– пробормотал Мегрэ себе под нос. – Он мне ни слова не сказал о своей жене! Может, она умерла!
Господин Мотт вышел из гаража и стал искать своего приятеля. Не зная, что за ним наблюдают, он не скрывал беспокойства, и с его лица пропала нервная улыбочка.
Наконец он заметил Мегрэ на террасе и объявил ему, что шофер с машиной будут готовы через четверть часа.
Бывший комиссар воспользовался этим, чтобы выпить еще кружку, покуривая трубку на солнышке за мраморным столиком.
«Если только дом мрачный, а дочки некрасивые…»
Два часа спустя, выходя из самой светлой столовой, какую он когда-либо видел, вслед за господином Моттом, который провел его в гостиную и предложил коробку с сигарами, он уже не пытался шутить.
Возможно, он сильно удивился бы, если бы ему сказали, что он находится здесь всего часа два и еще утром ничего не слышал об Эмильенне, Арманде и Клотильде.
Эмильенна протянула ему чашку кофе, делая при этом легкий приветливый реверанс и улыбаясь своей особенной улыбкой. Клотильда опустила шторы, чтобы смягчить жаркое послеполуденное солнце, и в приглушенном свете Арманда была прекрасна – непринужденна, свежа и искренна.
– Если вы предпочитаете трубку… – пробормотал нотариус.
Конечно, он предпочитает свою трубку! Но он не хотел ее курить из-за трех молодых девушек и госпожи Мотт, которая сидела в кресле и мягко улыбалась.
Да, госпожа Мотт имелась в наличии, тихая, неприметная, которая, казалось, как во сне с улыбкой блуждала по жизни.
– Два кусочка?
– Один, если позволите.
Сотни раз, проходя мимо этих больших домов на берегу Луары, олицетворявших собой стабильность и гармонию, Мегрэ говорил себе: «Жизнь в них должна быть приятной и простой в окружении красивых вещей…»
Дом нотариуса из Шатонефа был именно тем провинциальным домом, которые строили в прежние времена, – без мелочности, без внешних эффектов, ничего некрасивого, ничего агрессивного. Меж булыжников, которыми был замощен двор, росли пучки травы. Порой раздавался скрежет тяжелой повозки, проехавшей и остановившейся на узкой улице. На светлой деревянной обшивке стен был виден налет старины, но как раз в меру, а когда они шли в гостиную, послышался тонкий звон хрустальных подвесок люстры.
– Немного погодя, дорогой друг, если вам это будет приятно, Арманда сыграет на рояле. Но я полагаю, она хотела бы дождаться прихода своего жениха. Вы любите музыку?
Конечно! Почему нет? Но у него никогда не было времени слушать ее подолгу.
– Вы любите Шуберта? – настойчиво допытывалась Арманда, листая альбом с нотами.
– Ну конечно, мадемуазель…
Он еще не звал ее Арманда, но чувствовал, что это впереди, что еще назовет их Эмильенна, Арманда, Клотильда, как будто он член их семьи.
Мегрэ отыскал взглядом тощий силуэт господина Мотта, вырисовывающийся на фоне приглушенного золота шторы. Он подглядел его знаменитый тик, его знаменитую, такую мимолетную, улыбку.
И он был уверен, что нотариус из Шатонефа говорил ему что-то вроде: «Вы видите, я вам не соврал!»
О нет! И именно это и смущало! Смущало настолько, что у Мегрэ возникло впечатление, будто он незаметно проник в этот слишком совершенный, слишком счастливый мир, в котором нет места для малых и больших гадостей жизни, которыми он занимался более тридцати лет.
И тогда он понял, тогда он внезапно содрогнулся, как будто в этом мирном и тихом окружении заметил нечто гадкое и отвратительное, например скорпиона или змею.
Ведь кто-то совершил кражи!
И этот чертов маленький нотариус будто читал по глазам его мысли. Внезапно на его лице Мегрэ подметил выражение печали.
Кто-то крал!
И это было так же оскорбительно, как если бы кто-то нарочно испортил, испачкал совершенную вещь, например, покусился на чистоту Эмильенны и стал обращаться с ней, как с девкой, или же измазал бы грязью эти совершенные зеркала, разбил бы рояль, искромсал бы этот бесподобный персидский ковер дивного голубого цвета.
Кто-то в этом доме крал!
И Мегрэ был почти готов извиниться перед хозяином Дома за свои утренние шутки, ибо он обнаружил, что простая кража предметов из слоновой кости может стать при некоторых обстоятельствах более драматичной, чем все кровавые преступления, которыми занимается уголовная полиция.
2
Позолоченная табличка нотариуса была прикреплена не к главному входу, рядом с которым стояли две каменные дорожные тумбы, а к находящемуся несколько дальше отдельному входу в контору, окна которой выделялись среди всех окон дома зелеными витражами.
Еще не закончили пить кофе, как Арманда вздрогнула при звуке шагов на улице: Жерар Донаван мог не звонить в дверь, потому что невеста издалека узнавала его походку.
Однако у двери торжественно и звучно зазвонил колокольчик, и, позабыв о сдержанности, девушка рванулась, чтобы открыть дверь, и вернулась в компании молодого человека, всем своим видом говоря Мегрэ, то бишь господину Легро:
«Видите, Жерар заслуживает, чтобы его любили!»
Что смутило бывшего комиссара – это устремленный на него настойчивый взгляд господина Мотта, который вздрогнул при виде Донавана.
А тот и вправду был великолепен, высокий юноша в расцвете сил, с загорелым лицом, светлыми глазами и свободными движениями. Под легким джемпером угадывалось атлетическое сложение.
– Жерар, я тебе представляю друга папы, его старого армейского товарища, господина Легро, он проведет у нас несколько дней…
Мужчины обменялись крепкими, почти спортивными рукопожатиями. Их взгляды встретились, и Мегрэ почувствовал мгновенное замешательство, омрачившее радость его собеседника.
– Очень рад… – произнес молодой человек.
Снова садясь на свое место, комиссар заметил, что в гостиной не хватает самой младшей из сестер, Эмильенны, которая бесшумно вышла из комнаты. А Клотильда произнесла:
– Арманда ждала вас, чтобы сесть за рояль. Все утро она разучивала эту мелодию Шуберта, которая вам так нравится…
Почему господин Мотт продолжает сверлить его взглядом, будто говоря: «Ну как? Каково ваше впечатление? Вы что-нибудь заметили?»
Мегрэ сделал ему незаметный знак, и нотариус его понял.
– Извините нас, мы не будем сегодня слушать музыку. Мой друг Легро должен обсудить со мной весьма важные вопросы…
Они поднялись по натертой до блеска лестнице, на которой косо отражались силуэты идущих людей. Господин Мотт пропустил Мегрэ вперед, и тот очутился в просторном кабинете, за широко открытыми окнами которого виднелся двор, переходящий в сад; в нем еще сохранились качели и гимнастические снаряды, служившие девушкам, когда они были детьми.
Что касается кабинета, он был строго меблирован черным деревом, и не вызывало сомнений, что это сделано для того, чтобы лучше выделить сотни безделушек из слоновой кости, разложенных в витринах, скрывающих стены вплоть до потолка.
– Я догадался, что вы о чем-то хотите мне сказать, – произнес нотариус, выдвигая для гостя кресло рыжеватой кожи.
Увы! Отныне Мегрэ больше не мог наслаждаться спокойствием и гармонией этого дома, в котором с такой изобретательностью и старанием было налажено царство порядка и счастья. Он избегал смотреть на хозяина, который сел за письменный стол.
– Я подумал, что вы, возможно, хотели бы добавить кое-какие подробности к признанию, которое сделали сегодня утром… – возразил он.
Эти первые фразы разговора трудно было бы понять всякому, кто подслушивал, бы под дверью.
Нотариус спросил:
– Вы его знаете?
Мегрэ ответил ему вопросом:
– Вы были в курсе дела?
И снова господин Мотт:
– Он сам мне все рассказал… Я не хотел заранее влиять на ваше мнение… Мне было важно увидеть…
Это была почти ловушка, и Мегрэ теперь лучше понимал то странное ощущение, которое возникло у него при виде господина Мотта.
– Этот молодой человек назвал вам свое настоящее имя?
– Да, Гассен, Жерар Гассен…
– Он вам сказал, что его отец был больше известен по кличке Коммодор или под именем, так широко известным, Голландского Мошенника?
– Он мне это сказал… Когда сегодня утром я заявил вам, что у меня нет предрассудков, имел в виду гораздо более того, что вы могли подумать… Я действительно не думаю, что сын вора обязательно должен быть вором…
Искренность, с которой Жерар мне во всем признался здесь же, в этом кабинете, вызвала во мне большую симпатию к нему… И теперь я считаю, что вы действительно располагаете всеми элементами, необходимыми для вашего расследования…
Его тик уже перестал быть улыбкой, а превратился в гримасу.
– Я предоставляю вам полную свободу… Обещаю не пытаться на вас повлиять и приму ваш приговор, каким бы он ни был… Именно с таким намерением я обратился к человеку вашего ранга…
Почему ко всему волнующему, что было в этой ситуации, примешивался какой-то нюанс, который Мегрэ пока не смог определить, какой-то тревожный элемент, какой-то скрежет?
Он Арестовывал Коммодора три раза; это был необыкновенный человек, он посещал только дворцы и изысканное общество и имел любопытное пристрастие мошенника к голландским банкирам и крупным торговцам.
Не потому ли, что они зачастую бывали в чем-то наивными? Или просто потому, что после удачи первого мошенничества Коммодору не было нужды менять тактику? А может, это суеверие с его стороны?
Красивый мужчина, такой же высокий и такой же сильный, как его сын, но более изысканный в одежде, с ореолом незапятнанно белых волос вокруг лба, он искал свои жертвы в спальных вагонах между Амстердамом и Парижем, и мошенничества его были настолько отлично задуманы и выполнены, что всего лишь раз удалось упечь его в исправительную тюрьму.
– Вы знаете, где сейчас находится Коммодор? – спросил Мегрэ, зажигая наконец свою трубку.
Нотариус кивнул в знак согласия.
– Жерар мне рассказал. Уже два года его отец живет как зажиточный буржуа на вилле, которую построил себе в Сан-Ремо… Жерар стремился завоевать самостоятельность и никогда не соглашался пользоваться нечестно заработанным состоянием… Теперь вам ясно, господин Мегрэ? Простите, господин Легро!.. Лучше прибегать к этому имени, даже когда мы одни… Вы понимаете, в чем трагедия моего случая?.. Если этот молодой человек искренен, если он честен, я рискую своими подозрениями навсегда его отвадить, чем разобью сердце моей дочери…
В то же время, если меня обманывают…
На этот раз у него появилась легкая улыбка, полная горечи, как бы объясняющая: «Зачем была нужна такая жизнь, как у меня, это постоянное стремление к совершенству, которое вас окружает, чтобы в конце концов ввести в семью бандита?»
Мегрэ спустился вниз один. Он сам об этом попросил.
Уже некоторое время не было слышно ни фортепьянных аккордов, ни голоса Арманды. Он был удивлен тем, что нашел в гостиной лишь Эмильенну, которая вздрогнула при его появлении.
– Вы ищете сестру и Жерара? – тут же спросила она.
– То есть…
– Они гуляют по саду… Я думаю, что у Арманды немного разболелась голова…
О чем с ней можно разговаривать? В детстве у него не было сестры, а его кузины жили на другом конце Франции. В юности он совсем мало общался с девушками и в качестве жены выбрал именно такую, которая меньше всего стремилась к сложности.
Наконец, в течение многих лет, проведенных в уголовной полиции, ему мало приходилось заниматься юными персонами пятнадцати-шестнадцати лет, воспитанными столь буржуазно.
Эмильенна сбила его с толку своим одновременно смелым и застенчивым взглядом, своей наполовину детской, наполовину женской фигурой, своей быстрой сменой настроений.
– Я тоже пойду погуляю… – осторожно объявил Мегрэ.
Он прошел мимо старого садовника, который скреб граблями аллею, усыпанную камешками, более блестящими, чем у него, и подумал, что надо спросить у нотариуса из Шатонефа, откуда он их привез. Подойдя к беседке, увитой розами, он заметил Арманду, вытирающую мокрые глаза платком, который она тотчас же вернула своему спутнику.
Впрочем, пара не проявила никакого удивления или смущения от присутствия Мегрэ. Напротив, поскольку тот намеревался продолжать свою прогулку, Арманда окликнула его голосом, в котором еще слышались всхлипывания.
– Господин Мег… – начала она.
Он вошел в беседку, образованную зеленью и цветами, в которую проникали тонкие лучи солнца.
– Прошу меня простить… Я забыла… Обещаю быть более осторожной… Я хотела бы, чтобы вы поговорили с Жераром, вернее, выслушали его… На машине вы будете через несколько минут в его мастерской. Правда, Жерар?
И некоторое время спустя Мегрэ в самом деле подъехал к маленькому крестьянскому домику, немного перестроенному. Он стоял на берегу Луары. Внутри было убрано большинство перегородок, и получилась достаточно просторная комната, мастерская, освещенная с трех сторон и обставленная лишь деревенской мебелью из светлой ели. В середине комнаты стояли мольберты, стены были увешаны набросками или почти законченными картинами.
– Вы знаете, кто я? – спросил Мегрэ, усаживаясь на табурет.
– Ваш портрет появился в газетах одновременно с портретом…
Коммодора, черт подери! Мегрэ вспомнил об этом!
Он еще сильно рассердился на журналистов, которым понадобилось таким образом предупредить воров и убийц, поместив снимок его плотной фигуры!
– Признаюсь, – продолжал молодой человек после короткой паузы, – я был готов к сюрпризу подобного рода. Впрочем, господин Мотт только выполняет свой долг. Что касается Арманды, она такая чувствительная, у нее такая интуиция, что с самого вашего приезда она заподозрила неладное. Когда я подтвердил ее подозрения, она невольно заплакала, как поступила бы на ее месте любая женщина. У нее очень упрощенное представление о полиции, и она почти уверена, что вы собираетесь, не долго раздумывая, меня арестовать… Что вам предложить? У меня неплохое пиво, и, по-моему, я припоминаю…
– С какого времени, – спросил Мегрэ, – мадемуазель Арманда знает, кто вы такой?
– С первого дня… Ну, скажем, с третьего, то есть со Дня, когда я понял, что люблю ее… Вы знаете, что господин Мотт воспитывает своих дочерей в свободном духе. Она пришла сюда, чтобы посмотреть на мои полотна. Я ей рассказал всю правду и пообещал назавтра повторить свою исповедь ее отцу. Добавлю, что она колебалась, и, если бы я ее послушался, вероятно, отложил бы это признание…
– Сколько вещиц из слоновой кости, на ваш взгляд, исчезло из кабинета нотариуса?
– Поверьте, я чувствую подвох в вашем вопросе. Господин Мотт рассказал своим лишь о первой краже, чтобы ему не мешали в его поисках. Но, как я вам уже сказал, Арманда обладает тонкой интуицией. Она тут же поняла, что происходили и другие кражи. Знайте же, что каждый день она находила возможность незаметно произвести осмотр коллекции, и, таким образом, мы в курсе всего, что происходит…
– Конечно, учитывая вашу профессию и ваше знание искусства, вы в состоянии установить цену различных предметов из коллекции?
– Я даже указал господину Мотту, что номер тридцать три в его каталоге – явная копия немецкого происхождения; написав в Британский музей, он был вынужден признать мою правоту…
Мегрэ выпил пиво, оказавшееся прохладным, потому что в углу комнаты был холодильник. Домишко, хотя и простенький, был удобен и не лишен изящества, которое не имеет ничего общего с дорогими коврами или антиквариатом.
– Насколько я могу судить, вы в основном пишете портреты… – продолжил Мегрэ не очень уверенно.
То есть я выбираю в качестве моделей местных жителей… Если так будет продолжаться, вскоре они все побывают в моей мастерской…
– Вы не писали портрета мадемуазель Арманды?
Жерар слегка смутился, сказал «нет», но менее искренне.
– А это полотно в розовых тонах… Это ведь мадемуазель Эмильенна?
– Это она… Впрочем, я могу вам сказать правду…
Вначале я опасался принимать Арманду одну в моем доме… Я придумал этот предлог – портрет ее сестры, чтобы избежать разговоров… Затем, когда отпала необходимость в подобном маневре, я, признаюсь, забросил этот портрет… Хотите еще пива?
И, внезапно усевшись со стаканом в руке на стол, напротив Мегрэ, произнес:
– Без сомнения, вы себя спрашиваете, зачем я вас сюда привез? Поверьте, не для того, чтобы защитить себя… И не для того, чтобы показать вам все закоулки моего дома, доказав тем самым, что украденных предметов здесь нет… Добавлю, что я вовсе не уверен, что их здесь нет, и потому каждое утро и каждый вечер я собственноручно все обыскиваю…
– Вы опасаетесь, что…
– Я не опасаюсь. Я почти уверен, что тот, кто утруждает себя кражей вещей, которые невозможно продать, лишь с одной целью, чтобы меня скомпрометировать и помешать моей женитьбе, рано или поздно найдет способ раздобыть доказательство против меня и подстроит, что эти проклятые вещицы будут обнаружены заботливо запрятанными в моем доме…
– Значит, вы убеждены, что единственная цель краж – помешать вашей свадьбе?
1 2 3 4
Господин Мотт вышел из гаража и стал искать своего приятеля. Не зная, что за ним наблюдают, он не скрывал беспокойства, и с его лица пропала нервная улыбочка.
Наконец он заметил Мегрэ на террасе и объявил ему, что шофер с машиной будут готовы через четверть часа.
Бывший комиссар воспользовался этим, чтобы выпить еще кружку, покуривая трубку на солнышке за мраморным столиком.
«Если только дом мрачный, а дочки некрасивые…»
Два часа спустя, выходя из самой светлой столовой, какую он когда-либо видел, вслед за господином Моттом, который провел его в гостиную и предложил коробку с сигарами, он уже не пытался шутить.
Возможно, он сильно удивился бы, если бы ему сказали, что он находится здесь всего часа два и еще утром ничего не слышал об Эмильенне, Арманде и Клотильде.
Эмильенна протянула ему чашку кофе, делая при этом легкий приветливый реверанс и улыбаясь своей особенной улыбкой. Клотильда опустила шторы, чтобы смягчить жаркое послеполуденное солнце, и в приглушенном свете Арманда была прекрасна – непринужденна, свежа и искренна.
– Если вы предпочитаете трубку… – пробормотал нотариус.
Конечно, он предпочитает свою трубку! Но он не хотел ее курить из-за трех молодых девушек и госпожи Мотт, которая сидела в кресле и мягко улыбалась.
Да, госпожа Мотт имелась в наличии, тихая, неприметная, которая, казалось, как во сне с улыбкой блуждала по жизни.
– Два кусочка?
– Один, если позволите.
Сотни раз, проходя мимо этих больших домов на берегу Луары, олицетворявших собой стабильность и гармонию, Мегрэ говорил себе: «Жизнь в них должна быть приятной и простой в окружении красивых вещей…»
Дом нотариуса из Шатонефа был именно тем провинциальным домом, которые строили в прежние времена, – без мелочности, без внешних эффектов, ничего некрасивого, ничего агрессивного. Меж булыжников, которыми был замощен двор, росли пучки травы. Порой раздавался скрежет тяжелой повозки, проехавшей и остановившейся на узкой улице. На светлой деревянной обшивке стен был виден налет старины, но как раз в меру, а когда они шли в гостиную, послышался тонкий звон хрустальных подвесок люстры.
– Немного погодя, дорогой друг, если вам это будет приятно, Арманда сыграет на рояле. Но я полагаю, она хотела бы дождаться прихода своего жениха. Вы любите музыку?
Конечно! Почему нет? Но у него никогда не было времени слушать ее подолгу.
– Вы любите Шуберта? – настойчиво допытывалась Арманда, листая альбом с нотами.
– Ну конечно, мадемуазель…
Он еще не звал ее Арманда, но чувствовал, что это впереди, что еще назовет их Эмильенна, Арманда, Клотильда, как будто он член их семьи.
Мегрэ отыскал взглядом тощий силуэт господина Мотта, вырисовывающийся на фоне приглушенного золота шторы. Он подглядел его знаменитый тик, его знаменитую, такую мимолетную, улыбку.
И он был уверен, что нотариус из Шатонефа говорил ему что-то вроде: «Вы видите, я вам не соврал!»
О нет! И именно это и смущало! Смущало настолько, что у Мегрэ возникло впечатление, будто он незаметно проник в этот слишком совершенный, слишком счастливый мир, в котором нет места для малых и больших гадостей жизни, которыми он занимался более тридцати лет.
И тогда он понял, тогда он внезапно содрогнулся, как будто в этом мирном и тихом окружении заметил нечто гадкое и отвратительное, например скорпиона или змею.
Ведь кто-то совершил кражи!
И этот чертов маленький нотариус будто читал по глазам его мысли. Внезапно на его лице Мегрэ подметил выражение печали.
Кто-то крал!
И это было так же оскорбительно, как если бы кто-то нарочно испортил, испачкал совершенную вещь, например, покусился на чистоту Эмильенны и стал обращаться с ней, как с девкой, или же измазал бы грязью эти совершенные зеркала, разбил бы рояль, искромсал бы этот бесподобный персидский ковер дивного голубого цвета.
Кто-то в этом доме крал!
И Мегрэ был почти готов извиниться перед хозяином Дома за свои утренние шутки, ибо он обнаружил, что простая кража предметов из слоновой кости может стать при некоторых обстоятельствах более драматичной, чем все кровавые преступления, которыми занимается уголовная полиция.
2
Позолоченная табличка нотариуса была прикреплена не к главному входу, рядом с которым стояли две каменные дорожные тумбы, а к находящемуся несколько дальше отдельному входу в контору, окна которой выделялись среди всех окон дома зелеными витражами.
Еще не закончили пить кофе, как Арманда вздрогнула при звуке шагов на улице: Жерар Донаван мог не звонить в дверь, потому что невеста издалека узнавала его походку.
Однако у двери торжественно и звучно зазвонил колокольчик, и, позабыв о сдержанности, девушка рванулась, чтобы открыть дверь, и вернулась в компании молодого человека, всем своим видом говоря Мегрэ, то бишь господину Легро:
«Видите, Жерар заслуживает, чтобы его любили!»
Что смутило бывшего комиссара – это устремленный на него настойчивый взгляд господина Мотта, который вздрогнул при виде Донавана.
А тот и вправду был великолепен, высокий юноша в расцвете сил, с загорелым лицом, светлыми глазами и свободными движениями. Под легким джемпером угадывалось атлетическое сложение.
– Жерар, я тебе представляю друга папы, его старого армейского товарища, господина Легро, он проведет у нас несколько дней…
Мужчины обменялись крепкими, почти спортивными рукопожатиями. Их взгляды встретились, и Мегрэ почувствовал мгновенное замешательство, омрачившее радость его собеседника.
– Очень рад… – произнес молодой человек.
Снова садясь на свое место, комиссар заметил, что в гостиной не хватает самой младшей из сестер, Эмильенны, которая бесшумно вышла из комнаты. А Клотильда произнесла:
– Арманда ждала вас, чтобы сесть за рояль. Все утро она разучивала эту мелодию Шуберта, которая вам так нравится…
Почему господин Мотт продолжает сверлить его взглядом, будто говоря: «Ну как? Каково ваше впечатление? Вы что-нибудь заметили?»
Мегрэ сделал ему незаметный знак, и нотариус его понял.
– Извините нас, мы не будем сегодня слушать музыку. Мой друг Легро должен обсудить со мной весьма важные вопросы…
Они поднялись по натертой до блеска лестнице, на которой косо отражались силуэты идущих людей. Господин Мотт пропустил Мегрэ вперед, и тот очутился в просторном кабинете, за широко открытыми окнами которого виднелся двор, переходящий в сад; в нем еще сохранились качели и гимнастические снаряды, служившие девушкам, когда они были детьми.
Что касается кабинета, он был строго меблирован черным деревом, и не вызывало сомнений, что это сделано для того, чтобы лучше выделить сотни безделушек из слоновой кости, разложенных в витринах, скрывающих стены вплоть до потолка.
– Я догадался, что вы о чем-то хотите мне сказать, – произнес нотариус, выдвигая для гостя кресло рыжеватой кожи.
Увы! Отныне Мегрэ больше не мог наслаждаться спокойствием и гармонией этого дома, в котором с такой изобретательностью и старанием было налажено царство порядка и счастья. Он избегал смотреть на хозяина, который сел за письменный стол.
– Я подумал, что вы, возможно, хотели бы добавить кое-какие подробности к признанию, которое сделали сегодня утром… – возразил он.
Эти первые фразы разговора трудно было бы понять всякому, кто подслушивал, бы под дверью.
Нотариус спросил:
– Вы его знаете?
Мегрэ ответил ему вопросом:
– Вы были в курсе дела?
И снова господин Мотт:
– Он сам мне все рассказал… Я не хотел заранее влиять на ваше мнение… Мне было важно увидеть…
Это была почти ловушка, и Мегрэ теперь лучше понимал то странное ощущение, которое возникло у него при виде господина Мотта.
– Этот молодой человек назвал вам свое настоящее имя?
– Да, Гассен, Жерар Гассен…
– Он вам сказал, что его отец был больше известен по кличке Коммодор или под именем, так широко известным, Голландского Мошенника?
– Он мне это сказал… Когда сегодня утром я заявил вам, что у меня нет предрассудков, имел в виду гораздо более того, что вы могли подумать… Я действительно не думаю, что сын вора обязательно должен быть вором…
Искренность, с которой Жерар мне во всем признался здесь же, в этом кабинете, вызвала во мне большую симпатию к нему… И теперь я считаю, что вы действительно располагаете всеми элементами, необходимыми для вашего расследования…
Его тик уже перестал быть улыбкой, а превратился в гримасу.
– Я предоставляю вам полную свободу… Обещаю не пытаться на вас повлиять и приму ваш приговор, каким бы он ни был… Именно с таким намерением я обратился к человеку вашего ранга…
Почему ко всему волнующему, что было в этой ситуации, примешивался какой-то нюанс, который Мегрэ пока не смог определить, какой-то тревожный элемент, какой-то скрежет?
Он Арестовывал Коммодора три раза; это был необыкновенный человек, он посещал только дворцы и изысканное общество и имел любопытное пристрастие мошенника к голландским банкирам и крупным торговцам.
Не потому ли, что они зачастую бывали в чем-то наивными? Или просто потому, что после удачи первого мошенничества Коммодору не было нужды менять тактику? А может, это суеверие с его стороны?
Красивый мужчина, такой же высокий и такой же сильный, как его сын, но более изысканный в одежде, с ореолом незапятнанно белых волос вокруг лба, он искал свои жертвы в спальных вагонах между Амстердамом и Парижем, и мошенничества его были настолько отлично задуманы и выполнены, что всего лишь раз удалось упечь его в исправительную тюрьму.
– Вы знаете, где сейчас находится Коммодор? – спросил Мегрэ, зажигая наконец свою трубку.
Нотариус кивнул в знак согласия.
– Жерар мне рассказал. Уже два года его отец живет как зажиточный буржуа на вилле, которую построил себе в Сан-Ремо… Жерар стремился завоевать самостоятельность и никогда не соглашался пользоваться нечестно заработанным состоянием… Теперь вам ясно, господин Мегрэ? Простите, господин Легро!.. Лучше прибегать к этому имени, даже когда мы одни… Вы понимаете, в чем трагедия моего случая?.. Если этот молодой человек искренен, если он честен, я рискую своими подозрениями навсегда его отвадить, чем разобью сердце моей дочери…
В то же время, если меня обманывают…
На этот раз у него появилась легкая улыбка, полная горечи, как бы объясняющая: «Зачем была нужна такая жизнь, как у меня, это постоянное стремление к совершенству, которое вас окружает, чтобы в конце концов ввести в семью бандита?»
Мегрэ спустился вниз один. Он сам об этом попросил.
Уже некоторое время не было слышно ни фортепьянных аккордов, ни голоса Арманды. Он был удивлен тем, что нашел в гостиной лишь Эмильенну, которая вздрогнула при его появлении.
– Вы ищете сестру и Жерара? – тут же спросила она.
– То есть…
– Они гуляют по саду… Я думаю, что у Арманды немного разболелась голова…
О чем с ней можно разговаривать? В детстве у него не было сестры, а его кузины жили на другом конце Франции. В юности он совсем мало общался с девушками и в качестве жены выбрал именно такую, которая меньше всего стремилась к сложности.
Наконец, в течение многих лет, проведенных в уголовной полиции, ему мало приходилось заниматься юными персонами пятнадцати-шестнадцати лет, воспитанными столь буржуазно.
Эмильенна сбила его с толку своим одновременно смелым и застенчивым взглядом, своей наполовину детской, наполовину женской фигурой, своей быстрой сменой настроений.
– Я тоже пойду погуляю… – осторожно объявил Мегрэ.
Он прошел мимо старого садовника, который скреб граблями аллею, усыпанную камешками, более блестящими, чем у него, и подумал, что надо спросить у нотариуса из Шатонефа, откуда он их привез. Подойдя к беседке, увитой розами, он заметил Арманду, вытирающую мокрые глаза платком, который она тотчас же вернула своему спутнику.
Впрочем, пара не проявила никакого удивления или смущения от присутствия Мегрэ. Напротив, поскольку тот намеревался продолжать свою прогулку, Арманда окликнула его голосом, в котором еще слышались всхлипывания.
– Господин Мег… – начала она.
Он вошел в беседку, образованную зеленью и цветами, в которую проникали тонкие лучи солнца.
– Прошу меня простить… Я забыла… Обещаю быть более осторожной… Я хотела бы, чтобы вы поговорили с Жераром, вернее, выслушали его… На машине вы будете через несколько минут в его мастерской. Правда, Жерар?
И некоторое время спустя Мегрэ в самом деле подъехал к маленькому крестьянскому домику, немного перестроенному. Он стоял на берегу Луары. Внутри было убрано большинство перегородок, и получилась достаточно просторная комната, мастерская, освещенная с трех сторон и обставленная лишь деревенской мебелью из светлой ели. В середине комнаты стояли мольберты, стены были увешаны набросками или почти законченными картинами.
– Вы знаете, кто я? – спросил Мегрэ, усаживаясь на табурет.
– Ваш портрет появился в газетах одновременно с портретом…
Коммодора, черт подери! Мегрэ вспомнил об этом!
Он еще сильно рассердился на журналистов, которым понадобилось таким образом предупредить воров и убийц, поместив снимок его плотной фигуры!
– Признаюсь, – продолжал молодой человек после короткой паузы, – я был готов к сюрпризу подобного рода. Впрочем, господин Мотт только выполняет свой долг. Что касается Арманды, она такая чувствительная, у нее такая интуиция, что с самого вашего приезда она заподозрила неладное. Когда я подтвердил ее подозрения, она невольно заплакала, как поступила бы на ее месте любая женщина. У нее очень упрощенное представление о полиции, и она почти уверена, что вы собираетесь, не долго раздумывая, меня арестовать… Что вам предложить? У меня неплохое пиво, и, по-моему, я припоминаю…
– С какого времени, – спросил Мегрэ, – мадемуазель Арманда знает, кто вы такой?
– С первого дня… Ну, скажем, с третьего, то есть со Дня, когда я понял, что люблю ее… Вы знаете, что господин Мотт воспитывает своих дочерей в свободном духе. Она пришла сюда, чтобы посмотреть на мои полотна. Я ей рассказал всю правду и пообещал назавтра повторить свою исповедь ее отцу. Добавлю, что она колебалась, и, если бы я ее послушался, вероятно, отложил бы это признание…
– Сколько вещиц из слоновой кости, на ваш взгляд, исчезло из кабинета нотариуса?
– Поверьте, я чувствую подвох в вашем вопросе. Господин Мотт рассказал своим лишь о первой краже, чтобы ему не мешали в его поисках. Но, как я вам уже сказал, Арманда обладает тонкой интуицией. Она тут же поняла, что происходили и другие кражи. Знайте же, что каждый день она находила возможность незаметно произвести осмотр коллекции, и, таким образом, мы в курсе всего, что происходит…
– Конечно, учитывая вашу профессию и ваше знание искусства, вы в состоянии установить цену различных предметов из коллекции?
– Я даже указал господину Мотту, что номер тридцать три в его каталоге – явная копия немецкого происхождения; написав в Британский музей, он был вынужден признать мою правоту…
Мегрэ выпил пиво, оказавшееся прохладным, потому что в углу комнаты был холодильник. Домишко, хотя и простенький, был удобен и не лишен изящества, которое не имеет ничего общего с дорогими коврами или антиквариатом.
– Насколько я могу судить, вы в основном пишете портреты… – продолжил Мегрэ не очень уверенно.
То есть я выбираю в качестве моделей местных жителей… Если так будет продолжаться, вскоре они все побывают в моей мастерской…
– Вы не писали портрета мадемуазель Арманды?
Жерар слегка смутился, сказал «нет», но менее искренне.
– А это полотно в розовых тонах… Это ведь мадемуазель Эмильенна?
– Это она… Впрочем, я могу вам сказать правду…
Вначале я опасался принимать Арманду одну в моем доме… Я придумал этот предлог – портрет ее сестры, чтобы избежать разговоров… Затем, когда отпала необходимость в подобном маневре, я, признаюсь, забросил этот портрет… Хотите еще пива?
И, внезапно усевшись со стаканом в руке на стол, напротив Мегрэ, произнес:
– Без сомнения, вы себя спрашиваете, зачем я вас сюда привез? Поверьте, не для того, чтобы защитить себя… И не для того, чтобы показать вам все закоулки моего дома, доказав тем самым, что украденных предметов здесь нет… Добавлю, что я вовсе не уверен, что их здесь нет, и потому каждое утро и каждый вечер я собственноручно все обыскиваю…
– Вы опасаетесь, что…
– Я не опасаюсь. Я почти уверен, что тот, кто утруждает себя кражей вещей, которые невозможно продать, лишь с одной целью, чтобы меня скомпрометировать и помешать моей женитьбе, рано или поздно найдет способ раздобыть доказательство против меня и подстроит, что эти проклятые вещицы будут обнаружены заботливо запрятанными в моем доме…
– Значит, вы убеждены, что единственная цель краж – помешать вашей свадьбе?
1 2 3 4