Элиот Уайнбергер
БУМАЖНЫЕ ТИГРЫ
Т

Один из советников-англичан махараджи Ревийского рассказывал об
оригинальном способе охоты на тигров, изобретенном, по его словам,
самим махараджой.
Тот утверждал, что для тигриной охоты ему нужна лишь обезьяна на
длинной веревке да какая-нибудь интересная книжка. Забираешься, мол,
на махан (специально устроенный помост на дереве), отпускаешь
обезьяну, которая тут же скрывается в ветвях, и спокойно читаешь свою
книгу. Только приближается какой-нибудь тигр, обезьяна принимается
кашлять - это у нее особый такой обезьяний знак, по которому обитатели
джунглей сразу узнают о приближении "Шер-Хана". И вот тогда Его
Высочество быстро кладет книгу в сторону и берет в руки ружье.
Перелистнул страницу - а перед тобой тигр.

У
Бергассе, 19, 10 марта 1933 года. Х.Д., одна из последних
пациенток Фрейда, так рассказывала о своих сеансах с профессором:
Как только я представлю себе какого-нибудь тигра, меня одолевают
странные мысли. Что если я сама - тигр? А ну как этот тигр на кого
набросится? Вдруг он нападет на старого, слабого, беззащитного
профессора? И вообще, пугает ли меня мой собственный страх, или
таящийся во мне "зверь" в самом деле способен убить его? Как-то под
видом давнишней детской фантазии я рассказала ему обо всем этом. Что,
мол, будет, если он возьмет и явится во плоти? "У меня есть
защитница", - ответил профессор и указал на Иоффи, маленькую львицу,
свернувшуюся у его ног.

И несколько дней спустя:
Я вновь говорила с профессором про игрушечных зверей, и он
вспомнил о моих тигриных фантазиях. Нет ли какой-нибудь истории,
которая называлась бы как-нибудь вроде "Женщина и тигр"? И я сразу
вспомнила - верно, такая есть: "Женщина или тигр".

Q

Некий царь придумал странную процедуру суда. Обвиняемый выходил
перед всем народом на арену и должен был открыть одну из двух
совершенно одинаковых дверей. За одной сидел тигр, готовый тут же
пожрать подсудимого, устанавливая таким образом, что тот виновен. За
другой скрывалась женщина, "подобающая ему возрастом и положением",
которую он немедленно получал в жены в награду за свою невиновность.
(И не имеет никакого значения, женат ли он, содержит ли семью, или
сердце его принадлежит другой; царь и мысли не допускал, что подобные
пустяки могут помешать претворению в жизнь его великой идеи о сущности
награды и воздаяния). Итак, обвиняемый готов был "открыть любую из
дверей, совершенно не представляя, что ждет его через мгновение:
кровожадная пасть тигра или объятия новоявленной супруги".
Как и следовало ожидать, у царя была дочь, которая конечно же
однажды полюбила красивого простолюдина. Прослышав об этом, царь
повелел отправить преступного юношу на ту самую арену. За одной дверью
его, как водится, поджидал тигр, свирепейший из всех тигров, что
бродят по лесам страны, а за другой - девушка, красота которой могла
бы поспорить с красотой самой принцессы.
Перед самым испытанием принцессе хитростью удалось разузнать, что
именно таилось за одной и за другой дверью, когда юноша вышел на
арену, она незаметно махнула ему правой рукой. И тогда он, не
колеблясь, открыл правую дверь... Но вот вопрос: какое зрелище сильней
могло огорчить "полудикарскую принцессу с горячей кровью":
возлюбленный, на куски разорванный тигром, или он же - но живой и в
объятиях женщины, быть может, еще привлекательней, чем она сама? Что
означал ее знак? Или, как говорится в конце рассказа: "Кто появился в
распахнутой двери, женщина или тигр?"

Е

"Женщина или тигр?" - этот рассказ Френка Стоктона был напечатан
в 1882 году в "Сентчури мэгэзин" и скоро завладел умами читателей во
всем мире. В то время литературные произведения с неопределенной
концовкой еще не вошли в моду и раздражали публику, и потому последние
20 лет жизни читатели порядком донимали Стоктона с вариантами
завершения истории, а иногда и с угрозами. Например, в 1896 году Сан-
Францисская газета "Уэйв" сообщала, как однажды пошутил с ним Редьярд
Киплинг: шутка его, впрочем, несколько смахивала на остроты какого-
нибудь восточного деспота.
Стоктон и Киплинг как-то встретились на литературном вечере.
После обмена приветствиями Стоктон сказал: "Кстати, Киплинг, я ведь
тоже собираюсь как-нибудь побывать в Индии", - на что г-н Киплинг с
подозрительной теплотой в голосе отвечал: "Милости просим, старина! Мы
все с нетерпением ждем вас! А знаете, что будет с вами там,вдали от
родных и друзей? Прежде всего мы заманим вас в джунгли, изловим и
крепко свяжем - тут нам помогут верные слуги-индусы. Ну а потом бросим
под ноги самому огромному, какой у нас найдется, слону и велим, чтобы
он наступил вам на голову, а когда он уже занесет свою ногу,
сладчайшим голосом я скажу вот что: "Ну, Стоктон, так кто же все-таки
там был, женщина или тигр?.."
А жена Стоктона увековечила в своем дневнике такую вот нелепую
историю:
Моя племянница, мисс Эванс, написала нам об одной проповеднице,
которая гостила в миссии, действующей в местах обитания Каренов
(племена на северо-востоке Бирмы). И будто бы та рассказывала, какое
удивление она испытала, когда в одном из отдаленнейших поселений этого
племени, где миссионеры появляются крайне редко, ее встретили странным
вопросом - не знает ли она, кто в конце концов оказался за дверью,
женщина или тигр? Видимо, писала она далее, миссионер, живший в этом
поселении до нее, читал им рассказ Стоктона, полагая, что им должны
быть по вкусу именно такие истории. А те в свой черед решили, мол, раз
она явилась к ним издалека, значит должна знать, чем там все
кончилось.
Мужчины, как правило, считают, что в дверях должна появиться
девушка; женщины склонны думать, что тигр. Исключением оказался Роберт
Браунинг, который заявил, что "нет ни малейшего сомнения в том, что
такого рода принцесса при такого рода обстоятельствах направит своего
возлюбленного прямо в пасть тигра". И в самом деле, оговорка Фрейда
вряд ли случайна: союз "и" в данной ситуации гораздо уместнее, чем
"или". И в целом, выбор между женщиной и тигром, супружеством и
смертью не всегда воспринимался читателем как именно выбор. Вот что
сочинил на эту тему в 1895 году некто У.С.Хопсон из Сан-Франциско:
Станет жена посылать мне хулы и угрозы,
Злобно ругаясь, как мерзкая ведьма, со мною,
Тут же я вспомню рассказ про женщину с тигром:
Выбрал, сдается, я сразу и то, и другое.
Через несколько лет после смерти Стоктона потрясающим
бестселлером стал роман Элинор Глин "Три недели" (1907 г.). Своим
успехом он в немалой степени был обязан впечатляющей сцене обольщения
на тигровой шкуре:

Поль вошел с террасы, и взору его открылась восхитительная
картина: возле камина, распростершись на полу, лежал его тигр, а на
нем, во всю его длину, раскинулась женщина...
"Нет, не подходите ко мне, Поль... Постойте... Это вы подарили
мне тигра. О, какой это прекрасный подарок! Мой тигр, как это
восхитительно, мой тигр!" - ее тело изогнулось змеиным движением,
выражая огромную радость прикосновения к тигриной шкуре; пальцы ее
ласково теребили полосатый мех там, где он был наиболее густым и
пушистым.
"Какое чудо! О, какое чудо! - шептала она. - Мне знакомы все твои
чувства, все страсти, теперь твоя шкура принадлежит мне, о, как
приятно ощущать ее всей своей кожей!" - тут она вновь затрепетала, как
змея.

Увы, тигровый мех короток и груб, а прикосновение к нему вызывает
зуд. И все же образ слившихся воедино женщины и тигра в романе Глин
великолепен. Книга эта вдохновила сочинителя таких вот анонимных
виршей (они же - мнемоническое правило для усвоения правильного
произношения):
Не хотите ли
С Элинор Глин
Поваляться на шкуре тигра?
Или для утех
Вам иной нужен мех,
Где такие приятны игры?

Т

Тигр, женщина, страсть. В приведенном эпизоде романа Глин
отразились древнейшие воззрения, ибо когда-то слово "тигр" было
женского рода и лишь много позже переменило его на мужской.

В Европе первое письменное сообщение о тиграх появилось в связи с
подарком, преподнесенным еще Селевку 1 (312-280 гг. до н.э.)(Правда,
Александру Македонскому наверняка попадались тигры где-нибудь в
Персии). В латинской поэзии слово tigris - женского рода (его основное
значение - "стрела" - использовалось как сравнение в описаниях быстрых
движений животных или течения реки). В древнеримском искусстве
изображали обычно не тигра, а тигрицу. В паре с ней, как правило, мы
находим льва (вспомним "львицу" Фрейда Иоффи, охранявшую его от
нападения тигра Х.Д.). В повозку Вакха запряжена именно такая пара.
"Со страстью тигра и разумом льва" - так противопоставляет членов этой
пары Китс в поэме "Гиперигон". (Коты сестер Бронте, кстати, носили
клички "Тигр" и "Страж"). Еще в 18 веке существовало поверье, что
поймать тигренка ( а это единственный способ пополнить зверинец) можно
лишь способом, описанным почти 2000 лет назад Клавдианом: тигренка
нужно выкрасть, и, унося его, разбросать за собой осколки зеркала.
Тигрица, обнаружив пропажу, тут же, конечно, бросится в погоню, но
женское тщеславие ее столь велико, что она непременно остановится
перед зеркалом, чтобы полюбоваться своим отражением, и совершенно
забудет про детеныша.
В древнем Китае тигра соотносили с женским началом инь, с
подземным миром и Западом (где солнце опускается под землю). В системе
геомантики фэн-шуй его противоположностью был зеленый дракон, носитель
мужского начала ян. Только позднее, в буддизме, тигр и зеленый дракон
поменялись местами: иероглифом ян стали обозначать мужественное
благородство тигра, тем более что его лоб украшен знаком, в котором
узнается иероглиф ван, что означает "царь". Любопытно и то, что
Вордсворт, описывая Париж, попавший в руки якобинцев ("как дикий лес,
где тигры бродят с ревом"), вполне мог быть обязан свой метафорой
Вергилию, наззвавшему Рим "пустыней, тиграми кишащей", и оба они
бессознательно вторили древнему китайскому образу испорченного,
больного общества: тигр (инь) в бамбуковой роще (ян), т.е. тьма,
внедрившаямя в область света.
Особую роль в Китае играло тигроподобное чудовище дао-дай
("пожиратель"), упоминания о котором относятся еще к эпохе династии
Хань. Изображения дао-дай встречаются, как правило, на предметах
похоронного культа, и порой сама погребальная урна выполнялась в форме
тигра. Этот образ - земля, пожирающая мертвецов и тем самым дающая
пищу живым. Вспомним, что греческое слово "саркофаг" также означает
"пожирать плоть". В доколумбовой Америке, где не водились тигры, точно
такую же роль играл ягуар. Например, в Центральной Америке этот символ
земли противопоставлялся крылатому змею - символу неба. В южной части
материка его изображением часто украшались погребальные урны.
Планировна города Куско первоначально имела форму ягуара, т.е. город
был как бы своеобразным некрополем для живых (полис как утверждение
жизни и смерти).
Хотя в искусстве Хараппы в долине Инда изображения тигров
встречаются довольно часто, в остальной Индии таковых почти не
обнаружено вплоть до эпохи Великих Моголов, когда, собственно, этот
образ и обрел мужские черты; и это странный факт, поскольку метафизика
индуизма охотно использовала для своих целей любой местный материал. В
индуистской иконографии встречался разве что тигр, на котором
восседала наводящая ужас богиня-разрушительница Дурга. Нет упоминаний
о тиграх и в "Сокровищнице Видьякары (знаменитой антологии
санскритской поэзии), где жизнь индийца описана достаточно подробно.
Зато у племен, населявших джунгли, тигрица олицетворяла собой
пожирающую и плодоносящую мать. "В Аколе, - писал в 1894 году Уильям
Крук, - владельцы садов не любят сообщать охотникам о тиграх,
обитающих по-соседству, поскольку существует поверье, будто с
убийством тигра сад перестает давать плоды". А церемония
бракосочетания у индийцев племени гондов включала появление "двух
демонов, одержимых богом Бахешваром, имеющим облик тигра", которые
"жадно набрасывались на жалобно блеющего козленка и терзали его, пока
тот не испускал дух".

У
Рашель Дюплесси, рассуждающая о своих стихах, в частности, пишет:
В стихотворнении "Щипцы" драматизм текста находит разрешение в
финале, где два созвучных слова, hungry и angry одинаковым окончанием
как бы сливаются в несколько необычном аккорде. Одно из них, а именно
hungry, способствует созданию психокультурного образа прекрасной,
обольстительной и обольщаемой женщины, а другое - angry - его
разрушению.

G
Голодная женщина, разъяренная женщина, разрушительница,
пожирательница, кормилица - все это есть в образе тигрицы. И любопытно
на этом фоне звучат два загадочных стихотворения о тиграх Эмили
Диккинсон:
566
Тигр умирал - воды просил -
Искала я меж скал -
Нашла - в ладонях принесла -
И он смиренно ждал -
Но перед смертью - гаснет взор -
И в нем открылся мне -
В сетчатке Глаза - странный Вид -
Вода - и я над ней -
И чья вина - моя ль, его -
Спешила - умер он -
Пока искала воду - нет
Он мертв - таков закон -

Е
В Библии про тигров не говорится ни слова, и отсутствие
устойчивой иконографии вынудило Запад придумать своего,
аллегорического тигра. Шекспир, например, сравнивает с тигрицей
жестокую королеву Маргариту (Король Генрих Шестой, часть 3) и
заставляет Ромео выражать свой гнев, прибегая к образности инь:
Я сам неукротим сейчас и страшен,
Как эта ночь. Нас лучше не дразнить,
Как бурю и голодную тигрицу.

Но он же дает тигру и более привычную нам мужскую роль, делая его
символом воинской доблести (изображения тигра, кстати, украшает почти
все армии мира). Генрих Пятый в монологе "Еще раз на прорыв, друзья"
говорит:
Когда ж нагрянет ураган войны,
Должны вы подражать повадке тигра.
Кровь разожгите, напрягите мышцы,
Свой нрав прикройте бешенства личиной!
Глазам придайте разъяренный блеск -
Пускай, как пушки, смотрят из глазниц...
........................................
Сцепите зубы и раздуйте ноздри,
дыханье придержите; словно лук,
Дух напрягите. - Рыцари, вперед!

Р
Представление о тиграх на Западе существенно изменилось в
восемнадцатом веке, когда в державе Великих Моголов правил султан,
которого звали Типу, по прозвищу "Мисорский тигр" (1750-1799). В его
личности, пожалуй, совершеннейшим кошмаром воплотились представления
ученого-ориенталиста об ужасном восточном деспоте.
Суровый моралист, Типу отменил в своей стране многомужие и
утвердил собственное понимание Корана. Он провел реформу календаря,
системы мер и весов и переименовал города. Он покровительствовал
искусствам и торговле. Его преобразования касались всех сторон жизни
страны, вплоть до мелочей быта, торговли и способов сева. Он спал на
полу, на грубой циновке, в особую тетрадь записывал свои сны, а на
завтрак ел мозги воробьиных самцов.
Его армия составляла 140 000 воинов, поклявшихся уничтожить
англичан. Пленных он подвергал изощреннейшим пыткам: в ходу было, к
примеру, кипящее масло, а также специальные машинки для вырывания носа
и верхней губы. Особенно изысканной считалась процедура, в результате
которой пленный враг превращался в Иного: британских солдат заставляли
самим себе делать обрезание, а потом съедать свою крайнюю плоть.
И самого себя он, видимо, ощущал Тигром. Трон его стоял на
позолоченном изваянии, изображавшем тигра в натуральную величину,
глаза и зубы которого были сделаны из горного хрусталя; венчали его
тигриные головы, усеянные рубинами и алмазами, а балдахин был покрыт
полосами кованого золота, что делало его похожм на тигриную шкуру. Его
воины были одеты в полосатую форму; пленных сначала сажали в тигриные
клетки, а потом бросали тиграм на съедение.
1 2