.. У обоих была девственная жадная радость существования... Они потянулись друг к другу, как два звереныша. Ничего не было проще их свадьбы: вытащили лодку на травянистый высокий бугор, - кругом синели воды разлива до горизонта. Леса по пояс в воде, крыши деревень, голубые очертания берегов казались миражами. Садилось пылающее яростью весеннее солнце. Зажгли костер, чтобы испечь картошку, и, наевшись, прижались тесно друг к другу, защищаясь от вечерней свежести. Девушка закрыла глаза, он целовал ей лицо, обветренное и улыбающееся.
Такое существо стало с ним жить как жена. С ним жило солнце, радость жизни. Но он находил это неудивительным и естественным, как биение сердца.
Когда кончилась война, они уехали на север, в Питер, где Ракитников кончил университет. Людмила Сергеевна попыталась было опять учиться в театральной студии, но у нее не было таланта к притворству и перевоплощению, и года через два она бросила театр, поступила на службу. Стал служить и он. Сняли квартиру в три комнаты, покупали по дешевке мебель, портьеры, старинные чашки на аукционах. Наняли кухарку. Перед обедом Ракитников привык выпивать рюмку-две водки. Ходили в кино. Завелись знакомые. И полетели года над незрячей жизнью...
Слеп, слеп был Ракитников... Чем жила Людмила Сергеевна, была ли счастлива, о чем мечтала, на что надеялась? Ему и в голову не приходило заглянуть в ее тайную жизнь. Пропал блеск юности, глаза ее не лукавили больше, не играли. Была заботлива, добра, опрятна, молчалива. Он звал ее Мишей. Когда-то у него был вестовой Миша, теперь это имя перешло к ней. Иногда за весь день они не говорили друг другу ни слова. Когда случались неприятности в делах, он сердился и упрекал ее, - будто бы она во всем виновата. Прежде она ужасно волновалась, доказывая, что не виновата, прекрасные глаза ее наливались слезами. Теперь выслушивала упреки равнодушно, с иронией.
Тот вечер, когда на травянистом пригорке они ели картошку, скрылся вместе с голубыми миражами. Тянулись, не намереваясь кончаться, питерские будни. Ему бы стало смешно и нелепо, узнай он, что Людмила Сергеевна любила его именно за тот единственный вечер на островке. Быть может, ей казалось, что вечер тот вернется же когда-нибудь... А так - относилась к нему, как к брату, тихо.
Наконец настал неизбежный день: Ракитников вернулся домой под утро, сконфуженный и неестественный. По пути на извозчике он приготовил очень вероятное объяснение. И, хотя Людмила Сергеевна не спрашивала, он словоохотливо ей налгал. Она как будто поверила.
С тех пор он начал лгать ей постоянно, потому что подошла полоса, как он объяснял одному из приятелей за водочкой, - "голода по женщинам"... Он сошелся с пишбарышней и весело попивал с ней портвейн в кавказских кабинетиках. Пишбарышня, не будь дурой, однажды заявила: "Отчего бы это, дружок, но сегодня меня раза три стошнило?.." Он струсил, дипломатически заболел, спасло его только то, что у пишбарышни оказался добродушный характер, - не настаивала на разрушении семейного счастья. Вторая была одетая в шикарный заячий, под песца, мех, девица из киностудии, с кукольной маской вместо лица и пустыми глазами. Она готовилась стать экранной тенью и была действительно бесстрастна и глупа, как тень. Это его и зацепило, но ненадолго: девица оказалась невыносимой неряхой.
Последовало еще несколько мимолетных увлечений. Ракитников изолгался и запаршивел. От трех рюмок водки он шумел, лез на скандалы, руки чесались "бить чью-то морду"... И вот все сразу оборвалось. Хмурым утром Людмила Сергеевна не завернула ему в бумагу двух бутербродов, - она сидела, одетая, на краю постели, уронив руки в колени, опустив голову, независимая, странная...
- Я от тебя ухожу, я больше так не могу жить, - сказала она тускло, незнакомым голосом...
Так-то все это и случилось... Дождливое воскресенье подходило к концу, а Ракитников все еще шагал по комнате, где в стене торчал ржавый костыль... своими силами все было передумано, в усталой голове звенела пустота...
Вдруг рядом, у соседа, загремел ключ. Сосед вошел рядом в комнату, швырнул с ног калоши, закашлялся и проговорил про себя:
- В конце концов все относительно...
После этого он для чего-то двигал стульями. Ракитников прислушивался, будто там была его последняя надежда. Хмуро глянув на крюк, вышел в коридор, постучался:
- Да, - громко сказал сосед, - вам что надо? - И, когда Ракитников назвался, он громко крикнул: - Войдите!..
Сосед стоял посреди комнаты, раскуривая трубку с махоркой. Это был коренастый мужчина с большим залысым лбом и растрепанной бородой. Пришемихин, ученый. Летом его комнату три раза обчистили до нитки, поэтому все жизненно необходимое он носил при себе, в карманах парусинового балахона. Кроме того, он надевал, выходя из дома, как пережиток военного коммунизма, мешок за спину, где у него лежали книги и завтрак.
Выпустив сизое облако махорки, он сказал:
- Какой вопрос вас интересует? Садитесь.
- Видите, в чем дело, профессор... У меня там крюк... Если я сейчас туда вернусь, то...
- Ага, понимаю... Садитесь... (Ракитников сел.) А вы вчера, кажется, намазались. Я сплю крепко, но в комнате у вас начался такой грохот - я проснулся и долго размышлял: какими предметами вы можете производить столь сильные звуки?.. Сидите, я не сержусь. Вся беда в том, что огромные запасы энергии затрачиваются непроизводительно. В этом и есть вред пьянства... Подождите, не оправдывайтесь... Существуют три состояния человеческого общества... Первое: когда моральные предпосылки действуют как силовые направляющие линии, - во всяком случае они одни видимы на поверхности жизни. Это соответствует застою в торговле и промышленности, крепкому монархическому строю и отсутствию войн. Второе состояние: моральные предпосылки не действуют, они отскакивают, как горох от стены, они перестают быть понятными и распадаются на первоначальные элементы. Направляющими силовыми линиями являются воля больших масс и голые законы экономики. Это соответствует временам революций, войн и экономическим перестройкам. Третье состояние: силовые линии Стремятся к обобщению и законченной формулировке. Массы требуют психологической разгрузки, то есть предпосылок новой морали. Это соответствует творчеству новой жизни. Ага, вы, кажется, начинаете усваивать!.. Итак, мы вступили сейчас в третье состояние. Силовые линии - это правильное и наилучшее распределение труда, переход от частного к общеплановому хозяйству и овладение максимальными запасами энергии. Ну-с... (Профессор засунул бороду в рот, пожевал.) К интересующему вас вопросу: создание новых предпосылок... Распределение, энергия, коллективизм. Вот три основания, на которых строится новая мораль. К вашему случаю - пьянство. Первое: распределение, - вчера вы съели и выпили в десять раз больше, чем вам принадлежало, то есть уничтожили запасы каких-то еще девятерых личностей. Второе: энергия, - вы ругались, дрались и передвигали тяжелые предметы... Вы истратили принадлежащие в вашем лице всему человечеству колоссальные запасы духовной и физической энергии на бесцельные и отвратительные звуковые колебания. Третье: коллективизм, - вы ворвались ночью в этот дом и по отношению живущих в нем поступили, как носорог, кидающийся на муравейник: вы едва не избили кухарку, устроили мне бессонную ночь, вселили несбыточные мечтания гражданке Лисиной, напугали до истерики моего соседа, юношу Кизякова, готовящегося к конкурсным экзаменам и настроенного в высшей степени нервно. И так далее...
- Я виноват, да, да, - сказал Ракитников, обхватив голову руками. Но, профессор, умоляю вас, скажите мне, для чего я живу?
- Ага! - Прищемихин откусил клочок бороды. - Вопрос не глуп. А вы знакомы с геохимией? Нет... Придется вам объяснить популярно, хотя это отвратительно... (Его глаза сверкнули, не предвещая доброго; Ракитников съежился, подобрал ноги под стул.) Скажите, пожалуйста, молодой человек, вы когда-нибудь задумывались: что такое вы, живое, сидящее на стуле? Нет... Гм... Так знайте: вы есть кислородное вещество, богатое углеродом. Все остальные определения ни к черту не годятся... Количество живого вещества, начиная от подобных вам двуногих, кончая протоплазмой, количество вещества, заполняющего биосферу, то есть поверхность земной коры, равно единице с пятнадцатью нулями тонн, или, говоря проще, шестидесяти триллионам пудов, - совершенно точно... Закон распространения жизни на земле подобен закону газов: не будь препятствий, живое вещество заполнило бы всю вселенную в короткий срок. Вот пример: одна диатомея, кремнеземная инфузория, размножаясь путем деления, в восемь дней может дать потомство, равное объему земного шара. Не пугайтесь: существуют естественные препятствия такому напору жизни, - природа разумна и экономна. Главные препятствия - это щелочи в мировом океане, связывающие свободную углекислоту, необходимую для размножения. Живая материя, которой мешают размножаться, производит давление, подобное давлению газов в закрытом сосуде. Этот необыкновенный феномен называется д а в л е н и е м ж и з н и. Не одушевляйтесь, молодой человек, это не имеет ровно никакого отношения к вашему вчерашнему поведению... Итак, великие биологи давно сознали неразрывную связь, соединяющую живое вещество на земле с окружающей мертвой природой... Два слова о природе... Почти вся земная кора, - точнее: девяносто девять и семь десятых ее процента, - состоит из химических элементов, относящихся к группе циклических элементов. Их основное свойство то, что эти элементы непрерывно движутся в циклах, или круговоротах, начиная от первичных элементов к сложным химическим соединениям и обратно - к первичному атому. Пример: движение углерода через наш организм, молодой человек, - вы поглощаете углекислоту, превращаете ее во всевозможные углеводы, сахары, спирты, белки и прочие, и после вашей смерти все это распадается и освобождается чистый углерод... Это так называемые в и х р и м а т е р и и, в них вечно движется мертвая природа. В ней заключена энергия, но она дремлет, живое вещество превращает ее в работу... Не хлопайте глазами, я сейчас подойду к интересующему вас вопросу: цель жизни... Слушайте... Цель всех жизненных процессов заключается в п р о д в и ж е н и и ч е р е з с е б я этих вихрей мертвой материи, в создании круговорота атомов, цикла химических элементов биосферы.
- Но позвольте...
- Помолчите... Вы участвуете в сложном химическом процессе мироздания, молодой человек... Да, выше голову! Развитие жизни на земле совершается в сторону у в е л и ч е н и я ее давления. Ага, - вот где истинная основа оптимизма! И увеличивает это давление человек... Земледелие, промышленность, шахты, химические и металлургические заводы... Человек потрошит биосферу, расталкивает природу под бока. Цивилизация уже увеличила количество свободной углекислоты на пять сотых процента... Вы понимаете, - на пять сотых процента увеличилось давление жизни, ускорился круговорот атомов... А новые химические соединения, впервые появляющиеся в истории нашей планеты! Изменяется весь лик земли!.. Человечество - это новая геологическая сила... Вместе с человечеством наступает новейшая п с и х о з о й н а я э р а...
Прищемихин до того разгорячился, что приближение к нему казалось опасным: глаза его блестели, из трубки сыпался горячий пепел...
- Вам понятна теперь цель жизни? - крикнул он громовым голосом. Ракитников глядел на него, как раздавленная лягушка из-под сапога. Лучше бы остаться в неведении или справиться как-нибудь своими силами...
- Ну, а личность, профессор?.. Я, я, как таковой? Помимо участия в общей экономике, помимо пропускания через себя углерода...
- Кроме углеродного цикла, вы забываете круговороты марганца, натра, хлора, цинка...
- Хорошо, хорошо... Но поймите, профессор, мне сейчас наплевать на это... Сейчас мне интересен только я сам... Я испоганил, растоптал свою жизнь... С каждым днем качусь все ниже... Вам знакомы черное одиночество, бесцельность существования?
- Совершенно незнакомы и никогда не будут знакомы!..
- Одним словом, так... - Ракитников поднялся со стула, губы у него затряслись. - Больше всего на свете меня интересует - повешусь я нынче ночью или не повешусь?
Прищемихин прикрылся бровями, никотин захрипел у него в чубуке.
- Бросьте глупить, Ракитников, - с неожиданной мягкостью сказал он и затем, будто вознегодовав на себя, завопил: - Ерунда! Вы дикарь! С вами нельзя говорить на языке науки... В жизни не видел более безграмотного человека! Вы не имеете понятия о законе больших чисел... Садитесь... Когда ваши пращуры охотились на мамонтов и, скажем, на Апеннинском полуострове жило в пещерах всего тысячи две населения, каждая личность была на счету, ваше дурное настроение обсуждалось бы на племенном совете у костра под жестикуляцию каменными топорами, - вот тогда вы бы и вешались, молодой человек, если вам непременно приспичило: могли бы произвести впечатление на любую троглодитку... Ренессанс - вот последний взрыв индивидуализма. Чума и черная оспа пожирали в то время человечество, - личности сверкали, как звезды в бархатной ночи... Паровая машина, грандиозные завоевания микробиологии и электричество раздавили личность... С девятнадцатого века человечество бешено начало размножаться. Мы вступили в эпоху больших чисел, мы подваливаем к двум миллиардам. Неорганизованные выступления личности не изменяют статистических цифр. Мы знаем, что на каждый город полагается определенное количество самоубийств. Оно строго определено наукой. И вы через это число не перескочите...
- Посмотрим, - сказал Ракитников зловеще.
- Посмотрим, - свирепо выпятив бороду, повторил за ним Прищемихин. Если в этом месяце число самоубийств исчерпано - вы не повеситесь... Жалко, я не знаю цифр...
Наступило некоторое молчание. Ракитников, весь сотрясаясь от ненависти, от негодования, отодвинул стул и вышел в коридор. В голове звенело, будто череп был медный, в край его били... "Старый идиот, сволочь!" - прошептал он. За спиной его осторожно начала скрипеть дверь, высовывалась вытравленная водородом голова Лисиной. Ракитников кинулся в свою комнату и повернул в двери ключ.
Дождь плюхал и плюхал. Ползли фонарные отсветы по потолку. Все еще трясущимися пальцами Ракитников стал распутывать веревку, найденную среди грязного белья под кроватью.
- Хорошо, хорошо, посмотрим, - бормотал он... Завязал петлю, подошел к стене, где торчал крюк, и ноги у него ослабли...
Положив веревку на письменный стол, он вернулся к кровати, отыскал "бычка" - окурок, затянулся, закружилась голова... Он присел на кровать. Лег. За стеной у Прищемихина было невероятно тихо. Так прошло довольно долго времени.
Если бы не желание доказать, досадить чертову профессору, никаких, в сущности, серьезных оснований совать голову в петлю у Ракитникова не находилось. Все же не довести дело до конца - слишком уж было по-свински... Он подумал: "А ну-ка, спущу одну ногу с кровати..." Нога не шевелилась... "В конце концов доказывать право на личность тем, что висеть на крюке с вывалившимся языком... Глупо... Боже мой, как глупо!" Он представил третью страницу "Красной вечерней" и внизу - три строчки петитом о себе... Пружины кровати заскрипели, - так сильно было движение ужаса, скорчившего его тело... "Значит - струсил, голубчик..." Ракитников подумал... (Перед ним снова прошли все безнадежности... Серо, грязновато, дрянновато... Но, может быть, все сильно преувеличено?.. А?..) Пожал плечом... А не устроил ли он сегодня сам для себя страшненький театр, монодраму, под шум дождя, с перепою? И к Прищемихину ходил, чтобы напугать...
Ракитников в негодовании сорвался с кровати и очутился у стены под крюком... Но едва он потянулся за веревочкой - в комнате Прищемихина, за дверью, заставленной этажеркой с книгами, упал стул и засопело... "Наблюдает, черт!.." Ракитников отвернулся к окну, - лицо его жарко горело стыдом. Хрустнул пальцами... "Да когда же кончится это безобразие! Со вчерашнего вечера - пил, дрался, грубиянил, шумел, и весь этот проклятый день кривляюсь невыносимо! Сочувствия ищу... Успеха!.. Актеришка проклятый!"
Он быстро обернулся к двери, заставленной этажеркой:
- Слушайте, профессор...
- Ага, слушаю, - бодро отозвалось за дверью.
- Ну да, вы правы, тысячу раз... Но поймите же, - я несчастен...
Басоватый голос Прищемихина, нагнувшегося, очевидно, к замочной скважине, проговорил:
- Идите ко мне, сыграем в подкидные дураки...
- Спасибо, профессор... Я подумаю... Приду, может быть...
- Ну, подумайте...
Ракитников бросил веревочку в корзинку для бумаг, отыскал перо, пустил слюну в пузырек с засохшими чернилами и неправильным почерком (рука ужасно трепетала), пропуская от нетерпения буквы, начал писать:
"...Одновременно с этим письмом я подаю прошению об отпуске. Если не дадут - брошу службу... Сейчас мне безразлично, - буду питаться одними помидорами, но я должен быть там, где вы.
1 2 3