Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

Ты должна сделать добро из зла,
потому что его больше не из чего
сделать.
Р.П.Уоррен

Из интервью, которое специальный корреспондент Хармонтского
радио взял у доктора Валентина Пильмана по случаю присуждения
последнему Нобелевской премии по физике за 19... год:
- ...Вероятно, вашим первым серьезным открытием, доктор Пильман,
следует считать так называемый радиант Пильмана?
- Полагаю, что нет. Радиант Пильмана - это не первое, не серьезное и,
собственно, не открытие. И не совсем мое.
- Вы, вероятно, шутите, доктор. Радиант Пильмана - понятие, известное
всякому школьнику.
- Это меня не удивляет. Радиант Пильмана и был открыт впервые именно
школьником. К сожалению, я не помню, как его звали. Посмотрите у Стетсона
в его "Истории Посещения" - там все это подробно рассказано. Открыл
радиант впервые школьник, опубликовал координаты впервые студент, а
назвали радиант почему-то моим именем.
- Да, с открытиями происходят иногда удивительные вещи. Не могли бы
вы объяснить нашим слушателям, доктор Пильман...
- Послушайте, земляк. Радиант Пильмана - это совсем простая штука.
Представьте себе, что вы раскрутили большой глобус и принялись палить в
него из револьвера. Дырки на глобусе лягут на некую плавную кривую. Вся
суть того, что вы называете моим первым серьезным открытием, заключается в
простом факте: все шесть Зон Посещения располагаются на поверхности нашей
планеты так, словно кто-то дал по Земле шесть выстрелов из пистолета,
расположенного где-то на линии Земля-Денеб. Денеб - это альфа созвездия
Лебедя, а точка на небесном своде, из которой, так сказать, стреляли, и
называется радиантом Пильмана.
- Благодарю вас, доктор. Дорогие хармонтцы! Наконец-то нам толком
объяснили, что такое радиант Пильмана! Кстати, позавчера исполнилось ровно
тринадцать лет со дня Посещения. Доктор Пильман, может быть, вы скажете
своим землякам несколько слов по этому поводу?
- Что именно их интересует? Имейте в виду, в Хармонте меня тогда не
было...
- Тем более интересно узнать, что вы подумали, когда ваш родной город
оказался объектом нашествия инопланетной сверхцивилизации...
- Честно говоря, прежде всего я подумал, что это утка. Трудно было
себе представить, что в нашем старом маленьком Хармонте может случиться
что-нибудь подобное. Гоби, Ньюфаундленд - это еще куда ни шло, но Хармонт!
- Однако в конце концов вам пришлось поверить.
- В конце концов да.
- И что же?
- Мне вдруг пришло в голову, что Хармонт и остальные пять Зон
Посещения... впрочем, виноват, тогда было известно только четыре... что
все они ложатся на очень гладкую кривую. Я сосчитал координаты радианта и
послал их в "Нэйчур".
- И вас нисколько не взволновала судьба родного города?
- Видите ли, в то время я уже верил в Посещение, но я никак не мог
заставить себя поверить паническим корреспонденциям о горящих кварталах, о
чудовищах, избирательно пожирающих стариков и детей, и о кровопролитных
боях между неуязвимыми пришельцами и в высшей степени уязвимыми, но
неизменно доблестными королевскими танковыми частями.
- Вы были правы. Помнится, наш брат информатор тогда много напутал...
Однако вернемся к науке. Открытие радианта Пильмана было первым, но,
вероятно, не последним вашим вкладом в знания о Посещении?
- Первым и последним.
- Но вы, без сомнения, внимательно следили все это время за ходом
международных исследований в Зонах Посещения...
- Да... Время от времени я листаю "Доклады".
- Вы имеете в виду "Доклады Международного института внеземных
культур"?
- Да.
- И что же, по вашему мнению, является самым важным открытием за все
эти тринадцать лет?
- Сам факт Посещения.
- Простите?
- Сам факт Посещения является наиболее важным открытием не только за
истекшие тринадцать лет, но и за все время существования человечества. Не
так уж важно, кто были эти пришельцы. Неважно, откуда они прибыли, зачем
прибыли, почему так недолго пробыли и куда девались потом. Важно то, что
теперь человечество твердо знает: оно не одиноко во Вселенной. Боюсь, что
институту внеземных культур уже никогда больше не повезет сделать более
фундаментальное открытие.
- Это страшно интересно, доктор Пильман, но я, собственно, имел в
виду открытия технологического порядка. Открытия, которые могла бы
использовать наша земная наука и техника. Ведь целый ряд очень видных
ученых полагает, что находки в Зонах Посещения способны изменить весь ход
нашей истории.
- Н-ну, я не принадлежу к сторонникам этой точки зрения. А что
касается конкретных находок, то я не специалист.
- Однако вы уже два года являетесь консультантом Комиссии ООН по
проблемам Посещения...
- Да. Но я не имею никакого отношения к изучению внеземных культур. В
КОПРОПО я вместе со своими коллегами представляю международную научную
общественность, когда заходит речь о контроле за выполнением решения ООН
относительно интернационализации Зон Посещения. Грубо говоря, мы следим,
чтобы инопланетными чудесами, добытыми в зонах, распоряжался только
Международный институт.
- А разве на эти чудеса посягает еще кто-нибудь?
- Да.
- Вы, вероятно, имеете в виду сталкеров?
- Я не знаю, что это такое.
- Так у нас в Хармонте называют отчаянных парней, которые на свой
страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда все, что им удается найти.
Это настоящая новая профессия.
- Понимаю. Нет, это вне нашей компетенции.
- Еще бы! Этим занимается полиция. Но было бы интересно узнать, что
именно входит в вашу компетенцию, доктор Пильман...
- Имеет место постоянная утечка материалов из Зон Посещения в руки
безответственных лиц и организаций. Мы занимаемся результатами этой
утечки.
- Нельзя ли чуточку поконкретней, доктор?
- Давайте лучше поговорим об искусстве. Неужели слушателей не
интересует мое мнение о несравненной Гвади Мюллер?
- О, разумеется! Но я хотел бы сначала покончить с наукой. Вас как
ученого не тянет самому заняться инопланетными чудесами?
- Как вам сказать... Пожалуй.
- Значит, можно надеяться, что хармонтцы в один прекрасный день
увидят своего знаменитого земляка на улицах родного города?
- Не исключено...

1. Рэдрик Шухарт, 23 года, холост, лаборант Хармонтского
филиала Международного института внеземных культур
Накануне стоим это мы с ним в хранилище уже вечером, остается только
спецовки сбросить, и можно закатиться в "Боржч", принять в организм
капельку-другую крепкого. Я стою просто так, стену подпираю, свое
отработал и уже держу наготове сигаретку, курить хочется дико, два часа не
курил, а он все возится со своим добром: один сейф загрузил, запер и
опечатал, теперь другой загружает, берет с транспортера "пустышки", каждую
со всех сторон осматривает (а она тяжелая, сволочь, шесть с половиной
кило, между прочим) и с кряхтеньем аккуратненько водворяет на полку.
Сколько уже времени он с этими "пустышками" бьется, и, по-моему, без
всякой пользы для человечества. На его месте я давным-давно бы уже плюнул
и чем-нибудь другим занялся за те же деньги. Хотя, с другой стороны, если
подумать, "пустышка" действительно штука загадочная и какая-то
невразумительная, что ли. Сколько я их на себе перетаскал, а все равно,
каждый раз как увижу - не могу, поражаюсь. Всего-то в ней два медных диска
с чайное блюдце, миллиметров пять толщиной, и расстояние между дисками
миллиметров четыреста, и кроме этого расстояния, ничего между ними нет. То
есть совсем ничего, пусто. Можно туда просунуть руку, можно и голову, если
ты совсем обалдел от изумления, - пустота и пустота, один воздух. И при
всем при том что-то между ними, конечно, есть, сила какая-то, как я это
понимаю, потому что ни прижать их, эти диски, друг к другу, ни растащить
их никому еще не удавалось.
Нет, ребята, тяжело эту штуку описать, если кто не видел, очень уж
она проста на вид, особенно когда приглядишься и поверишь наконец своим
глазам. Это все равно что стакан кому-нибудь описывать или, не дай бог,
рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия. Ладно,
будем считать, что вы все поняли, а если кто не понял, возьмите
институтские "Доклады" - там в любом выпуске статьи про эти "пустышки" с
фотографиями...
В общем, Кирилл бьется с этими "пустышками" уже почти год. Я у него с
самого начала, но до сих пор не понимаю толком, чего он от них добивается,
да, честно говоря, и понять особенно не стремлюсь. Пусть он сначала сам
поймет, сам разберется, вот тогда я его, может быть, послушаю. А пока мне
ясно одно: надо ему во что бы то ни стало какую-нибудь "пустышку"
раскурочить, кислотами ее протравить, под прессом расплющить, расплавить в
печи. И вот тогда станет ему все понятно, будет ему честь и хвала, и вся
мировая наука содрогнется от удовольствия. Но покуда, как я понимаю, до
этого еще очень далеко. Ничего он покуда не добился, замучился только
вконец, серый какой-то стал, молчаливый, и глаза у него сделались как у
больного пса, даже слезятся. Будь на его месте кто еще, напоил бы я его
как лошадь, свел бы к хорошей девке, чтобы расшевелила, а на утро бы снова
напоил и снова к девке, к другой, и был бы он у меня через неделю как
новенький, уши торчком, хвост пистолетом. Только вот Кириллу это лекарство
не подходит, не стоит и предлагать, не та порода.
Стоим, значит, мы с ним в хранилище, смотрю я на него, какой он стал,
как у него глаза запали, и жалко мне его стало, сам не знаю как. И тогда я
решился. То есть даже не сам я решился, а словно меня кто-то за язык
потянул.
- Слушай, - говорю, - Кирилл...
А он как раз стоит, держит на весу последнюю "пустышку", и с таким
видом, словно так бы в нее и влез.
- Слушай, - говорю, - Кирилл! А если бы у тебя была полная
"пустышка", а?
- Полная "пустышка"? - переспрашивает он и брови сдвигает, будто я с
ним по-тарабарски заговорил.
- Ну да, - говорю. - Эта твоя гидромагнитная ловушка, как ее...
объект семьдесят семь-бэ. Только с ерундой какой-то внутри, с синенькой.
Вижу, начало до него доходить. Поднял он на меня глаза, прищурился, и
появился у него там, за собачьей слезой, какой-то проблеск разума, как он
сам обожает выражаться.
- Постой, - говорит он. - Полная? Вот такая же штука, только полная?
- Ну да.
- Где?
Вылечился мой Кирилл. Уши торчком, хвост пистолетом.
- Пойдем, - говорю, - покурим.
Он живо сунул "пустышку" в сейф, прихлопнул дверцу, запер на три с
половиной оборота, и пошли мы с ним обратно в лабораторию. За пустую
"пустышку" Эрнест дает четыреста монет наличными, а за полную я бы из
него, сукина сына, всю его поганую кровь выпил, но хотите верьте, хотите
нет, а я об этом даже не подумал, потому что Кирилл у меня ну просто ожил,
снова стал как струна, аж звенит весь, и по лестнице скачет через четыре
ступеньки, закурить человеку не дает. В общем, все я ему рассказал: и
какая она, и где лежит, и как к ней лучше всего подобраться. Он сразу же
вытащил карту, нашел этот гараж, пальцем его прижал и посмотрел на меня,
и, ясное дело, сразу все про меня понял, да и чего здесь было не понять!..
- Ай да ты! - говорит он, а сам улыбается. Ну что же, надо идти.
Давай прямо завтра утром. В девять я закажу пропуска и "галошу", а в
десять благословясь выйдем. Давай?
- Давай, - говорю. - А кто третий?
- А зачем нам третий?
- Э, нет, - говорю. - Это тебе не пикник с девочками. А если
что-нибудь с тобой случится? Зона, - говорю. - Порядок должен быть.
Он слегка усмехнулся, пожал плечами:
- Как хочешь! Тебе виднее.
Как бы не виднее! Конечно, это он свеликодушничал, для меня старался:
третий лишний, сбегаем вдвоем, и все будет шито-крыто, никто про тебя не
догадается. Да только я знаю, институтские вдвоем в Зону не ходят. У них
такой порядок: двое дело делают, а третий смотрит и, когда его потом
спросят, - расскажет.
- Лично я бы взял Остина, - говорит Кирилл. - Но ты его, наверно, не
захочешь. Или ничего?
- Нет, - говорю. - Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмешь.
Остин парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции,
но он, по-моему, уже отмеченный. Кириллу этого не объяснишь, но я-то вижу:
вообразил человек о себе, будто Зону знает и понимает до конца, значит,
скоро гробанется. И пожалуйста. Только без меня.
- Ну хорошо, - говорит Кирилл. - А Тендер?
Тендер это его второй лаборант. Ничего мужик, спокойный.
- Староват, - говорю я. - И дети у него...
- Ничего. Он в Зоне уже бывал.
- Ладно, - говорю. - Пусть будет Тендер.
В общем, он остался сидеть над картой, а я поскакал прямиком в
"Боржч", потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло.
Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а в
проходной дежурит этот дылдоватый сержант, которому я в прошлом году дал
хорошенько, когда он по пьяному делу стал приставать к Гуте.
- Здорово, - он мне говорит. - Тебя, - говорит, - Рыжий, по всему
институту ищут...
Тут я его так вежливенько прерываю:
- Я тебе не Рыжий, - говорю. - Ты мне в приятели не набивайся,
шведская оглобля.
- Господи, Рыжий! - говорит он в изумлении. - Да тебя же все так
зовут.
Я перед Зоной взвинченный, да еще трезвый вдобавок, взял я его за
портупею и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и почему от своей
родительницы произошел. Он плюнул, вернул мне пропуск и уже без всех этих
нежностей говорит:
- Рэдрик Шухарт, вам приказано немедленно явиться к уполномоченному
отдела безопасности капитану Херцогу.
- Вот то-то, - говорю я. - Это другое дело. Учись, сержант, в
лейтенанты выбьешься.
А сам думаю: "Это что за новости? Чего это ради понадобился я
капитану Херцогу в служебное время?" Ладно, иду являться. У него кабинет
на третьем этаже, хороший кабинет, и решетки там на окнах, как в полиции.
Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и разводит писанину
на машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то сержантик, новый
какой-то, не знаю я его. У нас в институте этих сержантов больше, чем в
дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, - им в Зону
ходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать.
- Здравствуйте, - говорю я. - Вызывали?
Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладет
перед собой толстенную папку и принимается ее листать.
- Рэдрик Шухарт? - говорит.
- Он самый, - отвечаю, а самому смешно, сил нет. Нервное такое
хихиканье подмывает.
- Сколько времени работаете в институте?
- Два года, третий.
- Состав семьи?
- Один я, - говорю. - Сирота.
Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает:
- Сержант Луммер, ступайте в архив и принесите дело номер сто
пятьдесят.
Сержант козырнул и смылся, а Вилли захлопнул папку и сумрачно так
спрашивает:
- Опять за старое взялся?
- За какое такое старое?
- Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел.
Так, думаю.
- И откуда материал?
Он нахмурился и стал в раздражении колотить своей трубкой по
пепельнице.
- Это тебя не касается, - говорит. - Я тебя по старой дружбе
предупреждаю: брось это дело, брось навсегда. Ведь во второй раз сцапают,
шестью месяцами не отделаешься. А из института тебя вышибут немедленно и
навсегда, понимаешь?
- Понимаю, - говорю. - Это я понимаю. Не понимаю только, какая же это
сволочь на меня донесла...
Но он уже опять смотрит на меня оловянными глазами, сипит пустой
трубкой и знай себе листает папку. Это значит - вернулся сержант Луммер с
делом номер сто пятьдесят.
- Спасибо, Шухарт, - говорит капитан Вилли Херцог по прозвищу Боров.
- Это все, что я хотел выяснить. Вы свободны.
Ну, я пошел в раздевалку, натянул спецовочку, закурил, а сам все
время думаю: откуда же это звон идет? Ежели из института, то ведь это все
вранье, никто здесь про меня ничего не знает и знать не может. А если
бумаги из полиции, опять-таки, что они там могут знать, кроме моих старых
дел? Может, Стервятник попался? Эта сволочь, чтобы себя выгородить, кого
хочешь утопит. Но ведь и Стервятник обо мне теперь ничего не знает.
1 2 3