— Ты понимаешь… Так внезапно… Ни с того, ни с сего… Без видимой причины… И ведь ничем таким не болела… А я в это время радовался первому весеннему дождику…
— Так что же произошло?
— Она быстро шла по тротуару… Не знаю… Пока что почти ничего не известно… Даже то, почему она оказалась на улице Вашингтона… Один свидетель утверждает, что она вышла из какого-то дома на этой улице…
Хотела перебежать на другую сторону и поскользнулась на мокрой мостовой… А проезжавший грузовик не успел вовремя затормозить…
— Как ты узнал об этом?
— Полиция открыла ее сумку и обнаружила адрес в удостоверении… Сержант приехал сюда… Ему сказали, где я работаю…
— И он пришел в мастерскую уведомить тебя?
— Одна наша клиентка, мадам Папен, я вам о ней рассказывал, только что вышла от нас… Нам стало очень весело… Потом в дверном проеме я увидел форменное кепи полицейского…
Дождь перестал. Даже солнце проглянуло несмело, и на деревьях бульвара Бомарше стали понемногу распускаться почки.
В этой квартире они жили с тех пор, как поженились.
Сперва у них было только две комнаты, не считая кухни и ванной. Но им повезло: соседи переехали жить в деревню, и они смогли сделать свою квартиру довольно просторной, соединив ее с соседской.
Скорее Селерен, а не его жена придавал значение комфорту, любил массивную навощенную мебель, какую еще можно найти в провинциальных городках. За несколько лет они постепенно обставили квартиру, проделывая иной раз по пятьдесят километров, чтобы побывать на каком-нибудь аукционе.
— Это же слишком дорого, Жорж…
Почему слишком дорого? Это была их единственная роскошь. Они почти никуда не ходили, и все же им никогда не было скучно.
У каждого из детей была своя спальня рядом с комнатой Натали, которая, можно сказать, их и вырастила.
Только что она вошла к ним, нос и глаза у нее были красные.
— Поужинаете как всегда?
Обычно они садились за стол в половине восьмого, но сегодня он не мог решить, когда им есть: он пришел домой раньше обычного. В другие дни он уходил из мастерской в семь.
— Как хотите, Натали… Что делает Марлен?
— Лежит, уткнувшись носом в подушку, и, по-моему, лучше ее не трогать…
Это был сильный удар для нее… Она еще толком не осознала… Только через несколько дней она почувствует потерю…
— Мне идти завтра в лицей? — спросил Жан-Жак.
Селерен заколебался, застигнутый вопросом врасплох, но Натали тут же ответила:
— А почему нет?
— Я думал…
Многое теряло теперь для Селерена былое значение. Даже дети. Ему было стыдно даже подумать, что он не находил в детях никакого утешения.
А что касается квартиры…
Как мог он придавать такое значение обстановке, всяким безделушкам?..
Теперь они тоже ушли в небытие?
Пусто вокруг. Пусто в душе. Что они там сейчас делают с Аннет? Они ее вскрыли. Их много стоит вокруг нее. А что будет потом?
Никогда больше не сядет она в свое кресло. Никогда не услышит он ее голос, не сожмет ее маленькую нервную ручку.
Он снова закупорил бутылку, поглубже протолкнув пробку, чтобы и не пытаться ее открыть. Пил он мало, но с утра до вечера не выпускал изо рта потухшую сигарету. Сегодня он не курил с тех пор, как вместе с полицейским ушел с улицы Севинье. Он зажег сигарету, и вкус у нее был какой-то странный.
— Возьмите себя в руки, мсье… Не давайте волю чувствам, особенно при детях…
Жан-Жака в столовой уже не было. Наверное, он тоже нашел прибежище у себя в комнате?
Натали родилась в Ленинграде, называвшемся в то время Санкт-Петербургом.
Случилось это за два-три года до событий семнадцатого. Отца ее, гвардейского офицера, убили. Мать и двух теток постигла та же участь.
Гувернантке посчастливилось добраться с ребенком до Константинополя, там она зарабатывала на жизнь себе и девочке уроками музыки. Потом они приехали во Францию, в Париж, где гувернантка тоже давала уроки музыки.
Она и Натали учила музыке, но у той не было способностей. Тогда она отдала девочку в Школу изящных искусств, однако и там ее успехи были более чем скромные.
Когда гувернантка умерла, Натали было двадцать с небольшим, и она стала работать в магазине, где на нее постоянно жаловались из-за сильного акцента.
Тогда она устроилась горничной в богатую семью, жившую в предместье Сен-Жермен и владевшую замком в департаменте Ньевр и поместьем на Лазурном берегу.
Ее хозяева тоже умерли, и, переменив несколько мест, показавшихся ей непосильными, она пришла к Селеренам. И стала в некотором роде членом семьи.
— Главное, постарайтесь не думать…
Он чуть было не рассмеялся. Ему не о чем было думать. Пустота была не только вокруг, но и внутри него. Он не знал, куда себя деть. Что же он, по обыкновению, делал в это время? Ах да, в это время он еще работал у, себя в мастерской. Вокруг него были улыбающиеся люди, и ровно в семь кто-нибудь из них восклицал:
— Закрываемся!
Иной раз заходил Брассье и приносил драгоценности, которые показывал в ювелирных магазинах.
— Этот кулон продан, но они хотят еще три таких же…
Брассье совсем не был похож на него. Он, Селерен, спокойный и немного медлительный, мог часами просиживать над чертежной доской или за верстаком.
А Брассье, на два года младше его, был полон кипучей энергии, и ему не сиделось на месте.
Если сегодня вечером он заходил на улицу Севинье или хотя бы звонил туда по телефону, то был уже в курсе дела.
Селерен рухнул в кресло перед телевизором, который не был включен.
Сероватый экран казался ему чем-то несуразным.
Все было ненастоящим. Ему как будто подрубили корни.
Он встал, больше не мог сидеть. Пошел в свою спальню, в их спальню, которая теперь была только его спальней. Он прошептал:
— Аннет…
И он бросился на постель, как и его дочь.
Позже Натали пришла за ним, и он направился в столовую, где уже сидели за столом дети. Они смотрели на него, стараясь скрыть страх, потому что его поведение их пугало.
— Давайте поедим, — сказал он чересчур громко.
Он не помнил все, что он ел, помнил только, что были очень соленые сосиски.
— Пожалуй, не стоит включать телевизор? — спросила Марлен спокойно.
— Разумеется…
А почему? Он и сам этого не знал. Ему не хотелось слушать музыку, а еще меньше — чьи-то голоса.
— А теперь я вам пожелаю доброй ночи, дети… Пойду спать.
— Уже?
— А что мне еще делать?
Натали, как обычно, пришла со своей тарелкой в столовую. Она поспевала и приготовить, и накрыть на стол, и поесть вместе с ними.
— Может, приготовить вам чаю?
— Нет, спасибо. Спокойной ночи, Натали.
— Почему бы вам не принять одну из таблеток, что принимала мадам?
Аннет страдала бессонницей, и доктор Бушар, друг их семьи, прописал ей несильное снотворное.
Флакон с таблетками стоял на тумбочке в ванной, Селерен проглотил две, посмотрелся в зеркало и поразился, увидев свое измученное лицо. Казалось, из него, как из воздушного шарика, выпустили воздух, а он стал собственной тенью, не знающей, куда себя деть.
Он разделся, почистил зубы и скользнул в огромную постель, слишком просторную для него одного.
— Нет, Жорж… Не сегодня… Я так устала…
Такое бывает часто. Но почему она упорствовала в желании продолжать работать теперь, когда он более чем достаточно зарабатывал на жизнь? Другое дело, если бы она работала в какой-нибудь конторе! Так нет же. Каждый день она совершала обход стариков, беспомощных, больных людей. Она не только вела беседы с ними, чтобы приободрить их, но и мыла, наводила порядок в квартире и к тому же готовила им еду.
Большая часть ее клиентов, как она их в шутку называла, ютились в комнатушках на шестом или седьмом этаже, а лифта там, конечно, не было.
— Я надеюсь, когда мы поженимся, ты бросишь свою работу? — спросил он ее после помолвки.
— Послушай, Жорж… Никогда не заводи разговор на эту тему… Понимаешь, если ты поставишь меня перед выбором, я не уверена, каково будет мое решение…
Она была небольшого роста, худенькая, но энергия так и кипела в ней. Ее мать доживала свой век в доме для престарелых в одном из крупных пригородов Парижа. Аннет виделась с ней редко. Она вроде бы таила на мать какую-то обиду, но он никогда не осмеливался расспрашивать ее об этом.
По правде сказать, они вообще редко разговаривали. Жили вместе в полном согласии, и этого им было довольно. Время от времени Аннет вдруг рассказывала ему историю кого-нибудь из своих «клиентов» или «клиенток».
Все они или почти все знавали когда-нибудь счастливые времена. Теперь же, в своих чердачных каморках, они были просто-напросто отбросами общества, которых на каждом шагу поджидала смерть.
А между тем они так цеплялись за жизнь!
— Если бы ты видел их глаза, когда я прихожу… Ведь я — это все, что у них остается…
— Понимаю…
Он понимал, но в то же время не мог понять до конца.
— Ты губишь свое здоровье…
— Моему здоровью можно позавидовать…
И это была правда. Она никогда не болела. Ни на что не жаловалась, только на бессонницу.
И вот ее больше нет, она погибла из-за того, что перебегала улицу. Это было так похоже на нее. Всегда бегом. Всю жизнь бегом. Знала ли она, куда так спешит?..
Ему послышался телефонный звонок, но такой отдаленный и глухой, что он даже не пошевелился, чтобы встать.
Должно быть, он спал и, возможно, видел сон, когда различил крупный силуэт Натали, склонившейся над ним так, как каждую ночь, по крайней мере хоть раз, она склонялась над детьми.
Хорошо, что он был не один, когда проснулся. На тумбочке у кровати стояла чашка кофе, и Натали трогала его за плечо.
— Мсье…
Он что-то проворчал.
— Уже девять часов…
— Хорошо…
До него пока не доходил смысл сказанного.
— Ваш компаньон ждет вас в гостиной.
— Кто?
— Мсье Брассье.
Непонятно, почему Натали его не любит. Брассье с женой приходили иногда к ним на обед, и Натали всегда бывала, что ей несвойственно, в дурном расположении духа.
— Выпейте кофе…
Он с трудом приподнялся и дрожащей рукой взял чашку.
— Вчера вы, наверное, уже выпили по пути домой?
Только она осмеливалась задавать ему такие вопросы. Даже Аннет себе этого не позволяла.
Он покраснел и пробормотал:
— Да… Не мог удержаться. Зашел в соседнее бистро… К Леону.
— И сколько рюмок вы выпили?
— Три.
— Пообещайте мне не начинать сызнова. Вы не привыкли к спиртному. Вы так потрясены, что в таком состоянии это до добра не доведет…
— Я не осознавал что делаю… Это произошло помимо моей воли…
— Примите душ и одевайтесь, а я приготовлю вам завтрак. Мсье Брассье подождет.
Он подчинился ей как родной матери или медицинской сестре. Когда он вошел в гостиную, его компаньон читал газету. Он бросился к Селерену и положил руки ему на плечи.
— Прими мои соболезнования, старик… Не нахожу нужных слов, но уверен, ты меня понимаешь. Ты знаешь, как я ценил Аннет, и когда вчера в конторе мне сказали…
Его излияния прервала Натали, объявив, что завтрак готов.
— Спасибо… Выпьешь чашку кофе?..
— Я только что пил… Прежде всего, я хотел убедиться, что ты держишься.
А где дети?
— Наверное, в лицее…
— Они сами захотели идти в лицей?
— Не знаю. Мне кажется, это естественно… Я сейчас тоже поеду в мастерскую.
Похоже, Брассье не был с этим согласен.
— Когда привезут тело?
— Не знаю… Я ничего не знаю… Я видел ее только в больничном коридоре…
— Что ты собираешься делать?
— Не знаю… У меня нет в этом опыта…
Он машинально ел круассаны, а солнечный лучик играл на скатерти.
— Тут есть два пути. Первый — привезти ее сюда, и люди смогут прийти в дом отдать ей последний долг.
— Да… Я думаю, так и надо поступить.
— Кроме того, ты можешь договориться с похоронным бюро, чтобы до дня похорон гроб с телом установили в одном из их прощальных залов.
— А ты как считаешь?
— Тебе решать… Все зависит от того, когда ее привезут из Института судебной медицины и от даты похорон.
— Почему?
— Из-за детей… Если тело простоит здесь, в квартире, два-три дня, боюсь, это будет тяжелым испытанием для них.
— Да… понимаю…
— Она была католичка?
— Нет, ее даже не крестили. Ее отец был закоренелым вольнодумцем, как тогда говорили…
— А ты?
— В церковь я не хожу.
— Значит, отпевания не будет… Может, это вызовет недоумение у соседей?..
Селерен был на все согласен. Брассье мерял шагами комнату, все время что-то говоря, и от него исходила такая жизненная энергия, что Селерену стало стыдно за свое безволие.
— Хочешь, я тебе помогу? Могу переговорить со служащими похоронного бюро.
У тебя есть семейный склеп?
— Неужели ты думаешь, что у Селеренов может быть семейный склеп? Мои родители простые крестьяне, мать похоронена на деревенском погосте за церковью.
— А место на кладбище есть?
— Тоже нет.
— Аннет была застрахована?
— Нет, Застрахован я в пользу ее и детей. Застраховался, когда мы поженились… Потом увеличил сумму страховки.
— Есть еще другая страховка — у хозяина фургона…
— Шофер, как мне сказали, ни в чем не виноват. Она сама поскользнулась и попала под колеса…
— Это еще ничего не значит. Будет расследование…
В их конторе всеми практическими вопросами и перепиской занимался Брассье.
— Если они тебя спросят, говори, что ничего не знаешь.
Селерен пожал плечами и допил третью чашку кофе.
— На каком же кладбище можно будет ее хоронить?.. Парижские все переполнены, да и в окрестностях тоже…
Он снова пожал плечами. Какая разница, на каком кладбище похоронят Аннет, если ее нет больше с ним?
Зазвонил телефон… Он снял трубку.
— Да… Кто? Да… Я Жорж Селерен… Да, муж… Когда мне удобно?
Не отнимая трубку, он посмотрел на Брасеье.
— Да… Я сделаю все необходимое, но сначала мне нужно разузнать…
Сегодня после обеда будет еще не поздно?.. Благодарю вас…
Он повесил трубку. Он не любил, когда его вот так, как гром средь ясного неба… Ему показалось, что у него снова отнимают Аннет.
— Кто это?
— Из Института судебной медицины. Я уже могу забрать тело.
— И что ты решил?
— Пока не знаю.
— Хочешь еще подумать в одиночестве?
— Нет… Пусть будет похоронное бюро…
Он думал о детях, возможно, и о себе тоже. Наверное, Брассье прав. Она мертва. Что же, укладывать ее на их постель? Или сооружать траурное ложе в гостиной?
— Пойдем…
Глава 2
Возможно, он сглупил, выбрав траурный зал в бюро ритуальных услуг.
Траурный зал без распятия, без ветки букса, окропленной святой водой. Он чувствовал, что Натали недовольна этим, что даже дети в недоумении. И соседи по дому не могли взять в толк, почему не было отпевания в церкви.
В общем, это были ненастоящие похороны.
Может быть, что-то переменилось в нем самом? Трудно сказать. Жан-Жак и Марлен смотрели на него не так, как прежде, их глаза выражали любопытство.
Он как бы перестал быть мужчиной, отцом семейства, как другие. Он стал вдовцом и в этой новой роли чувствовал себя не в своей тарелке.
До самых похорон на кладбище в Иври всеми формальностями занимался Брассье. Это он, внимательно прочитав страховой полис, посоветовал Селерену отказаться от иска к владельцу фургона.
Если бы только люди, с удивлением наблюдавшие за ним, могли знать, до чего он устал! Те, кто работал с ним в мастерской, догадывались об этом по тому, как он теперь работал: без веры в себя, без вдохновения, — и они перестали непринужденно болтать, надеясь, что он отойдет.
— Сходить за бутылкой, патрон?
— Если вам хочется…
Но сам он не пил божоле, которое приносил Пьерро.
Ни они и никто, даже Натали и его собственные дети, казалось, не понимали, что он никогда уже не станет таким, как прежде. Он и сам себя спрашивал, как это его угораздило прожить столько лет в такой полной, почти детской беззаботности.
Время тянулось мучительно, все виделось в сером цвете, все было сосредоточено от рассвета до заката на одном-единственном человеке, которого больше не было на свете.
И странное дело: несмотря на все, он чувствовал большую близость со своей женой, чем при ее жизни.
Он был хорошим мужем, спору нет, по крайней мере сам он был в этом убежден. У него никогда не было любовных похождений, связей с другими женщинами. Он всем сердцем любил свою Аннет.
Он никогда не противоречил ей, напротив, всегда уступал, когда между ними возникал какой-нибудь спор. Теперь они словно слились в единое целое навсегда, и каждая прожитая вместе минута была значимой.
Прошлое внезапно накатывало на него волнами, и товарищи по работе поглядывали на него украдкой, словно на пробудившегося лунатика.
Вот, например, их первое путешествие, ставшее в то же время свадебным. Ни он, ни она никогда не ездили дальше Ньевра и Кана, где жили их родители.
И тогда они решили провести три дня в Ницце. Хотя это и не было так уж оригинально, но им хотелось увидеть Средиземное море.
В поезде он проснулся чуть свет, взбудораженный сказочным пейзажем, в котором особенно завораживал цветущий миндаль.
Раньше он видел миндаль только на календарях, поэтому тут же разбудил Аннет, которая не выразила такого восторга, как он, но тоже приникла лицом к оконному стеклу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13