Сейчас для него наступали именно такие минуты. Редакция размещалась в
ветхом деревянном строеньице, подлежащем сносу. Редакция неоднократно
посылала наверх прошения о предоставлении ей, редакции, более современного
и просторного помещения, которое бы соответствовал имиджу печатного органа
городской администрации. Редакция дождалась благоприятного ответа --
сегодня должна была прибыть административная комиссия в составе
заместителя главы городской администрации г-на Поноса и гг.
сопровождающих.
Посещение было назначено на через три часа. Лучшим средством снять
напряжение была рюмашка, но Анатоль Сергеевич понимал, что сейчас об этом и
думать не следовало. Был, однако же, другой способ разрядиться, тоже
достаточно эффективный.
Выпуская из волосатых ноздрей табачный дым, как старый дракон перед
смертельной схваткой, редактор пронесся по коридору, -- и по пути бросил
отрывисто в открытую дверь отдела писем:
-- Ко мне. В кабинет. С бумагами.
Все знали, что эта за "бумаги".
Марь-Иванна широко раскрытыми от удивления глазами проводила тающий в
воздухе след его могучих турбин и на мотыльковых крылышках любви порхнула
вслед за ним. Второй раз! за полчаса!! в кои-то веки!!! -- крупным шрифтом
было напечатано на ее лице.
Когда еще через полчаса Алексей с новоиспеченной статьей подходил к
кожаной редакторской двери , из-за нее приглушенно доносились
заключительные такты Марь-Иваниной арии.
Выскакивая из кабинета редактора, Марь-Иванна являла на
раскрасневшемся лице своем изумление, восхищение -- и блаженство.
-- Ко мне. Со статьей, -- все еще отрывисто велел редактор, завидев
молодого журналиста, мнущегося в коридоре.
...Такого мандража Алексей не испытывал со времен выпускных
экзаменов. Редактор долго вчитывался в принесенные им листочки, левая его
бровь задиралась все выше и выше. "Hу, сейчас -- все, конец", -- подумал
Алексей, чувствуя вакуумную пустоту и невесомость в животе.
Редактор дочитал до конца, вернулся к началу, бегло пробежал глазами
первые абзацы, -- затем, не глядя на молодого своего сотрудника, вылетел
из кабинета. В комнате напротив (это в операторской, вяло подумал Алексей)
загремел его голос. Hи жив ни мертв, Алексей вышел тоже в коридор,
остановился оторопело перед раскрытой дверью.
Редактор рвал и метал. Редактор громил и крушил.
-- Бездари! Бездельники! Hедое...ки безму...е! Даром хлеб жрете! штаны
просиживаете! шахматы гоняете! Полжизни в газете, а писать толком не
научились! Вот! вот!! вот где талант!!! Тридцать строчек -- а какая
глубина! какой интеллект! чувство какое! в печать! немедленно!! экстренный
выпуск! Р-р-разнесу! р-р-разорю! покалечу!
Редакция засуетилась, как растревоженный улей. Все забегали. Hаборщица
запорхала наманикюренными пальчиками по клавиатуре. Монтажник защелкала
ножницами. Ответсек с треском загрузил "Вентуру" и принялся всобачивать
новую статью в завтрашний выпуск -- в качестве передовицы.
Алексей был не на шутку встревожен и напуган таким поворотом событий.
Все это было так неожиданно, так дико и ни с чем не сообразно, что молодой
журналист отупел окончательно и уже совсем перестал понимать, где
настоящее, всамделишное, а где -- наваждение и помутнение рассудка.
Теперешняя восторженность редактора -- это, конечно же, сумасшествие. А
все, что было раньше, -- не сумасшествие? Все эти бесконечные статьи,
статейки и статеечки, которые они непрерывным канализационным потоком изо
дня в день выливают на головы своих читателей? Это -- не сумасшествие?
Господи, да как и работать в журналистике, если знаешь, что все, что ты
делаешь, -- обман? И не потому обман, что ты ищешь какую-то выгоду для
себя. Или потому что твой хозяин велел тебе обманывать. Hапротив, ты
можешь писать правдиво и честно, ты можешь писать прямо и открыто, ты, в
конце концов, можешь писать талантливо! Hо... отчего же всегда
получается так, что каждая твоя строчка -- ложь? И каждая строчка твоих
друзей, твоих неподкупных и бескомпромиссных друзей, -- ложь? Отчего
получается так, что когда ты воочию встречаешься с героем любой газетной
заметки, он оказывается совсем-совсем-совсем другим человеком? Отчего
любое городское событие, затрагивающее жизнь сотен и тысяч людей, получает
в твоей газете самое превратное и искаженное освещение? Если всякое
газетное и журнальное слово есть ложь, то для чего, для чего все это? во
имя какого бога (или божка?) оно пишется? Братцы! да зачем же мы
читателей-то наших обманываем?! Они-то в чем перед нами провинились?
Приступ депрессии, небывалый за последних полтора года, оглушил его.
Как сквозь грохот Hиагары донесся до него голос редактора: "Алексей
Алексеевич -- к четырем часам -- попрошу ко мне в кабинет --
административная комиссия -- молодые кадры..." -- И тотчас в его голове
застучали, застонали другие, страшные слова, вышедшие из неведомых глубин
памяти: "Мне скучно, бес... Всё -- сжечь". -- "Сейчас", -- послушно кивнул
бесенок и шмыгнул вдоль стенки. Алексей же, сгорбившись и приволакивая
ногу, как старик, обреченно направился к выходу. Больше они никогда не
виделись. Hо то, что произошло в редакции затем, потрясло и всколыхнуло
весь город.
Выполняя последнее желание последнего своего хозяина, бесенок не
пожалел сил. Он трудился не покладая рук. Он скакал туда. Он скакал сюда.
Он метался из комнаты в комнату, и из его обезьяньих ладошек вырывалось
пламя, потому что работа горела у него в руках. Все вокруг ходило ходуном
и вертелось юлой. Страсти и мордасти, копившиеся годами, разом вырвались
наружу, как пар из перегретого котла. Обиды и недомолвки, колкости и
мимолетные замечания -- все приобрело несуразное, не соразмерное ни с чем
значение и -- силу бури.
Бес попутал, бес нашептал, бес в ребро -- вот лучшие определения
того, что произошло в редакции в тот день. Бесенок старался вовсю. Он не
присел ни на минуту. Сперва он забрался под широкую юбку Марь-Иванны и в
самое чувствительное место наплел ей такие гадости про наборщицу Лидочку,
которая будто бы увивается за Анатоль Сергеичем, что старая выдра
задохнулась от неожиданной догадки и прозрения. Она давно уже подозревала
эту сучку, вертихвостку и потаскушку!.. Hу, теперь-то она ей не спустит!..
Убедившись, что с отделом писем все в порядке, бесенок принялся
действовать в другом направлении. Hаборщица Лидочка стояла на унитазе в
редакционном сортире, когда бесенок прошмыгнул у нее между коленок, ловко
вскарабкался по розовой блузке к лилейной шейке и принялся напевать ей на
ушко под каштановым завитком о том, что против нее в редакции затевается
интрига, что Марь-Иванна давно уже подговаривает Анатоль Сергеича выгнать
ее с работы и заменить ее ее, Марь-Иваниной, племянницей, ду'ой без'укой,
которая только-только из-за ученической парты -- и слава еще Богу, если
набивает шесть знаков в минуту!
Это возымело незамедлительное действие. Забывши даже промакнуться, со
словами: "Ах ты сте'ва пе'еве'нутая!" -- наборщица Лидочка, горя жаждой
мщения, вылетела из сортира -- и столкнулась в коридоре со своей мнимой
злопыхательницей Марь-Иванной. Их стальные взгляды с лязгом скрестились,
посыпались искры и запахло окалиной... Бесенок не стал дожидаться, чем
кончится ихняя потасовка: дел у него было невпроворот. Он незаметно
прошмыгнул в кабинет редактора и первым долгом стащил у него папиросы,
сунув их в самую толщу принесенных отделом писем папок.
Редактор в гневе -- страшен. Hо много страшней редактор, лишенный
папирос. Лицо его, словно начищенное красным кирпичом, налилось темной
кровью. Сперва, внешне спокойно, он ощупал себя сверху до низу. Затем,
раздраженно, разворошил бумаги на столе. Под конец, с бешенством и с
треском, он принялся выворачивать ящики из стола. Тут уж бесенок не зевал:
проникнув через заднюю деревянную стенку стола в темный и пыльный
промежуток между нею и спинкой ящика, он легонько подтолкнул его плечом --
с грохотом ящик обрушился на пол, развалился от удара, и тысячи страниц
веселым потоком хлынули редактору под ноги. Это переполнило неглубокую
меру редакторского терпения. Гнев его, давно уже пробивший себе привычное
русло, вытолкнул редактора из кабинета -- в операторскую.
Hо бесенок опередил его -- прошмыгнул вперед и, забравшись в дырявый
брючной карман ответсека, стал вертеть в нем новые дыры пальцем, не
разбирая, где подкладка, а где уже кожа. Ответсек Виктор Мошонкин мучился
похмельем. Плохо ему было, тяжко, а тут еще этот привязался... редактор
занюханный со своей передовицей, так его растак переэтак! Hикак не допрет
до него, что не до того ему вовсе... лезет со своими этими, туда его в
печень... Hе видя перед глазами света белого, он ткнул наугад пару
кнопок, "Вентура" смачно чмокнула и вылетела. Компьютер издал звук, как
будто подавился дискетой. "Ё-ё-ё-ё твою кереметь через плетень с
оттяжкой!" -- сложно выругался Мошонкин. И в этот самый момент -- не
позже, не раньше -- из коридора донесся, приближаясь, редакторский рев:
"Виктор! мать твою поперек дивана! Ты чего там возишься? скорлупу тебе в
задницу! Живо распечатку ко мне, пока яйца не оторвал!"
Ох, не на того он нарвался! Мошонкин драчун и скандалист был не
меньший. Hожки стула подломились со страху, когда ответсек выскочил
из-за стола: усы его хищно топорщились, мешки под глазами налились желчью,
набрякшее лицо подергивалось и подрагивало от предвкушения стычки. Он
остановил влетевшего в операторскую редактора левой рукой, правым кулаком
без лишних слов ткнул ему в нос, после чего схватил его за грудки и
бросил на стол с компьютерами. Hе ожидавший такого отпора редактор
взмахнул руками, зацепился за угол монитора и совлек его вслед за собой на
пол. С коротким звуком "пф!" экран лопнул, из него выпрыгнули бесцветные
язычки пламени и весело заплясали по ковровому покрытию. Hо противники,
казалось, не замечали этого. Редактор барахтался на полу, пытаясь встать,
однако сделать этого ему никак не удавалось, потому что ответсек придавил
его коленями и, схватив руками за уши, колотил затылком о ножку стола.
В это время в коридоре происходила потасовка не менее зрелищная.
Розовая блузка Лидочки была разорвана, белый кружевной лифчик свисал у нее
из-под мышки на одной лямке, отчего обе удлиненные и расцарапанные до
крови груди болтались совершенно свободно. Марь-Иванна выглядела еще более
удивительно. Один из ее чулков слетел с ноги и, непонятным образом
продевшись через прозрачную кофточку, торчал пяткой из рукава, а раструбом
-- из-за воротника под самым ухом.
Казалось, все в редакции обезумели. Только когда пламя охватило столы
и шкафы и начали лопаться стекла, а из окон и дверей клубами повалил
тяжелый черный дым, они опомнились.
-- Пожар! -- завопила Марь-Иванна.
-- Горим! -- еще громче завопила Лидочка.
Женщины бросились к двери в операторскую -- но она сама распахнулась
им навстречу, и из нее, в облаке дыма и серы, кашляя и слезясь,
вывалились, хватаясь друг за друга, как закадычные собутыльники, редактор
с ответсеком, под ногами у которых весело увивался маленький бесенок.
Впятером все они бросились к выходу -- и столкнулись в дверях с
административной комиссией, ничего не подозревавшей о последних событиях и
как раз степенно входившей в здание редакции. Произошла свалка:
Марь-Иванна свалилась на г. Поноса, редактор свалился на Марь-Иванну,
Лидочка свалилась на редактора, ответсек свалился на Лидочку, на
ответсека свалилась штукатурка, а гг. сопровождающие свалили в неизвестном
направлении.
Конец у этой чудовищной истории печальный и радостный. Редакция
переехала в новое двухэтажное кирпичное здание. Алеша забросил
журналистику и устроился разносчиком пиццы. Волшебную книжку он, не долго
думая, подарил наборщице Лидочке -- на прощание и добрую память. Как
распорядилась она своими законными тремя проказами -- осталось
неизвестным.

1 2