На губах ее блуждала не улыбка, а выражение какого-то бесконечного блаженства.
— Прежде всего, они всю жизнь ссорятся!
Она не торопилась. Отчеканивая фразы, она выражала свое презрение к людям, которые ссорятся.
— Они хуже мусорщиков! И так они жили всегда. Они так ругаются, что я спрашиваю себя, почему он ее до сих пор не убил.
— Скажите, вы даже этого ожидали…
— Живя в таком доме, можно всего ожидать.
Она следила за его интонациями. Комиссар никак не мог определить, чего в ней больше: мерзости или нелепого комизма.
Комната была большой. Здесь стояла разобранная кровать с застиранными простынями, которые, должно быть, никогда не просушивались на свежем воздухе. Стол, старый шкаф, примус.
В кресле сидела сумасшедшая, смотревшая прямо перед собой с выражением легкой умиленной улыбки на лице.
— Простите! К вам кто-нибудь иногда заходит?
— Никогда!
— И ваша сестра не выходит из комнаты?
— Изредка она выбегает на лестницу.
На всем печать гнетущей серости. В комнате — запах нечистоплотной бедности, старости — какой-то трупный запах.
— Заметьте, первой всегда начинает она.
У Мегрэ не было сил ее расспрашивать. Он рассеянно глядел на нее и слушал.
— Ссорятся они, конечно, из-за денег, а не из-за женщин. Хотя однажды, сводя счеты, она предположила, что он наведывался в публичный дом; тут она показала ему где раки зимуют!
— Она его бьет? — без всякой иронии спросил Мегрэ.
Этот вопрос был не менее уместен, чем любой другой. Произошло уже столько невероятных событий, что больше ничего не могло Мегрэ удивить.
— Не знаю, бьет ли она мужа, но тарелки она часто бьет. Потом плачет, причитая, что у нее никогда не будет приличного дома.
— Значит, скандалы бывают почти каждый день?
— Да, но небольшие! Обычные склоки. Скандалы Разыгрываются два-три раза в неделю.
— В общем, без дела вам сидеть не приходится!
Она, казалось, не поняла насмешки и несколько встревоженно посмотрела на Мегрэ.
— В чем же она обычно его упрекает?
— «Когда не могут прокормить жену, не женятся!
Нельзя обманывать женщину, уверяя ее, что тебе прибавят жалованье.
Не отбивают жену у такого мужчины, как Куше, который может заработать миллионы.
Все чиновники — трусы. Если хочешь чего-либо достичь, надо работать самостоятельно, уметь рисковать, быть пробивным».
Бедняга Мартен!
Однако Мартен делал все, что мог. А до него всеми теми же упреками осыпали Куше.
Должно быть, Куше говорили: «Посмотри на господина Мартена! Вот разумный мужчина. Он думает о том, что в один прекрасный день женится. Если с ним что-нибудь случится, его жена будет получать пенсию! А ты вот…»
И все это оказалось зловещей шуткой. Госпожа Мартен обманулась, была обманута, обманула всех.
Но с самого начала она совершила чудовищную ошибку.
Дочь кондитера из Сен-Мора жаждала денег. Это был ее пунктик. Деньги были ей необходимы. Она чувствовала, что родилась для того, чтобы иметь деньги, а значит, ее муж обязан их добывать.
Куше сперва зарабатывал мало. Не оставаться же ей без пенсии, если он умрет; и она ушла к Мартену.
Но Куше разбогател, стал миллионером. И она ничего не могла сделать, чтобы подбодрить Мартена, заставить уйти со службы и тоже начать сбывать сыворотки или другой товар, приносящий настоящие доходы.
Студенистые, словно медузы, глаза старой Матильды уставились на Мегрэ.
— Сын заходил к ней?
— Редко.
— Она ему тоже устраивала скандалы?
Похоже, что старуха годами ожидала этой минуты:
— Она давала советы: «Твой отец — богач! Ему должно быть стыдно, что он не устроил тебе более приличную жизнь. У тебя даже нет машины. И знаешь, почему? Из-за этой женщины, что вышла за него ради денег. Ведь она стала его женой только за деньги. Не говорю уж о том, что одному Богу известно, как она обойдется с тобой потом. Вряд ли ты что получишь из наследства, которое тебе полагается.
Вот почему ты должен теперь вытаскивать у него деньги и хранить их в надежном месте.
Если хочешь, я сохраню их для тебя. Отвечай! Хочешь, чтобы они были у меня?»
Мегрэ, смотря на грязный пол, размышлял, наморщив лоб.
Ему показалось, что в хаосе чувств госпожи Мартен он различил одно, которое господствовало над всеми остальными, тянуло за собой все другие: это была тревога. Мрачная, болезненная, граничащая с безумием тревога.
Госпожа Мартен вечно боялась того, что могло бы случиться: смерти мужа, своего нищенства, если он не оставит ей пенсии. Боялась она и за сына. Это был неотступный кошмар.
— Что на это отвечал Роже?
— Ничего. Он у нее никогда не засиживался.
— Он заходил в день, когда произошло убийство?
— Не знаю.
Сумасшедшая, такая же старая, как и Матильда, смотрела из своего угла на Мегрэ.
— Был ли у Мартенов в тот день более интересный, чем всегда, разговор?
— Не знаю.
— Выходила ли госпожа Мартен во двор около восьми часов вечера?
— Не помню. Не могу же я все время торчать в коридоре.
Не были ли эти слова неосознанной насмешкой или оговоркой? Во всяком случае, что-то она держала про запас.
Мегрэ это чувствовал. Она еще не излила всю свою желчь.
— Тогда вечером они поссорились…
— Почему?
— Не знаю.
— Разве вы не подслушивали?
Она промолчала. «Это уж меня касается», — казалось, говорила ее физиономия.
— Что вам еще известно?
— Я знаю, почему она заболела.
Старуха торжествовала. Ее руки, скрещенные на животе, дрожали. Она достигла вершины в своей карьере сплетницы.
— Почему же.
Этот ответ она должна была посмаковать:
— Потому что… Подождите, я спрошу у сестры, не нужно ли ей чего? Фанни, пить не хочешь? А есть? Тебе не слишком жарко?
Маленькая чугунная печка раскалилась докрасна. Старуха словно плавала по комнате, бесшумно скользя в своих войлочных туфлях.
— Почему?
— Потому что он не принес деньги!
Она отчеканила эту фразу и многозначительно замолчала.
— Какие деньги?
— Это меня не касается. Я слышала, как они об этом говорили. Что вы будете делать, это ваше дело. А сейчас мне нужно позаботиться о сестре.
Комиссар ушел, оставив старух предаваться Бог знает каким заботам.
Мегрэ было не по себе. На сердце лежала какая-то тяжесть, словно при подступающей тошноте.
«Он не принес деньги!»
Как это можно объяснить? Мартен решился обокрасть ее первого мужа, чтобы больше не слышать упреков за свое ничтожество. Она наблюдала за ним из окна. Он вышел из кабинета Куше с тремястами шестьюдесятью тысячами франков.
Только когда он вернулся домой, денег у него уже не было. Неужели он спрятал их в укромном уголке? Или его самого обокрали? Или же он, испугавшись, решил избавиться от этих денег и выбросил их в Сену?
Но мог ли убить этот жалкий Мартен в бежевом пальто?
Час назад он хотел о чем-то рассказать. Его усталость напоминала усталость отягощенного виной человека, который больше не находит сил молчать и предпочитает тюрьму томительному ожиданию.
Однако почему все-таки заболела его жена?
А главное, почему Роже покончил с собой?

Похороны были роскошные, пришло много народу.
Все очень приличные люди, особенно семья госпожи Куше и ее соседи с бульвара Осман.
В первом ряду портила картину только сестра Куше, хотя она сделала даже невозможное, чтобы выглядеть элегантно. Она плакала. Когда она шумно сморкалась, то всякий раз на нее с раздражением поглядывала теща покойного.
Позади семьи располагался персонал фирмы Куше.
Вместе со служащими пришла и старая Матильда, благопристойная, уверенная в себе и своем праве здесь присутствовать.
Ее черное платье, должно быть, предназначалось для единственной цели: ходить на похороны.
Она встретилась глазами с Мегрэ и удостоила его легким кивком.
Гремел орган, гудел хор, и дьякон выводил фальцетом: «Да не введи нас во искушение…»
С шумом передвигали стулья. Катафалк был высокий и все-таки тонул в цветах и венках. На одном венке — лента «От жильцов дома № 61 на площади Вогезов».
Матильда, наверное, тоже внесла свой пай. Неужели и чета Мартен расписалась в подписном листе?
Госпожа Мартен на похороны не явилась. Она еще лежала в постели.
«Освободи нас, Господи…» — пропели отпущение грехов. Служба окончилась. Распорядитель похорон медленно вышел из церкви во главе траурной процессии.
В углу, возле исповедальни, Мегрэ заметил Нину; ее носик совсем покраснел от слез, но она забыла даже его припудрить.
— Как это страшно, правда? — спросила она.
— Что страшно?
— Все! И эта музыка, и этот запах хризантем… — Она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рыдания. — Вы знаете… Я много об этом думала. Мне часто кажется, что он опасался чего-то.
— Вы идете на кладбище?
— Что вы, нет! Разве мне можно там показываться?
Наверное, будет лучше, если я туда не пойду. Хотя мне хотелось бы узнать, где его похоронят.
— Можно спросить у привратника.
— Вы правы.
Они говорили шепотом. С улицы уже не слышались шаги вышедших из церкви последними людей. Отъезжали машины.
— Вы сказали, что он чего-то опасался?
— Может быть, он не боялся, что умрет такой смертью. Он же знал, что долго не протянет. У него была довольно серьезная болезнь сердца.
Чувствовалось, что она совсем измучилась, что целыми часами ее голова была занята мыслями о нем.
— Эти слова, что он мне сказал, я не могу забыть…
— Он боялся?
— Нет! Скорее, наоборот. Когда случайно речь заходила о кладбище, он смеялся: «Это единственное место, где можно спокойно отдохнуть. Найти бы какой-нибудь прелестный уголок на Пер-Лашез…»
— Он любил пошутить?
— Да, особенно когда грустил. Понимаете? Он не любил показывать, что у него есть свои заботы. В такие минуты он искал любого повода, чтобы развлечься, посмеяться.
— Например, когда рассказывал о своей первой жене?
— О ней он никогда со мной не говорил!
— А о второй?
— Тоже! Он говорил не об отдельных людях, а о людях вообще. Он считал их забавными зверюшками. Если в ресторане его обсчитывал официант, то именно к нему он относился с большей симпатией, чем к остальным.
«Вот каналья», — приговаривал он. И произносил эти слова с каким-то веселым, довольным видом.
Становилось холодно. Обычная погода в день всех святых.
— Как ваши дела в «Мулен-Бле»?
— Хорошо.
— Как-нибудь вечерком загляну в театр повидать вас.
Мегрэ пожал ей руку и вскочил в автобус.
Ему необходимо было остаться одному, подумать или, вернее, дать своему уму свободно поработать. Он представил себе кортеж, который скоро прибудет на кладбище. Госпожу Куше. Полковника. Брата вдовы. Людей, которые, наверное, обсуждают это странное завещание.
«Почему они возились возле мусорных ящиков?»
Именно здесь крылась разгадка преступления. Мартен крутился под предлогом поиска перчатки, которую он так и не нашел. А наутро она оказалась у него на руке. Госпожа Мартен рылась в мусоре, говоря, что случайно обронила серебряную ложку.
«…потому что он не принес деньги», — сказала старая Матильда.
В доме на площади Вогезов сейчас, должно быть, веселенькая обстановочка! Оставшись одна, сумасшедшая, как обычно, вопит вовсю.
Переполненный автобус проезжал некоторые остановки.
Вдруг кто-то, стоящий вплотную к Мегрэ, спросил соседа:
— Ты читал об этой истории с тысячефранковыми банкнотами?
— Нет. А в чем дело?
— Хотел бы я оказаться позавчера утром у плотины в Буживале! По реке плыли банкноты в тысячу франков.
Первым их увидел какой-то речник и успел выловить несколько штук. Но шлюзовой смотритель это дело заметил. И послал за полицией. Так что «рыбаки» ловили денежки под присмотром полицейских.
— Брось шутить! Ведь полиция не могла помешать им кое-что припрятать.
— В газете пишут, что нашли тридцать бумажек, но денег, должно быть, было гораздо больше, потому что в Манте тоже поймали парочку банкнот. Неплохо, а? Деньги плавают по Сене. Это получше пескарей.
Мегрэ замер. Ростом он был на голову выше остальных и поэтому стоял с невозмутимым лицом.
«…потому что он не принес деньги…»
Значит, вот кто это сделал. Жалкий Мартен, которого охватил страх или угрызения совести за свое преступление. Мартен, который признался, что прогуливался тем вечером на острове Сен-Луи, пытаясь избавиться от головной боли.
При этой мысли Мегрэ все-таки улыбнулся, потому что он представил себе госпожу Мартен, которая все видела из окна и ждала мужа.
Муж возвратился усталым, угнетенным. Она подстерегала каждый его шаг, каждое движение. Она жаждала увидеть деньги, пересчитать их.
Он разделся и собрался идти спать.
Наверное, она взяла его одежду, чтобы обшарить карманы.
Тревога ее росла.
— А где… Где же деньги?
— Какие деньги?
— Кому ты их отдал? Отвечай! И не пытайся врать.
И Мегрэ, выйдя из автобуса на Новом мосту — отсюда можно было видеть окна его служебного кабинета, — с удивлением заметил, что бормочет про себя:
— Держу пари, что, лежа в постели, Мартен расплакался.
Глава 10
Документы
Это началось в Жёмоне в одиннадцать вечера. Несколько пассажиров третьего класса шли к таможне, а таможенники начали осмотр вагонов второго и первого классов.
Аккуратные люди заранее достали свои чемоданы, разложили вещи на сиденьях. Так сделал и один, с бегающими глазами, пассажир в купе второго класса, где вместе с ним ехала чета пожилых бельгийцев.
Багаж его представлял образец порядка и предусмотрительности. Рубашки были аккуратно завернуты в газеты. В чемодане лежали дюжина манжет, трусы и кальсоны, будильник, ботинки, поношенные домашние туфли.
Сразу было видно, что вещи укладывала женщина.
Все место в чемодане было использовано, ничто не могло помяться. Таможенник небрежно ворошил вещи, наблюдая за человеком в бежевом пальто, который только и мог иметь такие чемоданы.
— Все в порядке! — сказал таможенник, поставив Мелом крест на чемодане.
— Прошу господ показать чемоданы.
— Извините, — обратился к таможеннику этот пассажир, — когда мы приедем в Бельгию?
— Видите первую изгородь, вон там? Не видите. Тогда смотрите сюда. Сосчитайте фонарные столбы. Третий слева видите? Так вот — это граница.
Из коридора доносился голос, повторявший перед каждой дверью:
— Господа пассажиры, приготовьте паспорта и документы!
А человек в бежевом пальто изо всех сил старался закинуть свой чемодан в багажную сетку.
— Ваш паспорт…
Он обернулся: перед ним стоял человек в серой фуражке.
— Вы француз? Тогда предъявите ваше удостоверение личности.
Несколько секунд пальцы пассажира нервно шарили в бумажнике.
— Прошу вас.
— Ах так! Вы Мартен, Эдгар-Эмиль… Следуйте за мной.
— Куда?
— Можете захватить свои чемоданы.
— Но ведь поезд уйдет…
Теперь чета бельгийцев с ужасом смотрела на него, будучи все-таки польщена тем, что ехала в одном купе с преступником. Мартен, испуганно глядя на таможенника, встал на сиденье, чтобы снять с полки чемоданы.
— Уверяю вас, что я… В чем же все-таки дело?
— Поторопитесь, поезд скоро отходит.
И молодой таможенник, в серой фуражке, выбросил самый тяжелый чемодан на платформу. Уже смеркалось.
Вокзальные фонари освещали людей, бежавших из буфета к поезду. Послышался свисток. Какая-то женщина спорила с задержавшими ее таможенниками.
А Мартен, с трудом волоча свой чемодан, шел за молодым таможенником. Никогда он не думал, что платформа может оказаться такой длинной. Бесконечная и пустынная, окаймленная с одной стороны множеством таинственных дверей.
Наконец они подошли к последней двери.
— Войдите!
В комнате было темно. Лишь лампа с зеленым абажуром, висящая почти над самым столом, освещала расположенные на нем бумаги. Но в глубине комнаты двигалась какая-то фигура.
— Здравствуйте, господин Мартен, — послышался сердечный голос.
И из тени вышел высокий мужчина: это был одетый в свое тяжелое пальто с бархатным воротником комиссар Мегрэ.
— Не раздевайтесь, пожалуйста. Мы сейчас сядем в парижский поезд, что прибывает на третий путь.
Теперь все было кончено. Мартен беззвучно плакал, не выпуская из рук так заботливо сложенные чемоданы.
Инспектор, дежуривший у дома № 61 на площади Вогезов, за несколько часов до этого позвонил Мегрэ:
— Наш подопечный решил удрать. Он взял такси и поехал на Северный вокзал.
— Пусть едет. Следите за женой.
Мегрэ сел в поезд, где ехал и Мартен.
Жёмон. Проверка документов. И — кабинет следователя по особым делам.
Теперь они в отдельном купе вместе возвращались в Париж.
На Мартена не надели наручники. Чемоданы его лежали на верхней сетке, и один из них, плохо положенный, грозил свалиться Мартену на голову.
Уже проехали Мобеж, а Мегрэ еще не задал ему ни одного вопроса. Он с трубкой в зубах молча сидел в углу.
Не переставая курил, лукаво поглядывая на своего попутчика.
Несколько раз Мартен раскрывал рот, но так и не решался заговорить.
В конце концов он все-таки заговорил изменившимся голосом, который не узнала бы даже госпожа Мартен:
— Это я…
А Мегрэ все молчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10