– Видно, есть из-за чего стараться. Он вас не орешками угостил. Эта вещь не из дешевеньких. Даже с вашей монограммой – золотом.
– Вот как?
– Вы разве не видели?
– Да он только что ушел.
Джой просунул пальцы между кожаными боками бумажника и стал перебирать прозрачные целлофановые отделеньица для документов.
– Скорей вступайте в какой-нибудь клуб, – сказал он. Потом открыл задний кармашек. – Вот это называется чуткий подход. – Он извлек оттуда зажатую между указательным и средним пальцем двадцатидолларовую бумажку. – Я чувствовал, что «Б. Б. Д. и Д.» ведут осаду нашего города, но чтобы сразу двинуть танки!.. Да! Такой сувенирчик не забудешь.
– Это в самом деле там лежало?
– Что же, я, что ли, подсунул?
– Джой, слушайте! Этот тип обещает мне пять процентов от каждого заказа, переданного их фирме.
– Шика-арно! Вот и разбогатеете, и давно пора! Если обещает, значит, сделает. Выставляйте кока-колу. Ради такого дня.
– Неужели вы считаете, что я должен пойти на...
– А что тут плохого? Ведь цены не повысятся? И кто от этого теряет?
– Он не велел говорить Марулло, не то Марулло подумает, будто я получаю больше.
– Ну, само собой. Хоули, да что с вами? Совсем рехнулись? Это, наверно, освещение такое. Физиономия у вас какая-то зеленая. А я тоже позеленел? Уж не собираетесь ли вы отказываться?
– Я еле удержался, чтобы не дать ему пинка в зад.
– Ну кто еще на такое способен? Только вы да динозавры.
– Он сказал, все так делают.
– Нет, не все. Потому что не всем удается. Считайте, что вам здорово повезло.
– Это нечестно.
– Почему? Кому это во вред? Что тут противозаконного?
– Значит, вы бы согласились?
– Согласился? Да я стал бы на задние лапки, только дайте! В нашем деле все лазейки закрыты. В сущности говоря, если ты простой банковский служащий, а не директор, так для тебя любое ухищрение противозаконно. А вас я решительно не понимаю. Что вы тут мудрите? Если бы вы обирали вашего Альфио, я бы сказал, что это не совсем порядочно. Но ведь дело обстоит не так. Вы оказываете им любезность, они оказывают вам. А их любезность эдакая хрустящая, зелененькая. Не будьте идиотом. У вас жена, дети – надо и о них подумать. Воспитание детей что-то не дешевеет, и не предвидится, чтобы подешевело.
– Пожалуйста, уйдите отсюда.
Джой Морфи со стуком опустил на прилавок недопитую бутылку.
– Мистер Хоули... Нет!.. мистер Итен Аллен Хоули, – ледяным тоном сказал он. – Если вы думаете, что я способен совершить бесчестный поступок или вас на это подтолкнуть, подите вы знаете куда!
Джой с величественным видом зашагал к дверям кладовой.
– Да нет, я не то хотел сказать. Совсем не то. Джой! Честное слово! Просто у меня сегодня и без того тяжелый день, то одно, то другое. И потом – этот ужасный праздник. Ужасный праздник!
Морфи остановился.
– То есть как? А, да! Понимаю. Я все понимаю. Вы верите мне?
– И так каждый год, с раннего детства... только год от году мне все тяжелее, потому... наверно, потому, что понятнее. Я слышу эти слова, и в них звучит такое одиночество: «Lama sabach thani» [Господи, зачем Ты меня оставил! (древнееврейск.)].
– Знаю, Итен, анаю. Но теперь уже скоро, уже недолго осталось, Итен. Забудьте мою вспышку, ладно?
И железный пожарный колокол ударил на башне ратуши – один-единственный раз.
– Кончилось, – сказал Джой-бой. – Теперь все, до следующего года. – Он тихонько вышел в переулок, без стука притворив за собой дверь.
Итен поднял шторы и снова открыл лавку, но торговля в эти часы шла вяло, – несколько картонок молока и кирпичиков хлеба ребятишкам, маленькая баранья отбивная и банка зеленого горошка мисс Борчер к ужину. Люди просто не показывались на улице. За последние полчаса, пока Итен прибирал перед закрытием, к нему никто даже не заглянул. И он запер лавку и уже вышел на улицу, как вдруг вспомнил, что ничего не взял для дома. Пришлось вернуться, набрать две бумажные сумки всяких продуктов и снова все запереть. Ему хотелось спуститься к набережной, поглядеть, как серые волны колышутся там среди свай пристани, вдохнуть запах морской воды, поговорить с чайкой, которая – клюв по ветру – стояла на буйке. Он вспомнил стихотворение одной поэтессы, когда-то давным-давно пришедшей в экстаз при виде скользящей спирали чайкиного полета. Стихотворение начиналось так: «В тоске иль в счастье крылами веешь, стихии дочь?» Вопроса этого поэтесса так и не выяснила, да, вероятно, и не стремилась выяснить.
С двумя тяжелыми сумками в руках, полными праздничных закупок, было не до прогулки. Итен усталыми шагами прошел по Главной улице и свернул на свою Вязовую к старинному дому семьи Хоули.

ГЛАВА II

Мэри отошла от плиты и взяла у него одну сумку.
– Мне столько всего нужно тебе. рассказать. Просто не терпится.
Он поцеловал ее, и она почувствовала, какие у него сухие губы.
– Что с тобой? – спросила она.
– Устал немножко.
– Но у тебя же было три часа перерыва.
– Мало ли там дел.
– Надеюсь, ты не в миноре?
– Такой уж день – минорный.
– Нет, день сегодня замечательный. Подожди, ты еще ничего не знаешь...
– Где ребята?
– Наверху, слушают радио. У них тоже есть новости.
– Что-нибудь неприятное?
– Ну, почему ты так говоришь!
– Сам не знаю.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Да нет! Вот пристала!
– Такие радостные новости – нет, подожду до послеобеда. Ну, ты у меня и удивишься!
Аллен и Мэри-Эллен кубарем скатились вниз по лестнице в кухню.
– Пришел! – сказали они.
– Папа, у тебя в магазине есть «Пикс»?
– Корнфлекс? Конечно, есть, Аллен.
– Принесешь нам несколько коробок, а? Это те самые, где надо вырезать маску Микки-Мауса.
– Не великоват ли ты для Микки-Мауса?
Эллен сказала:
– Крышку с коробки срезают, потом надо приложить десять центов, и они пришлют такую штуку для чревовещания и как ею пользоваться. Только что передавали по радио.
Мэри сказала:
– Расскажите папе, что вы собираетесь делать.
– Мы хотим участвовать во всеамериканском конкурсе на сочинение «Я люблю Америку». Первая премия – поездка в Вашингтон, встреча с президентом, и родители тоже. И вагон всяких других премий.
– Прекрасно! – сказал Итен. – Но о чем речь? Что от вас требуется?
– Это херстовские газеты! – крикнула Эллен. – Объявили по всей стране. Надо написать сочинение на тему «За что я люблю Америку». Кто получит премии, тех будут показывать по телевизору.
– Блеск! – крикнул Аллен. – Скажешь, плохо? Поездка в Вашингтон, гостиница, театры, к президенту и мало ли чего еще! Скажешь, не блеск?
– Скажу: а школа?
– Это летом. Премии объявят четвертого июля, в День независимости.
– Ну что ж, тогда пожалуйста. А на самом деле что вы любите – Америку или премии?
– Слушай, отец, – сказала Мэри. – Не порть им удовольствия.
– Я просто хочу отделить корнфлекс от Микки-Мауса. А они все валят в одну кучу.
– Папа, а где это можно взять?
– Что где взять?
– Ну, вроде кто чего об этом писал.
– У твоего прадеда было много хороших книг. Они на чердаке.
– Какие? Про что там?
– Ну, например, речи Линкольна, и Дэниела Уэбстера, и Генри Клея. Можешь полистать Торо, или Уолта Уитмена, или Эмерсона. Да и Марка Твена. Они все там на чердаке.
– Папа, а ты сам их читал?
– Твой прадед был мой дед. Он читал мне вслух кое-когда.
– Ты поможешь нам писать сочинения?
– Тогда они будут не ваши.
– Ну ладно, – сказал Аллен. – Только не забудь принести «Пиксов». В них ведь железо и много всего полезного.
– Постараюсь не забыть.
– Можно, мы пойдем в кино?
Мэри сказала:
– Вы же собирались красить пасхальные яйца. Они уже варятся. После обеда можете заняться этим на южной террасе.
– А можно, мы пойдем на чердак посмотрим книги?
– Если не забудете погасить электричество. Однажды там целую неделю горел свет. Это ты не выключил, Итен.
Когда дети убежали, Мэри сказала:
– Ты рад, что они будут участвовать в конкурсе?
– Конечно, рад, пусть только займутся этим как следует.
– Мне просто не терпится рассказать тебе. Марджи сегодня гадала на меня. Три раза подряд, потому что у нее никогда в жизни так не было. Три раза! Я сама видела, какая шла карта!
– О господи!
– Сначала послушай, а потом будешь говорить. Вот ты вечно подшучиваешь насчет высоких брюнетов, а знаешь, что она мне нагадала? Никогда не догадаешься! Ну попробуй!
Он сказал:
– Мэри, я тебя предупреждаю...
– Предупреждаешь? Да если бы ты знал! Мое богатство – это ты.
Он буркнул себе под нос короткое злое слово.
– Что ты сказал?
– Я сказал: невелико богатство.
– Это ты так думаешь, а карты думают совсем по-другому. Она три раза подряд раскладывала.
– Карты думают?
– Карты все знают, – сказала Мэри. – Она на меня гадала, а выходило все про тебя. Ты будешь одним из самых важных людей в городе. Слышишь, что я говорю? Одним из самых важных. И это скоро сбудется. Совсем скоро. Какую карту она ни выкладывала, всё деньги и деньги. Ты разбогатеешь.
– Мэри, дорогая, – сказал он. – Прошу тебя, остерегись!
– Ты выгодно поместишь деньги.
– Какие деньги?
– Деньги моего брата. Какие же еще!
– Нет! – крикнул он. – Я этих денег не трону. Они твой и так и останутся твоими. Ты сама это придумала или...
– Она ни словом о них не обмолвилась. И карты тоже ничего такого не говорили. В июле ты выгодно поместишь деньги, и с этого все и начнется одна удача за другой, одна за другой. И как это хорошо получилось! Она так и сказала: «Ваше богатство – это Итен. Он будет очень богатый человек, может быть, самый важный во всем городе».
– Чтоб ей пусто было! Какое она имеет право?
– Итен!
– Отдает она себе отчет в том, что делает? А ты отдаешь себе отчет?
– Я хорошая жена, а она мой хороший друг – вот в чем я отдаю себе отчет. И мне не хочется затевать с тобой ссору, когда нас слышат дети. Марджи самая моя близкая подруга. Я чувствую, она тебе неприятна. Значит, ты ревнуешь меня к моим друзьям – вот и все. Я весь день радовалась – так нет, надо все испортить! Это очень нехорошо с твоей стороны. – От разочарования и досады лицо у Мэри пошло пятнами, ей хотелось отомстить за эту помеху ее снам наяву. – Скажите какой умник нашелся! Сидит здесь и разносит людей на все корки. Ты воображаешь, что Марджи это подстроила? Вот и нет, потому что я все три раза сама снимала. Но если б даже она подстроила, так зачем? По-моему, только из добрых чувств к нам, по дружбе, из желания хоть как-то помочь. А по-твоему, умник? Ну, придумай какую-нибудь гадость, придумай!
– Придумал бы, если бы мог, – сказал он. – Вернее всего, она просто интриганка. Ничем не занята, мужа нет. Вот и взялась плести интриги.
Мэри понизила голос и заговорила презрительным тоном:
– Много ты смыслишь в интригах! Столкнешься с настоящей интригой вплотную – и то ничего не поймешь. Знал бы ты, что бедной Марджи приходится терпеть! У нас в городе есть мужчины, которые буквально не дают ей проходу. Известные люди, женатые, а навязываются, пристают. Отвратительно! Марджи иной раз просто не знает, куда от них деваться. Поэтому она так и нуждается во мне, вообще в женской дружбе. Чего только я от нее не наслушалась! Кто! Какие люди! Ты в жизни бы не поверил. Некоторые даже притворяются в обществе, будто она им не нравится, а сами тайком бегают к ней или звонят по телефону, пытаются назначить свидание. Противные ханжи! На словах за высокую нравственность, а на деле... А ты говоришь – интриганка.
– Она называла тебе какие-нибудь имена?
– Нет, не называла, и это тоже в ее пользу. Марджи никому не хочет вредить, хотя сама ото всех терпит. Она только говорила, что про одного человека я бы в жизни не поверила. «Да вы, – говорит, – поседеете, если вам сказать».
Итен набрал полную грудь воздуха, задержал его и шумно перевел дух.
– Интересно, кто бы это мог быть? – сказала Мэри. – Она прямо-таки намекала, что это кто-то из наших знакомых, но мы бы про него никогда не поверили.
– И при соответствующих обстоятельствах от намеков перешла бы к фактам? – тихо сказал Итен.
– Только если бы ее вынудили. Она сама так говорит. Только если бы пришлось в защиту... э-э... ее чести и доброго имени... Как ты думаешь, кто это?
– По-моему, я знаю.
– Знаешь? Ну кто?
– Я.
Мэри разинула рот.
– Фу! Дурак! – сказала она. – Вечно ты меня на чем-нибудь подлавливаешь. Стоит мне зазеваться – и конец. Но лучше так, чем когда ты в миноре.
– Сенсация! Муж признается жене в преступной связи с ее лучшей подругой. Она поднимает его на смех.
– Нехорошо так говорить.
– Муж, вероятно, должен был бы от всего отпереться. Тогда по крайней мере жена удостоила бы его своими подозрениями. Родная моя, клянусь тебе всеми святыми: я ни словом, ни делом не повинен в заигрывании с Марджи Янг-Хант. Ну, теперь ты поверишь, что я тебе изменяю?
– Ты?
– Значит, по-твоему, я недостаточно хорош, недостаточно привлекателен? Другими словами – кишка тонка?
– Ты прекрасно знаешь, что я не прочь пошутить, но это совершенно неподходящая тема для шуток. Ах, господи, вдруг дети там начнут лазить по сундукам! Разбросают и не подумают убрать.
– Я сделаю еще одну попытку, моя прелестная жена. Некая женщина, ее инициалы М.Я.-Х., со всех сторон обставила меня ловушками по причинам, кроме нее никому неизвестным. Мне грозит серьезная опасность попасть в одну из них, а может, не только в одну.
– Почему ты не подумаешь о будущем? Карты сказали – в июле, – и так вышло три раза подряд. Я сама видела. У тебя будут деньги, большие деньги. Подумай об этом.
– Неужели ты так любишь деньги, зайчонок?
– Люблю ли я деньги? Как это понимать?
– Неужели тебе так уж нужны деньги, что ради них можно заниматься черной магией, шаманством, колдовством и прочими темными делишками?
– Ну, пеняй на себя! Ты первый начал! Я не позволю тебе прятаться за этими словесами. Люблю ли я деньги? Нет, деньги я не люблю. Но вечные заботы я тоже не люблю. Мне хочется высоко держать голову в нашем городе. Мне не хочется, чтобы мои дети чувствовали себя хуже других, потому что они не могут одеваться, как... ну, как некоторые. Мне хочется высоко держать голову.
– И деньги послужат подпоркой для твоей головы?
– Они сотрут презрительные усмешки с физиономий твоих спесивых друзей.
– Над Хоули никто не насмехается.
– Это только ты так думаешь. Ты просто ничего такого не видишь.
– Может быть, я просто ничего такого не жду, потому и не вижу.
– Ты что же, хочешь убить меня своими распрекрасными Хоули?
– Нет, родная. Теперь такое оружие несколько устарело.
– Слава богу, что хоть это ты усвоил. В нашем городе, да и не только в нашем, простой продавец из рода Хоули – это всего-навсего простой продавец.
– Ты попрекаешь меня моими неудачами?
– Нет. Конечно, нет. Но я попрекаю тебя тем, что ты погряз в своих неудачах. Ведь если бы не твои старомодные, выспренные понятия, ты давно бы выкарабкался на поверхность. Над тобой все потешаются. Благородный джентльмен без денег все равно что босяк. – Это слово будто вырвалось у нее само собой, и она пристыженно замолчала.
– Что ж поделаешь, – сказал Итен. – Но ты преподала мне урок, кроличий мой хвостик. И даже не один, а целых три. Есть, как видно, три вещи, которым никто не верит. Не верят в правду, не верят в то, что вполне возможно, и в то, что вполне логично. Теперь я знаю, где достать деньги, те самые, что повернут мою судьбу.
– Где?
– Ограблю банк.
На плите начал отрывисто позванивать колокольчик регулятора.
Мэри сказала:
– Пойди позови детей. У меня все готово. И вели им потушить там свет.
Она прислушалась к его удаляющимся шагам.

ГЛАВА III

Моя жена, моя Мэри засыпает сразу, как будто за ней захлопнулась дверь. Я часто смотрю на нее с завистью. С минуту она возится под одеялом, словно прилаживаясь к кокону, обпившему ее грациозное тело. Потом глубоко вздыхает, и к концу вздоха глаза у нее уже закрыты, а на губах безмятежная и загадочная улыбка греческого божества. Так она и спит всю ночь, улыбаясь, и во сне мурлычет, не похрапывает, а именно мурлычет, как котенок. Вдруг ее бросает в жар, так что я даже ощущаю это, лежа рядом, но в следующее мгновение все прошло и она уже где-то далеко-далеко. Я не знаю где. Она уверяет, что никогда не видит снов. Этого не может быть, конечно. Просто сны не тревожат ее или тревожат так сильно, что она забывает их до того, как проснется. Она любит спать, и сон ей дается без усилий. Не то что я. Я всегда борюсь со сном, как бы отчаянно ни хотелось мне уснуть.
Я думаю, дело тут вот в чем: моя Мэри убеждена, что будет жить вечно, что ступит из этой жизни в другую так же легко и просто, как сейчас переходит от ночи к дню. Она верит в это подобно тому, как дышит, естественно, не размышляя. И потому ей некуда спешить, можно и спать, и отдыхать, и вовсе выключиться на время из существования.
А я весь, до мозга костей, пропитан сознанием, что рано или поздно моей жизни придет конец, и потому я гоню от себя сон, хотя в то же время жажду его, пускаюсь даже на всякие уловки, чтобы уснуть.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Зима тревоги нашей'


1 2 3 4 5