То есть не пленяла больше, не
завораживала, хоть снова пой, но к лицу ли ему, второму
человеку в областном телерадиокомитете, мальчишество такое
демонстрировать?
Увы, увы, уж что дают, то и приходилось брать - тут
плоско, там квадратно, а носик-кнопочка и та в веснушках.
Машинку вот ей электрическую организовал, чтоб хоть не
сотрясалась, болезная, вся, стальные рычаги, как мавзолей
огромной "Украины" в движенье приводя.
Но точка, об этом эпизоде можно и забыть, хорошего,
как говорится, в меру, немного, Анюта-детка, цветочек засуши
между страницами в линейку реестра исходящей почты и за
работу:
- Вот это к завтрашнему дню, в трех экземплярах.
Ну, а мы, мур-мур, кис-кис, займемся рыбой
настоящей, серьезной, призовой, тихонечко подтянем к берегу
и, хоп, в сачок ее, родимую.
У-тю-тю.
- Присаживайтесь, Валерия Николаевна, как дела, как
ваша новая передача? Готовите материал? Проблемы,
трудности? - играли брови на круглой харе обязанности
исполняющего, приподнимались вверх и опускались вниз,
отслеживая интонации начальственной волну, а с ними вместе
с завидною синхронность демонстрируя (предательски в
противофазе) уши шевелились.
- Кира Венедиктовна о вас высокого мнения.
- Да?
(Душняк! Парфен французкий от фабрики "Свобода"
и тот, бедняга, не справлялся, сникал перед сибирской удалью
желез многообразных. Природа споспешествовала
сохранению преемственности в руководстве облтелерадио.
Оно подванивало трогательно и неизменно.)
Фу!
- Да, Кира Венедиктовна в вас верит, да и мы, как
видите, ее заявку рассмотрев, одобрив, определенные
надежды связывали с вами. Конечно... но...
И тут внезапно меж мягких и подвижных щек сурово
утвердился нос, застыл киянкой скорбной.
- Ситуация внезапно осложнилась... Да, собственно,
ознакомьтесь...
И холодочек, сквознячок с собой неся, мурашки
непроизвольные по-детски разбегаться заставляя, листочек
белый спланировал с широкого стола Валере в руки.
- Это копия, - любезно предостерег от глупостей
хозяин кабинета гостью милую.
"... моральный облик означенной ведущей... какой
пример извлечь для молодежи... еще восьмого класса
ученицей будучи... и по наклонной плоскости катясь... на фоне
пьянства ежедневного... теряя облик человеческий... разврата
дух и разложения... без сожаленья указать на дверь..."
Эге, значит вовек ей не отмазаться. Не зарастет
народная тропа, не засосет болотная водица, смыв не работает.
Но, впрочем, и новостей немало, успехов, достижений "... в
нетрезвом виде... во хмелю... в вине и водке последние остатки
совести и чести утопив..." . Так, так, на месте не стоим, идем
намеченным путем к заветной цели.
Дела.
- Некрасивая история... Очень некрасивая...,- сошлись
подушечка к подушечке пять коротышек правой с
упитанными близнецами левой.
- Что, заявление писать? - упала прядь веселая на
девичье лицо, и тут же рукой изящной, тонкой была
отброшена с высокомерием неподражаемым.
- Ну, нет, зачем же, - вдруг ожило лицо товарища
Курбатова, задвигались хрящи, клетчатка под кожей белою
заволновалась, и мерзкая явилась, на пухлом улыбка
расползлась:
- Я думаю, вы доказать сумеете, нисколько в этом я не
сомневаюсь, найдете способ опровергнуть все эти...
Тут бывший идеолог замялся на мгновение, синонимы
словам вранье и подлое подыскивая наилучшие:
- Эээ... сведения... мм... факты, скажем так... Вы
девушка красивая, неглупая... я думаю безвыходных совсем
уж положений не бывает... Да... И если что, - ах, эти брызги
бледно-голубые, на белых, санфаянсовых шарах, все
очевидно, явно, прямо, таинственности, в самом деле, не
осталось никакой, - и если что, звоните прямо мне... домой...
вот телефончик... Легко запомнить, но я записал... звоните,
подумаем, прикинем вместе варианты... сю-сю...
Поняла! Поняла, поняла, нет никаких сомнений,
сообразила, что к чему, хватает на лету! И улыбнулся на
прощанье, два ряда желтых показал.
Дерьмо! Козел! Ублюдок!
Исчезнуть, смыться, отвалить, уехать.
Пока, действительно, остатки, как там, совести и
чести, хрен знает чего, того, что мешает, не дает балдеть,
тащиться, ловить свой кайф со всеми наравне, в душе?, на
сердце?, где-то там внутри ворочаются, теплятся, жизнь
отравляя?, украшая? непонятным смыслом, не важно, пока
еще имеешь право всей Лерой навалиться, прижать, ладони
запустить в густую, спутанную сном мальчишеским,
коротким, шевелюру и эти дивные ресницы согреть дыханием
своим:
- Давай поженимся! Давай, мой милый!
Дзинь-дзинь.
- Валера, вы не забыли, сегодня вечером клуб горного
устраивает показательную дискотеку?
- Да, да, конечно, Кира Венедиктовна, а у вас что-то
случилось дома, вы сегодня будете?
- Нет, Валера, нет. Андрюшу все-таки кладут в
больницу снова обследоваться, так что сегодня без меня там
управляйтесь, а вечером давайте встретимся на остановке.
- Хорошо.
- Начало в девятнадцать тридцать?
- Да.
- Отлично, значит ровно в семь у Искитимского
моста.
Отбой. Бип-бип-бип-бип.
Ага, значит Кира еще не в курсе. Или это пока вообще
наше частное с товарищем Курбатовым дело? Похоже.
Свинное рыло. Упырек. Ну, подожди, я тебе еще пришлю
открытку из многоцветного набора для молодой хозяйки
"Холодный поросенок с хреном".
А с Кирой, с Кирой Венедиктовной, с ней надо просто
сегодня вечером поговорить, по-бабьи все ей выложить, как
есть. Авось поймет.
В общем, так. Если завтра уехать первым,
шестичасовым, то можно будет к третьей паре уже быть там.
Стоять спиной к окну в старинном, пахнущем клопами,
крысами и вековой известкой коридоре, стоять и ждать, когда
чуть только захлебнется трелями звонок, откинется, привычно
стали купеческой испытывая прочность, дверная створка, и
вместе со спертым воздухом наружу, на свободу повалит,
посыпется народ худой и беззаботный.
- Привет. Не ждал? Пойдем.
- Куда?
- Куда угодно! В сад на скамейку, на чердак, а хочешь,
можно прямо здесь.
- Валера....
- Я...
На лестнице столкнулась с Анютой, ах, личико у нас
какое, ну, просто светится, сияет:
- Салют! - нежнее нежного ей улыбнулась Лера.
Отлично! Так держать!
А в проходной, везение какое, надо же, нос к носу
повстречалась с грымзой из соседнего отдела, Мариной
Бородатых, и с ней была любезна, как наследница престола.
- Всего!
И сразу села на девятку, словно специально поданную
к трапу, и покатила, поехала, любуясь грязными витринами,
котами, тополями, торговцами колбой, и встречный ветерок
спешил то о цветеньи плановом сирени доложить, то о поре
горячей в чанах огромных плавить битум.
Господи, как это просто, и непонятно лишь одно, что
же мешало раньше, не дожидаясь приглашения ио, иа, иу,
бумажки с красными строками и грамотно оставленным для
дырокола полем слева, на все это подобье жизни плюнуть.
Тьфу. Дура ты, Лера. Ну, это уж само собой.
Итак, часу в четвертом, потном, пыльном, весеннюю
голубизну на желтизну июньскую сменившего внезапно дня,
вдоль жухлой зелени вонючим автотранспортом замученного
прежде времени газона, от остановки автобуса "Завод
Электромашина" к бессмысленно с утра на солнце
пялившемуся большими окнами немытыми, ослепшему и
задохнувшемуся Трансагентству шла девушка красивая,
высокая в приятном тонком свитерке и джинсах голубых,
беспечно уплетая эскимо на палочке по 22 копейки.
Плыла, смешно подхватывала языком полоски
расползавшегося шоколада, не думая и не подозревая, что
серия приятных встреч и неожиданных свиданий через
мгновений парочку каких-то продолжится, и новое, пленяя
простой и непосредственностью родственной, в цепи
появится звено:
- Ты что, еще здесь?
Стася. Кузина заносчивая и самоуверенная. Студентка
библиотечного факультета Южносибирского института
культуры.
Везет, определенно, Лере, ее несет нелегкая сегодня
от края к краю, от мерзко чмокающего порока к скрипучему
невыносимо благочестию, без остановок, перекуров,
колбаской-колбасой, пурум-пурум-пурум, с холодным
завтраком в пути.
Ах ты, морально устойчивое существо,
высоконравственный до клеточки последней организм, только
тебя, голубушка, сегодня и не хватало, с твоими взглядами
"деваться некуда" и проповедью невозможной.
Ну, чем порадуешь на этот раз?
Да, кто бы мог подумать, что кровь родная, сестры,
делившие когда-то мирно, полюбовно, делянки земляники
конопатой на склонах солнечных у шестопаловских прудов,
будут стоять друг перед другом с такими недостойными,
позорными ухмылками, улыбочками на устах?
Нехорошо.
А ведь смешно сказать, Валерка не то чтоб
радовалась, но с любопытством некоторым студентки
появления ждала в расцвеченном иллюминацией, красивом
желто-красном центре областном. Не то чтобы себя, кулему
малолетнюю времен далеких, равняла с этой очкастой
выдергой, но все же с симпатией какой-то, какую-то, быть
может, занятную метаморфозу предвкушая.
Кстати, из Томска возвращалась, не сомневалась даже
ни минуты, что дверь ей, с глазами синими от удивления,
сестра откроет. Ну, где ей жить, как не в пустующей зимой
неделями квартире, не пропадать же, в самом деле,
шестнадцати уютным метрам Лериным, прекрасной комнатке
с окошком, словно специально для нее, для Стаси, выходящим
во двор вечно украдкой разгружающего контейнеры
коричневые магазина "Книжный мир".
- Не, забоялась, что меня кормить придется, - папаша,
как всегда был незатейлив, и в настроении отменном, - Да и
ближе ей, вроде как, там. Через дорогу от общежитья
институт.
Ах, превратилась, превратилась, да, только не в
подружку неуклюжую, но верную. Лягушкой обернулась,
жабой, на материнский взгляд немой и долгий внезапно
перестала натыкаться и расцвела. Уф, наконец-то, еще одной
синенкой на свете больше стало.
Шагают октябрята, стоят безмолвно пионеры и
пароходные гудки гудят. Дочь героического бригадира
Савелия Синенко, погибшего по глупости бухих мерзавцев-
мужиков на лесосеке, разве чета она соплявке, у которой не то
чтобы фотопортрета нет раскрашенного (с доски почета
переданного на вечное хранение) в квартире городской, у нее,
простите, неизвестно, был ли хоть кто-нибудь вообще для
черно-белой карточки доски вокзальной "Ты помоги милиции,
товарищ".
Вот так, вот так, то есть как-то само собой понятно
стало, что девочке серьезной Стасе пришла пора за дело
приниматься, ну, а удел известной шалаболки Леры, увы и ах.
Впрочем, некоторые условности, конечно,
соблюдались, кое-какая видимость, определенно, сохранялась
до поры, до времени, а точнее говоря, до встречи идиотской
мартовской. Господи, и почему их, правильных и яснооких,
всех до одного так тянет в "Льдинку"? Нет, нет, да и заглянет,
то недотрога вдруг какой-нибудь, нос выше головы, или
чистюля, прищуренные глазки и губки - Боже-ж-мой. Чтоб
праведного гнева огонь в душе не гас? Наверно, а зачем еще.
Так или иначе, но, ах-ах, студентки симпатичные,
особы поэтические, для торжества невинного с мороженым и
пуншем гнилое, неподходящее для чистых душ возвышенных,
наивно и время выбрали, и место. Второй этаж "Льдинки", в
пору когда на третьем вот-вот начнутся танцы с водкой, а на
первом блевотина с милицией и анашой.
- Значит, вот как ты живешь?
- Ага.
Короче, презирала, избегала, мараться не хотела,
стихи за томиком читала томик, в серебряной ладье над миром
проплывая, в высокой рубке из слоновой кости, и надо же, ни
раньше, и ни позже возникла в потной духоте от солнца
спятившего, мозгов лишившегося четверга, и сразу, сходу,
едва лишь, вслед за:
- Здравствуй, здравствуй, - к ней повернула Лера свои
смешливые глаза, допрос продолжила, дознанье, словно в тот
раз на месте нечто упустила, не выловила что-то важное
чрезвычайно (кость мозговую?) принципиальное из
общепитовской, чем Бог послал разящей, гущи жизни:
- Ты еще здесь?
- А где же мне быть?
- Как где?
Надо же, мамочки, сколько серьезности, сколько
немерянного превосходства всезнайки и зануды во всем ее
нелепом облике. А, между прочим, доча, в такой вот
бабушкиной блузке даже косые механизаторы к тебе в клуб не
пойдут читать "Как закалялась сталь".
- Как где? В Томске, конечно же.
Что? Уж не поиздеваться ли она решила, ехидничать
надумала подруга? Не много ли, ты, детка, на себя берешь?
Жалеть не будешь?
- Это с чего... с чего ты это взяла, лапуля?
- Тоже мне тайна, да об этом вся Культура только и
говорит.
- О чем?
- О том, что сын у Ермачихи женится против ее воли.
ЖАБА
Вот так. Сначала скромный невесомый
восьмиугольник из тусклого металла белого со штампом "10
грамм", потом такой же правильный геометрически, но уже
толстый, бойкий, наглый - пятьдесят, качнулась стрелка и
опускаться стала чашечка, еще шутя, подмигивая, дескать, да,
если что, назад в любой момент, и вдруг, не алюминий
мягкий, сговорчивый, сталь, сверкающая гирька, сотня, хлоп,
за ней безжалостный, дурной бочонок - 250, и,
наконец,абсурдный просто среди аптечного хозяйства мелких
движений, вкрадчивых шажков, угрюмый, грязный, из
овощной палатки прямиком притопал килограмм, упал и
пригвоздил, лишь жалко звякнули цепочки и бесполезное
уткнулось в небо коромысло.
Баланс утрачен, смех и слезы, вселенское исчезло
равновесие, швы разошлись, поехали, все поплыло. Увы.
Но дано ли нам узнать, к кому прибыло то, что убыло
здесь. Достойный ли человек вкусил плоды везения
внезапного, необъяснимого и трижды благословил чудесный
солнечный четверг?
О, да. Еще бы.
Ибо, едва лишь начал со дна поганый подниматься
слой зеленой мерзкой мути, в минуту невеселую, что Лера
встретила под сальною начальственной луной, в нелепом
низком кресле сидя, на широком, заваленном газетами,
унылыми брошюрами, томами ППС и карточками с нужными
цитатами, столе заведующего отделом партийной жизни и
строительства газеты областной "Южбасс" Ефима Кузнецова,
задергался, заверещал, проглатывая даже паузу обязательную,
дурацкий черный аппарат с кружком дырявым на самом
видном месте.
Зззззззззз.
И пришлось отпрыску Ефима Айзиковича Толе
бежать (сам боец агитпропа в это время года уже находился за
лесом и рекой, то есть по доброй, сложившейся давно
традиции в местечке дачном Журавли, за "Эрикой"
выносливой дни проводил сиюминутным, суетным, всецело
поглощенный, а вечерами с Идой Соломоновной о вечном, но,
впрочем, тоже мелком и незначительном порассуждать ходил
на бережок крутой Томи), да, вынужден был президент и
дискжокей, оставив поздний завтрак свой (яичко всмятку -
желтой сытности томительное истекание из краем ложечки
неловко рассеченного бочка) нестись в папашин кабинет, дабы
унять, попрыгать неожиданно решившую, пластмассу.
- Алло.
- Анатолий?
- Да, я.
- А это тезка. Не узнал?
Ну, как же, как же, конечно, и даже мысль шальная
успела промелькнуть, да неужели же решилось и с Москвой,
простили окончательно, готовьте сумки, аппарат и
разговорник датско-русский, в балтийском клубе будете
работать, уверены, с ответственным заданьем справитесь, не
подкачаете.
Ура!
Да, Толин номер набрал в обкоме ВЛКСМ, в
особнячке приятном двухэтажном под тополями, уже
готовыми вполне сезон игры с огнем, со спичками очередной
открыть, Анатолий Васильевич Тимощенко, недавний лидер
молодежи институтской, нечаянная вечерняя беседа с коим
вернула некогда, чуть было не утратившего в жизни
ориентиры Кузнецова младшего, на путь единственный, но
верный.
- Собраться быстро сможете? Транспорт наш.
Нет, не в столицу, на турбазу "Юность" пока что
приглашал с командой Кузнеца Тимоха, за год работы в штабе
молодежном, кстати, сумевший вырасти стремительно,
инструктором простым весною прошлой начал, а ныне уж
завотделом числился, входил в руководящую головку,
молодец.
Да, между прочим, кое-кто (нашлись, конечно,
злопыхатели, не сомневайтесь) успех "тридцати трех и одной
трети" на том незабываемом ристалище апрельском
дискоклубов именно работой, влиянием, давленьем на жюри
бывшего секретаря горного и объясняли. Ложь, что может
изменить буквально пара слов каких-то, на ходу, в фойе, всего
лишь брошенная в момент, в момент, когда кресало чиркало о
кремень? Бессовестные сплетни, грязь. Просто отлично
подготовились ребята, и в этом весь секрет успеха.
И, кстати, приглянулись (позицией гражданственной,
бескомпромиссностью, отвественностью) главному
комсомольцу области Игорю Ильичу Цуркану. Собственно
говоря, это он вчера, во время обсуждения программы
культурной закрытия слета молодых рационализаторов
производства о юношах, крутивших музыку задорную в
последний вечер недавнего мероприятия и вспомнил:
- А этих васьков из горного нельзя зафаловать?
- Можно, - ответил тут же, на глупые раздумья,
колебанья, губ шевеленье, подниманье плеч напрасно время не
теряя, Толя Тимощенко, кивнул уверенно, надежный,
солидный человек, готовность выразил, короче, устроить все и
в полном соответствии, и к удовольствию всеобщему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
завораживала, хоть снова пой, но к лицу ли ему, второму
человеку в областном телерадиокомитете, мальчишество такое
демонстрировать?
Увы, увы, уж что дают, то и приходилось брать - тут
плоско, там квадратно, а носик-кнопочка и та в веснушках.
Машинку вот ей электрическую организовал, чтоб хоть не
сотрясалась, болезная, вся, стальные рычаги, как мавзолей
огромной "Украины" в движенье приводя.
Но точка, об этом эпизоде можно и забыть, хорошего,
как говорится, в меру, немного, Анюта-детка, цветочек засуши
между страницами в линейку реестра исходящей почты и за
работу:
- Вот это к завтрашнему дню, в трех экземплярах.
Ну, а мы, мур-мур, кис-кис, займемся рыбой
настоящей, серьезной, призовой, тихонечко подтянем к берегу
и, хоп, в сачок ее, родимую.
У-тю-тю.
- Присаживайтесь, Валерия Николаевна, как дела, как
ваша новая передача? Готовите материал? Проблемы,
трудности? - играли брови на круглой харе обязанности
исполняющего, приподнимались вверх и опускались вниз,
отслеживая интонации начальственной волну, а с ними вместе
с завидною синхронность демонстрируя (предательски в
противофазе) уши шевелились.
- Кира Венедиктовна о вас высокого мнения.
- Да?
(Душняк! Парфен французкий от фабрики "Свобода"
и тот, бедняга, не справлялся, сникал перед сибирской удалью
желез многообразных. Природа споспешествовала
сохранению преемственности в руководстве облтелерадио.
Оно подванивало трогательно и неизменно.)
Фу!
- Да, Кира Венедиктовна в вас верит, да и мы, как
видите, ее заявку рассмотрев, одобрив, определенные
надежды связывали с вами. Конечно... но...
И тут внезапно меж мягких и подвижных щек сурово
утвердился нос, застыл киянкой скорбной.
- Ситуация внезапно осложнилась... Да, собственно,
ознакомьтесь...
И холодочек, сквознячок с собой неся, мурашки
непроизвольные по-детски разбегаться заставляя, листочек
белый спланировал с широкого стола Валере в руки.
- Это копия, - любезно предостерег от глупостей
хозяин кабинета гостью милую.
"... моральный облик означенной ведущей... какой
пример извлечь для молодежи... еще восьмого класса
ученицей будучи... и по наклонной плоскости катясь... на фоне
пьянства ежедневного... теряя облик человеческий... разврата
дух и разложения... без сожаленья указать на дверь..."
Эге, значит вовек ей не отмазаться. Не зарастет
народная тропа, не засосет болотная водица, смыв не работает.
Но, впрочем, и новостей немало, успехов, достижений "... в
нетрезвом виде... во хмелю... в вине и водке последние остатки
совести и чести утопив..." . Так, так, на месте не стоим, идем
намеченным путем к заветной цели.
Дела.
- Некрасивая история... Очень некрасивая...,- сошлись
подушечка к подушечке пять коротышек правой с
упитанными близнецами левой.
- Что, заявление писать? - упала прядь веселая на
девичье лицо, и тут же рукой изящной, тонкой была
отброшена с высокомерием неподражаемым.
- Ну, нет, зачем же, - вдруг ожило лицо товарища
Курбатова, задвигались хрящи, клетчатка под кожей белою
заволновалась, и мерзкая явилась, на пухлом улыбка
расползлась:
- Я думаю, вы доказать сумеете, нисколько в этом я не
сомневаюсь, найдете способ опровергнуть все эти...
Тут бывший идеолог замялся на мгновение, синонимы
словам вранье и подлое подыскивая наилучшие:
- Эээ... сведения... мм... факты, скажем так... Вы
девушка красивая, неглупая... я думаю безвыходных совсем
уж положений не бывает... Да... И если что, - ах, эти брызги
бледно-голубые, на белых, санфаянсовых шарах, все
очевидно, явно, прямо, таинственности, в самом деле, не
осталось никакой, - и если что, звоните прямо мне... домой...
вот телефончик... Легко запомнить, но я записал... звоните,
подумаем, прикинем вместе варианты... сю-сю...
Поняла! Поняла, поняла, нет никаких сомнений,
сообразила, что к чему, хватает на лету! И улыбнулся на
прощанье, два ряда желтых показал.
Дерьмо! Козел! Ублюдок!
Исчезнуть, смыться, отвалить, уехать.
Пока, действительно, остатки, как там, совести и
чести, хрен знает чего, того, что мешает, не дает балдеть,
тащиться, ловить свой кайф со всеми наравне, в душе?, на
сердце?, где-то там внутри ворочаются, теплятся, жизнь
отравляя?, украшая? непонятным смыслом, не важно, пока
еще имеешь право всей Лерой навалиться, прижать, ладони
запустить в густую, спутанную сном мальчишеским,
коротким, шевелюру и эти дивные ресницы согреть дыханием
своим:
- Давай поженимся! Давай, мой милый!
Дзинь-дзинь.
- Валера, вы не забыли, сегодня вечером клуб горного
устраивает показательную дискотеку?
- Да, да, конечно, Кира Венедиктовна, а у вас что-то
случилось дома, вы сегодня будете?
- Нет, Валера, нет. Андрюшу все-таки кладут в
больницу снова обследоваться, так что сегодня без меня там
управляйтесь, а вечером давайте встретимся на остановке.
- Хорошо.
- Начало в девятнадцать тридцать?
- Да.
- Отлично, значит ровно в семь у Искитимского
моста.
Отбой. Бип-бип-бип-бип.
Ага, значит Кира еще не в курсе. Или это пока вообще
наше частное с товарищем Курбатовым дело? Похоже.
Свинное рыло. Упырек. Ну, подожди, я тебе еще пришлю
открытку из многоцветного набора для молодой хозяйки
"Холодный поросенок с хреном".
А с Кирой, с Кирой Венедиктовной, с ней надо просто
сегодня вечером поговорить, по-бабьи все ей выложить, как
есть. Авось поймет.
В общем, так. Если завтра уехать первым,
шестичасовым, то можно будет к третьей паре уже быть там.
Стоять спиной к окну в старинном, пахнущем клопами,
крысами и вековой известкой коридоре, стоять и ждать, когда
чуть только захлебнется трелями звонок, откинется, привычно
стали купеческой испытывая прочность, дверная створка, и
вместе со спертым воздухом наружу, на свободу повалит,
посыпется народ худой и беззаботный.
- Привет. Не ждал? Пойдем.
- Куда?
- Куда угодно! В сад на скамейку, на чердак, а хочешь,
можно прямо здесь.
- Валера....
- Я...
На лестнице столкнулась с Анютой, ах, личико у нас
какое, ну, просто светится, сияет:
- Салют! - нежнее нежного ей улыбнулась Лера.
Отлично! Так держать!
А в проходной, везение какое, надо же, нос к носу
повстречалась с грымзой из соседнего отдела, Мариной
Бородатых, и с ней была любезна, как наследница престола.
- Всего!
И сразу села на девятку, словно специально поданную
к трапу, и покатила, поехала, любуясь грязными витринами,
котами, тополями, торговцами колбой, и встречный ветерок
спешил то о цветеньи плановом сирени доложить, то о поре
горячей в чанах огромных плавить битум.
Господи, как это просто, и непонятно лишь одно, что
же мешало раньше, не дожидаясь приглашения ио, иа, иу,
бумажки с красными строками и грамотно оставленным для
дырокола полем слева, на все это подобье жизни плюнуть.
Тьфу. Дура ты, Лера. Ну, это уж само собой.
Итак, часу в четвертом, потном, пыльном, весеннюю
голубизну на желтизну июньскую сменившего внезапно дня,
вдоль жухлой зелени вонючим автотранспортом замученного
прежде времени газона, от остановки автобуса "Завод
Электромашина" к бессмысленно с утра на солнце
пялившемуся большими окнами немытыми, ослепшему и
задохнувшемуся Трансагентству шла девушка красивая,
высокая в приятном тонком свитерке и джинсах голубых,
беспечно уплетая эскимо на палочке по 22 копейки.
Плыла, смешно подхватывала языком полоски
расползавшегося шоколада, не думая и не подозревая, что
серия приятных встреч и неожиданных свиданий через
мгновений парочку каких-то продолжится, и новое, пленяя
простой и непосредственностью родственной, в цепи
появится звено:
- Ты что, еще здесь?
Стася. Кузина заносчивая и самоуверенная. Студентка
библиотечного факультета Южносибирского института
культуры.
Везет, определенно, Лере, ее несет нелегкая сегодня
от края к краю, от мерзко чмокающего порока к скрипучему
невыносимо благочестию, без остановок, перекуров,
колбаской-колбасой, пурум-пурум-пурум, с холодным
завтраком в пути.
Ах ты, морально устойчивое существо,
высоконравственный до клеточки последней организм, только
тебя, голубушка, сегодня и не хватало, с твоими взглядами
"деваться некуда" и проповедью невозможной.
Ну, чем порадуешь на этот раз?
Да, кто бы мог подумать, что кровь родная, сестры,
делившие когда-то мирно, полюбовно, делянки земляники
конопатой на склонах солнечных у шестопаловских прудов,
будут стоять друг перед другом с такими недостойными,
позорными ухмылками, улыбочками на устах?
Нехорошо.
А ведь смешно сказать, Валерка не то чтоб
радовалась, но с любопытством некоторым студентки
появления ждала в расцвеченном иллюминацией, красивом
желто-красном центре областном. Не то чтобы себя, кулему
малолетнюю времен далеких, равняла с этой очкастой
выдергой, но все же с симпатией какой-то, какую-то, быть
может, занятную метаморфозу предвкушая.
Кстати, из Томска возвращалась, не сомневалась даже
ни минуты, что дверь ей, с глазами синими от удивления,
сестра откроет. Ну, где ей жить, как не в пустующей зимой
неделями квартире, не пропадать же, в самом деле,
шестнадцати уютным метрам Лериным, прекрасной комнатке
с окошком, словно специально для нее, для Стаси, выходящим
во двор вечно украдкой разгружающего контейнеры
коричневые магазина "Книжный мир".
- Не, забоялась, что меня кормить придется, - папаша,
как всегда был незатейлив, и в настроении отменном, - Да и
ближе ей, вроде как, там. Через дорогу от общежитья
институт.
Ах, превратилась, превратилась, да, только не в
подружку неуклюжую, но верную. Лягушкой обернулась,
жабой, на материнский взгляд немой и долгий внезапно
перестала натыкаться и расцвела. Уф, наконец-то, еще одной
синенкой на свете больше стало.
Шагают октябрята, стоят безмолвно пионеры и
пароходные гудки гудят. Дочь героического бригадира
Савелия Синенко, погибшего по глупости бухих мерзавцев-
мужиков на лесосеке, разве чета она соплявке, у которой не то
чтобы фотопортрета нет раскрашенного (с доски почета
переданного на вечное хранение) в квартире городской, у нее,
простите, неизвестно, был ли хоть кто-нибудь вообще для
черно-белой карточки доски вокзальной "Ты помоги милиции,
товарищ".
Вот так, вот так, то есть как-то само собой понятно
стало, что девочке серьезной Стасе пришла пора за дело
приниматься, ну, а удел известной шалаболки Леры, увы и ах.
Впрочем, некоторые условности, конечно,
соблюдались, кое-какая видимость, определенно, сохранялась
до поры, до времени, а точнее говоря, до встречи идиотской
мартовской. Господи, и почему их, правильных и яснооких,
всех до одного так тянет в "Льдинку"? Нет, нет, да и заглянет,
то недотрога вдруг какой-нибудь, нос выше головы, или
чистюля, прищуренные глазки и губки - Боже-ж-мой. Чтоб
праведного гнева огонь в душе не гас? Наверно, а зачем еще.
Так или иначе, но, ах-ах, студентки симпатичные,
особы поэтические, для торжества невинного с мороженым и
пуншем гнилое, неподходящее для чистых душ возвышенных,
наивно и время выбрали, и место. Второй этаж "Льдинки", в
пору когда на третьем вот-вот начнутся танцы с водкой, а на
первом блевотина с милицией и анашой.
- Значит, вот как ты живешь?
- Ага.
Короче, презирала, избегала, мараться не хотела,
стихи за томиком читала томик, в серебряной ладье над миром
проплывая, в высокой рубке из слоновой кости, и надо же, ни
раньше, и ни позже возникла в потной духоте от солнца
спятившего, мозгов лишившегося четверга, и сразу, сходу,
едва лишь, вслед за:
- Здравствуй, здравствуй, - к ней повернула Лера свои
смешливые глаза, допрос продолжила, дознанье, словно в тот
раз на месте нечто упустила, не выловила что-то важное
чрезвычайно (кость мозговую?) принципиальное из
общепитовской, чем Бог послал разящей, гущи жизни:
- Ты еще здесь?
- А где же мне быть?
- Как где?
Надо же, мамочки, сколько серьезности, сколько
немерянного превосходства всезнайки и зануды во всем ее
нелепом облике. А, между прочим, доча, в такой вот
бабушкиной блузке даже косые механизаторы к тебе в клуб не
пойдут читать "Как закалялась сталь".
- Как где? В Томске, конечно же.
Что? Уж не поиздеваться ли она решила, ехидничать
надумала подруга? Не много ли, ты, детка, на себя берешь?
Жалеть не будешь?
- Это с чего... с чего ты это взяла, лапуля?
- Тоже мне тайна, да об этом вся Культура только и
говорит.
- О чем?
- О том, что сын у Ермачихи женится против ее воли.
ЖАБА
Вот так. Сначала скромный невесомый
восьмиугольник из тусклого металла белого со штампом "10
грамм", потом такой же правильный геометрически, но уже
толстый, бойкий, наглый - пятьдесят, качнулась стрелка и
опускаться стала чашечка, еще шутя, подмигивая, дескать, да,
если что, назад в любой момент, и вдруг, не алюминий
мягкий, сговорчивый, сталь, сверкающая гирька, сотня, хлоп,
за ней безжалостный, дурной бочонок - 250, и,
наконец,абсурдный просто среди аптечного хозяйства мелких
движений, вкрадчивых шажков, угрюмый, грязный, из
овощной палатки прямиком притопал килограмм, упал и
пригвоздил, лишь жалко звякнули цепочки и бесполезное
уткнулось в небо коромысло.
Баланс утрачен, смех и слезы, вселенское исчезло
равновесие, швы разошлись, поехали, все поплыло. Увы.
Но дано ли нам узнать, к кому прибыло то, что убыло
здесь. Достойный ли человек вкусил плоды везения
внезапного, необъяснимого и трижды благословил чудесный
солнечный четверг?
О, да. Еще бы.
Ибо, едва лишь начал со дна поганый подниматься
слой зеленой мерзкой мути, в минуту невеселую, что Лера
встретила под сальною начальственной луной, в нелепом
низком кресле сидя, на широком, заваленном газетами,
унылыми брошюрами, томами ППС и карточками с нужными
цитатами, столе заведующего отделом партийной жизни и
строительства газеты областной "Южбасс" Ефима Кузнецова,
задергался, заверещал, проглатывая даже паузу обязательную,
дурацкий черный аппарат с кружком дырявым на самом
видном месте.
Зззззззззз.
И пришлось отпрыску Ефима Айзиковича Толе
бежать (сам боец агитпропа в это время года уже находился за
лесом и рекой, то есть по доброй, сложившейся давно
традиции в местечке дачном Журавли, за "Эрикой"
выносливой дни проводил сиюминутным, суетным, всецело
поглощенный, а вечерами с Идой Соломоновной о вечном, но,
впрочем, тоже мелком и незначительном порассуждать ходил
на бережок крутой Томи), да, вынужден был президент и
дискжокей, оставив поздний завтрак свой (яичко всмятку -
желтой сытности томительное истекание из краем ложечки
неловко рассеченного бочка) нестись в папашин кабинет, дабы
унять, попрыгать неожиданно решившую, пластмассу.
- Алло.
- Анатолий?
- Да, я.
- А это тезка. Не узнал?
Ну, как же, как же, конечно, и даже мысль шальная
успела промелькнуть, да неужели же решилось и с Москвой,
простили окончательно, готовьте сумки, аппарат и
разговорник датско-русский, в балтийском клубе будете
работать, уверены, с ответственным заданьем справитесь, не
подкачаете.
Ура!
Да, Толин номер набрал в обкоме ВЛКСМ, в
особнячке приятном двухэтажном под тополями, уже
готовыми вполне сезон игры с огнем, со спичками очередной
открыть, Анатолий Васильевич Тимощенко, недавний лидер
молодежи институтской, нечаянная вечерняя беседа с коим
вернула некогда, чуть было не утратившего в жизни
ориентиры Кузнецова младшего, на путь единственный, но
верный.
- Собраться быстро сможете? Транспорт наш.
Нет, не в столицу, на турбазу "Юность" пока что
приглашал с командой Кузнеца Тимоха, за год работы в штабе
молодежном, кстати, сумевший вырасти стремительно,
инструктором простым весною прошлой начал, а ныне уж
завотделом числился, входил в руководящую головку,
молодец.
Да, между прочим, кое-кто (нашлись, конечно,
злопыхатели, не сомневайтесь) успех "тридцати трех и одной
трети" на том незабываемом ристалище апрельском
дискоклубов именно работой, влиянием, давленьем на жюри
бывшего секретаря горного и объясняли. Ложь, что может
изменить буквально пара слов каких-то, на ходу, в фойе, всего
лишь брошенная в момент, в момент, когда кресало чиркало о
кремень? Бессовестные сплетни, грязь. Просто отлично
подготовились ребята, и в этом весь секрет успеха.
И, кстати, приглянулись (позицией гражданственной,
бескомпромиссностью, отвественностью) главному
комсомольцу области Игорю Ильичу Цуркану. Собственно
говоря, это он вчера, во время обсуждения программы
культурной закрытия слета молодых рационализаторов
производства о юношах, крутивших музыку задорную в
последний вечер недавнего мероприятия и вспомнил:
- А этих васьков из горного нельзя зафаловать?
- Можно, - ответил тут же, на глупые раздумья,
колебанья, губ шевеленье, подниманье плеч напрасно время не
теряя, Толя Тимощенко, кивнул уверенно, надежный,
солидный человек, готовность выразил, короче, устроить все и
в полном соответствии, и к удовольствию всеобщему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24