Мужчины встали и не садились до тех пор, пока она не вышла из комнаты.
Наверху она бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку.
– Какое-то сумасшествие! – шептала она. – Этого не может быть. Забудь об этом! – Она с ужасом заметила, что плачет.
Прошло несколько мучительных недель. Теперь Молли неохотно выходила из дому. Идя в школу и обратно, она не поднимала глаз. «Если я увижу незнакомого человека, я убегу. Но ведь это же глупо. Я просто дура». Лишь в своей комнате она чувствовала себя в безопасности. Из-за постоянно терзавшего ее страха, она стала бледной, и глаза ее утратили свой блеск.
– Молли, вам надо лечь, – уговаривала ее миссис Уайтсайд.
Но Молли не хотела ложиться. Слишком много мыслей приходило ей в голову, когда она лежала в постели.
На следующем заседании совета Берта Мэнро не было. Молли немного успокоилась и повеселела.
– Вы уже поправляетесь, верно ведь, мисс Морган?
– Да, конечно, да. У меня был какой-то пустяк, что-то вроде простуды. Но если бы я тогда себя не пересилила, я бы могла расхвораться всерьез.
Они заседали уже целый час, когда в дверь вошел Берт Мэнро.
– Прошу извинить за опоздание, – сказал он. – Все та же история. Мой работничек уснул на улице в Салинасе. Сейчас отсыпается в машине. Завтра придется мыть ее шлангом.
У Молли сжалось горло. Какое-то мгновение ей казалось, что она упадет в обморок.
– Простите, я должна выйти! – выкрикнула она и бросилась вон из комнаты.
Она постояла в темном холле, прислонясь к стенке. Потом, медленно переставляя ноги, как заведенная, вышла из парадной двери и спустилась с крыльца.
Ночь была полна шорохов. На дороге смутно чернел автомобиль Берта Мэнро. Молли было странно, что ноги, словно сами собой, несут ее по тропинке.
– Ну вот, я сама себя убиваю, – сказала она. – Все бросаю на ветер. Зачем?
Вот ее рука уже на калитке, тянется, чтобы отворить ее. Внезапно легкий ветерок донес до нее резкую вонь. Она услыхала пьяный храп. И тут словно какой-то вихрь пронесся у нее в голове. Молли резко повернулась и опрометью кинулась к дому. У себя в комнате она заперла дверь и села, застыв, словно каменная, тяжело дыша после бешеного бега. Ей казалось, что прошло несколько часов, прежде чем до нее донеслись голоса выходящих из дому людей. Заворчал мотор бертовского автомобиля и, постепенно стихая, замер вдали. Теперь, когда она могла выйти, силы оставили ее.
Когда Молли вошла в гостиную, Джон Уайтсайд что-то писал за конторкой. Он поднял на нее вопросительный взгляд.
– Вы нездоровы, мисс Морган. Вам нужен врач.
Она неуклюже, будто деревянная, встала с ним рядом.
– Вы могли бы найти мне замену? – спросила она.
– Ну, конечно. Укладывайтесь в постель, а я вызову врача.
– Вы меня не поняли, мистер Уайтсайд. Я хочу сегодня уехать.
– Что это вам пришло в голову? Вы ведь больны.
– Я говорила вам, что мой отец умер... Я не знаю, умер ли он. Я боюсь... я должна уехать сегодня.
Он внимательно поглядел на нее.
– О чем это вы? – мягко спросил он. – Если я узнаю, что этот пьяница, который живет у мистера Мэнро... – Она умолкла, внезапно ужаснувшись тому, что собиралась сказать.
Джон Уайтсайд медленно склонил голову.
– Нет! – крикнула она. – Я этого не думаю. Нет.
– Мне бы хотелось чем-нибудь помочь вам, Молли.
– Я не хочу уезжать. Мне у вас так нравится... Но я боюсь. Это для меня очень важно.
Джон Уайтсайд встал, подошел к ней и обнял за плечи.
– Мне кажется, я не все понял, – сказал он. – Да я и не хочу понимать. Не нужно понимать. – Он словно разговаривал сам с собой. – Это было бы не совсем вежливо... понять...
– Когда я отсюда уеду, я смогу в это не верить, – всхлипывая, проговорила Молли.
Он на секунду крепко сжал ее плечи.
– Бегите-ка наверх и уложите свои вещи, Молли, сказал он. – Сейчас я выведу машину и отвезу вас прямо в Салинас.
IX
Одним из самых примечательных мест в Райских Пастбищах была ферма Реймонда Бэнкса. Ферма была поистине восхитительна. Реймонд держал пять тысяч белых кур и тысячу белых уток. Ферма располагалась в северной, самой красивой части долины. Реймонд разбил свой участок на правильные квадраты, которые засевал люцерной и капустой. Свои курятники, приземистые и длинные, он белил так часто, что они всегда выглядели новенькими и безупречно чистыми. Птичьего помета, который на любой птицеводческой ферме непременно валяется целыми кучами, у Реймонда отродясь никто не видел.
Для уток Реймонд вырыл большой круглый пруд. Пруд был проточный. Вода текла в него из толстой железной трубы, а дальше растекалась по делянкам люцерны, бежала среди грядок упругой, крепкой капусты. И до чего же приятно было глядеть, как ярким солнечным утром тысячи белых чистеньких цыплят шныряли в темно-зеленой люцерне, добывая себе пропитание, а сотни белых уток величественно бороздили водную гладь. Утки двигались тяжеловесно, огромные, как Левиафаны, а на ранчо слышалось бойкое кудахтанье кур.
С вершины ближнего холма открывался вид на ровные зеленые прямоугольники люцерны, где, словно белые пушинки, сновали куры и цыплята. А порой вдруг краснохвостый ястреб зависал в вышине, пристально наблюдая за фермой Реймонда. Белые пушинки мгновенно прекращали свою беспорядочную суету. Куры стремительно спасались бегством, воздух оглашал отчаянный писк перепуганных цыплят. С грохотом захлопнув за собой дверь, Реймонд с ружьем в руках выскакивал из дома. Ястреб взмывал на сотню футов вверх и улетал восвояси. Белые стайки цыплят снова рассыпались по полям в поисках пропитания. Зеленые прямоугольники были отгорожены друг от друга, так что пока один участок, как говорят фермеры, «отдыхал», куры орудовали на другом. С горы виднелся и побеленный дом Реймонда, он стоял на опушке дубовой рощи. Возле дома росло множество цветов: ноготки обыкновенные, африканские бархатцы и флоксы, высокие, как деревья.
За домом располагался огромный розовый сад, прямо-таки настоящий розарий, – единственный в этих местах сад, действительно заслуживающий такого названия. Все в округе гордились фермой Реймонда, – она считалась образцовой.
Реймонд Бэнкс был очень силен. Толстые короткие руки, широкие плечи, массивные ноги и даже заметное под комбинезоном брюшко создавали облик силача, который все может – и подтолкнет, как следует, и вытянет, и подымет. Кожа его загорела до красноты – и открытые по локоть тяжелые руки, и шея, насколько позволял расстегнутый ворот, и лицо основательно обгорели и потрескались. Загорела даже голова под редкой белобрысой шевелюрой. У Реймонда были удивительные глаза. Обычно если брови и волосы светлые, то глаза бывают голубыми, а у Реймонда глаза были черные, как сажа. Толстые, чувственные губы и злодейский крючковатый нос. Солнце с какой-то особой яростью обрушивалось на его нос и уши. По крайней мере круглый год они у него были облезшие и обгорелые.
Реймонду Бэнксу было тогда около сорока пяти. Человек необычайно веселого нрава, он никогда не разговаривал тихо. В его крикливом голосе странно сочетались ярость и ирония. Что бы он ни говорил, даже самые обычные вещи, всегда это получалось смешно. Стоило ему раскрыть рот, и все начинали смеяться. Когда в здании школы праздновали Рождество, Реймонда неизменно выбирали Санта-Клаусом из-за того, что голос у него был звучный, лицо красное и, самое главное, он очень любил детей. Он обрушивал на детишек такой мощный поток яростной брани, что они просто умирали от смеха, даже если на нем и не было красного одеяния Санта-Клауса. Видимо, и дети считали его своего рода Санта-Клаусом. Он швырял их в разные стороны, боролся с ними, колотил их, но колотил как-то ласково, так что они приходили в неописуемый восторг. А иной раз он говорил с ними серьезно и говорил такое, что стоило намотать на ус.
Время от времени, чаще всего в субботу утром, мальчишки отправлялись на ферму Бэнкса посмотреть, как Реймонд работает. Он позволял им наблюдать за работой в маленькие окошечки инкубаторов. Случалось им видеть и только что вылупившихся цыплят, которые отряхивали влажные крылышки и неуклюже ковыляли на слабеньких ножках. Реймонд разрешал ребятам брать их в руки целыми пригоршнями. Цыплята пищали, словно сотня несмазанных колесиков. А потом гости отправлялись к пруду и кормили уток, с важным видом бороздящих водную гладь. Но больше всего ребятам нравилось смотреть, как Реймонд режет кур. И вот что странно: когда Реймонд собирался резать кур, он переставал болтать и шутить и сразу делался очень серьезным.
Реймонд брал петушка и подвешивал его за ноги к деревянной раме. Петух отчаянно хлопал крыльями, тогда Реймонд связывал крылья. Тут же на ящике лежал острый нож. Этот нож, по форме напоминающий копье, с острым, как игла, кончиком, приводил ребятишек в настоящее восхищение.
– Ну, старина, пришел твой черед, – говорил Реймонд.
Мальчишки сбивались в кучу, чтобы лучше видеть. Быстрым, уверенным движением Реймонд хватал петушка за голову, раскрывал ему клюв и молниеносно вводил кончик ножа прямо в мозг. Скрученные проволокой крылья вздрагивали и колотились. Несколько секунд петух конвульсивно дергал шеей, с клюва стекал тоненький ручеек крови.
– Теперь смотрите! – восклицал Реймонд. Растопырив пальцы, он проводил рукой по груди петушка и одним махом выдергивал все перья. Еще одно движение – и нет перьев на спине. Крылья хлопают уже устало. Вот Реймонд очистил от перьев и крылья, осталось совсем немного, разве что на кончиках. Потом оголяются ноги – по одному движению на каждую.
– Смотрите! Все нужно делать быстро, – объяснял он. – Первые две минуты перья держатся слабо. Если их не вытащить сразу, потом придется повозиться.
Он снимал петушка с рамы, делал два надреза другим ножом, вытаскивал внутренности и бросал их в кастрюлю. Потом вытирал тряпкой окровавленные руки.
– Ой, гляди! – вопили мальчишки. – А это что такое?
– Это сердце.
– Глядите! Оно еще бьется. Оно еще живое.
– Да ничего оно не живое, – спокойно объяснял Реймонд. – Петушок этот помер в ту самую секунду, когда я ножом проткнул ему мозги. Сердце пока еще бьется, а сам петушок давно мертвый.
– А почему вы не отрубаете им голову, как мой папа, мистер Бэнкс?
– Да потому, что так быстрей и чище, да и мясники предпочитают, чтобы голова была на месте. Она для весу им нужна, понятно? Ну, пойди-ка сюда, старина.
Он засовывал руку в клетку и вытаскивал следующую жертву, которая отчаянно билась в его руках. Зарезав последнего петушка, Реймонд вынимал из кастрюли петушиные зобы, раздавал их ребятам, объясняя при этом, как их вымыть и надуть, чтобы получились воздушные шарики. Когда Реймонд говорил о своей ферме, он всегда был очень серьезен. Он не давал никому из ребят помогать ему резать петушков, хотя его много раз просили об этом.
– Вот вы занервничаете, – говорил он. – И воткнете ножик куда-нибудь не туда, а петушку будет больно.
Миссис Бэнкс много смеялась – звонким, рассыпчатым смехом, временами просто так, без причины. Она смеялась, как бы предвкушая нечто забавное, и, чтобы оправдать ее ожидания, при ней все старались сказать что-нибудь смешное. Закончив работу по дому, она копалась в цветнике. Горожанка – вот и любит цветы, говорили соседи. Гостей, подъезжавших к дому, неизменно встречал высокий звонкий смех Клео Бэнкс, и, услышав его, они сами начинали смеяться. В ее обществе все чувствовали себя раскованно и свободно. Никто не помнил, чтобы она когда-нибудь что-нибудь говорила, но даже через несколько месяцев люди отчетливо вспоминали все модуляции ее смеха.
А вот Реймонд Бэнкс, напротив, смеялся редко. Он, можно сказать, не смеялся вообще, зато всегда ходил с нарочито угрюмым видом, который принимали за проявление своеобразного чувства юмора. Ни к кому так часто не ездили в гости жители долины, как к ним. Время от времени Бэнксы приглашали всех жителей Райских Пастбищ на пикник, который устраивали в дубовой роще у своего дома. Они жарили цыплят на углях из дубовой коры и выставляли целые батареи бутылок домашнего пива. В долине любили эти пирушки – их ждали загодя, а после долго с удовольствием их вспоминали.
Когда Реймонд Бэнкс учился в школе, он дружил с одним мальчиком, который впоследствии стал начальником тюрьмы в Сан-Квентине. Дружба эта не прервалась.
Они писали друг другу, если случалось что-то важное, а на Рождество обменивались какими-нибудь пустячными подарками. Реймонд гордился, что знаком с начальником тюрьмы. Раза два – три в год тот приглашал его в Сан-Квентин посмотреть на казнь какого-нибудь преступника. Реймонд всегда принимал такого рода приглашения. Эти поездки были единственным развлечением, которое он себе позволял.
Приезжать в Сан-Квентин Реймонд любил с вечера. Старые друзья долго беседовали, вспоминали школу, пересказывали друг другу случаи, всегда одни и те же, которые оба превосходно помнили. А на следующее утро Реймонд отправлялся в тюрьму и со странным удовольствием погружался в ту атмосферу приглушенной истерии, которая неизменно сопровождает совершение смертной казни. Медленное шествие осужденного к месту казни рождало в его душе какое-то трепетное чувство, доставляющее острое наслаждение. При этом главным была не сама казнь – его захватывала волнующая атмосфера всей процедуры в целом. Это было как в церкви, только еще более торжественно, печально, подчинено трагическому ритуалу. Все это вместе вызывало у него ощущение полноты своего бытия, благоговейное чувство, с которым ничто не могло сравниться. Об осужденном Реймонд думал не больше, чем о цыпленке в тот момент, когда протыкал ему ножом мозги. В этом не было ничего похожего на жестокость, никакого смакования чужих страданий. Совсем не это заставляло его посещать такого рода зрелища. Просто у него развилась тяга к сильным потрясениям, а скудное его воображение неспособно было ее напитать. В тюрьме же перед казнью, когда у всех присутствующих нервы натянуты, он переживал то же, что и остальные... Если бы он оказался в камере смертника один и никого, кроме осужденного и палача, с ним рядом не было, на него это не произвело бы ни малейшего впечатления.
После исполнения смертного приговора все собирались в кабинете начальника тюрьмы. Эти сборища доставляли Реймонду огромное удовольствие. У всех вокруг нервы были взвинчены до предела, они старались шутками и бурным весельем восстановить утраченное душевное равновесие. Они резвились и ликовали, как дети, они шумели куда больше, чем обычно. С уничтожающей иронией относились они к случайному посетителю – обычно это был какой-нибудь молодой репортер, который терял сознание или со слезами на глазах выбегал из камеры. Реймонду нравилось буквально все. Он чувствовал себя живым, все его ощущения становились острее.
После этого следовал отличный обед у его друга, начальника тюрьмы, а затем он возвращался домой. Нечто похожее, только слабее, Реймонд испытывал, когда ребятишки смотрели, как он режет кур. Ему передавалось их волнение.
Вскоре после того как Мэнро переехали в Райские Пастбища, они прослышали о замечательном ранчо Реймонда Бэнкса. Прослышали они и о его поездках в тюрьму. Жителей долины интересовало, интриговало и порядком пугало то, что человек время от времени отправляется поглазеть, как кого-то вешают. До того как Берт Мэнро увидел Реймонда, тот представлялся ему типичным палачом, этаким долговязым, темным, холодным и бесстрастным, с тусклыми, холодными глазами. Самая мысль о Реймонде вызывала у Берта предчувствие чего-то необычного.
Когда же он наконец встретил Реймонда Бэнкса, увидел его веселые, черные глаза, его спокойное, здоровое, загорелое лицо, Берт разочаровался и в то же время почувствовал отвращение. Здоровье и добросердечие Реймонда уже сами по себе казались неуместными и почему-то непристойными. В его благодушии и любви к детям было нечто неподобающее.
Первого мая Бэнксы устроили очередное пиршество в дубовой роще. Стояла чудная пора, на склонах гор среди свежей травы пестрели люпины и лесные фиалки. Дубы покрылись свежей листвой, блестящей и чистой, словно их только что помыли. Солнце пригревало уже достаточно сильно, и в воздухе стоял запах полыни. Птицы в полнейшем упоении весело щебетали. Из птичников доносилось довольное квохтанье кур и скептическое кряканье уток.
Возле длинных столов под дубами собралось не менее пятидесяти человек. Сотни бутылочек домашнего пива стояли в лоханях, наполненных солью и льдом – смесь настолько холодная, что пиво у горлышек промерзало. Миссис Бэнкс расхаживала среди гостей, смеялась, приветствуя их или выслушивая приветствия. Она почти ничего не говорила. Реймонд жарил цыплят в ямах на вертелах. Его окружали восхищенные зрители, сопровождавшие процедуру шутливыми советами.
– Если кто-нибудь может приготовить цыпленка лучше, чем я, пожалуйста, милости просим, – кричал Реймонд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21