Эта построена фундаментально, очень похожа на классические ветряные мельницы. Дверь в виде арки. Ослепительно яркая белая краска. Тростниковая крыша поднимается конусом вверх. Десять полотняных крыльев сейчас не вертелись, свернулись к спицам, но мельница все равно была прекрасной. Ирисы, местами поломанные и вытоптанные, растут густо вокруг, и как раз рядом с порогом – группа алых гладиолусов. За мельницей теснятся лимонные рощи, а за ними вздымаются золотые склоны Диктэ.Бормоча странные проклятия, Фрэнсис достала камеру. «Боже, как бы я хотела привезти пять миль пленки вместо жалких пятисот футов! Почему ты не сказала, что даже пыль этой страны так чертовски фотогенична? Если бы только было движение! Почему не двигаются крылья?»«Это мельница для кукурузы. Хозяева запускают ее, только если есть что молоть. Двух мельниц хватает на всех».«Понимаю. Ну, послушай, а ты вошла бы в кадр и… а, вот удача, вот крестьянка… то, что надо, именно это занятие…»Полуоткрытая дверь мельницы распахнулась пошире, из нее вышла гречанка, одетая в неизбежно черное, с дешевой сумкой для покупок. Повернулась, чтобы закрыть дверь, увидела нас и замерла с рукой у большого старинного ключа, который торчал в замке. Камера Фрэнсис равнодушно заработала. Но мое сердце забилось странными болезненными ударами, и ладони вспотели. Если сказать Фрэнсис, что это София, то мы обе повернем головы и вытаращим глаза. Пусть хоть Фрэнсис ведет себя естественно…Камера остановилась. Фрэнсис опустила ее, помахала и улыбнулась Софии, которая стояла как камень, не в силах отнять руку от ключа. «Никола, иди и скажи, что я снимаю кино, а не фотографии. Позировать нет нужды, я хочу, чтобы она двигалась. Спроси, не возражает ли она. И сама попади в кадр, пожалуйста. Я хочу сфотографировать это бирюзовое платье рядом с гладиолусами. Просто подойди и скажи что-нибудь. Любое».Просто подойди и скажи что-нибудь. Смертельно просто. «У вас Колин Лэнгли на мельнице спрятан, София?» Вопрос, цена которому шестьдесят четыре тысячи долларов. Я отчаянно вытерла руки носовым платком. «Попрошу ее, – сказала я, довольно твердо, – проводить меня на мельницу. У тебя будет хороший кадр, как мы входим в темный сводчатый проход».Я пошла через ирисы приветствовать Софию. Фрэнсис все еще снимала фильм. Это единственное из ее творений, где я иду и веду себя, словно забыла о камере. Как правило, перед камерой я чопорна и застенчива. Но на этот раз думала не о Фрэнсис и ее фильме, а только о женщине, которая неподвижно стояла в ярком солнечном свете перед наполовину прикрытой дверью с рукой на большом ключе. Это очень впечатляющая часть фильма, но мне никогда не нравилось смотреть его. Не люблю вспоминать этот день. Я шагала по ирисам и улыбалась. «Доброе утро, госпожа. Надеюсь, вы не возражаете против того, что вас снимают? Моя кузина хочет снять в кино вас и мельницу. Это ваша мельница?»"Да, – сказала София. Облизала губы. Неуклюже присела полуреверансом к Фрэнсис, которая жестом приветствовала ее, и крикнула: «Здравствуйте». Я надеялась, что они обе посчитают, что уже познакомились.«Это кино, в нем должно быть движение. – Мой голос звучал напряженно, и я прокашлялась. – Она хочет, чтобы мы постояли здесь с минутку и поговорили… вот, слышите, камера снова работает… а затем чтобы мы вошли внутрь».«Зашли… на мельницу?»«Ну, да, если не возражаете? Видите ли, это придаст фильму немного действия. Можно?»Какой-то долгий, захватывающий дыхание момент я думала, что она откажет, но она положила плашмя руку на дверь и широко ее раскрыла. Наклоном головы и жестом пригласила меня войти. Передвигалась с большим достоинством. Фрэнсис издала слабый звук удовлетворения, когда камера это запечатлела.Я сделала один-единственный шаг и вошла.Прямо от двери спиралью подымается вверх каменная лестница, прилегающая к стене. В ее закруглении, на земле, стоят мешки с зерном и груда веток для починки крыши. У стены – груда инструментов: грубая мотыга, лопата, что-то вроде бороны, и виток тонкой веревки. На гвозде висит сито.Я не слышала, продолжает ли работать камера. София сзади меня. Я взглянула вверх. «Можно подняться? – Уже, когда я говорила эти слова, сделала два шага, и когда моя нога была на третьей ступеньке, остановилась и обернулась. – Я всегда мечтала увидеть мельницу изнутри, но единственная, на которой удалось побывать, была заброшенной. Это на Паросе…»София стояла спиной к свету, и я не видела ее лица. Снова я почувствовала ее волнение, и снова у меня застучало сердце, когда я ухватилась за узкие перила. Но она едва ли без грубости, сравнимой с моей, могла отказать. «Пожалуйста». Невыразительный голос. Поставила сумку на пол и последовала за мной по пятам.На втором этаже взвешивают муку. Старинные весы – приспособление из цепей, бруска и полированных чаш – можно подвешивать на крючок массивной деревянной перекладины. Повсюду на полу стоят большие квадратные банки, в них сыплется из желобов смолотая на жерновах мука. Некоторые банки полны грубой муки крупного помола. Мешки с зерном. Но нет Колина Лэнгли. И никакого места, чтобы спрятать его. Это все я обнаружила, когда все еще взбиралась вдоль шахты лестницы. Это место так же невинно, как лодка Стратоса. Здесь негде что-либо спрятать. Разве что мышку. Когда я ступила на деревянный пол, действительно мышка пробежала с писком между двумя банками, держа во рту какой-то лакомый кусочек.Но есть еще и другая лестница и другой этаж…Рядом София сказала, все еще бесцветным голосом, который так ей не подходил: «Поскольку вам интересно, госпожа… Это желоб, по которому поступает вниз мука. Видите? Это весы для взвешивания муки. Их прикрепляют, и так…» Я наблюдала за ней при свете единственного окна. Это воображение, или она действительно смертельно бледна, бледнее, чем когда-либо? Конечно, ее сдержанность можно истолковать как тревогу или даже опасение, но ей помогает бесстрашное крестьянское достоинство и непроницаемость лица. Впрочем, сегодня она явно не приветствует мое вторжение и интерес к ее делам. Закончила невыслушанное мною объяснение и начала снимать весы с видом, что разговор закончен. «А сейчас, если госпожа простит…»«О, не убирайте их еще! – воскликнула я. – Кузина захочет их увидеть… Это предел мечтаний. Фрэнсис! – Я побежала к лестнице и позвала, тепло добавив, так как бедная София застыла с весами в руке: – Вы очень добры. Боюсь, мы очень беспокоим вас, но это поистине великолепно, и я уверена, что моей кузине все тут понравится. Вот она идет. А сейчас я должна быстро подняться и осмотреть остальное…»«Госпожа… – Что-то наконец окрасило ее бесстрастный голос. Он стал резок. – Госпожа, там наверху нет ничего, кроме жерновов, совсем ничего! Не поднимайтесь. Пол прогнил!»Это правда. Снизу я видела дырки в полу. Без промедления я весело сказала: «Все в порядке, я не боюсь. Выдерживает же он вас, когда приходится подниматься туда работать, да? Я буду осторожна. Боже, это жернова? Чудо, что существует такой ветер, который вообще может их двигать!»Я еще не успела придумать, что сделаю, если Колин там, но маленькая круглая комната оказалась пустой, если можно применить это слово к пространству, заполненному огромными жерновами и примитивными машинами. Конический потолок, типичная крыша мельницы. С верхушки этой, похожей на вигвам крыши, к центру комнаты, как шест для тента, спускается огромная ось, на которой вращаются жернова. Они в поперечнике от восьми до десяти футов и выглядят так, словно никакая паровая турбина никогда бы не сдвинула их с места. От стены выступает рычаг, при помощи которого вся крыша может поворачиваться на центральной точке опоры, чтобы ловить любой ветер. Огромное деревянное колесо с втулкой, установленное в правом углу, передает жерновам движение от крыльев. Это управляющее колесо срублено вручную и источено насекомыми, как и пол. Но все чистое, и помещение свежее и очень светлое. В толстых стенах прорублено два окна, по одному с каждой стороны, на уровне пола. Одно из окон закрыто ставней, закрепленной деревянным колом. И кроме того, у стены свален в кучу хворост, который остался от недавней работы над крышей.Я подошла к дырке в изношенном полу и задумчиво посмотрела на хворост. Поблизости на гвозде висит глиняный кувшин, под ним – щетка с короткой ручкой. Щеткой явно недавно пользовались, а пол чисто подметен… Интересно, давно ли пользовались кувшином? А если перевернуть его вверх дном, будет ли там все еще на дне несколько капель воды?.. Невозможно проверить. София уже наверху лестницы, и Фрэнсис поднимается. Я быстро повернулась. "Фрэнсис, это великолепно, это словно Библия Гомера или что-то в этом роде. Поднимай наверх камеру, здесь много света! —Затем весело, Софии: – Я так рада, что мы это увидели. Знаете, в Англии ничего подобного нет, то есть, полагаю, там все еще есть ветряные мельницы, но я никогда не заходила ни в одну. Можно сестре поснимать? Ничего, если мы откроем другое окно?"Я продолжала болтать, обращаясь к ней так обескураживающе, как только умела. В конце концов, это может только вызвать раздражение: я вчера уже произвела впечатление невоспитанного человека, любящего вмешиваться в чужие дела, и если развитие этого качества поможет раздобыть то, что я хочу, можно считать, что моя репутация погибла для благого дела.Фрэнсис быстро поднялась, восклицая от удовольствия. София, несколько расслабившись от ее невинного интереса, почти с охотой двинулась открывать окно и начала объяснять работу жерновов. Я перевела ее слова, задала еще несколько безобидных вопросов, а затем, когда Фрэнсис приготовилась к съемке и принялась уговаривать Софию изобразить несколько движений с рычагом и желобом для зерна, я их незаметно оставила – о, как небрежно! – и снова спустилась вниз.И увидела то, что искала. Точно. София умело убрала все, и, тем не менее, недостаточно тщательно. Я сама недавно делала ту же работу в пастушьей избушке, и мои глаза знали, как искать следы. Никто не угадал бы, что до недавнего времени пленника держали в мельнице. Но я знала, что искать. Хворост вверху на полу разворошен и сложен, но на нем кто-то лежал. София мела пол, но недооценила сгнившие доски. Некоторые частицы должно быть упали сквозь щели вниз… Да, я права. На досках под дыркой валяются несколько кусочков сломанного хвороста и грязных веточек с листьями. Само по себе это ничего не значит, но среди них есть крошки хлеба. Такую крошку я видела у мыши в зубах. И еще есть кусочки, пока не украденной пищи, которые без мыши и обостренного подозрением зрения я бы никогда не заметила.Никогда бы не подумала, что обрадуюсь необходимости ждать Фрэнсис, пока она снимает фильм. Сейчас я слышала, что она разговаривает с Софией, предположительно с некоторым успехом, и много смеется. София, без сомнения, чувствовала себя в безопасности и немного отходила. В ограниченном пространстве жужжание камеры звучало громко. Я вспомнила о витке веревки рядом с мешками с зерном. Если у вас есть пленник, по-видимому, вы его свяжете. Нужно осмотреть веревку. Они все еще заняты камерой, и даже если бы спустились, я буду предупреждена заранее: они не могут видеть меня, пока не спустятся наполовину лестницы. Я нагнулась над веревкой.Первое, что я увидела, это кровь.Полагаю, я даже ждала этого. Но между рассудочными ожиданиями и реакцией на действительный факт огромная разница. Думаю, меня спасла необходимость спешить и таиться. Каким-то образом удалось сохранить спокойствие и рассмотреть ее более тщательно.Крови было очень мало. Только что-то вроде подтека, который может образоваться, когда человек со связанными запястьями пытается бороться. Легкие пятна появлялись с промежутками на одной из веревок, возможно, когда веревкой обвязывали запястья. Почему-то я мяла в руках витки, стараясь найти концы веревки. Они не были потерты или порваны.Я положила все на место и наткнулась взглядом на хозяйственную сумку Софии, которая стояла поблизости. Даже без секундных угрызений совести я широко ее открыла и заглянула внутрь.Немного вещей. Узелок выцветшей красно-зеленой скатерти, которую я видела у нее в доме, скомканная газета с жировыми пятнами и другая полоска скатерти, сильно испачканная и влажная. Я развернула скатерть. Ничего, кроме крошек. В газете тоже. Следы на ней, должно быть, оставлены жиром или маслом. Она приносила еду, завернутую в газету, а затем завязывала в скатерть. Другой кусок ткани, смятый складками. Выглядит так, словно его жевали… Все так, конечно. Едва ли мальчика оставили здесь просто связанным. Засунули ему в рот кляп. Я бросила тряпку в сумку дрожащими руками, затолкала следом за ней другие вещи и выпрямилась.Тогда все так, как я и думала. Колин был здесь. И исчез. Неповрежденная веревка говорила о многом. Он не сбежал. Нет следов, что ее перепилили. Веревку развязали, аккуратно смотали, очевидно, это сделала София, когда убирала кляп, ложе и следы пищи.Но если Колин жив… Мой мозг работал почти вхолостую, но болезненно настойчиво. Если Колин все еще у них, живой, тогда, конечно, он был бы связан? Если веревка здесь, сброшенная, разве это не значит, что его отпустили добровольно, и что сейчас он ищет Марка?Я бессознательно уставилась на груду вещей у стены. Вдруг мои глаза судорожно заметили почти с физической болью вещь, на которую пристально смотрели, но не видели. Возле веревки. Лопата. Как только я увидела ее, уже больше ничего не могла видеть. Старая лопата с сильно износившейся ручкой, но штык сияет. Видно, что ею недавно пользовались, поэтому он выглядит, как новый. На нем все еще земля. Часть ее высохла и осыпалась и лежит маленькими комочками на полу. Лопатой пользовались очень недавно и копали глубоко. Копали не сухую пыльную почву, а глубокую влажную, которая прилипает…Затем я закрыла глаза, чтобы не смотреть на нее, стараясь избавиться от образа, который у меня мысленно вырисовывался. Кто-то копал. Хорошо. Это назначение лопаты, не так ли? Поля нужно возделывать, правда же? Это ничего не значит. Любой мог пользоваться ею для очень многих целей. Должно быть, София выкапывала овощи, или Джозеф, или Стратос…И сейчас картина, несущественная, не запомнившаяся до этого момента, полностью вырисовалась – вчерашние спокойные поля. Пастушок. Одинокий мужчина копает за плантацией сахарного тростника, за мельницей. Это широкоплечий мужчина с красным платком вокруг шеи. Он меня не заметил, и я тоже. Но сейчас, в мыслях, я отчетливо видела его. Спустя какое-то время он закончил работу и спустился к дому Софии, чтобы сказать ей, что работа закончена, и она может идти к мельнице, чтобы убираться. И мы встретились.С трудом я выбралась на воздух. На ирисах сверкало бриллиантовое солнце, и зеленовато-желтая бабочка что-то искала в пурпурных лепестках. Моя ладонь так тесно прижалась к губам, что зубы причинили мне боль. «Придется сказать Марку», – сказала я себе искусанными губами.
Глава 13 Ah!if you see thepurple shoon,The haselcrooks, the lad's brown hair,The goat-skin wrpped about his arm,Fellhim that 1 am waiting… Wilde: Endymion «Никола, Ники, дорогая, что это?» – «Все в порядке. Подожди минутку, и все».«Я знала, что было что-то. Послушай, можно здесь посидеть. Не спеши». Мы достигли храма над лимонной рощей. Поля исчезли. Ветряная мельница превратилась в белое сверкание между деревьев. Не помню, как я туда добралась: как-то я? должно быть, вежливо, оставила Софию, как-то подождала, пока они обменивались с Фрэнсис прощальными вежливыми словами, как-то слепо направилась между деревьями, остановилась у храма и молча уставилась на кузину. «Вот, – сказала она, – закури».Резкий запах спички что-то напомнил, смешался с запахом вербены и лаванды. Я дотронулась до багровых цветов, сорвала их грубо и бросила сорванные головки. Но запах стал еще резче на ладони. Я вытерла руку о юбку и заговорила, глядя в землю. «Они убили Колина. Ты права. И закопали… возле мельницы».Тишина. Несколько муравьев сновали и исследовали упавшие цветы. «Но, – голос ее был отсутствующим, – откуда ты знаешь? Видела что-то? – Я кивнула. – Понимаю. Мельница. Да, а почему нет? Ну, расскажи».Когда я закончила, она долго молчала и курила. Резко тряхнула головой, словно смахивая жалящее насекомое. «Эта милая женщина? Не могу поверить. Это чудовищно».«Ты не видела, как Марк лежал в грязи с раной от пули. Это правда, Колин мертв. И сейчас придется сказать об этом Марку. Можно призвать полицию, только теперь слишком поздно. – Я с волнением повернулась к ней. – Ты говоришь, догадывалась, что что-то случилось? Ты имеешь в виду, что по мне было заметно? София могла понять, что я что-то знаю?»«Не думаю. Я сама не была уверена, хотя довольно хорошо тебя знаю. Ну а если и догадалась, то что? Она не может знать, что на тебя вдруг нашло. И ничего не бросалось в глаза, если только нарочно не присматриваться».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27