Надо
полагать, питомцы любили своего старикана и частенько навещали его. Мне
следовало иметь в виду это обстоятельство.
С остальными двумя мне повезло.
Сергей Павлович Федосеев, учитель Абалкина, жил и здравствовал на
берегу Аятского озера в усадьбе с предостерегающим названием "Комарики".
Ему тоже уже было за сто, и был он, по-видимому, человек либо чрезвычайно
скромный, либо замкнутый, потому что не сообщал о себе ничего, кроме
адреса. Все остальные данные были официальные: окончил то-то и то-то,
археолог, учитель. Все. Как говорится яблочко от яблони... Весь в своего
ученика Льва Абалкина. А между тем, когда я послал в БВИ соответствующий
дополнительный запрос, выяснилось, что Сергей Павлович - автор более
тридцати статей по археологии, участник восьми археологических экспедиций
(Северо-Западная Азия) и трех евразийских конференций Учителей. Кроме
того, он у себя в "Комариках" организовал регионального значения личный
музей по палеолиту Северного Урала. Такой вот человек. Я решил с ним
связаться в ближайшее же время.
А вот с Ядвигой Михайловной Лекановой меня ожидал небольшой сюрприз.
Врачи-педиатры редко меняют свою профессию, и я как-то уже представлял
себе этакую старушку - божий одуванчик, согнувшуюся под невообразимым
грузом специфического и, по сути, самого ценного в мире опыта, бодренько
семенящую все по той же территории Сыктывкарской школы. Черта с два -
семенящую! Некоторое время она действительно педиаторствовала и именно в
Сыктывкаре, но потом она переквалифицировалась в этнолога, и мало того -
она занималась последовательно: ксенологией, патоксенологией,
сравнительной психологией и левелометрией, и во всех этих не так уж тесно
связанных между собой науках она явно преуспела, если судить по количеству
опубликованных ею работ и по ответственности постов, ею занимаемых. За
последние четверть века ей довелось работать в шести различных
организациях и институтах, а сейчас она работала в седьмом - в передвижном
институте земной этнологии в бассейне Амазонки. Адреса у нее не было,
желающим предлагалось устанавливать с нею связь через стационар института
в Манаосе. Что ж, и на том спасибо, хотя сомнительно, конечно, чтобы мой
клиент в своем нынешнем состоянии потащился к ней в эти все еще
первобытные дебри.
Было совершенно очевидно, что начинать следует с Учителя. Я взял
папку под мышку, сел в машину и вылетел на Аятское озеро.

1 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. УЧИТЕЛЬ ЛЬВА АБАЛКИНА
Вопреки моим опасениям, усадьба "Комарики" стояла на высоком обрыве
над самой водой, открытая всем ветрам, и никаких комариков там не
оказалось. Хозяин встретил меня без удивления и достаточно приветливо. Мы
расположились на веранде в плетеных креслах у овального антикварного
столика, на котором имели место миска со свежей малиной, кувшин с молоком
и несколько стаканов.
Я вторично извинился за вторжение, и вновь мои извинения были приняты
молчаливым кивком. Он смотрел на меня со спокойным ожиданием и как бы
равнодушно, и вообще лицо у него было малоподвижное, как, впрочем у
большинства этих стариков, которые в свои сто с лишним лет сохраняют
полную ясность мысли и совершенную крепость тела. Лицо у него было
угловатое, коричневое от загара, почти без морщин, с мощными густыми
бровями, торчащими над глазами вперед, словно солнцезащитные козырьки.
Забавно, что правая бровь у него была черная, как смоль, а левая -
совершенно белая, именно белая, а не седая.
Я обстоятельно представился и изложил свою легенду. Я был журналист,
по профессии - зоопсихолог, и сейчас собирал материалы для книги о
контактах человека с Голованами... Вы наверняка знаете, сказал я, что ваш
ученик Лев Вячеславович Абалкин сыграл в этих контактах очень видную роль.
Я и сам был когда-то знаком с ним, но это было давно, с тех пор я растерял
все свои связи. Сейчас я попытался его разыскать, но в КОМКОНе мне
сказали, что Льва Вячеславовича нет на Земле, а когда он вернется -
совершенно неизвестно. Между тем мне хотелось бы узнать как можно больше о
его детстве, как у него все это начиналось, почему так, а не иначе -
движение психологии исследователя, вот что меня интересует в первую
очередь. К сожалению, Наставника его уже нет в живых, друзей его я не
знаю, но зато я имею возможность побеседовать с вами, с его Учителем. Я
лично убежден, что все в человеке начинается с детства, причем с самого
раннего детства...
Признаться, у меня все время теплилась некоторая надежда, что в самом
начале моего вранья я буду прерван возгласом: "Позвольте, позвольте! Но
ведь Лев был у меня буквально вчера!" Однако меня не прервали, и мне
пришлось договорить все до конца - изложить с самым умным видом все свои
скороспелые суждения о том, что творческая личность формируется в детстве,
именно в детстве, а не в отрочестве, не в юности и уж, конечно, не в
зрелом возрасте, именно формируется, а не то чтобы просто закладывается
или там зарождается... Мало того, когда я, наконец, выдохся совсем, старик
молчал еще целую минуту, а потом вдруг спросил, кто такие эти Голованы.
Я удивился самым искренним образом. Получалось, что Лев Абалкин не
удосужился похвалиться успехами перед своим Учителем! Знаете ли, надо быть
в высшей степени нелюдимым и замкнутым человеком, чтобы не похвалиться
перед своим учителем своими успехами.
Я с готовностью объяснил, что Голованы - это разумная, киноидная
раса, возникшая на планете Саракш в результате лучевых мутаций.
- Киноиды? Собаки?
- Да. Разумные собакообразные. У них огромные головы, отсюда -
Голованы. -
- Значит, Лева занимается собакообразными... Добился своего...
Я возразил, что совсем не знаю, чем занимается Лева сейчас, однако,
двадцать лет назад он Голованами занимался, и с большим успехом.
- Он всегда любил животных, - сказал Сергей Павлович. - Я был
убежден, что ему следует стать зоопсихологом. Когда комиссия по
распределению направила его в школу Прогрессоров, я протестовал, как мог,
но меня не послушались... Впрочем, там было все сложнее, может быть, если
бы я не стал протестовать...
Он замолчал и налил мне в стакан молока. Очень, очень сдержанный
человек. Никаких возгласов, никаких "Лева! Как же! Это был такой
замечательный мальчишка!" Конечно, вполне может быть, что Лева не был
замечательным мальчишкой...
- Так что бы вы хотели узнать от меня конкретно? - спросил Сергей
Павлович.
- Все! - ответил я быстро. - Каким он был. Чем увлекался. С кем
дружил. Чем славился в школе. Все, что вам запомнилось.
- Хорошо, - сказал Сергей Павлович без всякого энтузиазма. -
Попробую.
Лев Абалкин был мальчиком замкнутым. С самого раннего детства. Это
была первая его черта, которая бросалась в глаза. Впрочем, замкнутость эта
не была следствием чувства неполноценности, ощущения собственной
ущербности или неуверенности в себе. Это была скорее замкнутость всегда
занятого человека. Как будто он не хотел тратить время на окружающих, как
будто он был постоянно и глубоко занят своим собственным миром. Грубо
говоря, этот мир, казалось, состоял из него самого и всего живого вокруг -
за исключением людей. Это не такое уж редкое явление среди ребятишек,
просто он был ТАЛАНТЛИВ в этом, а удивляло в нем как раз другое: при всей
своей ранней замкнутости он охотно и прямо-таки с наслаждением выступал на
всякого рода соревнованиях и в школьном театре, особенно в театре. Но,
правда, всегда соло. В пьесах участвовать он отказывался категорически.
Обычно он декламировал, даже пел с большим вдохновением, с необычным для
него блеском в глазах, он словно раскрывался на сцене, а потом, сойдя в
партер, снова становился самим собой - уклончивым, молчаливым,
неприступным. И таким он был не только с Учителем, но и с ребятами, и так
и не удалось разобраться, в чем же тут причина. Можно предполагать только,
что его талант в общении с живой природой настолько преобладал над всеми
остальными движениями его души, что окружающие ребята - да и вообще все
люди - были ему просто неинтересны. На самом деле, конечно, все это было
гораздо сложнее - эта его замкнутость, эта погруженность в собственный мир
явились тысячью микрособытий, которые остались вне поля зрения Учителя.
Учитель вспомнил такую сценку: после проливного дождя Лев ходил по
дорожкам парка, собирал червяков-выползков и бросал обратно в траву.
Ребятам это показалось смешным, и были среди них такие, кто умел не только
смеяться, но и жестоко высмеивать. Учитель, не говоря ни слова,
присоединился к Леве и стал собирать выползков вместе с ним...
- Но, боюсь, он мне не поверил. Вряд ли мне удалось убедить его, что
судьба червяков меня интересует на самом деле. А у него было еще одно
заметное качество: абсолютная честность. Я не помню ни одного случая,
чтобы он соврал. Даже в том возрасте, когда дети врут охотно и
бессмысленно, получая от вранья чистое, бескорыстное удовольствие. А он не
врал. И более того, он презирал тех, кто врет. Даже если врали
бескорыстно, для интереса. Я подозреваю, что в его жизни был какой-то
случай, когда он впервые с ужасом и отвращением понял, что люди способны
говорить неправду. Этот момент я тоже пропустил... Впрочем, вряд ли это
вам нужно. Вам ведь гораздо интереснее узнать, как проклевывался в нем
будущий зоопсихолог...
И Сергей Павлович принялся рассказывать, как зоопсихолог
проклевывался в Леве Абалкине.
Назвался груздем - полезай в кузов. Я слушал с самым внимательным
видом, в надлежащих местах вставлял: "Ах, вот как?", а один раз даже
позволил себе вульгарное восклицание: "Черт возьми, это как раз то, что
мне нужно!". Иногда я очень не люблю свою профессию.
Потом я его спросил:
- А друзей у него, значит, было немного?
- Друзей у него не было совсем, - сказал Сергей Павлович. - Я не
виделся с ним с самого выпуска, но другие ребята из его группы говорили
мне, что он с ними тоже не встречается. Им неловко об этом рассказывать,
но, как я понял, он просто уклоняется от встреч.
И вдруг его прорвало.
- Ну почему вас интересует именно Лев? Я выпустил в свет сто
семьдесят два человека. Почему вам из них понадобился именно Лев? Поймите,
я не считаю его своим учеником! Не могу считать! Это моя неудача!
Единственная моя неудача! С самого первого дня и десять лет подряд я
пытался установить с ним контакт, хоть тоненькую ниточку протянуть между
нами. Я думал о нем в десять раз больше, чем о любом другом своем ученике.
Я выворачивался наизнанку, но все, буквально все, что я предпринимал,
оборачивалось во зло...
- Сергей Павлович! - сказал я. - Что вы говорите? Абалкин -
великолепный специалист, ученый высокого класса, я лично встречался с
ним...
- И как вы его нашли?
- Замечательный мальчишка, энтузиаст... Это как раз была первая
экспедиция к Голованам. Его все там ценили, сам Комов возлагал на него
такие надежды... и они оправдались, эти надежды, заметьте!
- У меня прекрасная малина, - сказал он. - Самая ранняя малина в
регионе. Попробуйте, прошу вас...
Я осекся и принял блюдце с малиной.
- Голованы... - проговорил он с горечью. - Возможно, возможно. Но,
видите ли, я и сам знаю, что он талантлив. Только моей-то заслуги никакой
в этом нет...
Некоторое время мы молча поедали малину с молоком. Я почувствовал,
что он вот сейчас, с минуты на минуту переведет разговор на меня. Он явно
не собирался больше говорить о Льве Абалкине, и простая вежливость
требовала теперь поговорить обо мне. Я быстро сказал:
- Очень вам благодарен, Сергей Павлович. Вы дали мне массу
интересного материала. Единственно только жаль, что у него не было друзей.
Я очень рассчитывал найти какого-нибудь его друга.
- Я могу, если хотите, назвать вам имена его одноклассников... - Он
замолчал и вдруг сказал: - Вот что. Попробуйте найти Майю Глумову.
Выражение лица его меня поразило. Совершенно невозможно было
представить, что именно он сейчас вспомнил, какие ассоциации возникли у
него в связи с этим именем, но можно было поручиться наверняка, что самые
неприятные. Он даже весь пошел бурыми пятнами.
- Школьная подруга? - спросил я, чтобы скрыть неловкость.
- Нет, - сказал он. - То есть она, конечно, училась в нашей школе.
Майя Глумова. По-моему, она стала потом историком.

1 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. МАЛЕНЬКИЙ ИНЦИДЕНТ С ЯДВИГОЙ МИХАЙЛОВНОЙ
В 19.13 Я вернулся к себе и принялся искать Майю Глумову, историка.
Не прошло и пяти минут, как информационная карточка лежала передо мной.
Майя Тойвовна Глумова была на три года моложе Льва Абалкина. После
школы она окончила курсы персонала обеспечения при КОМКОНе-1 и сразу
приняла участие в печально знаменитой операции "Ковчег", а затем поступила
на историческое отделение Сорбонны. Специализировалась вначале по ранней
эпохе Первой НТР, после чего занялась историей первых космических
исследований. У нее был сын Тойво Глумов одиннадцати лет, а о муже она не
сообщала ничего. В настоящее время - о чудо! - она работала сотрудником
спецфонда Музея Внеземных Культур, который располагался в трех кварталах
от нас, на площади Звезды. И жила она совсем неподалеку - на Аллее
Канадских Елей.
Я позвонил ей немедленно. На экране появилась серьезная белобрысая
личность со вздернутым облупленным носом, окруженным богатыми россыпями
веснушек. Несомненно, это был Тойво Глумов младший. Глядя на меня
прозрачными северными глазами, он объяснил, что мамы нет дома, что она
собиралась быть дома, но потом позвонила и сказала, что вернется завтра
прямо на работу. Что ей передать? Я сказал, что ничего передавать не надо,
и попрощался.
Так. Придется ждать до утра, а утром она будет долго вспоминать, кто
же это такой, Лев Абалкин, и затем, вспомнив, скажет со вздохом, что
ничего не слыхала о нем вот уже двадцать пять лет.
Ладно. У меня в списке первоочередников оставался еще один человек,
на которого, впрочем, никаких особых надежд я возлагать не осмеливался. В
конце концов, после четвертьвековой разлуки люди охотно встречаются с
родителями, очень часто - со своим Учителем, нередко - со школьными
друзьями, но лишь в каких-то особенных, я бы сказал - специальных случаях
память возвращает их к своему школьному врачу. Тем более, если учесть, что
этот школьный врач пребывает в экспедиции, в глуши, на другой стороне
планеты, а нуль-связь, согласно сводке, уже второй день работает
неуверенно из-за флюктуаций нейтринного поля.
Но мне просто ничего больше не оставалось. Сейчас в Манаосе был день,
и если уж вообще звонить, то звонить надо было сейчас.
Мне повезло. Ядвига Михайловна Леканова оказалась как раз в пункте
связи, и я смог поговорить с нею немедленно, на что никак не рассчитывал.
Было у Ядвиги Михайловны полное, до блеска загорелое лицо с пышным темным
румянцем, кокетливые ямочки на щеках, сияющие синие глазки и мощная шапка
совершенно серебряных волос. Она обладала каким-то трудноуловимым, но
очень милым дефектом речи и глубоким бархатным голосом, наводившим на
совершенно неуместные игривые мысли о том, что совсем недавно эта дама
могла при желании вскружить голову кому угодно. И, по всему видно,
кружила.
Я извинился, представился и изложил ей свою легенду. Она прищурилась,
вспоминая, сдвинула соболиные брови.
- Лев Абалкин?... Лева Абалкин... Простите, как вас зовут?
- Максим Каммерер.
- Простите, Максим, я не совсем поняла. Вы выступаете от себя лично
или как представитель какой-то организации?
- Да как вам сказать... Я договорился с издательством, они
заинтересовались...
- Но вы сами - просто журналист или все-таки работаете где-нибудь. Не
бывает же такой профессии - журналист...
Я почтительно хихикнул, лихорадочно соображая, как быть.
- Видите ли, Ядвига Михайловна, это довольно трудно сформулировать...
Основная профессия у меня... н-ну, пожалуй, Прогрессор... хотя, когда я
начинал работать, такой профессии еще не существовало. В недалеком прошлом
я - сотрудник КОМКОНа... да и сейчас связан с ним в известном смысле...
- Ушли на вольные хлеба? - сказала Ядвига Михайловна.
Она по-прежнему улыбалась, но теперь в ее улыбке не хватало чего-то
очень важного.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Жук В Муравейнике'


1 2 3 4