Сотрапезники пребывали в прекрасном расположении духа и встретили появление Мегрэ насмешливым переглядыванием и даже перемигиванием. Портфельчик адвоката вновь был закрыт.
— Вы хоть раздобыли трюфелей к курице? — осведомился у Мари Татен бравый законник.
Бедняжка Мари Татен! В бакалейной лавке нашлась небольшая баночка консервированных трюфелей, но Мари никак не удавалось ее открыть. А признаться в этом гостям духу не хватало.
— Да, раздобыла, сударь.
— Тогда поторопитесь. От местного воздуха прямо под ложечкой сосет.
Пришлось Мегрэ отправиться на кухню и собственным ножом вскрывать жестянку, а косоглазая хозяйка все причитала:
— Мне так неудобно. Я…
— Заткнись, Мари! — проворчал комиссар.
Один лагерь. Второй. А может, есть и третий?
Чтобы как-то отвлечься от всех этих событий, ему захотелось перекинуться шуткой.
— Кстати, кюре велел передать, что даруется отпущение аж на триста дней, старая ты греховодница.
Но Мари Татен шуток не понимала и лишь почтительно и боязливо взирала на своего верзилу постояльца.
Глава 7
Встречи в Мулене
Мегрэ позвонил в Мулен и заказал такси. Минут через десять он с изумлением обнаружил, что к гостинице уже подъезжает машина. Комиссар направился было к двери, но его остановил адвокат, который как раз допил свой кофе:
— Извините, это мы вызывали машину. Но если вы не прочь, мы могли бы…
— Спасибо.
Словом, Жан Метейе и адвокат первыми укатили в громадной машине, на которой еще красовался герб бывшего владельца. Мегрэ отбыл четверть часа спустя. Дорогой он болтал с шофером и глядел по сторонам.
Местность выглядела довольно грустно: обсаженная тополями дорога бежала среди унылых вспаханных полей, и лишь кое-где мелькали рощицы или блестела тусклая гладь пруда.
Казалось, все в этих краях ютятся в каких-то хибарах и лачугах. Оно и понятно: небольших хозяйств в этих краях почти не было.
Одни только крупные усадьбы. Вот, например, владения герцога де Т. — уже целых три деревни.
Сен-Фиакрам принадлежало две тысячи гектаров, пока они не начали распродавать землю.
И никакого транспорта, кроме старого парижского автобуса, перекупленного одним крестьянином, который раз в день ездил из Мулена в Сен-Фиакр и обратно.
— Вот уж глухомань так глухомань, — говорил тем временем шофер такси. — Сейчас еще ничего, а вот зимой…
Машина ехала вниз по главной улице Мулена. Часы собора Святого Петра показывали половину третьего.
Мегрэ велел остановить машину напротив местного отделения Дисконтного банка и расплатился. Однако, когда он уже повернулся, чтобы идти к банку, оттуда вышла какая-то женщина, тащившая за собой мальчугана.
Опасаясь быть узнанным, комиссар поспешно метнулся к витрине. Затянутая в корсет женщина в ровнехонько надетой шляпке выглядела типичной принаряженной крестьянкой. Она горделиво вышагивала, волоча за собой мальчонку, которому, казалось, уделяла внимания не больше, чем какому-нибудь чемоданчику.
Это была мать Эрнеста, рыжего мальчишки, прислуживавшего в церкви Сен-Фиакра.
На улице было довольно оживленно. Эрнесту ужасно хотелось поглазеть на витрины, но он был вынужден безропотно тащиться за черной материнской юбкой. Но вот мать, слегка наклонившись, что-то сказала ему. И, словно это было решено заранее, повела его в магазин игрушек.
Мегрэ не осмеливался слишком к ним приближаться.
Но вскоре из лавки донеслись заливистые трели свистка, и ему все стало понятно. Перепробовав уйму всевозможных свистков, юный служка выбрал двухзвучный скаутский свисток.
Когда парнишка вышел из лавки, свисток висел у него на шее, но мать по-прежнему тащила его за собой, не давая посвистеть на улице.
Местное отделение банка ничем не отличалось от любого другого провинциального филиала. Длинная дубовая стойка. Над конторками склонились пятеро служащих.
Мегрэ направился к окошечку, над которым красовалась надпись «Текущие счета», и тут же один из служащих поднялся навстречу ему.
Мегрэ хотел получить точные сведения о финансовом положении семьи де Сен-Фиакр и, главное, обо всех банковских операциях, произведенных в последние несколько недель и даже дней. Такая информация могла дать полезную ниточку.
Однако он немного помолчал, рассматривая молодого служащего, который в свою очередь держался корректно, не проявляя нетерпения.
— Если не ошибаюсь, вы — Эмиль Готье?
Комиссар дважды видел, как юноша проносился мимо на мотоцикле, но лица разглядеть не мог. Он узнал парня благодаря его поразительному сходству с управляющим замка.
Отец и сын походили друг на друга не столько отдельными чертами, сколько общим обликом, принадлежностью к одной породе. Сказывалось крестьянское происхождение: четкие, резкие черты лица, крепкий костяк.
Оба они выглядели несколько ухоженнее, чем простые крестьяне: лица были не так обветрены, глаза глядели осмысленней, да и вообще в их поведении чувствовалась уверенность в себе, присущая «образованным».
И все же Эмиль еще не сделался настоящим горожанином. Хоть он и бриолинил волосы, они никак не хотели лежать гладко и торчали хохолком на макушке. На Щеках его играл румянец, и всем своим видом он напоминал деревенского щеголя, намытого и принаряженного ради воскресного дня.
— Да, это я.
Он ничуть не смутился и не растерялся. Мегрэ заранее был уверен, что парень слывет здесь образцовым служащим, по праву пользуется доверием директора и может рассчитывать на быстрое продвижение по службе.
Черный костюм Готье-младшего из «неснашиваемой» шерстяной диагонали был сшит на заказ, но у местного портного. Готье-старший носил пристежные целлулоидные воротнички. Сын его от них уже отказался, но галстук у него был старомодный, на специальной «штучке».
— Вы знаете, кто я?
— Нет. Наверное, полицейский.
— Да, и мне нужны кое-какие сведения о финансовом положении де Сен-Фиакров.
— Нет ничего проще. Этим счетом занимаюсь как раз я.
Парень был вежлив, воспитан. В школе он наверняка ходил в любимчиках у учителей.
— Передайте мне счет де Сен-Фиакров, — обратился он к сидящей позади него служащей.
И, получив большой желтый лист, принялся его просматривать.
— Вас интересуют сведения о всех статьях прихода и расхода, сальдо или же общее положение клиента?
Он-то, по крайней мере, говорил конкретно.
— А насколько хорошо общее положение?
— Не могли бы вы пройти вон туда? Нас могут услышать.
Они отошли в угол комнаты, но их по-прежнему разделяла дубовая стойка.
— Отец, наверное, говорил вам, что графиня отличалась крайней безалаберностью. Мне не раз приходилось придерживать необеспеченные чеки. Причем она об этом даже не подозревала. Она выписывала кучу чеков, даже не интересуясь, есть ли деньги на счете. А когда я звонил ей, чтобы предупредить, она буквально теряла голову. Уже сегодня утром было представлено три чека, и мне пришлось завернуть их. Мне велено не производить никаких выплат до тех пор, пока…
— Значит, это полный крах?
— Не совсем так. Продано три фермы из пяти. Две оставшиеся — заложены, равно как и замок. В Париже у графини был небольшой доходный дом, и какие-то деньги она постоянно получала. Но когда она разом переводила на счет сына по сорок — пятьдесят тысяч, все шло наперекосяк. Я делал что только мог. Оттягивал выплаты по чекам, так что людям приходилось по два-три раза представлять чеки к оплате. Отец…
— Знаю, он платил из своих денег.
— Вот и все, что я могу вам сказать. В настоящее время на счете всего семьсот семьдесят пять франков.
Ко всему прочему, не уплачен поземельный налог за прошлый год, и на прошлой неделе судебный исполнитель уже направил первое предупреждение.
— А Жан Метейе в курсе всего этого?
— Ему известно все. И даже более, чем просто известно…
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего.
— По-вашему, он не из тех, кто витает в облаках?
Эмиль Готье промолчал, он был не из болтливых.
— Это все, что вы хотели выяснить?
— Имеет ли счет в вашем банке кто-либо еще из обитателей Сен-Фиакра?
— Нет.
— Никто не проводил здесь сегодня никаких банковских операций? Не получал денег по чеку?
— Никто.
— И вы неотлучно были на месте?
— Ни на миг не отходил.
В нем не чувствовалось ни малейшего смущения, он по-прежнему вел себя, как подобает образцовому служащему, когда тот отвечает на вопросы официального лица.
— Может быть, вы хотите поговорить с директором?
Хотя вряд ли он скажет вам что-нибудь новое.
Тем временем стемнело, зажглись фонари. На центральной улице царило почти такое же оживление, как в большом городе, а у дверей кафе и баров выстроились длинные вереницы машин.
Показался любопытный кортеж: два верблюда и слоненок несли полотнища рекламных афиш цирка, разбившего шатер-шапито на площади Победы.
В одной из бакалейных лавок Мегрэ заметил уже знакомую ему крестьянку: она покупала какие-то консервы, по-прежнему не выпуская руки своего рыжеволосого отпрыска.
А через несколько шагов комиссар чуть не налетел на Метейе и адвоката, которые с озабоченным видом что-то на ходу обсуждали. Адвокат говорил:
— …они обязаны его блокировать…
Комиссара они не заметили и продолжали путь к Дисконтному банку.
Если вся деловая и светская жизнь города сосредоточена на улице длиной в пятьсот метров, волей-неволей будешь по десять раз на дню натыкаться на одних и тех же людей.
Мегрэ отправился в типографию газеты «Журналь де Мулен». Административные службы и редакции размещались по фасаду здания: современные аквариумы из стекла и бетона, щедро украшенные фотоснимками из последних газет и журналов и сводками новостей, переписанными синим карандашом на длинных листах белой бумаги.
Маньчжурия. Как сообщает агентство Гавас…
Сама типография находилась в глубине темного тупика. Заблудиться было невозможно — достаточно было идти на грохот типографских машин. В полупустом цехе люди в халатах работали у высоких мраморных столов.
Подальше, в застекленной выгородке, стояли два линотипа, тарахтевшие не хуже пулемета.
— Я хотел бы поговорить с начальником цеха.
Из-за грохота машин здесь приходилось кричать что есть мочи. От запаха типографской краски першило в горле. Какой-то коротышка в синем халате, собиравший в форму набранные строки, приложил руку к уху:
— Вы начальник цеха?
— Я метранпаж.
Мегрэ достал из бумажника листочек, убивший графиню де Сен-Фиакр. Человечек поправил на носу очки в металлической оправе и вгляделся в текст, гадая, что бы это могло значить.
— Это было напечатано у вас?
— Что?
Вокруг сновали рабочие со стопками газет в руках.
— Я спрашиваю: это было напечатано здесь?
— Идемте!
Во дворе дело пошло на лад. Там было холодно, но, по крайней мере, почти не приходилось напрягать голос.
— Так о чем вы спрашивали?
— Вам знаком этот шрифт?
— Это челтенхем, девятый кегль…
— Это напечатано у вас?
— Почти все линотипы оборудованы таким шрифтом…
— А в Мулене есть еще линотипы?
— В Мулене — нет, но есть в Бурже, в Невере, в Шатору, в Отене…
— В этом документе есть какие-нибудь особенности?
— Он напечатан на выколотке, знаете, такая равняльная дощечка? Видимо, кто-то хотел придать этой бумажке вид газетной вырезки, не так ли? Однажды меня Уже просили сделать такую штуку — для какого-то там розыгрыша.
— Ага!
— Лет пятнадцать назад, никак не меньше. В те времена мы еще набирали газету вручную.
— А бумага ни о чем вам не говорит?
— Почти все провинциальные газеты закупают бумагу у одного и того же поставщика… Это немецкая бумага… Извините, мне нужно закончить форму… Понимаете, это для ньеврского выпуска.
— Вы знаете Жана Метейе?
Мужчина пожал плечами.
— Что вы о нем думаете?
— Послушать его, так он разбирается в нашем деле лучше всех нас, вместе взятых. Он немножко с приветом… Мы позволяем ему крутиться в цехе из-за графини: она, знаете ли, приятельница хозяина…
— А он умеет пользоваться линотипом?
— Гм… Говорит, что умеет.
— То есть он мог бы набрать эту заметку?
— Пожалуй, мог бы — часа за два… И то ему пришлось бы по десять раз перенабирать каждую строку.
— Случалось ли ему за последнее время сидеть за линотипом?
— Да откуда же мне знать? Приходит, уходит… Надоедает нам со своими новыми способами изготовления клише. Извините, но… Поезд ждать не будет, а мне еще нужно закончить полосу.
Настаивать было бесполезно. Мегрэ решил было вновь пойти в цех, но царившая там суета остановила его. У этих людей каждая минута была на счету. Они не ходили, а бегали. Спешившие к выходу разносчики без конца толкали его.
Наконец ему удалось переговорить с каким-то учеником линотиписта, вышедшим покурить.
— Что делают с использованными строчками?
— Их переплавляют: они ведь из свинца.
— Как часто?
— Через день. Вон, видите, плавильня находится в том углу. Но поосторожней, там жарковато.
Мегрэ отправился восвояси. Он несколько устал, а может, просто чувствовал себя слегка обескураженным.
Уже совсем стемнело. Мостовая поблекла от стужи.
Возле магазина готового платья, притопывая ногами, крутился продавец и гнусавым, простуженным голосом зазывал клиентов.
— Зимние мужские пальто из прекрасного английского сукна от двухсот франков и выше! Заходите! Вам ничего не стоит посмотреть…
Чуть дальше, у «Кафе де Пари», откуда доносился треск бильярдных шаров, Мегрэ заметил желтую машину, принадлежавшую графу де Сен-Фиакру.
Войдя в кафе, комиссар огляделся по сторонам в поисках графа, но не обнаружив его, уселся на банкетку.
Кафе было из шикарных. Трое музыкантов на эстраде настраивали инструменты, объявляя порядковый номер музыкальной пьесы с помощью трех картонок с цифрами.
Из телефонной будки доносились обрывки разговора.
— Кружку пива! — скомандовал Мегрэ официанту.
— Вам светлого или темного?
Комиссар прислушивался к доносившемуся из кабинки голосу. Однако не мог разобрать ни слова. Тут де Сен-Фиакр вышел, и кассирша спросила его:
— Сколько раз вы звонили?
— Три.
— В Париж, не так ли? Трижды восемь — двадцать четыре.
Заметив комиссара, граф, как ни в чем не бывало, направился к нему и уселся рядом.
— А вы не говорили, что собираетесь в Мулен. Я мог бы вас подвезти. Правда, машина у меня открытая, а при такой погоде…
— Вы звонили Мари Васильефф?
— Нет. Не вижу необходимости вас обманывать…
Официант, кружку светлого. Впрочем, нет. Чего-нибудь горячего, скажем, грогу. Так вот, я звонил одному человеку по фамилии Вольф. Возможно, это имя вам неизвестно, но среди ваших коллег с набережной Орфевр наверняка найдется немало таких, кому он прекрасно знаком.
В некотором роде он ростовщик. Мне и раньше доводилось прибегать к его помощи. Вот и сейчас я попытался…
Мегрэ как-то странно глядел на него.
— Вы просили у него денег?
— Под любые проценты! К тому же он мне отказал.
Не смотрите на меня так. Сегодня днем я зашел в банк…
— В котором часу?
— Около трех. Оттуда как раз выходили известный вам молодой человек и его адвокат.
— Вы хотели снять деньги со счета?
— Решил попытаться. Но, главное, не думайте, что я пробую вас разжалобить. Некоторые люди начинают мямлить, стесняться, едва разговор зайдет о деньгах. Я не из таких. Суть в том, что, отослав в Париж сорок тысяч франков и оплатив билет на поезд Мари Васильефф, я остался с тремя сотнями франков в кармане. Когда я сюда собирался, мне в голову не могло прийти ничего подобного, так что мне даже не во что переодеться. А в Париже я задолжал несколько тысяч квартирной хозяйке, и теперь она ни за что не позволит забрать хоть что-нибудь из квартиры.
Он говорил, а сам следил за бильярдными шарами, которые игроки гоняли по зеленому сукну. Игроки, невзрачные местные юнцы, время от времени завистливо поглядывали на элегантного, вальяжного посетителя.
— Только и всего. Все-таки мне хотелось бы явиться на похороны матери в черном костюме. А в здешних краях ни один портной не станет шить мне в кредит, даже если я пообещаю заплатить ему через несколько дней. В банке мне сообщили, что счет матери блокирован, да и на счете всего семьсот с чем-то франков. А знаете, кто мне сообщил все эти радостные вести?
— Сын вашего управляющего.
— Вот именно.
Граф глотнул обжигающего грога и примолк, по-прежнему не сводя глаз с бильярдного стола. Оркестр тем временем заиграл Венский вальс, и по странной случайности бильярдные шары стучали точно в такт музыке.
В жарко натопленном кафе царил полумрак, хотя электрические лампы уже зажгли. Здесь сохранилась подлинная атмосфера старинного провинциального кафе, и единственной уступкой современности был плакатик, гласивший: «Коктейли по шесть франков».
Мегрэ неторопливо покуривал. И тоже не сводил глаз с бильярдного стола, над которым висела лампа в зеленом картонном абажуре. Время от времени распахивалась входная дверь и на мгновение в кафе врывался поток ледяного воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13