенком.
Иридаль должна была знать, что он что-то замышляет. Она знала, но не хотела признать этого. В первую брачную ночь радужный сон кончился, и осталась лишь серая пустота. Он совокуплялся с ней без любви, без страсти, быстро, деловито, не отводя глаз от ее лица, словно ждал чего-то. Он являлся к ней каждую ночь. Днем она его почти не видела. Иридаль начала бояться этих ночных посещений. Однажды она попыталась отказать ему – она сказала, что хочет любви. В ту ночь он взял ее силой, причинив ей боль. С тех пор она уже не смела отказывать ему. Быть может, именно в ту ночь она понесла. Через месяц она поняла, что беременна.
С того дня, как Иридаль сказала об этом Синистраду, он больше не приходил в ее спальню.
Ребенок заплакал. Сильные руки схватили Иридаль за волосы, откинули ее голову назад и вырвали у нее младенца. Иридаль выползла из постели. Она тянулась за Синистрадом, умоляя вернуть младенца. Но она была слишком слаба. Она запуталась в окровавленных простынях и рухнула на пол, но все же успела вцепиться одной рукой в край его одеяния.
– Мой сын! Отдай мне моего сына! Синистрад посмотрел на нее сверху вниз, с холодным отвращением.
– Я объяснил вам, кто я такой, в тот день, когда сделал вам предложение. Я никогда не лгал вам. Если вы решили, что я не такой, каким являюсь на самом деле, это ваша вина, а не моя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– За твою голову, Хуго Длань, назначена награда.
– Подумаешь, новость! В первый раз, что ли?
– Двести тысяч бочек. Хуго присвистнул.
– Ничего себе! Это из-за мальчишки, что ли? Он взглянул в сторону Бэйна. Принц попросил у эльфов перо и бумагу и теперь все время что-то рисовал. Ему никто не мешал. Пусть себе рисует. Это безопаснее, чем собирать ягоды.
– Да. Объявлено, что ты и этот человек, – эльф указал на Альфреда, – похитили принца с Волькаран. За твою голову тоже назначена награда, сто тысяч бочек, – сообщил он перепуганному камергеру. – Причем награда будет выплачена только в том случае, если вас доставят живыми.
– А я? – спросил Бэйн, подняв голову. – За меня ничего не назначено?
– Ты Стефану не нужен, – проворчал Хуго. Принц подумал, потом хихикнул.
– В самом деле! Пожалуй, вы правы! – сказал он и снова принялся рисовать.
– Но… но это же невозможно! – воскликнул Альфред. – Я слуга его высочества! Я отправился с ним, чтобы защищать его…
– Вот именно, – сказал Хуго. – А Стефан вас об этом просил?
– Ничего не понимаю, – сказал капитан Ботар-эль. – Надеюсь, насчет Верхнего царства вы не солгали. В противном случае вам же хуже будет. Мне нужны деньги, чтобы платить команде и содержать корабль. Я только что выложил крупную сумму.
– Это правда! – воскликнул Бэйн, мило выпятив нижнюю губку. – Я действительно сын Синистрада, мистериарха Седьмого Дома. Мой отец вознаградит вас по заслугам!
– Надеюсь, – повторил капитан.
Эльф сурово оглядел своих пленников и вышел из каюты. Бэйн посмотрел ему вслед, фыркнул и снова взялся за перо.
– Я никогда не смогу вернуться на Волькараны, – уныло сказал Альфред. – Я изгнанник…
– Можете считать, что вы покойник, до тех пор, пока мы не придумаем, что
тут можно сделать, – сказал Хуго, прикуривая от огненного горшка , на котором они разогревали еду и грелись по ночам.
– Но мы нужны Стефану живыми!
– Ну да, чтобы он мог прикончить нас самолично. Бэйн улыбнулся.
– Вот видите! Если бы вы остались, кто-нибудь вас узнал бы и отправил к королю. Это я уговорил вас лететь! Я спас вам жизнь!
Хуго предпочел сделать вид, что не слышит, и погрузился в тягостные раздумья. Трубка у него погасла, а он даже не заметил.
Хуго пришел в себя немного позже и обнаружил, что все, кроме Альфреда, крепко спят. Камергер стоял у иллюминатора и смотрел наружу, в серый ночной сумрак. Хуго встал, чтобы размять затекшие ноги, и подошел к Альфреду.
– Что вы думаете об этом Эпло? – спросил Хуго. Альфред вздрогнул и испуганно уставился на Хуго:
– Э-э… А почему вы спрашиваете?
– Просто так. Да не беспокойтесь вы! Я просто хотел узнать, что вы о нем думаете, вот и все.
– Ничего! Ничего я о нем не думаю! – выпалил Альфред.
Хуго хотел что-то сказать, но Альфред не дал ему и рта раскрыть.
– Извините, сэр. Я очень устал. Я хочу спать.
Что это с ним такое? Камергер улегся в свой гамак, но Хуго видел, что ему не спится. Он лежал, чертя на своих руках какие-то невидимые линии. А лицо его выглядело живым воплощением Тоски и Ужаса.
Хуго было почти что жаль его.
Но только почти. Стены, которые Хуго выстроил вокруг себя, были по-прежнему крепки и непроницаемы. Лишь крохотный лучик света проникал сквозь маленькую трещину в стене – но даже и он казался чересчур ярким глазам, привыкшим к кромешной тьме. Хуго решительно заткнул трещину. Все дело в заклятии, которое наложено на мальчишку. С этим Хуго ничего поделать не может – по крайней мере, до тех пор, пока они не окажутся в Верхнем царстве. Он улегся в свой гамак и уснул.
***
Полет в Верхнее царство занял у драккора почти две недели, куда больше, чем выходило по расчетам капитана Ботар-эля. Он не мог предусмотреть, что рабы и команда будут уставать куда сильнее, чем обычно. Корабельный маг наложил на них заклятие, позволяющее противостоять пониженному давлению, но не мог ничего поделать с разреженным воздухом. Им все время казалось, что они задыхаются.
Эльфы сделались раздражительными, угрюмыми и беспокойными. Странно и жутковато было лететь в совершенно пустом небе. Твердь над головой днем сверкала мириадами алмазов, ночью слабо светилась. Теперь даже самые легковерные понимали, что твердь сделана отнюдь не из алмазов.
– Куски льда, – сказал капитан Ботар-эль, разглядывая твердь в подзорную трубу.
– Льда? – почти с облегчением переспросил лейтенант. – Значит, мы не можем лететь дальше! Возвращаемся, капитан?
– Нет! – Ботар-эль с треском сложил трубу. Казалось, он отвечает не столько лейтенанту, сколько самому себе. – Мы зашли слишком далеко. Верхнее царство уже близко. Надо добраться до него.
– Или погибнуть по дороге, – сказал лейтенант, но тихо, так чтобы капитан не услышал.
Они поднимались все выше и выше, приближаясь к тверди, которая висела над ними, словно гигантское ожерелье. Вокруг не было видно никаких островов, не то что огромной страны, в которой живут искуснейшие из человеческих магов.
Воздух становился все холоднее. Они натянули на себя все теплые вещи, что нашлись на корабле, и все равно никак не могли согреться. Экипаж начал ворчать, что этот полет – чистейшей воды безумие, что они тут все либо погибнут от холода, либо заблудятся в небесах, не сумеют найти обратной дороги и умрут с голоду.
Прошло еще несколько дней. Вокруг не было никаких признаков жизни, припасы кончались, холод сделался почти невыносимым, и в один прекрасный день капитан Ботар-эль спустился к «гостям», чтобы сообщить, что он переменил решение и отдал приказ спускаться вниз, в Срединное царство.
Пленники сгрудились у огненного горшка, закутавшись во все одеяла, что у них были. Гег был еле жив – то ли от холода, то ли от перемены давления. Капитан не мог понять, почему он вообще еще жив (это знал один Альфред, но он благоразумно помалкивал).
Ботар-эль открыл было рот, но тут сверху донеслись крики – звали капитана.
– В чем дело? – спросил капитан, выбежав на мостик. – Вы что-то видели?
– Еще бы! – ответил побледневший мичман. – Посмотрите сами, капитан!
Глава 44. ЧЕРНЫЙ ЗАМОК, ВЕРХНЕЕ ЦАРСТВО
Eридаль стояла у хрустального окна. Вид за окном был великолепный. Опаловые стены переливались на солнце, как бы соревнуясь с радужными сводами магического купола; служившего небом Верхнему царству. Под стенами лежал тщательно ухоженный парк со скульптурами. Дорожки в парке были усыпаны мраморной крошкой и самоцветами. Красота была такая, что дух захватывало. Но Иридаль давно уже не обращала внимания на красоту. Само ее имя, «радужная», казалось ей насмешкой. Мир для нее был серым и мрачным, как название замка.
– Жена! – окликнули ее сзади.
Иридаль вздрогнула. Она думала, что в комнате, кроме нее, никого нет. Она не услышала мягкого шлепанья туфель и шороха шелкового одеяния, которые обычно предупреждали ее о приближении мужа. Он уже много лет не появлялся в ее комнате. Иридаль обдало холодом. Она со страхом обернулась к нему.
– Что вам нужно? – Она невольно плотнее запахнула платье, словно тонкая ткань могла защитить ее от Синистрада. – Зачем вы явились сюда? Это моя комната!
Синистрад окинул взглядом постель с легкими занавесками и кисточками на углах балдахина, шелковые простыни, благоухающие лавандой, – Иридаль каждое утро усыпала постель лепестками и бережно стряхивала их вечером.
– С каких это пор муж не может войти в комнату своей супруги?
– Оставьте меня!
Холод, сжимавший сердце Иридаль, казалось, сковал ей губы – она говорила с трудом.
– Не беспокойтесь, сударыня. Я десять лет не приходил сюда за тем, чего вы так боитесь, но сейчас пришел не за этим. Подобные забавы претят мне не меньше, чем вам, – они уподобляют нас животным, совокупляющимся в своих вонючих норах. Однако это приближает нас к предмету нашей беседы. Наш сын возвращается.
– Наш! – воскликнула Иридаль. – Это ваш сын! Я не имею к нему никакого отношения.
– Вот и прекрасно, – сухо усмехнулся Синистрад. – Я очень рад, что вы так думаете, моя дорогая. Надеюсь, вы не забудете об этом, когда мальчик будет здесь, и не станете вмешиваться в наши занятия.
– А разве я могу чем-то вам помочь?
– Не изображайте страдания, вам это не идет. Не забывайте, я все ваши уловки наизусть знаю. Вы будете вздыхать, плакать, потихоньку обнимать мальчишку, думая, что я не увижу. Предупреждаю вас, Иридаль, я увижу все! У меня и на затылке глаза имеются. Мальчик – мой. Вы сами только что признали это. Не забывайте же об этом!
– Плакать! Не бойтесь, сударь, плакать я не стану. У меня давно не осталось слез.
– «Не бойтесь»? Я ничего не боюсь, и меньше всего – вас, дорогая женушка!
– насмешливо ответил Синистрад. – Но вы можете помешать мне, смутить мальчика. А у меня нет времени на все эти глупости.
– Так почему бы не запереть меня в темницу? Я уже и так живу словно в тюрьме!
– Я подумывал об этом, но решил, что, если запретить мальчику видеться с матерью, он может проявить к ней нездоровый интерес. Нет, будет куда лучше, если вы будете мило улыбаться ему. Пусть он поймет, какое вы слабое, безвольное существо.
– Вы хотите, чтобы он презирал меня! Синистрад пожал плечами:
– Это не обязательно, дорогая. Лучше всего, если он вообще не будет думать о вас. Кстати, у меня, по счастью, есть способ заставить вас вести себя прилично. Заложники. С ним прибудут три человека и гег. Можете гордиться, Иридаль: у вас в руках целых четыре жизни!
Иридаль побледнела. Колени у нее подогнулись, и она рухнула в кресло.
– Я всегда знала, что вы низко пали, Синистрад, но вы никогда не опускались до убийства! Я не верю, что вы пойдете на это!
– Ну, не совсем так. Это вы думаете, что я никогда не опускался до убийства. Вы меня просто плохо знаете. Всего хорошего, сударыня. Я позову вас, когда придет время встретить нашего сына.
Он поклонился, прижав руку к сердцу. Это был традиционный жест прощания с супругой, но Синистрад даже его сумел превратить в насмешку. Раскланявшись, он удалился.
Иридаль трясло. Она сжалась в кресле, глядя в окно сухими глазами…
***
– …Отец говорит, что вы дурной человек. Юная Иридаль стояла у окна отцовского дома и смотрела на улицу. Рядом с ней, почти касаясь ее, но не переступая границ дозволенного, стоял молодой мистериарх. Он был красив, как злодей из сказок, что рассказывала Иридаль ее нянька: гладкая белая кожа; прозрачно-карие глаза, которые, казалось, хранили множество тайн; улыбка, обещающая открыть эти тайны тому, кто сумеет расположить его к себе. Черная ермолка с золотой каймой (знак того, что Синистрад достиг Седьмого Дома – высшей степени среди магов) острым углом спускалась к переносице. Эта ермолка придавала ему особенно мудрый вид и сообщала его чертам выразительность – иначе лицо Синистрада могло бы показаться бесцветным, оттого что у него не было ни бровей, ни ресниц. Он родился безволосым.
– Ваш отец прав, Иридаль, – мягко ответил Синистрад. Он коснулся ее волос
– единственная вольность, которую он себе позволял. – Я дурной человек. Я этого не отрицаю.
В голосе Синистрада слышалась меланхолия, от которой сердце Иридаль растаяло, как таяло ее тело от одного его прикосновения.
Она повернулась к Синистраду, сжала его руки и улыбнулась ему.
– Нет, любимый! Пусть весь мир говорит, что ты плохой, – это оттого, что они тебя не знают! Одна я знаю, какой ты на самом деле.
– Но я в самом деле плохой, Иридаль, – сказал он мягко и серьезно. – Я говорю тебе это теперь, чтобы ты после не упрекала меня за это. Выйдя за меня, ты обвенчаешься с тьмой.
Он наматывал на палец прядь ее волос, притягивая Иридаль все ближе и ближе. Его слова и серьезный тон, которым он говорил все это, причиняли боль сердцу Иридаль, но это была сладкая боль. Тьма, что висела над ним – мрачные слухи, мрачная репутация среди прочих мистериархов, – придавала ему некий романтический ореол. А Иридаль прожила на свете всего шестнадцать лет, и жизнь ее была такой серой и прозаичной! Матушка ее умерла, и Иридаль жила с отцом, который души в ней не чаял. Воспитывала ее старая нянька. Отец не хотел, чтобы суровые ветра жизни касались его нежной дочери, и потому держал ее взаперти, в мягком коконе любви и заботы.
А теперь из этого кокона вылупилась яркая, блестящая бабочка, и ее слабые крылышки принесли ее прямиком в паутину Синистрада.
– Если ты плохой, – сказала Иридаль, обвивая руками руку Синистрада, – это оттого, что мир сделал тебя таким. Люди отказывались прислушиваться к тебе, мешали исполнению твоих гениальных планов. Когда я буду с тобой, я выведу тебя к свету!
– Значит, вы согласны стать моей женой? Вы готовы пойти против воли отца?
– Я уже взрослая. Я вольна выбирать, кого хочу. И я выбрала тебя, мой возлюбленный.
Синистрад ничего не сказал – лишь улыбнулся своей таинственной улыбкой и поцеловал локон, намотанный на палец…
***
Иридаль лежала в постели, ослабев после родовых мук. Нянька обмыла новорожденного и, закутав его в одеяльце, принесла показать матери. Казалось бы, такая радость! Но старая нянька, носившая на руках еще саму Иридаль, плакала, отдавая младенца матери.
Дверь спальни отворилась. Иридаль застонала и прижала к себе ребенка так сильно, что он запищал. Нянька подняла голову, нежно пригладила вспотевшие волосы молодой женщины и вызывающе посмотрела на вошедшего.
– Оставь нас, – сказал Синистрад няньке, устремив взгляд на жену.
– Не оставлю я моего ягненочка!
Мистериарх перевел взгляд на няньку. Та осталась на месте, хотя рука, гладившая светлые волосы Иридаль, задрожала. Иридаль взяла руку няньки, поцеловала ее и слабым голосом приказала ей удалиться.
– Никуда я не пойду, деточка! – Нянька расплакалась. – Ты только подумай, что он замыслил! Ужас-то какой!
– Убирайся! – рявкнул Синистрад. – Не то сейчас испепелю тебя на месте!
Нянька пронзила его ненавидящим взглядом, но вышла. Она знала, кто пострадает, если она будет упорствовать.
– Теперь, когда с этим покончено, ее следует отослать, сударыня, – сказал Синистрад, подойдя к постели. – Я не потерплю, чтобы мне противоречили в моем собственном доме!
– Сударь, прошу вас, не надо! У меня ведь нет никого, кроме нее!
Иридаль вцепилась в ребенка. Она умоляюще смотрела на мужа.
– И еще мне понадобится ее помощь в воспитании нашего сына! Посмотрите! – Она откинула одеяло, показывая красное сморщенное личико, зажмуренные глазки, стиснутые кулачки. – Он такой красивый, правда?
Она отчаянно надеялась, что, увидев плоть от плоти своей, Синистрад смягчится.
– Да, он мне подходит, – сказал Синистрад, протянув руки к ребенку.
– Нет! – Иридаль отшатнулась. – Только не это! Пожалуйста, не надо!
– Я сообщил вам о своих намерениях в тот день, когда вы сказали мне, что беременны. Я говорил вам, что женился на вас исключительно ради этого и что совокуплялся с вами именно ради того, чтобы вы родили мне сына. Отдайте ребенка!
Иридаль заслонила младенца своим телом. Ее волосы закрывали его как бы сияющей занавесью. Она не смотрела на мужа, словно, глядя на него, давала ему тем самым некую власть над собой. Она даже зажмурилась, словно это могло заставить его исчезнуть Но это не помогло. Когда она закрыла глаза, Синистрад представился ей, как наяву, таким, каким он был в тот ужасный день, когда все ее иллюзии окончательно рассыпались прахом. В тот день, когда она сообщила ему радостную весть, что носит его дитя. А он холодно и бесстрастно сказал ей, что он собирается сделать с этим ребенком.
Иридаль должна была знать, что он что-то замышляет. Она знала, но не хотела признать этого. В первую брачную ночь радужный сон кончился, и осталась лишь серая пустота. Он совокуплялся с ней без любви, без страсти, быстро, деловито, не отводя глаз от ее лица, словно ждал чего-то. Он являлся к ней каждую ночь. Днем она его почти не видела. Иридаль начала бояться этих ночных посещений. Однажды она попыталась отказать ему – она сказала, что хочет любви. В ту ночь он взял ее силой, причинив ей боль. С тех пор она уже не смела отказывать ему. Быть может, именно в ту ночь она понесла. Через месяц она поняла, что беременна.
С того дня, как Иридаль сказала об этом Синистраду, он больше не приходил в ее спальню.
Ребенок заплакал. Сильные руки схватили Иридаль за волосы, откинули ее голову назад и вырвали у нее младенца. Иридаль выползла из постели. Она тянулась за Синистрадом, умоляя вернуть младенца. Но она была слишком слаба. Она запуталась в окровавленных простынях и рухнула на пол, но все же успела вцепиться одной рукой в край его одеяния.
– Мой сын! Отдай мне моего сына! Синистрад посмотрел на нее сверху вниз, с холодным отвращением.
– Я объяснил вам, кто я такой, в тот день, когда сделал вам предложение. Я никогда не лгал вам. Если вы решили, что я не такой, каким являюсь на самом деле, это ваша вина, а не моя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46