- Ну думаю, все, врезаю дуба. Однако нет! Проходит час, другой,
прихожу в себя - и ничего!
- Не понадобилось, значит, - благодушно вставляет Феликс.
- Что именно? - быстро спрашивает Курдюков.
- Ну, этот твой... Мафусаил... Мафусалин... Зря, значит, я хлопотал.
- Что ты! Они мне, понимаешь, сразу клизму, промывание желудка под
давлением, представляешь? У меня, понимаешь, глаза на лоб, я им говорю:
ребята срочно зовите окулиста...
И тут Курдюков вдруг обрывает себя и спрашивает шепотом:
- Ты что так смотришь?
- Как? - удивляется Феликс. - Как я смотрю?
- Да нет, никак... - уклоняется Курдюков. - Ну иди! Что тут тебе со
мной! Навестил, и спасибо большое... Коньячок за мной. Как только выйду -
в первый же день.
Он встает. И Феликс тоже встает - в растерянности и недоумении.
Некоторое время они молчат, глядя друг другу в глаза. Потом Курдюков вдруг
снова спрашивает полушепотом:
- Ты чего?
- Да ничего. Пойду.
- Конечно, иди... Спасибо тебе...
- Ты мне больше ничего не хочешь сказать? - спрашивает Феликс.
- Насчет чего? - произносит Курдюков совсем уже тихо.
- А я знаю - насчет чего? - взрывается Феликс. - Я знаю, зачем ты
меня сюда - на ночь глядя? Мне говорят: срочное дело, необходимо сегодня
же, немедленно... Какое дело? Что тебе необходимо?
- Кто говорил, что срочное дело?
- Жена твоя говорила! Зоя!
- Да нет! - объявляет Курдюков. - Да чепуха это все, перепутала она!
Совсем не про тебя речь шла, и было это не так уж срочно... А она говорила
- сегодня? Вот дурища! Она просто не поняла...
Феликс машет рукой.
- Ладно. Господь с вами обоими. Не поняла, так не поняла. Выздоровел
- и слава богу. А я пошел.
Феликс направляется к выходу, а Курдюков семенит рядом, забегая то
справа, то слева.
- Ну ты не обиделся, я надеюсь... - бормочет он. - Ты, главное, знай:
я тебе благодарен так, что если ты меня попросишь... О чем бы ты меня не
попросил... Ты знаешь, какого я страху натерпелся? Не дай бог тебе
отравиться, Снегирев...
А на пустой лестничной площадке Курдюков вдруг обрывает свою
бессвязицу, судорожно вцепляется Феликсу в грудь, прижимает его к стене и,
брызгаясь, шипит ему в лицо:
- Ты запомни, Снегирев! Не было ничего, понял? Забудь!
- Постой, да ты что? - бормочет Феликс, пытаясь отодрать его руки.
- Не было ничего! - шипит Курдюков. - Не было! Хорошенько запомни! Не
было!
- Да пошел ты к черту! Обалдел, что ли? - гаркает Феликс в полный
голос. Ему удается, наконец, оторвать от себя Курдюкова, и, с трудом
удерживая его на расстоянии, он произносит: - Да опомнись, чучело
гороховое! Что это тебя разбирает?
Курдюков трясется, брызгается и все повторяет:
- Не было ничего, понял? Не было! Ничего не было!
Потом он обмякает и принимается плаксиво объяснять:
- накладка у меня получилась, Снегирев... Накладка вышла! Институт же
тот, на Богородском шоссе, секретный, номерной... Не положено мне про него
ничего знать... А тебе уж и подавно не положено! А я вот тебе ляпнул, а
они уже пришли и замечание сделали... Прямо хоть из больницы не выходи!
Накладка это... Загубишь ты меня своей болтовней!
- Ну хорошо, хорошо, - говорит Феликс, с трудом сохраняя спокойствие.
- Секретный. Хорошо. Ну чего ты дергаешься? Какое мне до всего этого дело?
Надо, чтобы я забыл, - считай, что я забыл... Не было и не было, что я -
спорю?
Он отодвигает Курдюкова с дороги и спускается по лестнице. Он уже в
самом низу, когда Курдюков перегнувшись через перила, шипит ему в след на
всю больницу:
- О себе подумай, Снегирев! Серьезно тебе говорю! О себе!

Дома, в тесноватой своей прихожей, Феликс зажигает свет, кладет на
столик сверток (с едой от Павла Павловича), устало стягивает с головы
берет, снимает плащ и принимается аккуратно напяливать его на деревянные
плечики.
И тут обнаруживает нечто ужасное.
В том месте, которое приходится как раз на левую почку, плащ проткнут
длинным шилом с деревянной рукояткой.
Несколько секунд Феликс оцепенело смотрит на эту округлую деревянную
рукоятку, затем осторожно вешает плечики с плащом на вешалку и двумя
пальцами извлекает шило.
Электрический блик жутко играет на тонком стальном жале.
И Феликс отчетливо вспоминает:
- искаженную физиономию Курдюкова и его шипящий вопль: "О себе
подумай, Снегирев! Серьезно тебе говорю! О себе!";
- стеклянный лязг и дребезг и булыжник в куче битого стекла на
авоське;
- испуганные крики и вопли разбегающейся очереди и тупую страшную
морду МАЗа, накатывающегося на него как судьба;
- и вновь бормотанье Курдюкова: "Не дай бог тебе отравиться,
Снегирев..."
Слишком много всего для одного дня.
Не выпуская шила из пальцев, Феликс накидывает на дверь цепочку. Он
испуган.

Глубокая ночь, дождь. Дома погружены во тьму, лишь кое-где горят
одинокие прямоугольники окон.
У подъезда многоэтажного дома останавливается легковой автомобиль.
Гаснут фары. Из машины выбираются под дождь четыре неясные фигуры,
останавливаются и задирают головы.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Вон три окна светятся. Спальня, кабинет, кухня...
Седьмой этаж.
МУЖСКОЙ ГОЛОС: Почему у него везде свет? Может, у него гости?
ДРУГОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС: Никак нет. Один он. Никого у него нет.

Кабинет Феликса залит светом. Горит настольная лампа, горит торшер,
горит люстра, горят бра.
Феликс в застиранной пижаме работает за столом. Пишущая машинка по
ночному времени отодвинута в сторону, Феликс пишет от руки. Страшное шило
лежит тут же, в деревянном ящичке с картонными карточками.
Звонок в дверь.
Феликс смотрит на часы. Пять минут третьего ночи.
Феликс глотает всухую. Ему страшно.
Он идет в прихожую и останавливается перед дверью.
- Кто там? - произносит он сипло.
- Открой, Феликс, это я, - отзывается негромкий женский голос.
- Наташенька? - с удивлением и радостью говорит Феликс.
Он торопливо снимает цепочку и распахивает дверь.
Но на пороге вовсе не Наташа - давешний мужчина в клетчатом. Под
пристальным взглядом его светлых выпуклых глаз Феликс отступает на шаг.
Все происходит очень быстро. Клетчатый оттесняет его, проникает в
прихожую, крепко ухватывает за руки и прижимает к стене. А с лестничной
площадки быстро и бесшумно входят в квартиру один за другим:
- огромный плечистый Иван Давыдович в черном плаще до щиколоток, в
руке - маленький саквояж;
- стройная очаровательная Наталья Петровна с сумочкой на длинном
ремешке через плечо;
- высокий смуглый Павел Павлович в распахнутом сером пальто, под
которым виден все тот же черный фрачный костюм с той же гвоздикой в
петлице.
ФЕЛИКС (обалдело): Пал Палыч?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Он самый, душа моя, он самый...
ФЕЛИКС: Что случилось?
Павел Павлович ответить не успевает. Из кабинета раздается властный
голос:
- Давайте его сюда!
Клетчатый ведет Феликса в кабинет. Иван Давыдович сидит в кресле у
стола. Плащ небрежно брошен на диван, саквояж поставлен у ноги.
ФЕЛИКС: Что, собственно, происходит? В чем дело?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Тихо, прошу вас.
КЛЕТЧАТЫЙ: Куда его?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вот сюда... Сядьте, пожалуйста, на свое место, Феликс
Александрович.
ФЕЛИКС: Я сяду, но я хотел бы все-таки знать, что происходит...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Спрашивать буду я. А вы садитесь и будете отвечать на
вопросы.
ФЕЛИКС: Какие вопросы? Ночь на дворе...
Слегка подталкиваемый клетчатым, он обходит стол и садится на свое
место напротив Ивана Давыдовича. Он растерянно озирается; видно, что ему
очень и очень страшно.
Хотя, казалось бы, чего бояться? Наташа мирно сидит на диване и
внимательно изучает свое отражение в зеркальце, извлеченном из сумки.
Павел Павлович обстоятельно устраивается в кресле под торшером и одобряюще
кивает оттуда Феликсу. Вот только клетчатый... Он встает в дверях -
скрестив ноги, прислонился к косяку и раскуривает сигарету; руки в черных
кожаных перчатках.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Сегодня в половине третьего вы были у меня в
институте. Куда вы отправились потом?
ФЕЛИКС: А кто вы, собственно, такие? Почему я должен...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Потому что. Вы обратили внимание, что сегодня трижды
только случайно остались в живых?.. Ну вот хотя бы это... (Он берет двумя
пальцами страшное шило за острие и показывает перед глазами Феликса) два
сантиметра правее - и конец! Поэтому я буду спрашивать, а вы будете
отвечать. Добровольно и абсолютно честно. Договорились?
Феликс молчит. Он сломлен.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Итак, куда вы отправились от меня? Только не лгать.
ФЕЛИКС: В Дом Культуры. Железнодорожников.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Зачем?
ФЕЛИКС: Я там выступал. Перед читателями... Вот гражданин может
подтвердить. Он меня видел.
КЛЕТЧАТЫЙ: Правильно. Не врет.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Кто была та пожилая женщина в очках?
ФЕЛИКС: Какая женщина?.. А, в очках. Это Марья Леонидовна! Зав.
библиотекой.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Что вы ей рассказывали?
ФЕЛИКС: Я? Ей?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вы. Ей.
КЛЕТЧАТЫЙ: Рассказывал, рассказывал! Минут двадцать у нее в кабинете
просидел...
ФЕЛИКС: Что значит - просидел? Она мне путевку оформляла.
Договорились о следующем выступлении... Ничего я ей не рассказывал? Что за
подозрения? Скорее, она мне рассказывала...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Итак, она заверила вам путевку. Куда вы отправились
дальше?
ФЕЛИКС: На курсы! Наташа, скажи ему!
НАТАША: Феликс Александрович, ты не волнуйся. Ты просто рассказывай,
как все было, и ничего тебе не будет.
ФЕЛИКС: Да я и так рассказываю все, как было...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Кого еще из знакомых вы встретили на курсах?
ФЕЛИКС: Ну кого... (Он очень старается). Этого... Ну Валентина,
инженера, из филиала, не знаю как его фамилия... Потом этого, как его...
Ну такой, мордастенький...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: И о чем вы с ними говорили?
ФЕЛИКС: Ни о чем я с ними не говорил. Я сразу пошел к Наташе. К
Наталье Петровне.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Потом вы оказались в ресторане. Зачем?
ФЕЛИКС: Как это - зачем? Поесть! Я же целый день не ел... Между
прочим, из-за этого вашего Курдюкова!
Павел Павлович поднимается, секунду смотрит на телефон, выдергивает
телефонный шнур из розетки и снимает аппарат со столика на пол. Затем
произносит: "Эхе-хе..." - и направляется к двери на кухню.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ (раздраженно): Павел... э... Павлович! Я не понимаю,
неужели вы не можете десять минут подождать?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ (приостанавливается на мгновение): А зачем,
собственно, ждать? (Издевательским тоном.) Курдюков. Курдюков...
Он скрывается на кухне, оттуда доносится лязг посуды. Феликс
обнаруживает, что все с жадным вниманием смотрят на него.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Феликс Александрович, будет лучше всего, если вы
сами, без нашего давления, добровольно и честно расскажите нам: с кем вы
сегодня говорили о Курдюкове, что именно говорили и зачем вы это делали. Я
очень советую вам быть откровенным.
ФЕЛИКС: Да господи! Да разве я скрываю! С кем я говорил о Курдюкове?
Пожалуйста. С кем я говорил... Да ни с кем я не говорил! С женой Курдюкова
говорил, с Зоей! Она мне сказали, чтобы я поехал к нему в больницу, я и
поехал. И все. Больше ни с кем!
На кухне снова слышится звон посуды, в кабинете появляется Павел
Павлович. На нем кухонный фартук, в одной руке он держит шипящую
сковородку, в другой - деревянную подставку для нее.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: прошу прощения. Не обращайте внимания... Я у вас,
Феликс Александрович, давешнюю ветчинку там слегка. Вы уж не обессудьте...
ФЕЛИКС (растерянно): Да ради бога... Конечно!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ (раздраженно): Давайте не будет отвлекаться!
Продолжайте, Феликс Александрович!
Но Феликс не может продолжать. Он с испугом и изумлением следит за
действиями Павла Павловича. Тот ставит сковородку на журнальный столик и,
нависнувши над нею своим большим благородным носом, извлекает из
нагрудного кармана фрака черный плоский футляр. Открыв его, он некоторое
время водит над ним указательным пальцем, произносит как бы в
нерешительности "Гм!" и вынимает из футляра тонкую серебряную трубочку.
КЛЕТЧАТЫЙ (бормочет): Смотреть страшно...
Павел Павлович аккуратно отвинчивает колпачок и принимается капать из
трубочки в яичницу - на каждый желток по капле.
НАТАША: Какой странный запах... Вы уверены, что это съедобно?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Это, душа моя, "ухе-тхо"... В буквальном пере воде -
"желчь водяного". Этому составу, деточка, восемь веков...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ (стучит пальцем по столешнице): Довольно, довольно!
Феликс Александрович, продолжайте! О чем вы договорились с Курдюковым в
больнице?
ФЕЛИКС: С Курдюковым? В больнице? Н-ну... Ни о чем определенном мы не
договаривались. Он обещал поставить бутылку коньяку...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: И все?
ФЕЛИКС: И все...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: И ради этого вы поперли на ночь глядя через весь
город в больницу?
ФЕЛИКС: Н-ну... Это же почти рядом...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Курдюков ваш хороший друг?
ФЕЛИКС: Что вы! Мы просто соседи! Раскланиваемся... Я ему отвертку,
он мне пылесос...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Понятно. Посмотрите, что у вас получается. Не слишком
близкий ваш приятель, чувствующий себя уже вполне неплохо, вызывает вас
поздно вечером к себе в больницу только для того, чтобы пообещать распить
с вами бутылку коньяка. Я правильно резюмировал ваши показания?
ФЕЛИКС: Д-да...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: О чем вы сговорились с Курдюковым в больнице?
ФЕЛИКС: Ей-богу, ни о чем!
КЛЕТЧАТЫЙ: Врет, брешет! Не знаю, о чем они там сговорились, но на
лестнице было у них крупное объяснение! Он по ступенькам сыпался -
красный, как помидор! Врет!
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ (негромко): А всего-то и надо было вам, ротмистр,
сделать два шага вверх по лестнице. Вы бы все и услышали, а мы бы здесь и
не гадали...
КЛЕТЧАТЫЙ (смиренно): Виноват, ваше сиятельство. Однако пусть этот
аферист объяснит нам, господа, что означали слова: "О себе подумай,
Снегирев! О себе!" Эти слова я слышал прекрасно и никак не могу взять в
толк, к чему они!
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: О чем вы сговорились с Курдюковым?
ФЕЛИКС: Господа! Да что вы ко мне пристали, в самом деле?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: О чем вы сговорились с Курдюковым?
ФЕЛИКС: Наташа! Да кто это такие? Что им нужно от меня? Скажи им,
чтобы отстали!
Клетчатый коротко гогочет.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Слушайте меня внимательно. Мы отсюда не уйдем до тех
пор, пока не выясним все, что нас интересует. И вы нам обязательно
расскажите все. Вопрос только - какой ценой. Церемониться мы не будем. Мы
не умеем церемониться. И должно быть тихо, даже если вам будет очень
больно...
Он берет саквояж, ставит на стол, раскрывает, извлекает автоклавчик
и, звякая металлом и стеклом, принимается снаряжать шприц для инъекций.
Феликс наблюдает эти манипуляции, покрываясь испариной.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Разумеется мы бы предпочли получить от вас информацию
быстро, без хлопот и в чистом виде, без примесей. Я думаю, это в ваших
интересах...
Клетчатый скользящим шагом пересекает комнату и намеревается встать у
Феликса за спиной. Феликс в панике отодвигается вместе со стулом и
оказывает загнанным между столом и книжной стенкой.
КЛЕТЧАТЫЙ (шепотом): Тихо! Сидеть!
ФЕЛИКС (с отчаянием): С-слушайте! Какого дьявола? Наташа! Пал Палыч!
Наташа сидит на диване, уютно поджавши под себя ноги. Она подпиливает
пилкой ногти.
НАТАША (ласково-наставительно): Феликс, милый, надо рассказать. Надо
все рассказать, все до последнего.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Да уж, Феликс Александрович, вы уж пожалуйста! Зачем
вам лишние неприятности?
ФЕЛИКС (он сломлен, дрожащим голосом): Да-да, надо.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Отвечать будете?
ФЕЛИКС: Да-да, обязательно...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: О чем вы сговорились с Курдюковым?
Феликс не успевает ответить, да он и не знает, что отвечать.
Дверь в комнату распахивается, и на пороге объявляется Курдюков. Он в
мокром пальто не по росту, из-под пальто виднеются больничные подштанники,
на ногах - мокрые растоптанные тапки.
- Ага! - с фальшивым торжеством произносит он и вытирает рот тыльной
стороной кулака, в котором зажата огромная стамеска. - Взяли гада? Хорошо!
Молодцы. Но как же это вы без меня? Непорядок, непорядок, не по уставу!
Апеллирую к вам, магистр! Не по уставу! Итак: кто ему рассказал про
эликсир?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ (вскакивая): Он знает про эликсир?
НАТАША (тоже подскочив):
1 2 3 4 5