Степанов Сергей
Чужие тени
Сергей СТЕПАНОВ
ЧУЖИЕ ТЕНИ
Владимир плохо спал в эту ночь. Где-то в глубине себя он смутно ощущал ту нереальную, но почти осязаемую пелену, что отделяет сон от яви. Пелена была буро-черной, прерывалась местами, то уступая место желанным, уводящим в другую, смелую жизнь картинам сна, то обращаясь в удушливую волну страха, от которой вздрагивали веки и непроизвольно сжимались мышцы. Он просыпался, словно от толчка, с бешено стучащим сердцем, в тревоге и совершенно трезвым, без остатков сновидений, которые были единственным спасением от страха перед завтрашним днем, перед столом начальника, похожего на богомола, перед грудой сваленных листков с непросчитанными уравнениями и перед необходимостью снова лгать и изворачиваться, чтобы оттянуть наказание - очередной выговор и непрочувствованные увещевания все того же богомола, который, потирая маленькие ручки, фальшиво сострадал глазами и просил "перестать быть ребенком, а взяться за дело и не закрывать глаза на правду".
Сейчас Владимир лежал с закрытыми глазами. Но он не спал, а просто "лежал с закрытыми глазами", от чего становилось еще хуже. Во мраке, за закрытыми ставнями век светились выхваченные памятью образы вчерашних дней, и среди странных уличных фигур, щербатого мрамора переходов, сложенных рук, безвольно отброшенных карандашных огрызков, вещей и людей, которым он был или будет что-то должен, плыло чье-то до боли знакомое лицо, не однажды виденное Владимиром в бесконечной череде одинаковых и одиноких дней, но при том так и не узнанное им среди таких же знакомых и чужих лиц, наперебой твердивших теперь беззвучными ртами: "Ты можешь делать дело, Владимир, поэтому должен делать то, что можешь делать". От этой иезуитской игры слов Владимиру стало совсем плохо, и он проснулся "окончательно и бесповоротно, на всю оставшуюся ночь". Полежав немного, он открыл глаза и уставился в дальний угол необставленной комнаты, туда, где было единственное светлое пятно. Этот угол днем казался особенно пустым, и именно сюда он хотел повесить так и не начатую картину.
По стене в углу бегали смутные тени. Они протягивали руки, словно умоляя о чем-то, покорно качались, сталкивались друг с другом, шептались, прятались, в самодовольстве власти покровительственно помахивали ладонью, окропляли святой водой, благословляли, крутили фиги. Вокруг светлого пятна был полный мрак, но Владимир, долго всматриваясь в границу света с чернотой, заметил, что и здесь, по краям светлого пятна, зарождается странная, вычурная пляска бликов, пятен и полос. На стенах комнаты стали появляться тени каких-то странных, неожиданных очертаний. Порой они напоминали живых существ, монотонно выполняющих осмысленную работу. Некоторые стали обретать другие цвета: светло-серый и черный сменились фиолетовым, зеленым, красным. Цвета полнились, становились насыщеннее, глубже. Владимир подумал, что совсем съехал, если боится теней от деревьев, которые стоят себе спокойно за окном.
Мысль, что пробежала, оформившись в слова, обожгла его: "На улице совершенно НЕТ ветра!" Не успел он до конца осознать, что ветра действительно НЕТ, как тени мгновенно угасли и съежились, сократились до размеров обычного светлого пятна и замерли черными и очень прямыми ветками. Владимир решительно встал с кровати, подошел к окну и резко отбросил занавеску. По деревьям, которые стояли перед домом, ударил порыв ветра. Они резко закачались, ветви начали налезать друг на дружку, порыв воздуха ударил в окно.
Еще подходя к окну, Владимир обратил внимание, что деревья, видимые сквозь неплотную ткань занавесок, стоят совершенно неподвижно, как и положено в такую тихую погоду. Теперь же они гнулись от ветра. Бросилось в глаза и то, что они качаются не одинаково, а будто кто-то дует на них с разных сторон.
"Чертовня какая-то", - Владимир отбросил занавеси, совершенно открыв окно. Он прошел в кухню, заварил чай, сел и стал думать о только что виденном. Мысли, одна невероятнее другой, приходили ему в голову. Допив чай, он вслух произнес: "Домовых в крупноблочных домах не бывает: они не выносят шума соседей". На этом он решил лечь спать.
Утро, как всегда, не принесло облегчения, но, опаздывая на работу, он успел подклеить к магнитофонной пленке, защищавшей форточку от мух, маленькие кусочки липкой ленты.
На работе Владимир всеми мыслями был дома, вспоминая странное ночное происшествие, поэтому дважды неверно вычислял погрешность и дважды видел лицо богомола в непосредственной близости.
Придя домой, он очень медленно и нешироко раскрыл дверь, чтобы не вызвать сквозняк. Когда он прошел на кухню, к стеклу под форточкой прилипло только четыре кусочка липучки. Значит, ветра не было и нет! И за такое короткое время он бы полностью не спал! Владимир непроизвольно зевнул: "Я ведь тоже всю ночь не спал", - подумал он.
Диван, служивший ложем любви, страха, мечтаний, был аккуратно застелен. Владимир посмотрел на диван с новым для себя чувством домовитого хозяина и сам удивился такой перемене. Он никогда не застилал утром диван и не читал по вечерам скандальных статеек. Он считал себя слишком большим оптимистом, чтобы думать о прошлом.
Прежде чем лечь спать, он привычно окинул взглядом пустую комнату и ту немногую мебель, что в ней стояла. На складном столе без дела лежал свежий, но уже потрепанный номер "Огонька", принесенный ему вчера нудной соседской старухой.
"Скандалистка и журналоядное", - была его последняя оформленная словами мысль, он скользнул под одеяло, накрылся с головой и удовлетворенно хмыкнул от того, как удачно сочетаются слова "журнал" и "яд".
Спал он глубоко, спокойно, без сновидений. Проснувшись, почувствовал спокойствие в теле и такую же спокойную решимость в голове. Приход ночи его больше не страшил. Он решил не спать, а смотреть на тени. Весь остаток дня Владимир часто выходил на балкон взглянуть на деревья, "пощупать" ветер. Его не на шутку заинтересовала необычная игра, которая происходила то ли в его воображении, то ли наяву.
Надо не спать, решил он, ведь если появятся тени и все эти странные фигуры, а ветра не будет, значит, это черт знает что.
Однако к вечеру поднялся легкий ветерок, и это крайне опечалило Владимира. Он не знал, куда себя деть, поскольку, будучи человеком настроения, уже настроился, а выходило так, что в игру не поиграешь. Его настроение еще больше ухудшилось от того, что все знакомые на этот вечер куда-то ушли, уехали, были заняты или заболели.
Владимир хмуро сидел на диване, пока в комнате не стало совсем темно. "Голый дурак сидит в темноте... - начал он сочинять стих. - Почитать, что ли, "Огонек"..." - слова, недооформившись, проскочили в голове, и тут же в углу на стене промелькнул странный розовый отблеск. Будто кто-то мазнул розовой флюоресцентной краской и тут же стер. Владимира прошиб озноб. Он ошалело вперился в стену, боясь что-нибудь там увидеть. Но стена, его живая стена, словно умерла. Она снова была обычной поверхностью, матово белеющей в кромешной темноте.
"Но ведь на слово "огонек" она прореагировала", - думал он. Владимир несколько раз повторил слово, но стена оставалась мертвой. Он лихорадочно метался по квартире, курил и думал про себя, думал вслух, пытался быть логичным, но стена оставалась без ответа. Будучи неприученным к длительному напряжению, он часто сбивался, постепенно мысли теряли законченность формы, превращаясь в обрывки фраз, в тонкие нити нервных импульсов, которые были невозвратимы, сакраментально просты и сводились всякий раз к мелькающему ряду предметов, голов, машин, людей, среди которых тут и там по необъяснимой, изуверской прихоти сознания всплывало лицо начальника отдела.
В один из таких моментов Владимир, метавшийся по освещенной кухне, заскочил в комнату и с порога увидел на стене огромное существо. Собственно, это были два существа, одно из которых в абсолютном молчании пожирало другое, быстро работая огромными челюстями и перебирая маленькими лапами, молитвенно складывая их, словно прося продлить удовольствие. "Богомол", - сказал про себя Владимир, который очнулся от первого потрясения лишь через несколько секунд. Существо мгновенно превратилось в тени обычных веток, раскачивающихся с ветром. Владимир застыл.
Первобытный ужас, который сначала овладел им, вскоре сменился жаждой новой "картинки", как он назвал свои видения. Он снова сел думать, теперь уже включив свет. Предстояло решить одну непростую задачу: как вынудить тени не прерывать свои хитросплетения, которые явно носили осмысленный характер, оба раза зависели от его собственных мыслей и оба раза, когда Владимир начинал осознавать, что именно он видит, исчезали. Изображение на стене могло быть и светлым, в этом он успел убедиться, когда вспомнил про журнал "Огонек". Но при чем здесь журнал? Какое отношение он имеет к розовому отблеску на стене?
"Дурак дурацкое и говорит, - ответил сам себе Владимир. - Тень реагирует не на название журнала, а на самое первое значение слова "огонек". Точнее, не на слово вообще, а на самый первый, не оформленный в слова импульс сознания. Вывод: думая о чем-либо, нельзя отвлекаться на мысленное проговаривание про себя или вслух. Дай мыслям растечься по древу, а точнее - по стене".
Вдохновленный простотой разгадки, он тотчас с треском хлопнул по выключателю и, ни о чем более не думая, залез с ногами на диван, "чтоб было удобнее ни о чем не думать".
Тени первое время будто ждали чего-то, а потом, словно уверовав в свою безопасность, задвигались, забегали. Они становились все отчетливее, картины памяти наполнялись цветом. Временами изумленному Владимиру казалось, что он различает даже голоса, кричащий шепот мелькающих фигур, вещей, цветов, внешне не связанных друг с другом, но явно и неразрывно принадлежащих и подчиняющихся чьей-то прихоти. Этот водоворот все ускорялся, затягивая его куда-то, сознание Владимира стало затуманиваться, желтая боль сковала затылок и виски, он отключился на минуту, и настало утро.
Он не опоздал на работу, где ни разу не ошибся в расчетах, шутил с женщинами и выходил на перекур не так часто. Богомол не складывал ручки и не просил быть серьезным. Работа не тяготила Владимира, как раньше: он знал, что работает на себя. День был колдовски удачным.
С работы домой он летел, с нервическим удовольствием отмечая, что мозг цепко фиксирует детали, проводит их в память без оформления мыслей в слова. Это было то, что нужно. Нужно ему и его теням. То, что они были живыми, сомнения больше не вызывало, и поэтому Владимир хотел запомнить все до мелочей, чтобы показать потом теням эти картины памяти.
В троллейбусе толкала всех рыжая тетка, но он не стал ругаться. Он лишь таинственно улыбнулся, глядя ей в глаза и думая о том, что ждет на стене его и его тени.
Утром, уже на пороге, уходя на работу, Владимир подумал о том, что тени можно научить читать не только картины памяти, мысли, но и знаки, символы. Если они в состоянии создавать видимость ветра, то уж читать наверняка сумеют. Он перепачкался в пыли, но вытащил из чулана старую детскую книжку про цветы. В ней было много цветных картинок, он это хорошо помнил. Раскрыв книжку наугад, он увидел то, что нужно: на развороте под цветными фото стояли подписи - "гвоздика" и "жасмин". "Попробуем начать с цветочной азбуки", - говорил он себе, раскладывая книгу на столе.
Придя домой, он ощутил сладостное чувство перемены. Нетерпение сменилось уверенностью. Владимир все делал неспешно, стараясь растянуть каждое свое действие, ощутить всю значимость каждой мысли, продумать весь ход событий.
Он спокойно дождался темноты и погасил свет. Вскоре на белом пятне стены забегали тени. Он словно в кино прокручивал свой день. Время от времени посреди серых изображений улицы или троллейбусной остановки вспыхивало отчетливое изображение поочередно то гвоздики, то жасмина. "Цветок", - сказал Владимир и тут же вспомнил, что этого говорить нельзя. Он с отчаянием подумал, что тени сейчас исчезнут и придется начинать все заново. Но ничего не произошло. Точнее, произошло - и гвоздика, и жасмин слились на стене в один фантастический цветок. Владимир решил попробовать. "Гвоздика!" - крикнул он хриплым от волнения голосом. На стене появилась гвоздика. "Жасмин". В темноте комнаты вспыхнул жасмин. "Один - гвоздика, два - жасмин..." Цветы, сначала гвоздика, потом жасмин, вспыхнули особенно ярко, зато другие тени и отблески исчезли полностью. "Три - цветы!" - в надежде выпалил Владимир. Появились гвоздика и жасмин. "Один - гвоздика плюс два - жасмин будет три - цветы". Стена, уже абсолютно без теней, воспроизвела все по порядку. Обрадованный Владимир несколько раз менял последовательность, пока не научил стену зажигаться так, чтобы количество слов соответствовало количеству картинок. Для "закрепления" урока он проводил эти же действия в уме, молча. Стена с тенями понимала и теперь не боялась его слов совершенно. В третьем часу ночи он перешел к элементарной арифметике.
Тени, а теперь Владимир называл их картинками, "учились" легко и быстро. Это и не случайно, ведь то, что они не могли понять из словесного языка, они черпали напрямик из его памяти, которая содержала массу нужного и ненужного в повседневной жизни. Владимир, который работал программистом, был человеком с огромным запасом непрофессиональных сведений. Он увлекался живописью и музыкой, кино и литературой, знал немного географию и лингвистику. Теперь он отдавал теням все эти знания, чувствуя, как мало-помалу те становятся все более "образованными". Программирование помогало ему строить в уме сложные совокупности понятий, и под конец этой знаменательной ночи он уже чувствовал, что можно начинать объяснение таких понятий, как Зло, Добро, Любовь, Ненависть.
Однако с этим справиться было труднее, чем научить выведению производной. Владимир долго думал, как же объяснить теням, что такое Красота. Ничего красивого в этом опостылевшем ему мире он не находил, в голову не приходило ровным счетом ничего. Вдруг какая-то волна пробежала через его сознание, он выкрикнул в детской запальчивости: "Это как утро и одновременно Венера!" Тени на мгновение остановились, а потом понимающе зашевелились, сложившись в некий непонятный, но завораживающе гармоничный рисунок. Исчезнув, он невольно вызвал мимолетное щемящее чувство чего-то знакомого.
К утру снова разболелась голова, и счастливый Владимир, напоследок научив тени понятию Вежливость, пожелал им спокойной ночи и сам лег спать.
То утро было великолепным. Он уже умел общаться с тенями! И они его понимали. Пусть не совершенно, пусть они говорили, как немые, но это уже достижение. В любом случае он был рад, что с ним произошло что-то такое, что не происходило ни с кем. Значит, он этого достоин.
На работе удивлялись тому, как изменился Владимир. Из бесшабашного остроумного бездельника он превратился в исполнительного работника. Многие из тех, кто был его друзьями, наталкивались теперь поминутно на сухое, официальное лицо и столь же сухой, жесткий взгляд. Владимир же чувствовал себя прекрасно. Он с ликованием думал о тенях, о своих удачах, о своих диалогах с ними. Впереди замаячили пугающе розовые дали.
Вечер за вечером, ночь за ночью он, открывая свое сознание и память, учил тени. Ночь за ночью их разговоры становились все более существенными. Ночь за ночью тени все легче выбирали правильные слова в ответ на картины памяти и, наоборот, изображали весь понятийный спектр абстрактных слов, формул, звуков музыки, стихотворений.
Одной ночью Владимир особенно устал и лег спать раньше обычного. Тени отрицательно помахали ладошками, будто говоря, что не будут сегодня "слизывать" память Владимира, пока тот спит. Это случилось не в первый раз. Тени стали доверять речи Владимира и стали ее полностью понимать. Для Владимира это означало, что в такие перерывы он может спокойно думать о самом сокровенном, может спокойно обдумать до мелочей тот план, что давно созрел в его душе, воплощать который он уже начал. Его мечта становилась реальностью. Ему снились самые разные люди, качающие его на руках, богомолы, возносящие его на курганы гвоздик и жасмина. Он сделает открытие, он откроет им тайну своих теней. Он станет самым...
Громкий голос заставил Владимира вздрогнуть во сне. Он открыл глаза и привычно уставился в угол. Голос, его собственный голос звучал в глухой ночной тишине. Это были обрывки его старых мыслей, цитаты из Пушкина и биографии Эйнштейна, иногда голос Владимира выпевал строчки из песен. Голос слышался то очень явно, четко, то почти тонул в мощных аккордах Россини, Баха, Моцарта.
"Заговорил, Великий Немой!" - это открытие взбудоражило Владимира. О сне не могло быть и речи. Он откинул одеяло, подошел к стене вплотную и заговорил сам:
1 2