Каждый год он ложился на более или менее продолжительный срок в какую-нибудь больницу. Как-то раз у него даже признали туберкулез и отправили в горный санаторий, где больные умирали еженедельно, а он вернулся оттуда выздоровевшим.
Он перенес три или четыре операции, из которых две последние были вызваны раком горла, и вот, как бы завершая круг земного существования, он снова оказался на том же месте, откуда ушел, - в Эвре, по-видимому решив окончить свои дни в родном городе.
- Миллеран!
- Да, господин Премьер-министр.
- Завтра позвоните в больницу в Эвре и попросите, чтобы вам зачитали историю болезни некоего Ксавье Малата.
Подобные поручения она исполняла не раз и поэтому ни о чем не спросила. За окном послышался шум мотора: это Эмиль подводил "роллс-ройс" к стене дома. Черный автомобиль со старомодными колесами прослужил более двадцати лет и, как многие предметы, находившиеся здесь, стал в некотором роде частью личности Премьер-министра. Этот "роллс-ройс" от имени жителей английской столицы преподнес ему когда-то вместе с ключами от города лорд-мэр Лондона.
Заложив руки за спину, Премьер-министр медленно направился по туннелю в столовую с низким потолком и почерневшими балками. Длинный узкий стол, какие встречаются обычно в древних монастырях, накрыли на одного человека.
Стены столовой были выбелены известью, как в самых бедных деревенских лачугах. На них не висело ни одной картины, ни одного украшения, а пол был выложен такими же серыми, стертыми от времени каменными плитами, что и на кухне.
Посреди стола стояла керосиновая лампа, и прислуживала ему не Габриэла, а Мари. Ее наняли два года назад, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет.
В первый же день он услышал, как она громко спросила Габриэлу:
- В котором часу обедает старик?
Он всегда будет для нее лишь "стариком"... Мари туго затягивалась в платье, из которого выпирали ее большие груди, и раз в неделю, в выходной день, мазалась, как девка из публичного дома. Однажды вечером Премьер-министр увидел из окна, как, держась обеими руками за ствол дерева и подняв юбки до пояса, она благодушно предавалась плотским утехам с одним из полицейских агентов. Должно быть, ее расположением пользовался не он один. В жарко натопленных комнатах Эберга от нее исходил крепкий запах здорового женского тела.
- Правильно ли вы делаете, господин Премьер-министр, что держите у себя такую девушку?
На это он ответил Габриэле не без некоторой грусти:
- А почему бы нет?
Разве не случалось ему в прежние дни заставать ту же Габриэлу в интимной позе с каким-нибудь курьером или рассыльным, а как-то раз даже в объятиях полицейского?
- Не понимаю вас. Вы все ей прощаете. Ей одной в этом доме все с рук сходит!
Может быть, так оно и было, но лишь потому, что он не ожидал от Мари ни привязанности, ни преданности и требовал только, чтобы она исполняла ту работу, для которой ее наняли. А может быть, и потому, что ей было всего восемнадцать лет, и она была самой обыкновенной, здоровой, крепкой и вульгарной девицей, но главное - оттого, что именно подобный персонаж ему было дано наблюдать под конец жизни?
Она была представительницей неизвестного ему поколения, для которого он был и останется лишь "стариком".
На обед ему подавали неизменно одно и то же, строго по предписанию профессора Фюмэ, что до сих пор повергало Мари в изумление: яйцо, сваренное в мешочек, на ломтике поджаренного хлеба без масла, стакан молока, кусок нежирного сыра и фрукты.
Такая диета давно перестала быть для него лишением. Он даже испытывал удивление, если не отвращение, видя, как умные люди, ежедневно занятые серьезными проблемами, придавали еде большое значение, а, находясь в обществе красивых женщин, делали из обсуждения очередного меню излюбленный предмет беседы.
Однажды, гуляя по улицам Руана в сопровождении Эмиля, он остановился как вкопанный перед витриной гастрономического магазина и долго рассматривал всевозможные деликатесы: жареных цыплят, фазана с хвостом из ярких перьев, покоящегося в желе, молодого барашка на подстилке из нежной изумрудной зелени.
- Что ты об этом думаешь, Эмиль?
- Этот магазин считается лучшим в Руане. Но он говорил скорее с самим собой, нежели с Эмилем:
- Из всех живых существ только человек испытывает потребность украшать трупы своих жертв для возбуждения аппетита. Посмотри-ка на эти круглые ломтики трюфелей, образующих симметричные узоры под кожей куропаток, на этого аппетитного фазана, которому так искусно приделали клюв и хвост...
Двадцать пять лет назад он выкурил свою последнюю сигарету, и теперь ему лишь изредка позволяли выпить бокал шампанского.
Он не восставал против этого, не ожесточался, не раздражался. И если слушался предписаний докторов, то вовсе не потому, что боялся умереть, ибо смерть давно его не страшила. Он жил в постоянной близости со смертью, что, конечно, не могло его радовать, но он безропотно покорялся неизбежному.
Если только за последний год не умерла Эвелина, значит, он ошибся, когда подумал, что Ксавье Малат и он - последние из сверстников, которые еще оставались в живых. Эвелина была полной противоположностью Ксавье Малату. Премьер-министр хранил о ней довольно неясное воспоминание, несмотря на то, что двенадцатилетним мальчиком был в нее влюблен.
Ее отец был жестянщиком на улице Сен-Луи, его мастерская помещалась почти напротив школы. Эвелина была на два-три года старше Премьер-министра, и теперь ей было около восьмидесяти пяти лет.
Говорил ли он с ней когда-нибудь? Возможно. Во всяком случае, раза два-три, не более. Да еще не был уверен, что не путает ее с сестрой или с другими девочками своего квартала. Зато был уверен, что это была огненно-рыжая, худая, высокая девочка, две длинные косы болтались у нее за спиной, и она носила передник в мелкую красную клетку.
Она дождалась, пока он стал не только министром, но и председателем Совета министров, и лишь тогда решилась написать ему. Это было как раз накануне чрезвычайно важной международной конференции, на которой - как принято считать во время всех таких конференций - решалась судьба Франции. Он и сам так считал в те дни.
Эвелина ничего у него не просила, она посылала ему маленький, освященный в Лурде образок с запиской:
"Молю Бога об успехе вашей миссии, этот образок поможет Вам спасти родину. Девочка с улицы Сен-Луи- Эвелина Аршамбо".
Она, очевидно, не вышла замуж, так как на фирменном бланке мастерской жестяных изделий по-прежнему стояла фамилия Аршамбо. В ту пору, когда она прислала ему это письмо, ей было далеко за пятьдесят, а адрес на конверте говорил о том, что она живет все на той же улице и в том же доме.
Вся ее жизнь протекла там. Иногда перед его мысленным взором возникала маленькая старушка, вся в черном: пробираясь вдоль стен, хмурым сереньким утром она шла к ранней мессе.
После того как Эвелина прислала ему образок, она взяла за правило ежегодно поздравлять его с днем рождения и обязательно посылала в конверте то ладанку, то образок, то крестик.
Из сведений, полученных через префектуру, он убедился, что она ни в чем не нуждается, и в свою очередь послал ей фотографию с надписью.
На застекленной двери, которая вела из столовой в кухню, висела красная клетчатая занавеска, как в деревенских тавернах. Он различал за ней мелькавшую тень Габриэлы. Мадам Бланш уже ушла. Готовить Премьер-министра ко сну лежало на обязанности Эмиля. В дом на окраине деревни, где мадам Бланш снимала себе комнату, провели телефон. Она обедала и ужинала в старой таверне Биньон. Теперь таверну называли "Отель Биньон", там жили полицейские агенты.
Он услыхал голос Эмиля, потом увидел через занавеску его силуэт. Эмиль вошел со двора в кухню и громко воскликнул:
- Все в порядке! Заработало.
- Что заработало?-проворчала Габриэла.
- Радио.
Но радио не интересовало старую кухарку, она жарила над очагом селедку для прислуги, а Эмиль грузно опустился на скамью и налил себе стакан сидра.
Премьер-министр с пяти часов не разрешал себе думать о Шаламоне, о котором шла речь в передаче из Парижа, и телефонный звонок был для него спасением, так как резко изменил ход его мыслей. Кстати, он теперь умел безо всяких усилий направлять свои мысли по желаемому руслу и уже не уклоняться от него
Думать о Филиппе Шаламоне было рано; пока что передавали только непроверенные слухи, и, даже если президент республики предложит ему сформировать кабинет, не было никаких оснований предполагать, что Шаламон на это согласится.
Мари, стоя за ним, рассеянно наблюдала, как он ест. Было ясно, что она никогда не научится вести себя, как подобает приличной горничной, и в один прекрасный день займет свое настоящее место официантки в каком-нибудь портовом кабачке в Фекане иди Гавре.
- Господин Премьер-министр выпьет липового чаю?
- Я всегда пью липовый чай.
Он удалился, сгорбленный, не зная, что делать с руками: по мере того как тело его оседало, они становились чересчур длинными. Иногда он говорил о самом себе:
- Если человек действительно происходит от обезьяны, я возвращаюсь к своим предкам - становлюсь все более и более похожим на гориллу.
Эмиль поставил на стол приемник - провод шел через окно к приемнику в автомобиле. Когда наступит время передачи последних известий, шоферу достаточно будет повернуь ручку. Это придумал Эмиль в первый же год их жизни в Эберге. В такую же бурную ночь, как сегодня, свет вдруг погас как раз во время небывало яростных дебатов в Организации Объединенных Наций.
Разгневанный Премьер-министр ходил из угла в угол по кабинету, освещенному, как сегодня, керосиновой лампой, с той только разницей, что тогда на ней не было абажура, и вдруг Эмиль постучал в дверь.
- Если господин Премьер-министр разрешит, я хочу внести предложение. Помнит ли господин Премьер-министр о приемнике в нашей машине?
В ту же ночь, закутанный в плед из меха дикой кошки - подарок канадцев, он устроился в "роллс-ройсе" и просидел в нем при тусклом свете радиолампочки до начала полуночной передачи.
С тех пор Эмиль, охотно выполнявший разные мелкие работы по дому, усовершенствовал свое изобретение, купил второй динамик и подключил его к приемнику в автомобиле.
Там, в Париже, не было никаких аварий с освещением, и, конечно, они не подозревали, что в Нормандии ураган вырывал с корнем деревья, валил на землю телеграфные столбы, срывал с крыш печные трубы. Журналисты и фотографы дежурили во дворе Елисейского дворца. Шел дождь. В кулуарах палаты и в буфете у окон толпились группы возбужденных дещ хзтов.
Тревожное молчание царило, должно быть, в министерствах, где падение каждого кабинета кому-то сулило продвижение, кому-то грозило отставкой. В своих департаментах префекты ждали с неменьшим волнением радиопередачи в 7 часов 15 минут вечера.
В течение сорока лет при подобных обстоятельствах в конце концов произносили одно и то же имя - его имя. Оно было якорем спасения. Чаще всего он сидел запершись в своей квартире на набережной Малакэ, в той самой квартире, которую занимал, когда стажером записался в сословие адвокатов.
Миллеран еще не служила у него в те времена. Она была тогда, вероятно, совсем маленькой девочкой, а вместо нее в одном с ним кабинете в молчаливом ожидании стоял у телефона, готовый схватить трубку при первом же звонке, нескладный молодой человек по фамилии Шаламон.
Между ними было двадцать лет разницы. И было любопытно наблюдать, как секретарь подражал походке, голосу и манерам своего шефа. Он перенял у него даже нервный тик, а по телефону отвечал так, что большинство людей по ошибке обращались к нему как к самому "господину министру". Но еще удивительнее было видеть на лице двадцатипятилетнего секретаря бесстрастное выражение, присущее зрелому человеку, чья душа зачерствела в течение долгих лет.
Не из-за этого ли подобострастного желания во всем ему подражать, не из-за постоянного ли поклонения, бесспорно искреннего и трепетного, которым секретарь его окружал, Премьер-министр приблизил Ша-ламона к себе и брал с собой из министерства в министерство - то в качестве чиновника по особым поручениям, то личным секретарем, то, наконец, начальником своей канцелярии.
Теперь Шаламон стал депутатом от Шестнадцатого округа и жил с женой, за которой получил солидное приданое, в роскошной квартире у самого Булонского леса. Как средство к существованию политика была ему вовсе не нужна, но он продолжал заниматься ею ради удовольствия. Кое-кто говорил даже, что политическая деятельность стала его пороком, ибо он отдавался ей с каким-то неистовым увлечением.
Однако, несмотря на то, что Шаламон являлся лидером одной из довольно значительных группировок, министром он был лишь раз, да и то всего три дня.
Он выбрал себе тогда министерство внутренних дел, которое располагает секретными сведениями о многих лицах. Не изобличало ли это в какой-то мере его подлинный характер?
Но общественность и большинство политических деятелей и не подозревали, что в течение этих трех дней телефонные разговоры между Эбергом и Парижем не прекращались и что непривычно большой поток автомобилей с номерами департамента Сены мчался через Бенувиль к дому, прилепившемуся к прибрежной скале.
В то утро, когда новое правительство предстало перед палатой депутатов, с электричеством было все в порядке, и старый человек в Эберге слушал радио. По мере того как разгорались прения, все ярче и веселее блестели его глаза.
Прения длились целых три часа, и правительство, едва родившись, было свергнуто, а Шаламону так и не удалось водвориться в министерстве внутренних дел на площади Бово.
Обладал ли еще Премьер-министр прежней властью? Или государственный деятель, с презрением отстранившийся от политики и уединившийся на нормандском побережье, был постепенно забыт, а дети, встречая его имя в учебниках, считали давно умершим?..
- Можно мне пойти пообедать, господин Премьер-министр?
- Приятного аппетита, Миллеран. Скажите Эмилю, чтобы он включил радио в семь часов десять минут.
- Я вам еще понадоблюсь?
- Сегодня вечером - нет. Спокойной ночи.
Она занимала комнату над кухней, там же жили Га-бриэла и Эмиль, а Мари спала в комнатушке внизу, в бывшей кладовой, в стене которой прорубили окно.
Оставшись один в своих заставленных книгами комнатах, из которых только две в этот вечер были освещены, Премьер-министр медленно ходил из одной комна-гы в другую, разглядывал книжные полки, переплеты некоторых книг и иногда проводил пальцем по корешкам. Однажды Мари, застав его, когда он с придирчивым видом как бы проверял, все ли книги на месте, спросила:
- Я плохо вытерла пыль?
Он не спеша повернулся к ней. Посмотрел на нее долгим, пытливым взглядом и отрезал:
- Нет.
Может быть, она, может быть, Миллеран или даже Эмиль... Оснований для того, чтобы подозревать кого-то одного из них больше, чем остальных, у него не было. Вот уже несколько месяцев, как он все понял, и был убежден, что поисками заняты, по крайней мере, двое: кто-то из домашних и кто-то со стороны - возможно, один из полицейских агентов?
Его это не удивило, не разгневало, вначале даже позабавило.
Для человека, которому оставалось только достойно умереть в соответствии со своей легендой, это было неожиданным развлечением.
Но кто? Кто рылся в его книгах и бумагах и что именно искал?
А главное - для кого!
Он тоже когда-то царствовал на площади Бово, но не один раз, а многократно, и не три дня, а по нескольку месяцев, однажды даже в течение целых двух лет. Вот почему он знал методы работы "Сюртэ Женераль" так же хорошо, как и те секретные документы, которые манили Шаламона.
Почти каждый вечер, с тех пор как догадался об этих поисках, он расставлял во всех четырех комнатах ловушки, которые про себя называл "свидетелями". Обычно это был кусочек нитки, или волосок, или едва приметный клочок бумаги, а иногда книга, задвинутая чуть-чуть поглубже, чем остальные.
Утром он делал обход, как рыболов, проверяющий свои верши, и ни при каких обстоятельствах не позволял кому бы то ни было заходить в комнаты раньше себя. Уборка начиналась только после того, как он вставал, но не с помощью пылесоса, потому что не переносил его шума, а половой щеткой и метелкой из перьев.
Почему они раньше всего обратили внимание на Сен-Симона? Однажды утром он заметил, что томик его мемуаров стоит вровень с другими книгами, между тем как накануне он задвинул его на полсантиметра вглубь. Не полицейские же агенты, живущие в таверне Бенувиля, догадались, что всю жизнь он читает на ночь мемуары Сен-Симона!
Массивный фолиант Овидия в толстом кожаном переплете, представлявший собой идеальный тайник, тоже привлек чье-то внимание. Затем, несколькими неделями позже, у кого-то вызвали интерес альбомы с репродукциями картин, которые хранились большей частью в картонных футлярах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Он перенес три или четыре операции, из которых две последние были вызваны раком горла, и вот, как бы завершая круг земного существования, он снова оказался на том же месте, откуда ушел, - в Эвре, по-видимому решив окончить свои дни в родном городе.
- Миллеран!
- Да, господин Премьер-министр.
- Завтра позвоните в больницу в Эвре и попросите, чтобы вам зачитали историю болезни некоего Ксавье Малата.
Подобные поручения она исполняла не раз и поэтому ни о чем не спросила. За окном послышался шум мотора: это Эмиль подводил "роллс-ройс" к стене дома. Черный автомобиль со старомодными колесами прослужил более двадцати лет и, как многие предметы, находившиеся здесь, стал в некотором роде частью личности Премьер-министра. Этот "роллс-ройс" от имени жителей английской столицы преподнес ему когда-то вместе с ключами от города лорд-мэр Лондона.
Заложив руки за спину, Премьер-министр медленно направился по туннелю в столовую с низким потолком и почерневшими балками. Длинный узкий стол, какие встречаются обычно в древних монастырях, накрыли на одного человека.
Стены столовой были выбелены известью, как в самых бедных деревенских лачугах. На них не висело ни одной картины, ни одного украшения, а пол был выложен такими же серыми, стертыми от времени каменными плитами, что и на кухне.
Посреди стола стояла керосиновая лампа, и прислуживала ему не Габриэла, а Мари. Ее наняли два года назад, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет.
В первый же день он услышал, как она громко спросила Габриэлу:
- В котором часу обедает старик?
Он всегда будет для нее лишь "стариком"... Мари туго затягивалась в платье, из которого выпирали ее большие груди, и раз в неделю, в выходной день, мазалась, как девка из публичного дома. Однажды вечером Премьер-министр увидел из окна, как, держась обеими руками за ствол дерева и подняв юбки до пояса, она благодушно предавалась плотским утехам с одним из полицейских агентов. Должно быть, ее расположением пользовался не он один. В жарко натопленных комнатах Эберга от нее исходил крепкий запах здорового женского тела.
- Правильно ли вы делаете, господин Премьер-министр, что держите у себя такую девушку?
На это он ответил Габриэле не без некоторой грусти:
- А почему бы нет?
Разве не случалось ему в прежние дни заставать ту же Габриэлу в интимной позе с каким-нибудь курьером или рассыльным, а как-то раз даже в объятиях полицейского?
- Не понимаю вас. Вы все ей прощаете. Ей одной в этом доме все с рук сходит!
Может быть, так оно и было, но лишь потому, что он не ожидал от Мари ни привязанности, ни преданности и требовал только, чтобы она исполняла ту работу, для которой ее наняли. А может быть, и потому, что ей было всего восемнадцать лет, и она была самой обыкновенной, здоровой, крепкой и вульгарной девицей, но главное - оттого, что именно подобный персонаж ему было дано наблюдать под конец жизни?
Она была представительницей неизвестного ему поколения, для которого он был и останется лишь "стариком".
На обед ему подавали неизменно одно и то же, строго по предписанию профессора Фюмэ, что до сих пор повергало Мари в изумление: яйцо, сваренное в мешочек, на ломтике поджаренного хлеба без масла, стакан молока, кусок нежирного сыра и фрукты.
Такая диета давно перестала быть для него лишением. Он даже испытывал удивление, если не отвращение, видя, как умные люди, ежедневно занятые серьезными проблемами, придавали еде большое значение, а, находясь в обществе красивых женщин, делали из обсуждения очередного меню излюбленный предмет беседы.
Однажды, гуляя по улицам Руана в сопровождении Эмиля, он остановился как вкопанный перед витриной гастрономического магазина и долго рассматривал всевозможные деликатесы: жареных цыплят, фазана с хвостом из ярких перьев, покоящегося в желе, молодого барашка на подстилке из нежной изумрудной зелени.
- Что ты об этом думаешь, Эмиль?
- Этот магазин считается лучшим в Руане. Но он говорил скорее с самим собой, нежели с Эмилем:
- Из всех живых существ только человек испытывает потребность украшать трупы своих жертв для возбуждения аппетита. Посмотри-ка на эти круглые ломтики трюфелей, образующих симметричные узоры под кожей куропаток, на этого аппетитного фазана, которому так искусно приделали клюв и хвост...
Двадцать пять лет назад он выкурил свою последнюю сигарету, и теперь ему лишь изредка позволяли выпить бокал шампанского.
Он не восставал против этого, не ожесточался, не раздражался. И если слушался предписаний докторов, то вовсе не потому, что боялся умереть, ибо смерть давно его не страшила. Он жил в постоянной близости со смертью, что, конечно, не могло его радовать, но он безропотно покорялся неизбежному.
Если только за последний год не умерла Эвелина, значит, он ошибся, когда подумал, что Ксавье Малат и он - последние из сверстников, которые еще оставались в живых. Эвелина была полной противоположностью Ксавье Малату. Премьер-министр хранил о ней довольно неясное воспоминание, несмотря на то, что двенадцатилетним мальчиком был в нее влюблен.
Ее отец был жестянщиком на улице Сен-Луи, его мастерская помещалась почти напротив школы. Эвелина была на два-три года старше Премьер-министра, и теперь ей было около восьмидесяти пяти лет.
Говорил ли он с ней когда-нибудь? Возможно. Во всяком случае, раза два-три, не более. Да еще не был уверен, что не путает ее с сестрой или с другими девочками своего квартала. Зато был уверен, что это была огненно-рыжая, худая, высокая девочка, две длинные косы болтались у нее за спиной, и она носила передник в мелкую красную клетку.
Она дождалась, пока он стал не только министром, но и председателем Совета министров, и лишь тогда решилась написать ему. Это было как раз накануне чрезвычайно важной международной конференции, на которой - как принято считать во время всех таких конференций - решалась судьба Франции. Он и сам так считал в те дни.
Эвелина ничего у него не просила, она посылала ему маленький, освященный в Лурде образок с запиской:
"Молю Бога об успехе вашей миссии, этот образок поможет Вам спасти родину. Девочка с улицы Сен-Луи- Эвелина Аршамбо".
Она, очевидно, не вышла замуж, так как на фирменном бланке мастерской жестяных изделий по-прежнему стояла фамилия Аршамбо. В ту пору, когда она прислала ему это письмо, ей было далеко за пятьдесят, а адрес на конверте говорил о том, что она живет все на той же улице и в том же доме.
Вся ее жизнь протекла там. Иногда перед его мысленным взором возникала маленькая старушка, вся в черном: пробираясь вдоль стен, хмурым сереньким утром она шла к ранней мессе.
После того как Эвелина прислала ему образок, она взяла за правило ежегодно поздравлять его с днем рождения и обязательно посылала в конверте то ладанку, то образок, то крестик.
Из сведений, полученных через префектуру, он убедился, что она ни в чем не нуждается, и в свою очередь послал ей фотографию с надписью.
На застекленной двери, которая вела из столовой в кухню, висела красная клетчатая занавеска, как в деревенских тавернах. Он различал за ней мелькавшую тень Габриэлы. Мадам Бланш уже ушла. Готовить Премьер-министра ко сну лежало на обязанности Эмиля. В дом на окраине деревни, где мадам Бланш снимала себе комнату, провели телефон. Она обедала и ужинала в старой таверне Биньон. Теперь таверну называли "Отель Биньон", там жили полицейские агенты.
Он услыхал голос Эмиля, потом увидел через занавеску его силуэт. Эмиль вошел со двора в кухню и громко воскликнул:
- Все в порядке! Заработало.
- Что заработало?-проворчала Габриэла.
- Радио.
Но радио не интересовало старую кухарку, она жарила над очагом селедку для прислуги, а Эмиль грузно опустился на скамью и налил себе стакан сидра.
Премьер-министр с пяти часов не разрешал себе думать о Шаламоне, о котором шла речь в передаче из Парижа, и телефонный звонок был для него спасением, так как резко изменил ход его мыслей. Кстати, он теперь умел безо всяких усилий направлять свои мысли по желаемому руслу и уже не уклоняться от него
Думать о Филиппе Шаламоне было рано; пока что передавали только непроверенные слухи, и, даже если президент республики предложит ему сформировать кабинет, не было никаких оснований предполагать, что Шаламон на это согласится.
Мари, стоя за ним, рассеянно наблюдала, как он ест. Было ясно, что она никогда не научится вести себя, как подобает приличной горничной, и в один прекрасный день займет свое настоящее место официантки в каком-нибудь портовом кабачке в Фекане иди Гавре.
- Господин Премьер-министр выпьет липового чаю?
- Я всегда пью липовый чай.
Он удалился, сгорбленный, не зная, что делать с руками: по мере того как тело его оседало, они становились чересчур длинными. Иногда он говорил о самом себе:
- Если человек действительно происходит от обезьяны, я возвращаюсь к своим предкам - становлюсь все более и более похожим на гориллу.
Эмиль поставил на стол приемник - провод шел через окно к приемнику в автомобиле. Когда наступит время передачи последних известий, шоферу достаточно будет повернуь ручку. Это придумал Эмиль в первый же год их жизни в Эберге. В такую же бурную ночь, как сегодня, свет вдруг погас как раз во время небывало яростных дебатов в Организации Объединенных Наций.
Разгневанный Премьер-министр ходил из угла в угол по кабинету, освещенному, как сегодня, керосиновой лампой, с той только разницей, что тогда на ней не было абажура, и вдруг Эмиль постучал в дверь.
- Если господин Премьер-министр разрешит, я хочу внести предложение. Помнит ли господин Премьер-министр о приемнике в нашей машине?
В ту же ночь, закутанный в плед из меха дикой кошки - подарок канадцев, он устроился в "роллс-ройсе" и просидел в нем при тусклом свете радиолампочки до начала полуночной передачи.
С тех пор Эмиль, охотно выполнявший разные мелкие работы по дому, усовершенствовал свое изобретение, купил второй динамик и подключил его к приемнику в автомобиле.
Там, в Париже, не было никаких аварий с освещением, и, конечно, они не подозревали, что в Нормандии ураган вырывал с корнем деревья, валил на землю телеграфные столбы, срывал с крыш печные трубы. Журналисты и фотографы дежурили во дворе Елисейского дворца. Шел дождь. В кулуарах палаты и в буфете у окон толпились группы возбужденных дещ хзтов.
Тревожное молчание царило, должно быть, в министерствах, где падение каждого кабинета кому-то сулило продвижение, кому-то грозило отставкой. В своих департаментах префекты ждали с неменьшим волнением радиопередачи в 7 часов 15 минут вечера.
В течение сорока лет при подобных обстоятельствах в конце концов произносили одно и то же имя - его имя. Оно было якорем спасения. Чаще всего он сидел запершись в своей квартире на набережной Малакэ, в той самой квартире, которую занимал, когда стажером записался в сословие адвокатов.
Миллеран еще не служила у него в те времена. Она была тогда, вероятно, совсем маленькой девочкой, а вместо нее в одном с ним кабинете в молчаливом ожидании стоял у телефона, готовый схватить трубку при первом же звонке, нескладный молодой человек по фамилии Шаламон.
Между ними было двадцать лет разницы. И было любопытно наблюдать, как секретарь подражал походке, голосу и манерам своего шефа. Он перенял у него даже нервный тик, а по телефону отвечал так, что большинство людей по ошибке обращались к нему как к самому "господину министру". Но еще удивительнее было видеть на лице двадцатипятилетнего секретаря бесстрастное выражение, присущее зрелому человеку, чья душа зачерствела в течение долгих лет.
Не из-за этого ли подобострастного желания во всем ему подражать, не из-за постоянного ли поклонения, бесспорно искреннего и трепетного, которым секретарь его окружал, Премьер-министр приблизил Ша-ламона к себе и брал с собой из министерства в министерство - то в качестве чиновника по особым поручениям, то личным секретарем, то, наконец, начальником своей канцелярии.
Теперь Шаламон стал депутатом от Шестнадцатого округа и жил с женой, за которой получил солидное приданое, в роскошной квартире у самого Булонского леса. Как средство к существованию политика была ему вовсе не нужна, но он продолжал заниматься ею ради удовольствия. Кое-кто говорил даже, что политическая деятельность стала его пороком, ибо он отдавался ей с каким-то неистовым увлечением.
Однако, несмотря на то, что Шаламон являлся лидером одной из довольно значительных группировок, министром он был лишь раз, да и то всего три дня.
Он выбрал себе тогда министерство внутренних дел, которое располагает секретными сведениями о многих лицах. Не изобличало ли это в какой-то мере его подлинный характер?
Но общественность и большинство политических деятелей и не подозревали, что в течение этих трех дней телефонные разговоры между Эбергом и Парижем не прекращались и что непривычно большой поток автомобилей с номерами департамента Сены мчался через Бенувиль к дому, прилепившемуся к прибрежной скале.
В то утро, когда новое правительство предстало перед палатой депутатов, с электричеством было все в порядке, и старый человек в Эберге слушал радио. По мере того как разгорались прения, все ярче и веселее блестели его глаза.
Прения длились целых три часа, и правительство, едва родившись, было свергнуто, а Шаламону так и не удалось водвориться в министерстве внутренних дел на площади Бово.
Обладал ли еще Премьер-министр прежней властью? Или государственный деятель, с презрением отстранившийся от политики и уединившийся на нормандском побережье, был постепенно забыт, а дети, встречая его имя в учебниках, считали давно умершим?..
- Можно мне пойти пообедать, господин Премьер-министр?
- Приятного аппетита, Миллеран. Скажите Эмилю, чтобы он включил радио в семь часов десять минут.
- Я вам еще понадоблюсь?
- Сегодня вечером - нет. Спокойной ночи.
Она занимала комнату над кухней, там же жили Га-бриэла и Эмиль, а Мари спала в комнатушке внизу, в бывшей кладовой, в стене которой прорубили окно.
Оставшись один в своих заставленных книгами комнатах, из которых только две в этот вечер были освещены, Премьер-министр медленно ходил из одной комна-гы в другую, разглядывал книжные полки, переплеты некоторых книг и иногда проводил пальцем по корешкам. Однажды Мари, застав его, когда он с придирчивым видом как бы проверял, все ли книги на месте, спросила:
- Я плохо вытерла пыль?
Он не спеша повернулся к ней. Посмотрел на нее долгим, пытливым взглядом и отрезал:
- Нет.
Может быть, она, может быть, Миллеран или даже Эмиль... Оснований для того, чтобы подозревать кого-то одного из них больше, чем остальных, у него не было. Вот уже несколько месяцев, как он все понял, и был убежден, что поисками заняты, по крайней мере, двое: кто-то из домашних и кто-то со стороны - возможно, один из полицейских агентов?
Его это не удивило, не разгневало, вначале даже позабавило.
Для человека, которому оставалось только достойно умереть в соответствии со своей легендой, это было неожиданным развлечением.
Но кто? Кто рылся в его книгах и бумагах и что именно искал?
А главное - для кого!
Он тоже когда-то царствовал на площади Бово, но не один раз, а многократно, и не три дня, а по нескольку месяцев, однажды даже в течение целых двух лет. Вот почему он знал методы работы "Сюртэ Женераль" так же хорошо, как и те секретные документы, которые манили Шаламона.
Почти каждый вечер, с тех пор как догадался об этих поисках, он расставлял во всех четырех комнатах ловушки, которые про себя называл "свидетелями". Обычно это был кусочек нитки, или волосок, или едва приметный клочок бумаги, а иногда книга, задвинутая чуть-чуть поглубже, чем остальные.
Утром он делал обход, как рыболов, проверяющий свои верши, и ни при каких обстоятельствах не позволял кому бы то ни было заходить в комнаты раньше себя. Уборка начиналась только после того, как он вставал, но не с помощью пылесоса, потому что не переносил его шума, а половой щеткой и метелкой из перьев.
Почему они раньше всего обратили внимание на Сен-Симона? Однажды утром он заметил, что томик его мемуаров стоит вровень с другими книгами, между тем как накануне он задвинул его на полсантиметра вглубь. Не полицейские же агенты, живущие в таверне Бенувиля, догадались, что всю жизнь он читает на ночь мемуары Сен-Симона!
Массивный фолиант Овидия в толстом кожаном переплете, представлявший собой идеальный тайник, тоже привлек чье-то внимание. Затем, несколькими неделями позже, у кого-то вызвали интерес альбомы с репродукциями картин, которые хранились большей частью в картонных футлярах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14