Хозяин остановил Жана:
— Подождите, я дам вам ключ. Уборщица еще не пришла… Не понимаю, что это они все сегодня опаздывают.
Дверь в погреб была приотворена; из нее несло сыростью. Вспомнив прошлую ночь, молодой человек поежился.
Дельфос залпом выпил свой портвейн. Ему показалось, что от этого он почувствовал себя лучше, и он проглотил также портвейн своего приятеля. Инспектор не шевелился! Значит, их маневр оказался удачным. Через несколько секунд вода унесет компрометирующие их ассигнации.
В эту минуту вошла Адель в черном атласном манто, отороченном белым мехом. Она поздоровалась с музыкантами, пожала руку Виктору.
— Ах вот как! — сказала она Дельфосу. — Твоего приятеля нет? Я его видела сегодня днем. Он приходил ко мне.
Какой забавный тип! Позволь мне раздеться.
Она оставила манто за стойкой, перекинулась несколькими словами с хозяином, вернулась к Дельфосу и села возле него.
— Два стакана… Ты один?
— Жан здесь.
— А где же он?
— Там. — Он взглядом показал на дверь.
— А! А чем занимается его отец?
— Кажется, он счетовод в какой-то страховой компании.
Она ничего не сказала. Этого ей было достаточно.
Она так и думала.
— Почему ты больше не приезжаешь на своей машине?
— Это машина моего отца. У меня нет водительских прав, потому я беру ее, только когда он в отъезде. На будущей неделе он поедет в Вогезы. Если бы… если ты хочешь прокатиться со мной вдвоем… Например, проехаться до Спа?
— Кто он, этот тип?.. Он не из полиции?..
— Не знаю, — пробормотал Дельфос, покраснев.
— Я что-то не припомню его лица… Послушай! А вдруг твой приятель потерял сознание?.. Виктор! Одно шерри…
Ты не танцуешь?.. Не то что бы мне очень хотелось, но хозяин любит, когда в зале оживленно.
Прошло уже двадцать минут с тех пор, как Шабо вышел. Дельфос танцевал так плохо, что посреди танца Адель сама стала вести его.
— Ты позволишь?.. Я пойду посмотрю, что с ним такое…
Он толкнул дверь уборной. Жана там не было. Уборщица раскладывала на салфетке предметы туалета.
— Вы не видели моего приятеля?
— Нет… Я только что пришла…
— Вы вошли через черный ход?
— Как всегда!
Он открыл маленькую дверь. Переулок был пустынный, холодный и мокрый от дождя, пронизанный мигающим светом единственного газового рожка.
Глава 4
Курильщики трубок
Их было четверо в огромном помещении, где столы, покрытые плотной бумагой, служили письменными. На лампах были абажуры из зеленого картона. Сквозь открытые двери виднелись пустые комнаты.
Был вечер.
Ждали, покуривая трубки, только те, кто служил в сыскной полиции. Комиссар Дельвинь, высокий рыжий человек, сидел у стола и то и дело подкручивал усы.
Молодой инспектор рисовал что-то на бумаге, покрывавшей стол. Говорил маленький коренастый человек, который, очевидно, был родом из деревни и остался крестьянином с головы до ног.
— Семь франков штука, если возьмете дюжину! Трубки, за которые вы заплатите по двадцать франков в любом магазине… Никакого изъяна, слышите!.. Это мой зять работает там на фабрике, в Арлоне.
— Можно заказать две дюжины, для всей бригады.
— Я так и написал зятю. Кстати, он — а он-то знаток своего дела — подарил мне потрясающую штуку для набивания трубок…
Комиссар покачивал ногой. Все внимательно следили за разговором. Все курили. В резком свете ламп расплывались голубоватые облака дыма.
— Вместо того, чтобы набивать трубку как попало, вы берете эту штуку таким образом…
Дверь отворилась. Вошел человек, толкая перед собой другого. Комиссар взглянул на вновь пришедших и, не сходя с места, спросил:
— Это ты, Перроне?
— Я, шеф.
И, обращаясь к знатоку трубок, добавил:
— Объясняй быстрее…
Молодого человека оставили стоять у двери, и ему пришлось выслушать подробное объяснение того, как набивать трубку.
— Ты тоже хочешь трубку? — спросили у Перроне. — Трубки из настоящего верескового корня за семь франков, благодаря его зятю, который работает мастером в Арлоне.
А комиссар, не вставая с места, крикнул:
— Подойдите поближе, мой милый!
Это был Жан Шабо, такой измученный, с такими безумными глазами, что, казалось, у него вот-вот начнется нервный припадок. Остальные смотрели на него, не переставая курить и переговариваться. И даже засмеялись какой-то шутке.
— Где ты его зацапал, Перроне?
— В «Веселой мельнице»… И как раз в подходящий момент!.. Когда он собирался выбросить в унитаз стофранковые ассигнации…
Это никого не удивило. Комиссар поискал что-то вокруг себя.
— Кто хочет заполнить листки?
Самый молодой уселся за стол, взял отпечатанные бланки.
— Фамилия, имя, возраст, профессия, адрес, была ли судимость… Ну! Отвечайте…
— Шабо, Жан-Жозеф-Эмиль, служащий, улица Луа, 53…
— Судимости не было?
— Нет!
Слова с трудом выходили из сжатого горла.
— Отец?
— Шабо Эмиль, счетовод…
— Судимостей тоже не было?
— Никогда!
— Мать?
— Элизабет Дуайен, сорок два года…
Никто не слушал. Это была официальная часть допроса. Комиссар с рыжими усами встал, медленно разжег пенковую трубку, прошелся взад и вперед, спросил кого-то:
— Кто-нибудь занимается самоубийством на набережной Коронмёз?
— Там Жербер!
— Ладно! Ну, говорите, молодой человек… И если хотите хороший совет, не пытайтесь лукавить!.. Вчера вечером вы были в «Веселой мельнице» с неким Дельфосом, которым мы займемся позже… У вас обоих не было чем заплатить за выпивку и еду, и вы еще были должны за предыдущие дни… Точно?
Жан Шабо открыл рот и снова закрыл его, ничего не сказав.
— Ваши родители не богаты. Вы не Бог знает сколько зарабатываете. И все-таки ведете рассеянную жизнь…
Вы всюду понемногу должны… Верно?
Жан опустил голову, чувствуя, что на него устремлены взгляды всех пяти присутствующих.
Комиссар говорил снисходительным тоном, с оттенком презрения.
— Даже в табачной лавочке! Еще вчера вы были должны ее хозяину… Известное дело! Молоденькие мальчишки, которые хотят играть роль кутил и не имеют на это средств… Сколько раз вы таскали деньги из бумажника вашего отца?..
Жан густо покраснел. Эта фраза была хуже пощечины! И самое ужасное то, что она была одновременно и справедливой и несправедливой.
В сущности, все, что говорил комиссар, было правдой. Но правда, представленная так, в таком резком освещении, без малейших оттенков, почти переставала быть правдой.
Шабо начал с того, что завел привычку сидеть с приятелями за кружкой пива, в «Пеликане». Он привык пить каждый вечер, потому что там они встречались и там была теплая дружеская обстановка. Платили все по очереди. Каждый раз за всех приходилось платить от шести до десяти франков.
Это было такое приятное время! После конторы, после выговоров заведующего сидеть здесь, в самом роскошном кафе города, смотреть, как люди идут по улице Пон д'Авруа, пожимать руки, видеть красивых женщин, которые иногда присаживались к их столу.
Разве тогда они не владели всем Льежем?
Дельфос платил чаще других, потому что у него в кармане было больше денег.
— Пойдем сегодня вечером в «Веселую мельницу»?
Там потрясающая танцовщица…
Там царила еще более опьяняющая атмосфера. Гранатовые банкетки. Тяжелый и теплый воздух, запах духов, музыка, фамильярность Виктора и в особенности фамильярность женщин с обнаженными плечами, которые поднимали платья, чтобы натянуть чулок.
И вот постепенно это стало потребностью. Один раз, один-единственный, потому что он не хотел, чтобы за него платили другие, Жан взял деньги, но не дома, а из «малой кассы». Он сказал, что заплатил дороже за несколько заказных писем… Всего лишь двадцать франков!
— Я никогда ничего не крал у отца.
— Правда, у него, наверное, много и не украдешь!..
Возвращаюсь ко вчерашнему вечеру… Вы оба в «Веселой мельнице»… у вас нет ни гроша… И вы еще угощаете танцовщицу!.. Дайте-ка ваши сигареты…
Молодой человек протянул свою пачку, не понимая, в чем дело.
— «Люксор» с золочеными кончиками… Это так, Дюбуа?
— Точно так!
— Ладно! В кабачке сидит человек, по-видимому богатый, который пьет шампанское, у которого, наверное, туго набит бумажник… Против своего обыкновения, вы выходите через черный ход… А сегодня на лестнице, ведущей в подвал, около этого выхода, нашли два окурка и следы топтавшихся ног, по которым можно заключить, что вместо того, чтобы действительно выйти, вы здесь спрятались… Незнакомец был убит… В «Веселой мельнице» или в другом месте… Его бумажник украден… так же, кстати, как и его золотой портсигар… Сегодня вы платите ваши долги!.. А вечером, чувствуя, что за вами следят, вы пытаетесь бросить деньги в унитаз…
Комиссар говорил безразличным тоном, как будто не принимал этого дела всерьез.
Шабо пристально глядел на грязный пол. Он так крепко сжал зубы, что их нельзя было бы разжать даже с помощью ножа.
— Где вы напали на Графопулоса?.. В ночном кабачке?.. У выхода?..
— Это неправда! — прохрипел Жан. — Клянусь вам головой моего отца…
— Ладно! Оставьте своего отца в покое! Ему и так нелегко…
При этих словах Жан весь задрожал, с ужасом осмотрелся и вдруг осознал свое положение. Понял, что через час или два его родителям станет все известно!
— Это невозможно! Это неправда! Я не хочу! — взвыл он.
— Тише, молодой человек.
— Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу!..
И он бросился на инспектора, который стоял между ним и дверью. Борьба была короткой. Юноша сам не знал, чего хотел. Он был вне себя. Кричал. Рыдал. И в конце концов покатился на пол, со стоном ломая руки.
Полицейские смотрели на него, продолжая курить и поглядывая друг на друга.
— Дай стакан воды, Дюбуа!.. У кого есть табак?..
Вода была выплеснута в лицо Шабо, нервный припадок которого перешел в поток слез. Ногтями он пытался впиться себе в горло.
— Я не хочу!.. Я не хочу!
Комиссар, пожав плечами, проворчал:
— Все они одинаковые, эти порочные мальчишки!..
А сейчас придется принимать мать и отца!..
Обстановка была как в больнице, где врачи собрались вокруг больного, борющегося со смертью.
Молодого человека, мальчишку окружали пятеро. Пять мужчин во цвете лет, которые видели и не такое и не позволяли себе растрогаться.
— Ну, давай! Поднимайся! — с нетерпением сказал комиссар.
И Шабо послушался. Его сопротивление было сломлено. Нервы его сдали во время припадка. Он с ужасом осматривался, как животное, отказавшееся от борьбы.
— Я вас умоляю…
— Лучше скажи, откуда деньги!
— Не знаю… Клянусь вам… Я…
— Не надо так часто клясться!
Черный костюм был весь в пыли. И, вытирая лицо грязными руками, Шабо оставил на щеках серые полосы.
— Мой отец и так болен… У него больное сердце…
В прошлом году у него был приступ, и врач велел избегать волнений…
Он говорил монотонным голосом, словно отупел.
— Не надо было делать глупостей, малыш!.. А теперь ты лучше бы рассказал нам… Кто нанес удар?.. Ты?..
Или Дельфос?.. Насчет этого типа тоже ясно, что он должен был плохо кончить… И даже если кого и придется посадить, так это, конечно, его…
Вошел еще один полицейский, весело поздоровался с остальными, сел за свой стол и стал перелистывать какое-то дело.
— Вот видите, молодой человек, какой плохой конец!
Садитесь за стол! Лучшее, что вы можете сделать… Может быть, это зачтется в вашу пользу…
Телефонный звонок. Все замолчали, один из инспекторов взял трубку.
— Алло! Да… Хорошо!.. Скажите ему, что фургон сейчас прибудет… — Он положил трубку и, обращаясь к другим, сказал: — Это за служанкой, которая покончила самоубийством… Хозяева торопят, чтобы скорее Увезли тело…
— Я не убивал… Я даже не знал…
— Хорошо! Я допускаю, что ты не убивал…
Теперь комиссар уже обращался к молодому человеку на «ты» и более отеческим тоном.
— Во всяком случае, ты кое-что знаешь… Деньги сами не явились к тебе в карман… Вчера их у тебя не было, а сегодня они у тебя есть… Дай-ка ему стул…
Было видно, что Шабо шатается. Он уже не держался на ногах. Свалился на стул с соломенным сиденьем и обхватил голову обеими руками.
— Не торопись отвечать… Обдумай спокойно… Отдай себе отчет в том, что это лучший способ выпутаться из беды… К тому же тебе нет еще и семнадцати… Ты предстанешь перед судом для несовершеннолетних… И рискуешь попасть только в исправительный дом…
Вдруг Шабо поразила какая-то мысль; глаза его прояснились. Он по очереди взглянул на своих палачей.
Среди них он не видел никого, кто был бы похож на широкоплечего мужчину…
Не ошибся ли он на его счет? Был ли незнакомец полицейским? Не был ли он скорее убийцей? Вчера он провел вечер в «Веселой мельнице». И остался там, когда оба приятеля ушли!
И если он следил за ними, то не для того ли, чтобы попытаться заставить арестовать их вместо себя?
— Я, кажется, понял! — воскликнул он, задыхаясь от надежды… — Да, я думаю, что знаю, кто убийца… Очень высокий человек, очень объемистый, с бритым лицом…
Комиссар пожал плечами. Но Шабо не дал себя обескуражить.
— Он вошел в «Веселую мельницу» почти сразу же после «турка»… Он был один… Сегодня я опять его увидел, когда он шел за мной… И он пошел узнавать обо мне у торговки овощами…
— Что это он болтает?
Инспектор Перроне проворчал:
— Точно не знаю. Но действительно, в «Веселой мельнице» был клиент… его никто прежде не видел…
— Когда он ушел?
Комиссар внимательно посмотрел на Шабо, к которому возвращалась надежда, потом перестал заниматься им. Теперь он обратился к другим полицейским:
— Хорошо, в каком порядке люди выходили из кабачка?
— Сначала двое приятелей… По крайней мере, они сделали вид, что уходят, потому что установлено, что они спрятались в подвале… Потом танцор и музыканты… Кабачок закрывали… Человек, о котором идет речь, увел Адель, танцовщицу, служащую в этом кабачке…
— Значит, оставались хозяин, Графопулос и два официанта…
— Простите, один из официантов, тот, которого зовут Жозеф, ушел вместе с музыкантами…
— В зале, значит, оставались хозяин, официант и грек…
— И двое приятелей в подвале…
— А что говорит хозяин?
— Что клиент в этот момент вышел и что он с Виктором погасили лампы и заперли двери…
— А того человека, о котором говорит Шабо, больше не видели?
— Нет! Мне тоже описывали его как высокого широкоплечего мужчину… Думают, что он француз, потому что говорит без здешнего акцента…
Комиссар зевнул, и по тому, как он выбивал трубку, было видно, что он раздражен.
— Позвоните же в «Веселую мельницу» и спросите Жирара, что там происходит…
Шабо ожидал, охваченный тоской. Ему было еще тяжелее, чем прежде, потому что теперь появился луч надежды. Но он боялся ошибиться.
Это был болезненный страх. Он вцепился руками в край стола. Взгляд его блуждал от одного полицейского к другому и чаще всего останавливался на телефонном аппарате.
— Алло!.. «Веселую мельницу», пожалуйста, мадемуазель…
А полицейский, интересовавшийся трубками, спрашивал других:
— Так, значит, решено, я напишу зятю?.. Да, какие трубки вы хотите? Прямые или изогнутые?..
— Прямые! — ответил комиссар.
— Итак, две дюжины прямых трубок… Скажите, я вам больше не нужен?.. У моего сынишки корь и…
— Можешь идти.
Прежде чем выйти, полицейский бросил последний взгляд на Жана Шабо и тихо спросил своего начальника:
— Задержите его?
Молодой человек, который слышал его слова, пытался различить ответ, напрягая все свои чувства.
— Еще не знаю… Во всяком случае до завтра… Прокуратура решит…
Надежда была потеряна. Мускулы Жана расслабились. Если его и отпустят завтра, это будет слишком поздно. Его родители узнают. В эту минуту они уже ждут его, беспокоятся!
Но он не мог больше плакать. Он совсем ослабел.
Смутно услышал телефонный разговор.
— Жирар?.. Ну так что он там делает?.. Как?.. Мертвецки пьян?.. Да, этот здесь!.. Нет!.. Он, конечно, отрицает!.. Подожди! Я сейчас спрошу у начальника…
И обращаясь к комиссару:
— Жирар спрашивает, что ему делать. Молодой человек мертвецки пьян… Он заказал шампанское и пьет с танцовщицей, которая почти так же пьяна, как он…
Арестуем его?
Начальник со вздохом взглянул на Жана.
— У нас уже есть один… Нет! Оставьте его в покое…
Может быть, он допустит неосторожность… Но пусть Жирар не выпускает его из виду!.. Мы ждем его звонка. Пускай сразу же позвонит нам…
Комиссар уселся в единственное в зале кресло и, закрыв глаза, казалось, уснул. Но струйка дыма, поднимавшаяся от его трубки, показывала, что он и не думал спать.
Один из инспекторов приводил в порядок протокол допроса Жана Шабо. Другой расхаживал по залу, с нетерпением ожидая наступления трех часов, когда он сможет пойти спать.
Стало свежее. Даже табачный дым казался холодным.
Молодой человек не спал. Его мысли путались. Опершись локтями на стол, он закрывал глаза, открывал их, снова закрывал. И каждый раз, как его веки поднимались, он видел все ту же бумагу с заголовком, на которой было написано красивым английским почерком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
— Подождите, я дам вам ключ. Уборщица еще не пришла… Не понимаю, что это они все сегодня опаздывают.
Дверь в погреб была приотворена; из нее несло сыростью. Вспомнив прошлую ночь, молодой человек поежился.
Дельфос залпом выпил свой портвейн. Ему показалось, что от этого он почувствовал себя лучше, и он проглотил также портвейн своего приятеля. Инспектор не шевелился! Значит, их маневр оказался удачным. Через несколько секунд вода унесет компрометирующие их ассигнации.
В эту минуту вошла Адель в черном атласном манто, отороченном белым мехом. Она поздоровалась с музыкантами, пожала руку Виктору.
— Ах вот как! — сказала она Дельфосу. — Твоего приятеля нет? Я его видела сегодня днем. Он приходил ко мне.
Какой забавный тип! Позволь мне раздеться.
Она оставила манто за стойкой, перекинулась несколькими словами с хозяином, вернулась к Дельфосу и села возле него.
— Два стакана… Ты один?
— Жан здесь.
— А где же он?
— Там. — Он взглядом показал на дверь.
— А! А чем занимается его отец?
— Кажется, он счетовод в какой-то страховой компании.
Она ничего не сказала. Этого ей было достаточно.
Она так и думала.
— Почему ты больше не приезжаешь на своей машине?
— Это машина моего отца. У меня нет водительских прав, потому я беру ее, только когда он в отъезде. На будущей неделе он поедет в Вогезы. Если бы… если ты хочешь прокатиться со мной вдвоем… Например, проехаться до Спа?
— Кто он, этот тип?.. Он не из полиции?..
— Не знаю, — пробормотал Дельфос, покраснев.
— Я что-то не припомню его лица… Послушай! А вдруг твой приятель потерял сознание?.. Виктор! Одно шерри…
Ты не танцуешь?.. Не то что бы мне очень хотелось, но хозяин любит, когда в зале оживленно.
Прошло уже двадцать минут с тех пор, как Шабо вышел. Дельфос танцевал так плохо, что посреди танца Адель сама стала вести его.
— Ты позволишь?.. Я пойду посмотрю, что с ним такое…
Он толкнул дверь уборной. Жана там не было. Уборщица раскладывала на салфетке предметы туалета.
— Вы не видели моего приятеля?
— Нет… Я только что пришла…
— Вы вошли через черный ход?
— Как всегда!
Он открыл маленькую дверь. Переулок был пустынный, холодный и мокрый от дождя, пронизанный мигающим светом единственного газового рожка.
Глава 4
Курильщики трубок
Их было четверо в огромном помещении, где столы, покрытые плотной бумагой, служили письменными. На лампах были абажуры из зеленого картона. Сквозь открытые двери виднелись пустые комнаты.
Был вечер.
Ждали, покуривая трубки, только те, кто служил в сыскной полиции. Комиссар Дельвинь, высокий рыжий человек, сидел у стола и то и дело подкручивал усы.
Молодой инспектор рисовал что-то на бумаге, покрывавшей стол. Говорил маленький коренастый человек, который, очевидно, был родом из деревни и остался крестьянином с головы до ног.
— Семь франков штука, если возьмете дюжину! Трубки, за которые вы заплатите по двадцать франков в любом магазине… Никакого изъяна, слышите!.. Это мой зять работает там на фабрике, в Арлоне.
— Можно заказать две дюжины, для всей бригады.
— Я так и написал зятю. Кстати, он — а он-то знаток своего дела — подарил мне потрясающую штуку для набивания трубок…
Комиссар покачивал ногой. Все внимательно следили за разговором. Все курили. В резком свете ламп расплывались голубоватые облака дыма.
— Вместо того, чтобы набивать трубку как попало, вы берете эту штуку таким образом…
Дверь отворилась. Вошел человек, толкая перед собой другого. Комиссар взглянул на вновь пришедших и, не сходя с места, спросил:
— Это ты, Перроне?
— Я, шеф.
И, обращаясь к знатоку трубок, добавил:
— Объясняй быстрее…
Молодого человека оставили стоять у двери, и ему пришлось выслушать подробное объяснение того, как набивать трубку.
— Ты тоже хочешь трубку? — спросили у Перроне. — Трубки из настоящего верескового корня за семь франков, благодаря его зятю, который работает мастером в Арлоне.
А комиссар, не вставая с места, крикнул:
— Подойдите поближе, мой милый!
Это был Жан Шабо, такой измученный, с такими безумными глазами, что, казалось, у него вот-вот начнется нервный припадок. Остальные смотрели на него, не переставая курить и переговариваться. И даже засмеялись какой-то шутке.
— Где ты его зацапал, Перроне?
— В «Веселой мельнице»… И как раз в подходящий момент!.. Когда он собирался выбросить в унитаз стофранковые ассигнации…
Это никого не удивило. Комиссар поискал что-то вокруг себя.
— Кто хочет заполнить листки?
Самый молодой уселся за стол, взял отпечатанные бланки.
— Фамилия, имя, возраст, профессия, адрес, была ли судимость… Ну! Отвечайте…
— Шабо, Жан-Жозеф-Эмиль, служащий, улица Луа, 53…
— Судимости не было?
— Нет!
Слова с трудом выходили из сжатого горла.
— Отец?
— Шабо Эмиль, счетовод…
— Судимостей тоже не было?
— Никогда!
— Мать?
— Элизабет Дуайен, сорок два года…
Никто не слушал. Это была официальная часть допроса. Комиссар с рыжими усами встал, медленно разжег пенковую трубку, прошелся взад и вперед, спросил кого-то:
— Кто-нибудь занимается самоубийством на набережной Коронмёз?
— Там Жербер!
— Ладно! Ну, говорите, молодой человек… И если хотите хороший совет, не пытайтесь лукавить!.. Вчера вечером вы были в «Веселой мельнице» с неким Дельфосом, которым мы займемся позже… У вас обоих не было чем заплатить за выпивку и еду, и вы еще были должны за предыдущие дни… Точно?
Жан Шабо открыл рот и снова закрыл его, ничего не сказав.
— Ваши родители не богаты. Вы не Бог знает сколько зарабатываете. И все-таки ведете рассеянную жизнь…
Вы всюду понемногу должны… Верно?
Жан опустил голову, чувствуя, что на него устремлены взгляды всех пяти присутствующих.
Комиссар говорил снисходительным тоном, с оттенком презрения.
— Даже в табачной лавочке! Еще вчера вы были должны ее хозяину… Известное дело! Молоденькие мальчишки, которые хотят играть роль кутил и не имеют на это средств… Сколько раз вы таскали деньги из бумажника вашего отца?..
Жан густо покраснел. Эта фраза была хуже пощечины! И самое ужасное то, что она была одновременно и справедливой и несправедливой.
В сущности, все, что говорил комиссар, было правдой. Но правда, представленная так, в таком резком освещении, без малейших оттенков, почти переставала быть правдой.
Шабо начал с того, что завел привычку сидеть с приятелями за кружкой пива, в «Пеликане». Он привык пить каждый вечер, потому что там они встречались и там была теплая дружеская обстановка. Платили все по очереди. Каждый раз за всех приходилось платить от шести до десяти франков.
Это было такое приятное время! После конторы, после выговоров заведующего сидеть здесь, в самом роскошном кафе города, смотреть, как люди идут по улице Пон д'Авруа, пожимать руки, видеть красивых женщин, которые иногда присаживались к их столу.
Разве тогда они не владели всем Льежем?
Дельфос платил чаще других, потому что у него в кармане было больше денег.
— Пойдем сегодня вечером в «Веселую мельницу»?
Там потрясающая танцовщица…
Там царила еще более опьяняющая атмосфера. Гранатовые банкетки. Тяжелый и теплый воздух, запах духов, музыка, фамильярность Виктора и в особенности фамильярность женщин с обнаженными плечами, которые поднимали платья, чтобы натянуть чулок.
И вот постепенно это стало потребностью. Один раз, один-единственный, потому что он не хотел, чтобы за него платили другие, Жан взял деньги, но не дома, а из «малой кассы». Он сказал, что заплатил дороже за несколько заказных писем… Всего лишь двадцать франков!
— Я никогда ничего не крал у отца.
— Правда, у него, наверное, много и не украдешь!..
Возвращаюсь ко вчерашнему вечеру… Вы оба в «Веселой мельнице»… у вас нет ни гроша… И вы еще угощаете танцовщицу!.. Дайте-ка ваши сигареты…
Молодой человек протянул свою пачку, не понимая, в чем дело.
— «Люксор» с золочеными кончиками… Это так, Дюбуа?
— Точно так!
— Ладно! В кабачке сидит человек, по-видимому богатый, который пьет шампанское, у которого, наверное, туго набит бумажник… Против своего обыкновения, вы выходите через черный ход… А сегодня на лестнице, ведущей в подвал, около этого выхода, нашли два окурка и следы топтавшихся ног, по которым можно заключить, что вместо того, чтобы действительно выйти, вы здесь спрятались… Незнакомец был убит… В «Веселой мельнице» или в другом месте… Его бумажник украден… так же, кстати, как и его золотой портсигар… Сегодня вы платите ваши долги!.. А вечером, чувствуя, что за вами следят, вы пытаетесь бросить деньги в унитаз…
Комиссар говорил безразличным тоном, как будто не принимал этого дела всерьез.
Шабо пристально глядел на грязный пол. Он так крепко сжал зубы, что их нельзя было бы разжать даже с помощью ножа.
— Где вы напали на Графопулоса?.. В ночном кабачке?.. У выхода?..
— Это неправда! — прохрипел Жан. — Клянусь вам головой моего отца…
— Ладно! Оставьте своего отца в покое! Ему и так нелегко…
При этих словах Жан весь задрожал, с ужасом осмотрелся и вдруг осознал свое положение. Понял, что через час или два его родителям станет все известно!
— Это невозможно! Это неправда! Я не хочу! — взвыл он.
— Тише, молодой человек.
— Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу!..
И он бросился на инспектора, который стоял между ним и дверью. Борьба была короткой. Юноша сам не знал, чего хотел. Он был вне себя. Кричал. Рыдал. И в конце концов покатился на пол, со стоном ломая руки.
Полицейские смотрели на него, продолжая курить и поглядывая друг на друга.
— Дай стакан воды, Дюбуа!.. У кого есть табак?..
Вода была выплеснута в лицо Шабо, нервный припадок которого перешел в поток слез. Ногтями он пытался впиться себе в горло.
— Я не хочу!.. Я не хочу!
Комиссар, пожав плечами, проворчал:
— Все они одинаковые, эти порочные мальчишки!..
А сейчас придется принимать мать и отца!..
Обстановка была как в больнице, где врачи собрались вокруг больного, борющегося со смертью.
Молодого человека, мальчишку окружали пятеро. Пять мужчин во цвете лет, которые видели и не такое и не позволяли себе растрогаться.
— Ну, давай! Поднимайся! — с нетерпением сказал комиссар.
И Шабо послушался. Его сопротивление было сломлено. Нервы его сдали во время припадка. Он с ужасом осматривался, как животное, отказавшееся от борьбы.
— Я вас умоляю…
— Лучше скажи, откуда деньги!
— Не знаю… Клянусь вам… Я…
— Не надо так часто клясться!
Черный костюм был весь в пыли. И, вытирая лицо грязными руками, Шабо оставил на щеках серые полосы.
— Мой отец и так болен… У него больное сердце…
В прошлом году у него был приступ, и врач велел избегать волнений…
Он говорил монотонным голосом, словно отупел.
— Не надо было делать глупостей, малыш!.. А теперь ты лучше бы рассказал нам… Кто нанес удар?.. Ты?..
Или Дельфос?.. Насчет этого типа тоже ясно, что он должен был плохо кончить… И даже если кого и придется посадить, так это, конечно, его…
Вошел еще один полицейский, весело поздоровался с остальными, сел за свой стол и стал перелистывать какое-то дело.
— Вот видите, молодой человек, какой плохой конец!
Садитесь за стол! Лучшее, что вы можете сделать… Может быть, это зачтется в вашу пользу…
Телефонный звонок. Все замолчали, один из инспекторов взял трубку.
— Алло! Да… Хорошо!.. Скажите ему, что фургон сейчас прибудет… — Он положил трубку и, обращаясь к другим, сказал: — Это за служанкой, которая покончила самоубийством… Хозяева торопят, чтобы скорее Увезли тело…
— Я не убивал… Я даже не знал…
— Хорошо! Я допускаю, что ты не убивал…
Теперь комиссар уже обращался к молодому человеку на «ты» и более отеческим тоном.
— Во всяком случае, ты кое-что знаешь… Деньги сами не явились к тебе в карман… Вчера их у тебя не было, а сегодня они у тебя есть… Дай-ка ему стул…
Было видно, что Шабо шатается. Он уже не держался на ногах. Свалился на стул с соломенным сиденьем и обхватил голову обеими руками.
— Не торопись отвечать… Обдумай спокойно… Отдай себе отчет в том, что это лучший способ выпутаться из беды… К тому же тебе нет еще и семнадцати… Ты предстанешь перед судом для несовершеннолетних… И рискуешь попасть только в исправительный дом…
Вдруг Шабо поразила какая-то мысль; глаза его прояснились. Он по очереди взглянул на своих палачей.
Среди них он не видел никого, кто был бы похож на широкоплечего мужчину…
Не ошибся ли он на его счет? Был ли незнакомец полицейским? Не был ли он скорее убийцей? Вчера он провел вечер в «Веселой мельнице». И остался там, когда оба приятеля ушли!
И если он следил за ними, то не для того ли, чтобы попытаться заставить арестовать их вместо себя?
— Я, кажется, понял! — воскликнул он, задыхаясь от надежды… — Да, я думаю, что знаю, кто убийца… Очень высокий человек, очень объемистый, с бритым лицом…
Комиссар пожал плечами. Но Шабо не дал себя обескуражить.
— Он вошел в «Веселую мельницу» почти сразу же после «турка»… Он был один… Сегодня я опять его увидел, когда он шел за мной… И он пошел узнавать обо мне у торговки овощами…
— Что это он болтает?
Инспектор Перроне проворчал:
— Точно не знаю. Но действительно, в «Веселой мельнице» был клиент… его никто прежде не видел…
— Когда он ушел?
Комиссар внимательно посмотрел на Шабо, к которому возвращалась надежда, потом перестал заниматься им. Теперь он обратился к другим полицейским:
— Хорошо, в каком порядке люди выходили из кабачка?
— Сначала двое приятелей… По крайней мере, они сделали вид, что уходят, потому что установлено, что они спрятались в подвале… Потом танцор и музыканты… Кабачок закрывали… Человек, о котором идет речь, увел Адель, танцовщицу, служащую в этом кабачке…
— Значит, оставались хозяин, Графопулос и два официанта…
— Простите, один из официантов, тот, которого зовут Жозеф, ушел вместе с музыкантами…
— В зале, значит, оставались хозяин, официант и грек…
— И двое приятелей в подвале…
— А что говорит хозяин?
— Что клиент в этот момент вышел и что он с Виктором погасили лампы и заперли двери…
— А того человека, о котором говорит Шабо, больше не видели?
— Нет! Мне тоже описывали его как высокого широкоплечего мужчину… Думают, что он француз, потому что говорит без здешнего акцента…
Комиссар зевнул, и по тому, как он выбивал трубку, было видно, что он раздражен.
— Позвоните же в «Веселую мельницу» и спросите Жирара, что там происходит…
Шабо ожидал, охваченный тоской. Ему было еще тяжелее, чем прежде, потому что теперь появился луч надежды. Но он боялся ошибиться.
Это был болезненный страх. Он вцепился руками в край стола. Взгляд его блуждал от одного полицейского к другому и чаще всего останавливался на телефонном аппарате.
— Алло!.. «Веселую мельницу», пожалуйста, мадемуазель…
А полицейский, интересовавшийся трубками, спрашивал других:
— Так, значит, решено, я напишу зятю?.. Да, какие трубки вы хотите? Прямые или изогнутые?..
— Прямые! — ответил комиссар.
— Итак, две дюжины прямых трубок… Скажите, я вам больше не нужен?.. У моего сынишки корь и…
— Можешь идти.
Прежде чем выйти, полицейский бросил последний взгляд на Жана Шабо и тихо спросил своего начальника:
— Задержите его?
Молодой человек, который слышал его слова, пытался различить ответ, напрягая все свои чувства.
— Еще не знаю… Во всяком случае до завтра… Прокуратура решит…
Надежда была потеряна. Мускулы Жана расслабились. Если его и отпустят завтра, это будет слишком поздно. Его родители узнают. В эту минуту они уже ждут его, беспокоятся!
Но он не мог больше плакать. Он совсем ослабел.
Смутно услышал телефонный разговор.
— Жирар?.. Ну так что он там делает?.. Как?.. Мертвецки пьян?.. Да, этот здесь!.. Нет!.. Он, конечно, отрицает!.. Подожди! Я сейчас спрошу у начальника…
И обращаясь к комиссару:
— Жирар спрашивает, что ему делать. Молодой человек мертвецки пьян… Он заказал шампанское и пьет с танцовщицей, которая почти так же пьяна, как он…
Арестуем его?
Начальник со вздохом взглянул на Жана.
— У нас уже есть один… Нет! Оставьте его в покое…
Может быть, он допустит неосторожность… Но пусть Жирар не выпускает его из виду!.. Мы ждем его звонка. Пускай сразу же позвонит нам…
Комиссар уселся в единственное в зале кресло и, закрыв глаза, казалось, уснул. Но струйка дыма, поднимавшаяся от его трубки, показывала, что он и не думал спать.
Один из инспекторов приводил в порядок протокол допроса Жана Шабо. Другой расхаживал по залу, с нетерпением ожидая наступления трех часов, когда он сможет пойти спать.
Стало свежее. Даже табачный дым казался холодным.
Молодой человек не спал. Его мысли путались. Опершись локтями на стол, он закрывал глаза, открывал их, снова закрывал. И каждый раз, как его веки поднимались, он видел все ту же бумагу с заголовком, на которой было написано красивым английским почерком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12