Что бы там ни говорили,
а на кухне должно пахнуть. На других кораблях что на кухне, что в рубке -
одно и то же. У меня этого нет и не будет. У меня свои порядки. Чистота
чистотой, а на кухне должно хорошо пахнуть. Вкусно. Возбуждающе. Мне здесь
надлежит четырежды в день составлять меню, и это, заметьте, при полном
отсутствии аппетита, потому что аппетит и пустота-тишина - вещи,
по-видимому, несовместимые...
На составление меню мне потребовалось не менее получаса. Это были
трудные полчаса, но я сделал все, что мог. Потом я включил повара,
втолковал ему меню и пошел взглянуть, как работают мои ребятишки.
Уже с порога рубки я увидел, что имеет место ЧП. Все три рабочих
экрана на моем пульте показывали полный останов. Я подбежал к пульту и
включил видеоэкран. Сердце у меня екнуло: строительная площадка была
пуста. Такого у меня еще никогда не случалось. Я даже не слыхивал, что
такое вообще может случиться. Я помотал головой и бросился к выходу.
Киберов кто-то увел... Шальной метеорит... Стукнул Тома в крестец...
Взбесилась программа... Невозможно, невозможно! Я влетел в кессон и
схватил доху. Руки не попадали в рукава, куда-то пропали застежки, и пока
я сражался с дохой, как барон Мюнхгаузен со своей взбесившейся шубой,
перед глазами моими стояла жуткая картина: кто-то неведомый и невозможный
ведет моего Тома, как собачонку, и киберы покорно ползут прямо в туман, в
курящуюся топь, погружаются в бурую жижу и исчезают навсегда... Я с
размаху пнул ногой в перепонку и выскочил наружу.
У меня все поплыло перед глазами. Киберы были здесь у корабля. Они
толпились у грузового люка, все трое, легонько отталкивая друг друга, как
будто каждый пытался первым попасть в трюм. Это было невозможно, это было
страшно. Они словно стремились поскорее спрятаться в трюме, укрыться от
чего-то, спастись... Известно такое явление второй природы - взбесившийся
робот, оно бывает очень редко, а о взбесившемся строительном роботе я не
слышал никогда. Однако нервы у меня были так взвинчены, что сейчас я был
готов к этому. Но ничего не произошло. Заметив меня, Том перестал ерзать и
включил сигнал "жду указаний". Я решительно показал ему руками: "Вернуться
на место, продолжать выполнение программы". Том послушно включил задний
ход, развернулся и покатил обратно на площадку. Джек и Рекс, естественно,
последовали за ним. А я все стоял возле люка, в горле у меня пересохло,
колени ослабели, и мне очень хотелось присесть.
Но я не присел. Я принялся приводить себя в порядок. Доха на мне была
застегнута вкривь и вкось, уши мерзли, на лбу и на щеках быстро застывал
пот. Медленно, стараясь контролировать все свои движения, я вытер лицо,
застегнулся как следует, надвинул на глаза капюшон и натянул перчатки.
Стыдно признаться, конечно, но я испытывал страх. Собственно, это уже был
не сам страх, это были остатки пережитого страха, смешанные со стыдом.
Кибертехник, который испугался собственных киберов... Мне стало совершенно
ясно, что об этом случае я никогда и никому не расскажу. Елки-палки, у
меня же ноги тряслись, они у меня и сейчас какие-то дряблые, и больше
всего на свете мне сейчас хочется вернуться в корабль, спокойно,
по-деловому обдумать происшествие, разобраться. Справочники кое-какие
просмотреть. А на самом деле, я, наверное, просто боюсь приближаться к
моим ребятишкам...
Я решительно засунул руки в карманы и зашагал к стройплощадке.
Ребятишки трудились как ни в чем не бывало. Том, как всегда,
предупредительно запросил у меня новые указания. Джек обрабатывал
фундамент диспетчерской, как ему и было положено по программе. Рекс
зигзагами ходил по готовому участку посадочной полосы и занимался
расчисткой. Да, что-то у них не в порядке все-таки с программой. Камней
каких-то на полосу накидали... Не было этих камней, да и не нужны они тут,
хватает строительного материала и без камней. Да, как Том тогда
остановился, так с тех пор весь последний час они тут делали что-то не то.
Сучья какие-то валяются на полосе... Я наклонился, поднял сучок и прошелся
взад-вперед, похлопывая себя этим сучком по голенищу. А не остановить ли
мне их подобру-поздорову прямо сейчас, не дожидаясь срока профилактики?
Неужели же, елки-палки, я где-то напахал в программе? Уму непостижимо... Я
бросил сучок в кучу камней, собранных Рексом, повернулся и пошел к
кораблю.

2. ПУСТОТА И ГОЛОСА
Следующие два часа я был очень занят, так занят, что не замечал ни
тишины, ни пустоты. Для начала я посовещался с Гансом и Вадиком. Ганса я
разбудил, и спросонок он только мычал и мямлил какую-то несусветицу про
дождь и низкое давление. Толку от него не получилось никакого. Вадика мне
пришлось долгое время убеждать, что я не шучу и не разыгрываю. Это было
тем более трудно, что меня все время душил нервный смех. В конце концов я
убедил его, что мне не до шуток и что для смеха у меня совсем другие
основания. Тогда он тоже сделался серьезным и сообщил, что у него у самого
старший кибер время от времени спонтанно останавливается, но в этом как
раз нет ничего удивительного: жара, работа идет на пределе технических
норм, и система еще не успела аккомодироваться. Может быть, все дело в
том, что у меня здесь холод? Может быть, все дело было в этом, я еще не
знал. Я, собственно, надеялся выяснить это у Вадика. Тогда Вадик вызвал
головастую Нинон с ЭР-8, мы обсудили эту возможность втроем, ничего не
придумали, и головастая Нинон посоветовала мне связаться с главным
киберинженером базы, который зубы съел именно на этих строительных
системах, чуть ли не их создатель. Ну, это-то я и сам знал, однако мне
совсем не улыбалось лезть к главному за консультацией уже на третий день
самостоятельной работы, да еще не имея за душой ни одного, буквально ни
одного толкового соображения.
В общем, я сел за свой пульт, развернул программу и принялся ее
вылизывать - команду за командой, группу за группой, поле за полем. Надо
сказать, никаких дефектов я не обнаружил. За эту часть программы, которую
составлял я сам, я и раньше готов был отвечать головой, а теперь готов был
отвечать и своим добрым именем вдобавок. Со стандартными полями дело
обстояло хуже. Многие из них были мне знакомы мало, и если бы я взялся
каждое такое стандартное поле контролировать заново, обязательно бы сорвал
график работ. Поэтому я решился на компромисс. Я временно выключил из
программы все поля, которые пока не были нужны, упростил программу до
наивозможнейшего предела, ввел ее в систему управления и положил было
палец на пусковую клавишу, как вдруг до меня дошло, что уже в течение
некоторого времени я опять слышу нечто - нечто совсем уже странное,
совершенно неуместное и невероятно знакомое.
Плакал ребенок. Где-то далеко, на другом конце корабля, за многими
дверями отчаянно плакал, надрываясь и захлебываясь, какой-то ребеночек.
Маленький, совсем маленький. Годик, наверное. Я медленно поднял руки и
прижал ладони к ушам. Плач прекратился. Не опуская рук, я встал. Точнее
сказать, я обнаружил, что уже некоторое время стою на ногах, зажимая уши,
что рубашка у меня прилипла к спине и что челюсть у меня отвисла. Я закрыл
рот и осторожно отвел ладони от ушей. Плача не было. Стояла обычная
проклятая тишина, только звенела в невидимом углу муха, запутавшаяся в
паутине. Я достал из кармана платок, неторопливо развернул его и тщательно
вытер лоб, щеки и шею. Затем, так же неторопливо сворачивая платок, я
прошелся перед пультом. Мыслей у меня не было никаких. Я постучал
костяшками пальцев по кожуху вычислителя и кашлянул. Все было в порядке, я
слышал. Я шагнул обратно к креслу, и тут ребенок заплакал снова.
Не знаю, сколько времени я стоял столбом и слушал. Самым страшным
было то, что я слышал его совершенно ясно. Я даже отдавал себе отчет в
том, что это не бессмысленное мяуканье новорожденного и не обиженный рев
карапуза лет четырех-пяти, - вопил и захлебывался младенец, еще не умеющий
ходить и разговаривать, но уже не грудной. У меня племянник такой есть -
год с небольшим...
Оглушительно грянул звонок радиовызова, и у меня от неожиданности
едва не выскочило сердце. Придерживаясь за пульт, я подобрался к рации и
включил прием. Ребеночек все плакал.
- Ну, как у тебя дела? - осведомился Вадик.
- Никак, - сказал я.
- Ничего не придумал?
- Ничего, - сказал я. Я поймал себя на том, что прикрываю микрофон
рукой.
- Что-то тебя плохо слышно, - сказал Вадик. - Так что же ты думаешь
делать?
- Как-нибудь, - пробормотал я, плохо соображая, что говорю. Ребенок
продолжал плакать. Теперь он плакал тише, но все так же явственно.
- Ты что это, Стась? - озабоченно сказал Вадик. - Я тебя разбудил,
что ли?
Больше всего мне хотелось сказать: "Слушай, Вадька, у меня здесь все
время плачет какой-то ребенок. Что мне делать?" Однако у меня хватило ума
сообразить, как это может быть воспринято. Поэтому я откашлялся и сказал:
- Ты знаешь, я с тобой через часок свяжусь. Здесь у меня кое-что
наклевывается, но я еще не вполне уверен...
- Ла-а-адно, - озадаченно протянул Вадик и отключился.
Я еще немного постоял у рации, затем вернулся к своему пульту.
Ребенок несколько раз всхлипнул и затих. А Том опять стоял. Опять этот
испорченный сундук остановился. И Джек с Рексом тоже стояли. Я изо всех
сил ткнул пальцем в клавишу контрольного вызова. Никакого эффекта. Мне
захотелось заплакать самому, но тут я сообразил, что система выключена. Я
же ее и выключил два часа назад, когда взялся за программу. Ну и
работничек из меня теперь! Может быть, сообщить на базу и попросить
приготовить замену? Обидно-то как, елки-палки... Я поймал себя на том, что
в страшном напряжении жду, когда все это начнется снова. И я понял, что
если останусь здесь, в рубке, то буду прислушиваться и прислушиваться,
ничего не смогу делать, только прислушиваться, и я, конечно, услышу, я
здесь такое услышу!..
Я решительно включил профилактику, вытащил из стеллажа футляр с
инструментами и почти бегом ринулся вон из рубки. Я старался держать себя
в руках и с дохой управился на этот раз довольно быстро. Ледяной воздух,
опаливший лицо, подтянул меня еще больше. Хрустя каблуками по песку, я, не
оглядываясь, зашагал к строительной площадке, прямо к Тому. По сторонам я
тоже не глядел. Айсберги, туманы, океаны - все это меня отныне не
интересовало. Я берег цветы своей селезенки для своих непосредственных
обязанностей. Не так уж много у меня этих цветов оставалось, а
обязанностей было столько же, сколько раньше, и, может быть, даже больше.
Прежде всего я проверил Тому рефлексы. Рефлексы у Тома оказались в
превосходном состоянии. "Отлично!" - сказал я вслух, извлек из футляра
скальпель и одним движением, как на экзаменах, вскрыл Тому заднюю черепную
коробку.
Я работал с упоением, даже с остервенением каким-то, быстро, точно,
расчетливо, как машина. Одно могу сказать: никогда в жизни я так не
работал. Мерзли пальцы, мерзло лицо, дышать приходилось не как попало, а с
умом, чтобы иней не оседал на операционном поле, но я и думать не хотел о
том, чтобы загнать киберов в корабельную мастерскую. Мне становилось все
легче и легче, ничего неподобающего я больше не слышал, я уже забыл о том,
что могу услышать неподобающее, и дважды сбегал в корабль за сменными
узлами для координационной системы Тома. "Ты у меня будешь как новенький,
- приговаривал я. - Ты у меня больше не будешь бегать от работы. Я тебя,
старикашечку моего, вылечу, на ноги поставлю, в люди выведу. Хочешь небось
выйти в люди? Еще бы! В людях хорошо, в людях тебя любить будут, холить
будут, лелеять. Но ведь что я тебе скажу? Куда тебе в люди с таким блоком
аксиоматики? С таким блоком аксиоматики тебя не то что в люди - в цирк
тебя не возьмут. Ты с таким блоком аксиоматики все подвергнешь сомнению,
задумываться станешь, научишься в носу ковырять глубокомысленно. Стоит ли,
мол? Да зачем все это нужно? Для чего все эти посадочные полосы,
фундаменты? А сейчас я тебя, голубчик..."
- Шура... - простонал совсем рядом хриплый женский голос. - Где ты,
Шура... Больно...
Я замер. Я лежал в брюхе Тома, стиснутый со всех сторон колоссальными
буграми его рабочих мышц, только ноги мои торчали наружу, и мне вдруг
стало невероятно страшно, как в самом страшном сне. Я просто не знаю, как
я сдержался, чтобы не заорать и не забиться в истерике. Может быть, я
потерял сознание на некоторое время, потому что долго ничего не слышал и
ничего не соображал, а только пялил глаза на озаренную зеленоватым светом
поверхность обнаженного нервного вала у себя перед лицом.
- Что случилось? Где ты? Я ничего не вижу, Шура... - хрипела женщина,
корчась от невыносимой боли. - Здесь кто-то есть... Да отзовись же, Шура!
Больно как! Помоги мне, я ничего не вижу...
Она хрипела и плакала, и повторяла снова и снова одно лицо, залитое
смертным потом, и в хрипе ее была уже не только мольба, не только боль, в
нем была ярость, требование, приказ. Я почти физически ощутил, как ледяные
цепкие пальцы тянутся к моему мозгу, чтобы вцепиться, стиснуть его и
погасить. Уже в полубеспамятстве, сжимая до судороги зубы, я нащупал левой
рукой пневматический клапан и изо всех сил надавил на него. С диким воющим
ревом ринулся наружу сжатый аргон, а я все нажимал и нажимал на клапан,
сметая, разбивая в пыль, уничтожая хриплый голос у себя в мозгу, я
чувствовал, что глохну, и чувство это доставляло мне невыразимое
облегчение.
Потом оказалось, что я стою рядом с Томом, холод прожигает меня до
костей, а я дую на окоченевшие пальцы и повторяю, блаженно улыбаясь:
"Звуковая завеса, понятно? Звуковая завеса..." Том стоял, сильно
накренившись на правый бок, а мир вокруг меня был скрыт огромным
неподвижным облаком инея и мерзлых песчинок. Зябко пряча ладони под
мышками, я обошел Тома и увидел, что струя аргона выбила на краю площадки
огромную яму. Я немного постоял над этой ямой, все еще повторяя про
звуковую завесу, но я уже чувствовал, что пора бы прекратить повторять, и
догадался, что стою на морозе без дохи, и вспомнил, что доху я сбросил как
раз на то место, где сейчас яма, и стал вспоминать, не было ли у меня в
карманах чего-нибудь существенного, ничего не вспомнил, легкомысленно
махнул рукой и нетвердой трусцой побежал к
В кессоне я прежде всего взял себе новую доху, потом пошел в свою
каюту, кашлянул у входа, как бы предупреждая, что сейчас войду, вошел и
сейчас же лег на койку лицом к стене, накрывшись дохой с головой. При этом
я прекрасно понимал, что все мои действия лишены какого бы то ни было
смысла, что в каюту к себе я направлялся с вполне определенной целью, но
цель эту я запамятовал, а лег и укрылся, словно бы для того, чтобы
показать кому-то: вот это именно и есть то, зачем я сюда пришел.
Все-таки, наверное, это было что-то вроде истерики, и, немного придя
в себя, я только порадовался, что истерика моя приняла вот такие,
совершенно безобидные формы. В общем, мне было ясно, что с моей работой
здесь покончено. И вообще в космосе работать мне, вероятно, больше не
придется. Это было, конечно, безумно обидно, и - чего там говорить! -
стыдно было, что вот не выдержал, на первом же практическом деле сорвался,
а уж, казалось бы, послали для начала в самое что ни на есть безопасное и
спокойное место. И еще было обидно, что оказался я такой нервной
развалиной, и стыдно, что когда-то испытывал самодовольную жалость к
Каспару Манукяну, когда тот не прошел по конкурсу проекта "Ковчег" из-за
какой-то там повышенной нервной возбудимости. Будущее представлялось мне в
самом черном свете - тихие санатории, медосмотры, процедуры, осторожные
вопросы психологов и целые моря сочувствия и жалости, сокрушительные
шквалы сочувствия и жалости, обрушивающиеся на человека со всех сторон...
Я рывком отшвырнул доху и сел. Ладно, сказал я тишине и пустоте, ваша
взяла. Горбовского из меня не вышло. Переживем как-нибудь... Значит, так.
Сегодня же я расскажу обо всем Вандерхузе, и завтра, наверное, пришлют мне
замену. Елки-палки, а у меня на площадке что творится! Том демобилизован,
график сломался, ямища эта дурацкая рядом с полосой... Я вдруг вспомнил,
зачем сюда пришел, выдвинул ящик стола, нашел кристаллофон с записью
ируканских боевых маршей и аккуратно подвесил его к мочке правого уха.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги '22 Век 5. Малыш'


1 2 3