* * *

Но вскоре риск обесчестить кронпринцессу показался всем просто цветочками. На пресс-конференции в Стокгольмской ратуше Дедушку понесло по полной программе.
Поток сознания, как обычно, начался с излюбленной темы: Боеголовки.
– Я предложил Соединенным Штатам в два раза сократить ядерное оружие! А пока что – я принял решение, что Россия одна, без всех, в одностороннем порядке сократит боеголовки на треть… А постепенно нам надо довести вопрос до конца, до полного уничтожения ядерного оружия! – провозгласил Ельцин, и многочисленные репортеры уже начали судорожно строчить сенсационные сообщения в свои агентства.
Казалось бы, западным дипломатам уже пора было радоваться такому беспрецедентному пацифизму главы российского государства. Но – не тут-то было. Мирные инициативы Ельцина тут же оказались подпорчены: внезапно он причислил к ядерным державам безъядерные страны – Японию и Германию.
Тут же досталось и Швеции. Ельцин вдруг перепутал ее с Финляндией и объявил, что в двадцатом веке она с Россией находилась в состоянии войны. – Ну, теперь-то это все в прошлом… – примирительно заключил российский лидер.
Но, едва согласившись простить шведам мифическую войну, Ельцин принялся поучать местное правительство.
– Правильно ваше население, ваши рабочие выражают недовольство своим правительством! – огорошил шведов гость. – Потому что вы все время пользуетесь углем вместо газа! А нужен газ! И Россия его вам может продать!
Из каких народных сказок про шведские рудники Ельцин почерпнул эти сведения – так навсегда и останется великой тайной российской дипломатии.
Зато следом настал черед волноваться российской делегации.
– Я дал им распоряжение! – кивнул Ельцин на свою свиту. – Договор о газопроводе должен быть готов не к какому-нибудь девяносто девятому году, а к восьми часам завтрашнего утра!
Взглянув этот момент на сопровождавшую Ельцина команду, я обнаружила, что лица Немцова и Ястржембского, которые, по шведскому протоколу, обязаны были стоять рядом с президентом навытяжку, стали уже даже не бледного, а нехорошего, зеленого, обморочного цвета.
Особо слабонервные российские журналистки, сидевшие рядом со мной, уже начали рыдать в голос. Одна за другой они вскакивали с мест и, закрывая ладонями мокрое от слез лицо, выбегали из зала в проход.
Я же просто не могла пошевельнуться от ужаса и как завороженная не отрывала глаз от президента.
Тут в Ельцине постепенно стал как будто кончаться завод: он начал запинаться, отвечать не на те вопросы, мимика его все больше расплывалась, и, под конец, запнувшись случайно о шнур микрофона, он пошатнулся и прямо на трибуне начал падать.
У меня было полное ощущение, что еще пару минут – и этот бесконечный ужас разрешится ужасным концом. Короче, что мой президент умрет прямо здесь и сейчас, у меня на глазах.
Тут уже и в рядах президентской свиты началась истерика. Ястржембский кинулся спасать президента – делая вид, что передает Ельцину какие-то важные бумажки, на самом деле пресс-секретарь как заботливая нянька, по возможности незаметно, физически не давал главе государства упасть. А потом и вовсе пододвинул ему стул и усадил за стол.
Немцов же оказался впечатлительным, хуже чем его шведская невеста: первый вице-премьер вдруг зашатался, схватился за голову и опрометью бросился прочь с трибуны – в тот самый, левый проход, куда уже попряталась от глаз шведских дипломатов добрая половина российской делегации и прессы.
Не в силах больше наблюдать это душераздирающее зрелище, туда же вскоре эмигрировала и я.
– Я почувствовал, что еще секунду, и я сам упаду в обморок, – признался мне бледный как смерть Немцов, обмахивавшийся сценарием президентского визита как веером.
А рядом с ним Вера Кузнецова, работавшая тогда в Известиях, дергала за рукав Татьяну Дьяченко и громко, как контуженая, орала ей в лицо:
– Но ведь это же – п…ц! Таня! Это же п…ц!!! Что же теперь с этим делать?!
Выглядевшая абсолютно хладнокровной президентская дочь Татьяна предпочла не комментировать эту свежую мысль.


* * *

Но больше всего в тот вечер меня потрясло хладнокровие ельцинского пресс-секретаря Ястржембского. Когда после ратуши, на ватных от волнения ногах, я добежала до пресс-центра, то обнаружила его одного, за минуту до входа в конференц-зал, уже переполненный возбужденными журналистами. И точно как актер перед выходом на сцену из кулис, Ястржембский несколько секунд, не замечая моего присутствия, тщательно отлаживал мимику, разминая губы, чтобы придать своему лицу обычное, гуттаперчевое, жизнерадостное выражение.
При нервно ходящем ходуном лице особенно пугающим было то, что руки его, державшие пластиковую чашку с кофе, которую он машинально схватил при входе на столике для журналистов, НЕ ДРОЖАЛИ. Он просто держал перед собой эту несчастную чашку с кофе и даже ни разу из нее не отхлебнул – похоже, что держал как раз для того, чтобы тактильно убедиться в собственном равновесии.
– Сереж, что происходит? Вы можете мне объяснить? – тихо спросила его я.
– Если б я сам только мог понять, Леночка, что происходит… Вы не поверите: я каждый раз, когда это с ним происходит, испытываю просто настоящую физическую боль…– признался от неожиданности Ястржембский, еще не успевший после шока перестроиться на свою обычную гуттаперчевость.
Но тут же, через сотую долю секунды, он моментально взял себя в руки, исправился и улыбнулся своей фирменной резиновой улыбкой:
– Что происходит? Происходит – пресс-конференция!
И, галантно распахнув передо мной дверь в зал, где уже гудели от нетерпения мои коллеги, пресс-секретарь ринулся в бой.
Ни следа от того рефлексирующего Ястржембского, которого я случайно подсмотрела в коридоре, здесь уже не было.
Он, как в жестком теннисе, беспощадно и точно отбивал все журналистские мячи, на ходу изобретая гениальные формулировки, объясняющие чудачества Ельцина:
– Журналистам обычно неведомо, что происходит за закрытыми дверями переговоров. Дипломатическая кухня обычно находится вне поля их зрения. Но у российского президента – как известно, свой стиль. И сегодня на ваших глазах он сделал то, чего обычно не делают дипломаты: президент слегка приоткрыл для журналистов форточку в то помещение, где обычно ведутся закрытые дипломатические переговоры. В частности, – здесь уже я, в свою очередь, открываю вам секрет, – он таким образом намекнул вам на будущие переговоры России и США по проблеме СНВ…
А какого-то вечно озабоченного ельцинским здоровьем японца, домогавшегося, как же быть с неадекватностью президента, причислившего Японию к ядерным державам, Ястржембский и вовсе выставил дурачком:
– Япония? Да? Он назвал Японию? Ну значит оговорился – вы сами не понимаете, что ли? Замените Японию на… я и сам уже не помню: какие у нас еще есть ядерные страны? А? Ага! Вот! Вы и сами не помните! Значит, замените на Великобританию! А Германию вообще опустите.
Ястреб так профессионально на протяжении получаса втирал нам мозги, что после окончания брифинга я и сама чуть было не засомневалась: а правда ли я за час до этого выслушивала предсмертный бред Ельцина, а не дипломатические секреты из приоткрытой форточки.


* * *

На следующий день, зачитывая по бумажке длинную речь в шведском парламенте, Ельцин говорил с подозрительной хрипотцой, но зато уже явно понимал что. И сбивался редко. А сидевшие в ложе гостей Дьяченко с Ястржембским уже спокойно и весело хихикали над мелкими оговорками президента. И я еще раз подивилась железным нервам этой парочки.
Куда более эмоциональный Немцов признался мне потом, что считает причиной стокгольмского скандала тот самый бокал шампанского, который Ельцин лишь слегка пригубил на приеме у шведского короля.
– Понимаешь, когда у него проблемы со здоровьем, чтобы поддержать его в нормальном, дееспособном с виду состоянии, они его, кажется, накачивают какими-то очень сильнодействующими лекарствами, при которых алкоголь потреблять категорически запрещается. Потому что это сразу дает по шарам, так и загнуться можно. И ему, действительно, в таком состоянии достаточно только слегка пригубить даже самого слабенького вина или шампанского, как начинается этот кошмар…


* * *

Через два с половиной года я получила неожиданный привет из Стокгольма – города, само название которого я хотела бы навсегда забыть. 24 мая 2000 года Немцов именно из шведской столицы позвонил поздравить меня с днем рожденья:
– Вот вспоминаю тут, как Дедушка умирал…Сейчас вылетаю в Москву. Что тебе привести из Швеции?
Я попросила что-нибудь шведское, но не семью и не стенку. В результате, Борька, заявившись ко мне на день рожденья прямо из аэропорта, к восторгу гостей (среди которых были и журналисты, тоже пережившие вместе с Ельциным стокгольмский кошмар в декабре 1997-го) подарил мне роскошный шведский национальный костюм. И это, наконец, хоть как-то примирило меня со злосчастным городом, где рабочие, вероятно, до сих пор негодуют на свое правительство за то, что оно топит углем, а не русским газом.

Лучше бы пил и курил

Честно говоря, иногда мне даже нравились ельцинские закидоны. До тех пор, конечно, пока они не угрожали его жизни.
Одно из таких невинных чудачеств мы с ним даже как-то раз провернули на пару – во время его визита в Орел в сентябре 1997 года.
Губернатор этой области Строев, как известно, сильно озабочен колхозно-совхозным строем. Как-то раз, сто лет назад, когда я попросила у него интервью для газеты «Сегодня», бывший секретарь орловского обкома Строев настолько испугался, что даже потребовал, чтобы во время интервью рядом со мной на всякий случай сидел еще и тогдашний главный редактор этой газеты Дмитрий Остальский.
А теперь я заявилась к Строеву в логово еще и с Ельциным…
Настроение у меня было самое хулиганское.
И, выждав момент, пока Ельцин вместе со Строевым подошли к журналистам, я громко (так, чтобы у орловского губернатора не было потом ни малейшего шанса прикинуться, что он не расслышал) спросила Дедушку:
– Борис Николаевич, считаете ли вы, что должен быть принят Земельный кодекс, гарантирующий право на свободную куплю-продажу земли сельскохозяйственного назначения?
Лицо Строева налилось как перезревший помидор.
Зато вот Ельцин, как я и рассчитывала, сразу оживился и чуть опять не полез на танк:
– Бе-е-езусловно! – рубанул президент. – Крестьянин должен быть хозяином своей земли с правом купли и продажи! И пока такого положения в Земельном кодексе не будет, я его не подпишу! Это – моя твердая позиция: свободная купля-продажа земли – это будущее России!
Насладившись параллельным видеорядом немых адских мук апологета колхозно-совхозного строя, стоящего рядом с президентом-реформатором, я решила, что если уж шкодить, то по большому. И продолжила беседу с Ельциным в еще более провокационном ключе.
– А как вы считаете, Борис Николаевич, должна ли быть введена свободная купля-продажа земли здесь, в Орловской области? – уточнила я елейным голоском, одновременно полукивнув Ельцину на Строева.
Тут Строев от напряжения уже совсем, казалось, вжался в землю, против свободной купли-продажи которой он боролся.
А у Ельцина оказалось ровно такое же шаловливое настроение, как и у меня.
– В Орловской области?… – переспросил он, лукаво улыбнувшись и покосившись на губернатора.
И потом уже жестким, президентским голосом добавил:
– Здесь, на Орловской земле, линия на свободную куплю-продажу тве-о-ордо держится!
Строев молчал как орловский партизан, но факт уже был зафиксирован телекамерами ведущих телеканалов страны: Ельцин отменил на Орловщине колхозное крепостное право при молчаливом согласии красного губернатора.
Свидетели этой сценки просто слезы вытирали от хохота.


* * *

Вот за такие моменты, я считаю, Дедушке можно было простить все. Потому что он всегда, не важно – вменяемый или невменяемый, живой или мертвый, – оставался крутым. Жаль вот только, что мертвым он бывал куда чаще, и никакой свободной купли-продажи в результате так и не ввел. Хотя мог бы…
А в той самой Орловщине, поверив типичной потемкинской деревне Строева – колхозному рынку Орловская нива (где, например, по откровенно копеечным ценам были выставлены 30 сортов колбасы), Ельцин тут же распорядился выдать губернатору кредит на поддержку сельского хозяйства.
– Разумеется, мы не дадим ни копейки из этих денег преуспевающим предприятиям! А зачем?! Лучше мы будем поддерживать и вытягивать тех, кто похуже… – с идиотской прямотой признался мне тут же чиновник, назвавшийся нам помощником Строева по финансам.
Было дико жаль, что Ельцин не увидел погрома, который происходил в потемкинской Орловской ниве сразу же после отъезда президента! Зато мы, московские журналисты, с ужасом наблюдали, как голодные и нищие жители Орла, клявшиеся нам, что такого изобилия никогда раньше не видели, смели всю еду с показушных прилавков за полчаса, подчистую.


* * *

И все-таки кто еще, кроме нашего Дедушки, мог -хотя бы понарошку – не только строевские колхозы раскулачить, но и Курильские острова Японии подарить?
Я и раньше подозревала что-то подобное, когда Немцов с Ястржембским на все мои кулуарные расспросы о содержании неформальных переговоров с японцами реагировали какими-то нездоровыми смешками.
А потом, уже после отставки Ельцина, Немцов все-таки раскололся:
– В Красноярске, во время дружеской встречи с другом Рю, наш царь вдруг совсем почувствовал себя царем и с глазу на глаз пообещал ему отдать острова. После этого к нам подбегают совершенно обалдевшие японские чиновники и, не веря своему счастью, говорят: Ваш – нашему острова подарил! Мы теперь не знаем, что с этим делать! Он что – серьезно?! Тут мы с Серегой кинулись к Ельцину и оба просто буквально упали перед ним на колени, говорим: Борис Николаевич, не делайте этого, умоляем!. А он нам в ответ: А почему я не могу этого сделать?! Я хочу сделать приятное своему другу! Мы оба предложили ему лучше отправить нас в отставку, если ему так хочется, но острова не отдавать. В результате, президент хитро улыбнулся и говорит нам: Ну хорошо, не волнуйтесь… Я их обману…
Вот так два ельцинских чиновника разом испортили жизнь всем жителям Курил. Сама я на спорных территориях ни разу не была, но все, кто туда съездил, в один голос уверяют: даже колхозно-крепостная Орловщина в сравнении с этим местом – рай земной. И почему замерзающие, голодные, спивающиеся курильчане, которыми наше правительство вообще не интересуется, должны расплачиваться за абстрактные государственнические интересы, а не начать новую жизнь под протекторатом маленькой, но заботящейся о собственных гражданах страны, – не вполне понятно.
Так что я даже удивляюсь тому, насколько верно поется в одной популярной песенке: Наш президент не пьет и не курит – лучше бы пил и курил! Возможно, от этого стало бы лучше жителям Южных Курил! Похоже, к группе Сплин тоже попала конфиденциальная информация об этой истории.
А что же касается нынешнего российского президента, который действительно не пьет и не курит – то вот уж кто действительно лучше бы пил и курил! Ну посудите сами: разве можно сравнить нынешние путинские афоризмы – почему-то все как один какие-то кровожадные или садистские – с незабвенными добродушными ельцинскими загогулинами?

Протоколы сиамских близнецов

Как ни удивительно, до самой отставки Ельцина я ни разу не слышала в Кремле ни одной сплетни про то, что политический тандем Татьяны Дьяченко и Валентина Юмашева скреплен не только узами клана Семьи (в смысле, как Коза Ностра), но и здоровыми семейными отношениями.
– Понимаешь, на самом деле Таня и Валя – это просто один человек, сиамские близнецы! – объясняли мне на полном серьезе кремлевские старожилы.
При том что одна часть этих кремлевских близнецов -мужская – вообще никогда не вылезала на свет Божий из-под замшелой кремлевской коряги, вторая, женская, все-таки время от времени показывалась на людях.
С Татьяной (тогда еще Дьяченко) я познакомилась в начале 1997 года, когда она пришла к нам на встречу Хартии к Маше Слоним на Тверскую.
В личном общении Таня производила впечатление необычайно женственной, мягкой и беззащитной простушки. Меня, правда, несколько шокировало, что, делясь с нами впечатлениями от вышедшей незадолго до этого книги Александра Коржакова (бывшего ельцинского денщика, вылившего на своего прежнего хозяина все имевшиеся в запасе ушаты дерьма), президентская дочка заявила, что она и сейчас по-прежнему хорошо относится к дяде Саше…
1 2 3 4 5 6 7