Учти это, когда будешь касаться весьма болезненных для нее вещей. Почему
ты молчишь?
- Учту все, - пообещал я.
Говорят, последняя капля переполняет чашу терпения. Я чувствовал себя
чашей, в которую слишком много налили. Я готов был пролиться -
какой-нибудь безобразной вспышкой гнева, каким-нибудь нелепым поступком.
Входя в лабораторию, я впервые понял, почему Антон в ярости бьет кулаком
по приборам. Но мои приборы работали - исправно, кулачная расправа с
безукоризненными механизмами не дала бы выхода раздражению. "Возьми себя в
руки", - приказал я себе. Эту странную формулу успокоения - "взять себя в
руки" - внушил мне Павел. Сам он знал только одно душевное состояние -
вдохновение, был то исступленно, то просто восторженно озаренным. В иных
состояниях я его не видел. А мне со смехом советовал: "Остановись, Эдуард,
ты уже готов выпрыгнуть из себя!" И я "брал себя в руки", то есть
присаживался на стол или подоконник, минуту молчал, две минуты что-нибудь
песенное бормотал - и неистовство утихало, гнев усмирялся.
- Возьми себя в руки, Эдуард, - вслух сказал я себе, сел в кресло и
закрыл глаза.
Меня стало клонить ко сну. Я не спал уже пятые сутки.
- Ты меня звал, Эдик? - услышал я голос Жанны и открыл глаза.
Жанна хмуро глядела со стереоэкрана.
- Приходи, - сказал я. - Или я к тебе приду. Нужно поговорить.
- Жди. - Экран погас.
Теперь надо было быстро подготовиться к ее приходу. Я задал аппаратам
код ее психополя, проверил точность настройки. Жанна вошла, когда я
подгонял программу командного устройства.
- Брось! - приказала Жанна. - Мне надоела роль подопытного кролика.
Садись, Эдуард.
- Все мы теперь подопытные кролики, Жанна, - возразил я, но отошел от
механизмов.
Она внимательно осматривала меня. То же делал и я - выискивал в ее
лице, фигуре, движениях, в звуках ее голоса что-либо неизвестное. Жанна
сидела в кресле похудевшая, побледневшая, усталая, нового в этом не было,
она и раньше бывала такой - не все эксперименты проходили удачно,
результат каждого отчетливо выпечатывался на ней. Но в каком бы она ни
была физическом и духовном состоянии, всегда оставалась красивой. Красивой
она была и сейчас, измученная, почти больная. Я привык доверять
прозорливости Антона. То, что он сказал об улучшившемся состоянии Жанны,
тревожило. Ни он, ни Чарли не догадывались, какую информацию несла мне
невинная, казалось бы, фраза: "К Жанне возвратилось хорошее настроение".
Она тоже не могла этого знать.
- Ты раньше боялся на меня смотреть, - грустно сказала она. -
Взглянешь и потупишь глаза. И при каждом взгляде краснел. А сейчас...
- Раньше я был влюблен в тебя.
- Сейчас уже не влюблен?
- Сейчас меня терзают чувства гораздо сильней любви. Можешь не
страшиться других признаний. Гибель Павла ничего не изменила в наших с
тобой отношениях, так я считаю.
- Я тоже. Ну, давай ближе к делу. Для начала устанавливаю: внешне ты
не изменился. Что скажешь обо мне?
- Ты выглядишь нездоровой. После всех терзаний такой вид естественен.
Больше ничего сказать не могу.
- На этом закончится наша беседа?
- Она еще не начиналась. К нам вылетела с Земли следственная
комиссия. Правда, в составе одного человека, зато такого, что стоит
десяти.
Я рассказал Жанне о Рое Васильеве. Она поморщилась.
- Опросы, расспросы, допросы... Он очень въедливый человек, этот Рой.
- Ты его знаешь?
- В отличие от вас с Павлом, занятых только своими работами, я
интересуюсь и знаменитыми современниками. Рой и его брат Генрих очень
известны на Земле.
- Известность Роя и его брата на Земле имеет значение для нас?
- Непосредственное, Эдуард. Рой доискивается истины в ситуациях, где
другие пасуют. Приготовься к откровенности с ним.
- Именно это и советует нам Чарли. Быть с Роем предельно
откровенными, помочь ему установить истину. Под истиной Чарли понимает
свою теорию взрыва: поворот времени на обратный ход.
- Ты придерживаешься иного мнения?
- Чарли абсолютно прав. Но его теории недостаточно, чтобы объяснить
все... И в это нельзя посвящать Роя. Во всяком случае, пока.
- Не понимаю, - хмуро сказала Жанна. - Хитрости в тебе еще не
наблюдала. Лукавство и ты - категории несовместимые. Ты краснеешь при
каждом неточном, не говорю уж лживом, слове. И собираешься обманывать
изощренного в распутывании немыслимых хитросплетений Роя Васильева?
- Должен это сделать.
- Объясни, почему?
- Жанна, это же просто. Чарли считает, что совершил великое открытие,
указав на обратный ход времени. Гипотеза его парадоксальна, но
убедительна. Она вполне может устроить самую придирчивую комиссию. Чарли
хочет, чтобы Рой Васильев пришел именно к такому выводу.
- И это будет правильный вывод.
- Да, если это будет только выводом.
- Опять не понимаю тебя.
- Жанна, вдумайся в мою аргументацию. Ты сама считаешь этого Роя
проницательным исследователем. Вообрази себе и такую возможность. Рой
приходит к гипотезе Чарльза Гриценко не в конце долгого пути розысков, а
принимает ее сразу. Тогда она будет не выводом, а предпосылкой. На выводах
останавливаются, от предпосылок отталкиваются. Рой неизбежно двинется
дальше. Он поставит перед собой вопрос: как стал возможен поворот времени
на обратный ход?
- Тебя это страшит?
- Мы должны завершить исследования! Павел погиб, но расчеты его
подтверждены. Они должны из набора формул стать реальным физическим
процессом. Не прощу себе, если этого не сделаю! Чарльз пока не
догадывается о наших экспериментах, но Рой может догадаться...
Я видел, что в ней происходит борьба. И знал заранее, какое
продолжение сейчас последует. Павел незадолго до гибели предупреждал, что
все наши секреты не для Жанны, она постепенно сгибается под их тяжестью.
Он советовал даже кое от чего ее отстранить для нашего общего спокойствия.
- Эдуард, мне надоело скрываться, - сказала она то, чего я ждал. -
Давай объявим, чем занимаемся, и попросим официального разрешения на
эксперименты.
- И немедленно получим категорический отказ!
- Я устала, Эдуард....
- И готова примириться с тем, что великую загадку природы мы не
раскроем?
- Боюсь, я не рождена раскрывать великие загадки природы. Павел
убедил меня в другом. Но его гибель опровергает его доводы. Я уже думала
об этом, Эдуард. Поверь, я креплюсь, но сколько можно крепиться?
Одно в том, что она говорила, было утешительно. Повелителю Демонов
отказало его ясновидение. Она отнюдь не вернулась от горя к веселью. С
моей души спала большая тяжесть. Теперь я был уверен, что мне удастся
переубедить ее. Я ходил по лаборатории, она сидела и молча слушала мои
объяснения и просьбы. И прежде она садилась в сторонке, а мы с Павлом
шагали от стены к стене, говорили, кричали, ссорились, мирились, радостно
хлопали друг друга по плечу, с ликованием утверждали, что совершили
открытие, с сокрушением признавались в неудачах, обвиняли себя в
бездарности, восхваляли свои таланты... Она переводила глаза с одного на
другого, щеки ее от внутреннего напряжения охватывало пламенем - всегда
красивая, она в такие минуты становилась прекрасной.
Так было и на этот раз - я говорил, она слушала. Наши эксперименты
оборвались трагически, но их надо довершить, чтобы не повторилось новой
трагедии. Их нельзя прервать, вызванные ими процессы продолжаются сами
собой, и сегодня невозможно установить, как далеко они зашли и чем
окончатся. Отказ от продолжения породит свои опасности.
- Даже если нашим соседям и мало что грозит, то под угрозой мы с
тобой, Жанна, и в первую очередь - ты! - говорил я. - Только завершение
экспериментов способно гарантировать нам безопасность. Мы знали, начиная
опыты, что нас подстерегают многие неожиданности, и готовы были с ними
бороться, но всех предугадать не смогли. Жанна, Жанна, ты же ученый,
физик, мастер эксперимента, как же ты не понимаешь, что мы вызвали к жизни
злого джинна и не будет нам спокойствия, пока не возвратим его в бутылку
или не скуем на него иные путы!
- Ты прав, эксперименты надо закончить, - сказала она, когда я
высказался. - Постараюсь скрыть от Роя их суть. Если он ими
заинтересуется, а это для меня пока не ясно.
- Он ими заинтересуется, Жанна!
Она ушла. Я подошел к окну, следил, как она перепрыгивала через
маленькие лужи, оставшиеся от недавнего потопа, обходила большие. Она ни
разу не оглянулась. У нее удивительная походка - упругая, стремительная.
Жанна, подпрыгивая, как бы взлетает. Сколько раз я украдкой любовался тем,
как она ходит между институтскими лабораториями! У меня было скверно на
душе. Я убедил ее, но не назвал реальных опасностей. Я не смел говорить о
них. Их надо было предотвратить, а не разглагольствовать на тему грядущих
ужасов. Я подошел к регистратору. Прибор писал нормальную кривую психополя
Жанны. Прогноз Антона Чиршке не подтверждался. Еще было достаточно
времени, чтобы разработать противодействие новым опасностям, которые меня
пугали. Теперь я ждал Роя Васильева.

3

Теперь я ждал Роя Васильева. Рой задерживался на Латоне. Вероятно, у
него были и другие задания, кроме расследования взрыва на складе сгущенной
воды. Два рейсовых планетолета с Латоны прибыли с грузами для Биостанции.
Для Энергостанции и Института Времени не поступало ничего. Энергетики
нервничали. До установления причин взрыва воды их обязали ориентироваться
на ядерные генераторы, хотя они гораздо менее эффективны. - Придется и нам
ужать эксперименты с атомным временем, иначе говоря, временно ограничиться
безвременьем, - острил Чарли. - Это, естественно, плохо, но ведь именно мы
основной потребитель энергии на Урании. Зато другое хорошо - на Земле
отдают себе отчет в серьезности аварии. Предвижу полезное дополнительное
внимание к работам Института Времени. Особое внимание к нашим
исследованиям было как раз тем, чего я хотел бы избежать. Но после
катастрофы об этом не приходилось и мечтать. Я улыбался и отмалчивался.
Однажды утром меня вызвал Чарли. - Эдик, подними свои бренные кости и
выметай их наружу, - почти весело сказал он. - Мы идем встречать гостей с
Земли. Нет, - поспешно добавил он, - вижу по твоим губам, что собираешься
послать меня к черту. К черту я не пойду. Жду тебя у входа через пять
минут Среди особенностей Чарльза Гриценко - точность. Он гордится, что все
у него "минута в минуту", и говорит о себе: "Я повелитель времени, ибо
рабски ему покоряюсь. Я командую им в соответствии с его законами". Между
прочим, его успехи в экспериментировании с атомным временем обусловлены
именно уважением к законам времени, о чем я постоянно напоминал Павлу в
разгар иных его увлечений: ставил Чарли Павлу в пример. Я вышел из
лаборатории на исходе последней из дарованных мне пяти минут, и мы
зашагали с Чарли в космопорт. Вероятно, это был первый ясный день после
катастрофы. Теоретически могу представить себе, что и до того попадались
кратковременные прояснения, но они прошли незамеченными. А сегодня на
планету вернулся полный дневной свет. Мардека светила ярко, было тепло,
воздух, еще недавно мутный, как дым, стал до того прозрачным, что от
нашего института виднелись башни космопорта, а это все-таки около двадцати
километров. - Авиетки я не вызывал, сядем в рейсовый аэробус, - сказал
Чарли.
До отправления аэробуса было минут десять, мы присели на скамью.
Отсюда открывался простор всхолмленной зеленой, цветущей равнины. Если бы
я не знал, что нахожусь невообразимо далеко от Земли, на недавно мертвой
планетке, переоборудованной специально для опасных экспериментов,
недопустимых в окрестностях Солнца, я чувствовал бы себя, как на Земле.
Впрочем, это и было "как на Земле", строители Урании постарались создать
на ней главные земные удобства. Нового в таком ощущении не было, каждый
хорошо знал, как на Урании творились "земности": мы восхищались нашей
планетой как великим достижением астроинженеров и космостроителей.
- Понимаю, ты тревожишься, - сказал Чарли, мое молчание и сейчас
подействовало на него информативно. - И хорошо, что тревожишься. Тревога -
рациональная реакция на любые опасности. Недаром один древний бизнесмен
телеграфировал жене: "Тревожься. Подробности письмом". Но не переходи
меры. Тревога не должна превращаться в панику. Роя мы преодолеем.
Эксперименты с временем он бессилен запретить.
- Смотря какие эксперименты, - пробормотал я.
- Любые! Мы работаем по плану, утвержденному Академией наук. И только
Академия правомочна внести изменения в свои планы. Между прочим, решения
Академии в какой-то доле зависят и от меня. Маловероятно, чтобы этот
землянин, неплохой космофизик, но никакой не хронист, взял на себя
ответственность за направление наших исследований. Думаю, в проблемах
атомного времени Рой Васильев разбирается не глубже, чем воробей в
интегральном исчислении.
Чарли хотел меня успокоить, но еще больше встревожил. Я предпочел бы,
чтобы Рой был полузнайкой, а не профаном в загадках атомного времени.
Полузнайка, так я считал, будет углублять уже имеющиеся у него знания, то
есть идти традиционной дорогой. Но профану все пути равноценны, он
способен зашагать и по тем, что полузнайке покажутся невероятными, а среди
невероятных, не исключено, попадется и наша с Павлом исследовательская
тропка.
- Ты не согласен? - поинтересовался Чарли.
- Согласен, - сказал я и молчал до космопорта.
В космопорте собралась вся научная элита Урании. Каждый начальник
каждой лаборатории, не говорю уже о руководителях заводов и институтов,
считал своей почетной привилегией присутствовать на встрече знаменитого
землянина. Впереди компактным отрядом сгустились энергетики, это я еще мог
понять, - катастрофа на энергоскладе затрагивала прежде всего их. Но зачем
позвали биологов, было непонятно. Я так и сказал Антону Чиршке,
возбужденно вышагивающему в стороне от толпы. Он мигом перешел от
возбуждения к гневу. Он закричал, словно в парадной встрече видел мою
вину:
-А я? Я тут для чего, объясни?
- Вероятно, необходимо, чтобы ты предварительно пожал руку
следователю в присутствии всех на космодроме, а уж потом отвечал с глазу
на глаз на его строгие вопросы. Без предварительных парадных церемоний, я
слышал, следствие не идет.
Антон сердито пнул ногой берерозку - хилое белоствольное деревцо с
листьями березки и цветами, похожими на пионы. Берерозка закачалась,
осыпая ярко-красные лепестки. Это немного успокоило Повелителя Демонов. Я
подошел к Жанне, она разговаривала с Чарли. Бледная, очень печальная,
очень красивая, она так невнимательно отвечала на его остроты, что я бы на
его месте обиделся. Но тонкости ощущения не для Чарли, она не молчала, а
что-то говорила, большего от нее и не требовалось. Чарли отозвали в группу
энергетиков, Жанна сказала мне:
- Мне трудно, Эдуард, но я креплюсь. Не тревожься за меня. Что нового
принесли вчерашние эксперименты?
Так она спрашивала каждое утро: вызывала по стереофону и задавала
один и тот же вопрос. И я отвечал одним и тем же разъяснением: нового пока
нет, идет накопление данных. Она грустно улыбнулась, выслушав стандартный
ответ, и пожалела меня
- Ты плохо выглядишь, Эдуард. Я не собираюсь отговаривать тебя от
круглосуточных дежурств у трансформатора атомного времени, ты все равно не
послушаешься. И не посылаю к медикам, ты к ним не пойдешь. Но все-таки
иногда думай и о себе.
- Я часто думаю о себе, - заверил я бодро.
Так мы перебрасывались малозначащими для посторонних фразами, с болью
ощущая сокровенное значение каждого слова. А потом на площадку спустился
планетолет с Латоны и вышел Рой Васильев. Он прошагал через расступившуюся
толпу, пожал с полсотни рук - мою тоже, - столько же раз повторил:
"Здравствуйте!" Приветствие прозвучало почти приказом: "Смотрите, чтобы
были у меня здоровыми!" Мне в ту минуту почудилось, что я так воспринял
его приветствие из-за разговора с Жанной о здоровье, а реально оно
означало обычность встречи. И понадобилось несколько встреч, чтобы я
понял: у этого человека, астрофизика и космолога Роя Васильева, не
существует обыденности выражений и притупленной привычности слов, он
говорит их каждый раз почти в первозначном смысле, и даже такое
отполированное до беззначности словечко, как "спасибо", меньше всего надо
воспринимать как простую признательность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12